Арм Коста
История Натаниэля Хаймана
– Адрес прибытия верен, мсье Рууд? – спросил водитель такси с сильным акцентом, оборачиваясь ко мне. – Всё в порядке?
– Да, конечно, – согласился я, – кажется, в порядке.
Но выходить из машины я не торопился. Что-то насторожило меня в этом водителе, но я пока не понимал, что именно.
Таксист, по всей вероятности привыкший к странным или неплатёжеспособным пассажирам, преспокойно спросил:
– Едем по другому адресу или позволите высадить вас здесь?
Я протянул ему деньги, уже не помню, какую сумму, и тотчас замер, осознав, что не сообщал таксисту ни своего имени, ни адреса, куда он должен был направляться.
Всю дорогу я молчал. Как он догадался, куда меня везти?
– Я выйду здесь. Благодарю вас, мсье. Широких дорог.
Ситуация с таксистом ещё сильнее выбила меня из колеи. Или я сказал ему своё имя и адрес прибытия, но, погружённый в свои мысли, забыл об этом. Или… его подослали. Но кто и зачем? Кому это нужно: следить за мной, запугивать, морочить голову?
«Успокойся, Доминик, – строго приказал я себе. – Половина твоих страхов – надуманные. Тебе надо просто расслабиться и выкинуть из головы всю эту чушь».
До вечера мне нечего было бы делать дома: Лили возвращалась с работы около восьми, потому я отправился убивать время в паб, расположенный в полуподвальном этаже, рядом с моим домом. Собственно, таксист и подбросил меня до него. По пятницам я любил сидеть в «подземелье» и болтать с неизмененным владельцем заведения – другом моего детства.
Войдя в паб, я тотчас зажмурился от света тяжёлой люстры, висевшей под потолком на толстенной бронзовой цепи. Это потрясающее светило в стиле Ренессанса с двенадцатью ангелочками, держащими свечи-лампочки, было изготовлено под заказ на итальянской фабрике Ideal Lux. Чёрт возьми, когда же Серж уберёт это помпезное сооружение?
Люстра всегда портила мне настроение, к тому же она не вписывалась в общую картину заведения: слишком велика для паба на двенадцать столиков, стоящих почти впритык друг к другу, и свет чересчур ярко озаряет засаленную, исцарапанную стаканами барную стойку. Когда я вошёл, бармен усиленно натирал её, в надежде избавиться от следов, оставленных завсегдатаями, а владелец заведения внимательно наблюдал за его работой.
Мой друг Серж Тард – человек, которому никогда не бывает грустно, тошно или тоскливо. Он избегает мелодрам и неприятностей, идёт по жизни легко, смеясь и радуясь. Всё, за что ни берётся этот малый, горит в его руках и приносит блестящий успех. Не помню, чтобы дело, в которое он бросался с головой, сошло на нет. Он решительно скупает ветхие пустующие помещения по всему Парижу: на углах улиц, на бульварах, около парков и садов, а потом с помощью своей неуёмной страсти, золотых рук и денежных вложений вдыхает в них новую жизнь.
К примеру, этот паб, расположенный в пятидесяти метрах от моего дома, он просто боготворит.
– Клянусь, дружище, я обожаю это место! – говорит Серж о «погребке». – Я так счастлив, что оно процветает!
Он любит повторять собственный афоризм: «С бизнесом, как и с женщиной, нужно соблюдать осторожность, сдержанность и строгость. Многого себе не позволять».
Настроение у меня было такое, что хотелось выругаться от души, излить потоки злословия, наговорить дерзостей в адрес Натана Хейма и рассказать Сержу о ярмарке идиотизма, происходящей в моей жизни в последнее время.
Друг всегда понимал меня с полуслова. И сейчас, по одному только хмурому выражению лица, он понял, что я не в себе.
– Да ты мрачнее тучи, дружище! Полагаю, работа тебе опротивела? – беззаботно спросил Серж, открывая бутылку виски. – Бьюсь об заклад, что сейчас ты мне скажешь: «Как же мне надоело писать свои детские историйки! К чёрту редакцию! С меня довольно!»
– Ты же знаешь, друг мой, что я дорожу службой в редакции… Наверное… – грустно, с кислой миной ответил я.
Серж тотчас спрятал свою иронию в дальний ящик, поставил передо мной пустой стакан и уставился на меня в упор.
– Тебя тревожат какие-то мысли. Не могу видеть тебя таким, сорванец. Что стряслось? Отчего так взвинчен?
Казалось, что Сержу всё уже понятно: я не в духе, ужасно страдаю от голосов, звучащих в голове, странные происшествия не дают мне проходу, караулят меня и дома, и на работе.
Я пожал плечами и потянулся за стаканом с холодным напитком, которого Серж плеснул от души.
– Некоторые события чётко дают мне понять, что я ввязался в какое-то скверное болото. Я схожу с ума, Серж, я слышу голоса и боюсь, что дьявольщина, которая творится в моей жизни, отправит меня либо в дурдом, либо на кладбище.
Я вполголоса рассказывал другу, как с некоторых пор смотрю сломанный телевизор, разговариваю по телефону с представителями преисподней и езжу в такси с водителем, который, судя по всему, прислуживает самому дьяволу.
Серж перебил меня:
– Знаю, знаю, ты уже раз двадцать рассказывал мне эти истории, дружище. Успокойся, прошу тебя. Разве из-за какого-то Натана Хейма стоит так себя изводить? Пей! Полегчает! – скомандовал Серж, но было заметно, что он размышляет о моей проблеме.
Я призадумался.
– Ну вот ещё! Откуда ты знаешь Натана Хейма? Я же тебе о нём и слова не сказал! – воскликнул я с полным недоумением.
– Так я же слежу за твоим творчеством, – закатился смехом Серж, вынимая из-за барной стойки газету. – Мне нравится, как ты пишешь, дружище. Хочу зачитать отрывок, который мне особенно понравился.
– А при чём тут Натан Хейм?
– Слушай и не перебивай! – задорно проговорил друг и с торжественным видом начал читать:
«Бернард вынул из серванта бутылку красного вина и фужер.
– Мы будем отмечать какое-то событие? – с радостным возбуждением спросила Мойра Шахор.
Бернард поставил хрустальный сосуд на стол и наполнил его прозрачным ароматным напитком. Гречанка не спешила пить. Поднявшись с кресла, она с наслаждением потянулась и грациозно, как дикая кошка, стала прохаживаться по комнате.
– Разве ты не знаешь?
Мертвец стоял, выпрямив спину, и улыбался своей госпоже чарующей улыбкой. Бернард был давно и окончательно мёртв, но глаза его блестели бодро, на бледных губах играла улыбка. Обняв гречанку за плечи, покойник тихо ответил:
– Авария на улице Канебьер в Марселе, от автомобиля «Рено» и его водителя, Андрэ Леграна, ничего не осталось. Ты рада?
– Не знаю, Бернард… Нельзя сказать, что он был хорошим человеком.
Бернард равнодушно махнул рукой и засмеялся.
– Легран не был святошей, и ты не питала к нему нежных чувств. Почему же ты так удивлена и расстроена, что ему пришёл конец?
– Я не расстроена. Ты же знаешь, я вообще не умею расстраиваться. Никогда. Как-то чудовищно всё происходит, мальчик мой, нить разрывается или заканчивается, и тогда кого-то убивают садовыми ножницами, находят застреленным на заднем сидении «Роллс-Ройса», отравленным в придорожном мотеле или – куда хуже – человеку диагностируют лейкемию. Даже не представляю, что чувствуют люди перед кончиной?
– Хорошие люди или плохие?
– Да все.
Бернард молчал, спрятав тощие бледные руки в карманы тёмных замшевых брюк, почему-то страшно довольный автокатастрофой, вероятно, потому что в ней погиб Андрэ Легран – человек – кладезь редкостного дерьма.
Мойра Шахор закуталась в огромный вязаный свитер весьма странного фасона – он напоминал гигантский зефир, только колючий. Бернард заметил, что до этого его госпожа ходила по квартире полностью обнажённой, только пальцы были унизаны роскошными золотыми кольцами. Таким способом она демонстрировала свободу духа.
Бернард – телохранитель, помощник и ученик гречанки – в такие моменты раскрывал рот от изумления. Но Мойра Шахор подходила и захлопывала его рукой.
Несколько минут в комнате слышалась тишина, двое собеседников пристально, будто совы, смотрели друг на друга.
Мойра Шахор выглядела ослепительно: гладкую кожу, блеск чёрных глаз и шёлковые переливы волос не скрыть уродливым свитером. Стройная и красивая, она грациозно ступала по тёмному паркету. Прелестная грудь томно колыхалась при движениях. Но лицо госпожи Шахор было странно задумчивым – она то ли скучала, то ли огорчалась.
Бернард по-прежнему улыбался роковой женщине. Рассеянно выпив свой бокал, она спросила о Натане Хейме: слышно ли о нём что-нибудь, какие у него планы с Домиником Руудом.
Всем своим видом она показывала полное равнодушие к жизни людей, которыми интересовалась сейчас. Мойра Шахор была женщиной с тяжёлым характером.
И всё же по её взгляду, брошенному на Бернарда, было понятно, что она что-то чувствует, возможно, настолько прониклась сочувствием к неудачнику Доминику, что стала искренне переживать о нём.
Бернард любовался ею. Равнодушное лицо Мойры было таким же загадочным, как ночное небо. Сотни лет люди смотрят на молчаливые созвездия и восхищаются их холодной красотой.
Мойра же делала вид, что не пытается вызвать к себе интерес, восхищение, страсть. Она вела себя естественно.
– Бернард, я раздосадована, – прикусив губу, сказала она.
– Госпожа, присядь.
Она села в кресло и запустила пальчики в волосы своего верного слуги, устроившегося у её тонких ног.
Бернард выглядел счастливым, как преданная ручная зверушка.
– Почему Доминик Рууд глух и слеп ко всему? – спросила Мойра, не глядя на Бернарда. – Разве он не видит, разве ему непонятно, что Натан Хейм нуждается в нём?
– Ему это известно, госпожа, – спокойно ответил Бернард. – Но пока он радуется и наслаждается повышением зарплаты.
Мойра Шахор зажмурилась.
– Я боюсь, как бы с мсье Хеймом не случилось неприятностей, всё-таки он приближается к кульминации книги.
Покойник взглянул на Мойру Шахор с жалостью:
– Тебя это огорчает, госпожа?
– Да. Я боюсь, что мсье Рууд не справится с возложенной на него миссией, и Натан Хейм…
– Доминик всё уладит, – спокойно ответил мертвец. – Он немного глуповат и беспомощен, но свои обещания в реальной жизни выполняет. Дай ему время.
– Ах, Бернард, время как раз и виновато, нам его страшно не хватает!
Чтобы успокоить госпожу, Бернард стал рассказывать ей подробности о гибели Андрэ Леграна. О, ему устроили изумительные похороны!
Мсье Легран не был знаменитостью, просто трагически погибшим жандармом. Его свежая могила утопала в цветах и венках.
Вторая жена Андрэ Леграна приехала самой последней из всех желающих попрощаться. Она вышла из машины – высокая молодая дама с выражением тяжкой скорби на лице. Вдова плыла по ухоженным аллейкам, стреляя по сторонам подкрашенными лисьими глазками.
Андрэ Легран был человеком жестоким и жадным. Свою первую жену он оставил с годовалым ребёнком на руках и сбежал, охваченный любовной лихорадкой, к театральной актриске. В молоденькой любовнице он надеялся найти столько же понимания, любви, заботы, как в своей жене. Но не нашёл. Обманулся. И тем не менее женился во второй раз.
Узнав это, его бывшая супруга пришла в отчаяние. При этом женщина продолжала любить неверного мужа и надеялась, что он одумается и вернётся в семью. Она ждала его до последнего, ведь у них как-никак был общий ребёнок.
Естественно, денег на содержание ребёнка, рождённого в прежнем браке, господин Легран не давал, ни франка, оправдываясь тем, что малыш не был для него желанным.
– На дворе не зима, ты здорова, живёшь в крупном городе, где работы полно! Голодной не останешься! – говорил он бывшей супруге. – Почитай газеты, может, что-то найдёшь, хотя бы официанткой устроишься… – бормотал он в телефонную трубку.
– Умоляю тебя, Андрэ, – рыдала женщина, – мы не проживём без твоей помощи!
– А для чего тогда ты, круглая идиотка, рожала? Ты думала, как будешь жить, или надеялась, что я до конца своих дней стану кормить тебя и твоего недоноска? Да я сам еле выживаю на жалованье! – взрывался Андрэ Легран и бросал трубку.
– Нечего с этой бестолковой разговаривать, – улыбалась новая жена жандарма. – Нельзя же так нагло тянуть деньги с нашей семьи.
– Моя понимающая… Моя добрая… А та – настоящая нахалка, совсем совесть потеряла.
Вторая жена Леграна всегда выглядела и вела себя несколько искусственно. Актриса, этим всё сказано.
Она играла на публику, даже стоя у могилы своего покойного Андрэ, – ветерок трепал её ухоженные волосы, касался нарумяненных щёк. Новоиспечённая вдова знала, что она молода, красива, стройна, и до конца отыгрывала роль любящей и скорбящей супруги «золотого» человека.
Любила ли она Андрэ Леграна?
Любила. Особенно сильно она любила его теперь, когда он лежал в холодной, сырой земле.
Андрэ летел, безоблачно счастливый, на своём «Рено», выжимая газ. А до этого в кафе, битком набитом молодыми весёлыми гостями, он под громкую музыку праздновал получение нового звания – лейтенанта-полковника.
Говорят, что перед смертью человек погружается в полное молчание, ведёт себя отрешённо. Но Андрэ не хотел утихомириваться. Молодая, беззаботная актриса, пусть и не слишком талантливая, помогла ему вернуть веру в жизнь, она гладила его, будто ребёнка, бормотала на ухо какие-то банальные нежности, и он так верил в искренность любимой жены, что широко раскрывал портмоне и выдавал ей немалые суммы на безделушки.
Где-то на востоке над Марселем уже светлело небо, солнце просыпалось, озаряя наш непростой мир. Господин Легран перевёл нетрезвый взгляд на встречную машину – она громко сигналила и слепила фарами. Руки, дрожащие от переизбытка алкоголя, соскользнули с руля.
Он сидел в водительском кресле неподвижно, будто манекен. Никто не знал, сколько времени простояла его машина, врезавшись во встречную.
В девять утра патологоанатом в белом халате, посвистывая, распахнул двери морга, чтобы первая жена погибшего жандарма смогла опознать его тело. Держа на руках сына, она остолбенело рассматривала покойника – он был бледен, искалечен и растрёпан.
– Мне очень жаль, что так вышло, – мрачно сказал медик. – Алкоголь и автомобиль – та ещё дрянь.
Новая супруга Андрэ почувствовала облегчение. Казалось, что она вообще не поглощена печалью из-за трагической гибели мужа.
Когда ей позвонили и сообщили о кончине мсье Леграна, она была занята приготовлением кофе и лишь удивлённо приподняла бровь.
За несколько часов до аварии Мойра Шахор вжалась в спинку кресла и тихонько застонала:
– С ума сойти, нить жизни Андрэ Леграна вскоре закончится.
Спокойно наполняя кофейник водой, Бернард пошутил:
– Госпожа, ты знаешь, что убиваешь людей без разбора? Так нельзя!
Гречанка пожала плечами и не сочла нужным возражать его шутке. Мойра Шахор уже давно не разыгрывала трагических сцен, лишь грустно сообщала Бернарду, что вскоре человек, которому она плетёт нить судьбы, уйдёт из жизни, и она, увы, не сможет этого остановить».
Бодрый голос Сержа умолк. Теперь я слышал только обычные для вечернего паба звуки: разговоры и смех гостей за соседними столиками, песенку, льющуюся из музыкального автомата. Нежный голосок Франс Галль напевал:
Я хочу устроить шоу!
Я не прошу лучшего,
Наденьте что-нибудь новое,
Это всё, что я хочу…
– Вам повторить, мсье Рууд? – пробормотал паренёк за барной стойкой, с улыбкой протирая стаканы.
– Извините, мсье, а где Серж? – спросил я.
Наверное, мой голос прозвучал резко, потому что бармен умоляюще посмотрел на меня.
– Послушайте, – осторожно проговорил он, – мсье Тард сейчас в Италии. Само собой, он скоро вернётся, но, я подумал, может, вам требуется помощь? Я могу с удовольствием выслушать вас, плеснув вам вашего любимого виски.
Я отшатнулся. Таинственная невидимая нить опутала моё горло.
Оказывается, всё это время я говорил сам с собой! Какая боль, какой позор! Кстати сказать, этого парня, бармена, я впервые видел в пабе Сержа. Откуда он взялся? Кто он?
– Мне надо идти, – отрезал я, ища ключи от машины, забыв, что бросил её около редакции.
– Уже? Так скоро? – со вздохом спросил паренёк. – Не уходите, мсье Рууд, я могу вам помочь. Вы же просили о помощи.
На какое-то мгновение я почувствовал страшную боль в области сердца, точно кто-то вонзал в него иголки. Не в силах терпеть, я схватился за грудь.
– Присядьте, – прошептал бармен и, выбежав из-за стойки, бросился ко мне.
Я отстранил его рукой, умоляюще глядя на дверь.
– Нет, нужно бежать! Мне пора! – озабоченно прохрипел я.
– Вам ещё не пора, – утверждал бармен. – Ваше время не пришло.
Мне стало душно. Я расстегнул верхние пуговицы рубашки, ледяными губами хватал воздух.
Внезапно нахмурившись, бармен показал глазами на стул и внушительно проговорил:
– Можете на меня положиться, мсье Рууд, я француз, человек надёжный, не проболтаюсь. Можете мне довериться, это не опасно, клянусь вам.
«Нельзя никому доверять. Даже себе. Даже собственной тени. Даже следу на снегу или песке: тень в полдень пропадёт, а след заметёт или засыплет, вот и все дела», – прозвучало в моей голове.
Откуда эта мысль? Я вычитал её где-то, услышал по телевизору или… или мне опять нашептал её неведомый голос?
Бармен был маленьким и очень юным человечком. Голова его напоминала формой дыню, а тело – морковь на тоненьких коротких ножках. Юноша казался мне каким-то карикатурным персонажем, забавным и неуклюжим. Хотелось засмеяться в ответ на его предложение помочь: что может сделать этот щенок? Я засмеялся, но боль в сердце не отпускала, и пришлось промолчать.
Бармен притащил второй стул, поклонился и вкрадчиво произнёс:
– Мсье, я хочу познакомить вас с одной женщиной…
– Так я и знал! – не удержавшись, прошептал я. – Что вам Серж наговорил? Что я нуждаюсь в любви? Ему ведь известно, что у меня есть дама сердца!
– Нет-нет! – покачал головой бармен. – Речь вовсе не об этом! Она не совсем обычная женщина. Она… помогает людям, у которых бывают видения, которым слышатся странные голоса в голове, – одним словом, заколдованным людям.
Я насмешливо перебил его:
– Психиатр, что ли? Так я не Наполеон!
Паренёк наклонил голову, и лицо его приняло вкрадчивое и одновременно робкое выражение.
– Я понимаю, мои слова нервируют вас и, возможно, заставят колебаться. Итак, поясняю: моя знакомая дружна с судьбой, чарами и потусторонним миром. На мой взгляд, она ясновидящая, гадалка, маг, а вы можете счесть её душевнобольной. Во всяком случае, что вам стоит сходить к ней? Мне кажется, только она может выяснить, почему вы попадаете в странные ситуации, слышите голоса и ужасаетесь всего, что с вами сейчас происходит.
Я утвердительно кивнул:
– Что уж там, схожу.
Бармен, словно полицейский сыщик, старался уловить малейшие изменения в моей мимике, забыв о приличиях, он всматривался в моё лицо, читал его, как книгу. Пользуясь тем, что я был рассеян и не держал себя в руках, молодой человек изо всех сил пробивал себе путь к моему мутному сознанию. Его глаза казались прозрачными, как стекло, и тем не менее пытались обнажить мою душу и ум.
– Очень хорошо, – бесстрастно произнёс бармен. – Её зовут Мойра Шахор.
О-ля-ля! Чуть ранее я уже слышал это имя, якобы из моего же собственного рассказа. Но сказать это вслух значило выставить себя полным психом, поэтому я сохранял серьёзный, задумчивый вид.
– Она из Греции, – добавил паренёк.
О, Греция! Воспоминания с быстротою молнии нахлынули на меня. Страна цветов и деревьев, полных жизни. Страна, окутанная морскими волнами и упоительными мифами. Греция подарила мне потрясающие впечатления – могучая, роскошная, она будоражит мысли и навсегда врезается в память, стоит посетить её лишь однажды.
Жизнь преподнесла мне роскошную возможность – отправиться в отпуск на три недели в шикарные Афины. Там я чувствовал себя как дома: в городе не было увеселительных заведений, нарядно и вульгарно одетых шумных людей. Там не затеряешься в толпе, тебе не почудится, что на тебя все смотрят и шепчутся, в Афинах не принято высмеивать незнакомцев.
– Греция прекрасна! – произнёс я с искренним восхищением. – Я в неё просто влюблён.
– Я тоже.
– Бывали там?
– Нет, мсье, к сожалению, не приходилось посетить эту страну.
И тут я понял, что мы говорим о разной влюблённости: я – о страсти к Греции, а бармен – к женщине, о которой он неотступно думал. Мне показалось, что он готов произносить её имя – Мойра – едва ли не каждую секунду, так сильно он её любил и, скорее всего, безответно.
Но я не мог понять его чувств. У меня самого любовь никогда не вызывала неприятных ощущений: не спирала дыхание, не подкашивала ноги, не терзала сердце. Когда я влюблён, то не сижу бессмысленно целыми днями на одном месте и не предаюсь тоске по женщине. Для меня любовь – источник радости и наслаждения. Странно, что многие люди ухитряются делать из неё трагедию.
– Насколько я знаю, три года назад Мойра переехала сюда, во Францию, чтобы найти новые впечатления и поразмыслить о мироздании на досуге, – заговорил бармен каким-то монотонным голосом. – Она не нуждалась в компании, не прибивалась к людям, они сами шли к ней, словно заколдованные. Эта женщина живёт одна, о муже и детях ничего не рассказывала, и никто никогда их не видел.
– Одинокая гадалка? – помолчав немного, с иронией спросил я.
– Не стоит называть её такими словами даже в шутку! Мойра не одинока, скорее тиха и таинственна, загадочна, она носит внутри своего сердца траур по быстротекущему времени. Вы узнаете её, мсье Рууд, из тысячи – она будет вся в чёрном, с гладкими блестящими смоляными волосами и тёмными глазами, взгляд которых выворачивает всю душу. Издали она покажется вам старой и измученной, а вблизи – юной, прекрасной, тонкой и пленительной. Вы напуганы, мсье Рууд? – тихо спросил паренёк.
– И да, и нет, – ответил я с лёгкой тревогой в голосе.
– Послушайте, – дружелюбно проговорил бармен, хлопнув меня по плечу. – Я больше ничего не буду рассказывать вам о Мойре, вы должны сами встретиться с ней, лицом к лицу, расспросить её о том, что вас интересует, и сами выговориться, только тогда она спасёт вашу душу. Скажу вам одно: её чудовищная мудрость, проницательность и сверхъестественная мощь выше человеческих сил. Она почувствует вас, когда вы окажетесь перед её глазами. В вашем сердце навсегда останется след после встречи с ней.
Честное слово, рассказ бармена вызывал у меня удивление и беспокойство. Вся эта история с таинственной гречанкой Мойрой, приехавшей во Францию за острыми ощущениями, поражала мой и без того затуманенный мозг. Я ещё и словом не обмолвился об адресе женщины, вероятно способной помочь мне, как в руках у меня оказался клочок бумаги.
Мой добрый читатель! Я прекрасно знаю, что мой рассказ похож на бред сумасшедшего! Но осмелюсь сказать, что через мгновение после диалога с барменом я оказался у двери той самой гречанки. Стоял, как преступник, убивший кого-то, как смертельно больной, как человек без всякой надежды, теряющий рассудок. Стоял и не решался постучать в дверь – обычную дверь парижской квартиры, обитую тёмно-коричневой искусственной кожей. Удивительной казалась лишь бронзовая табличка над звонком: «Мадам М. Шахор. Экстрасенс, психотерапевт».
Значит, всё-таки психотерапевт! Я надеялся на нечто мистическое, а меня направили к обычному «мозгоправу»? Может быть, это Серж, как заботливый друг, дал поручение своему бармену… Но ведь Серж сейчас в Италии!
И тут дверь беззвучно распахнулась. Мой взгляд перескочил с медной дверной ручки на даму, стоявшую на пороге.
Она открыла, словно заранее знала о моём приходе и слышала мои тихие шаги. Стояла, не спуская с меня глаз, не говоря ни слова.
– Прошу простить мой внезапный визит, мадам Шахор! – заикаясь, выпалил я. – Мне… Я…
Таинственная гречанка излучала невероятный жар. Мне казалось, что из каждой клеточки её тела вылетают огоньки и обжигают меня, ловко пробираясь под одежду. Чёрные, как ночь, шелковистые блестящие волосы переливались на свету синеватым оттенком. Они ласточками взлетали каждый раз, когда мадам Шахор делала выдох. От неё пахло тюльпанами, и этот аромат чувствовался на протяжении всего нашего разговора.
На миг наши глаза встретились и обменялись заговорщическими взглядами. Увидев её горящие зрачки, похожие на крупные угольки, я понял, что проиграю им любую битву. Я слабак, мне не устоять! Дело не в том, что эта женщина невероятно красива – её глаза источали невероятную душевную силу.
Гречанка была спокойна и расслаблена, а я стоял, дрожа, и украдкой любовался её красотой. Госпожа Шахор напоминала кобру, которая, насытившись трусливой добычей, нежится на сочной зелёной траве под лучами солнца. Её фигура, облачённая в чёрную ажурную сорочку, была безупречна, как у статуи, сотворённой гениальным скульптором.
– Ни один художник в мире не найдёт такой натуры, как у вас, мадам, – зачарованно произнёс я. – Наверное, во всём свете не встретишь никого столь прекрасного, как вы.
Госпожа Шахор позволяла мне любоваться собой и одновременно говорила своим мягким тихим голосом:
– Вы ведь не для того так долго шли ко мне, мсье Рууд, чтобы одаривать меня комплиментами? Проходите!
Мои мысли удерживали меня на месте, и я долго стоял, будто отказываясь войти в обитель гречанки. Затем, резко придя в себя, я неуверенно спросил:
– А вы?..
– А я у себя дома, мсье Рууд. Прошу вас.
Её тонкая, почти костлявая рука парила в воздухе, приглашая войти. Я поклонился и переступил порог, оказавшись в необычайно просторной для парижской квартиры прихожей. Вместо обычных вешалок для одежды здесь стояло раскидистое живое дерево. На его ветвях висели плащи и шляпы. Пока я размышлял, каким образом дерево растёт без почвы и даже кадки с землёй, с его ветки сорвалась ярко-розовая птичка и со звонким щебетом пронеслась над моей головой.
– Исихия! – негромко сказала мадам Шахор.
Мои скудные познания в греческом позволили понять, что это означало: «Тихо!» И птичка послушалась приказа хозяйки – немедленно уселась на раму картины, украшающей стену напротив дерева. Странное изображение: весы, прялка, свиток и ножницы, и всё это окружено человеческими лицами, выражающими боль, отчаянное веселье, ужас, восторг. Полотно было написано невероятно мрачными красками, нагоняющими смертную тоску. Мне, к счастью, не приходилось бывать в пристанищах для душевнобольных, но я уверен, эта мазня отлично вписалась бы в тамошнюю обстановку.
Заметив, что я разглядывал плод воображения безумного художника, хозяйка живо обернулась и в упор посмотрела на меня. Её чёрные глаза лукаво блеснули.
– Сколько людей, столько и мнений, сколько людей, столько и судеб, мсье Рууд, эта безвкусица как раз об этом.
Откуда она узнала, что про себя я назвал полотно безвкусицей?
Мне стало неудобно за свои мысли. В голове закопошились безумные догадки, например, о том, что Мойра Шахор – посланный на землю агент дьявола или же самого Господа, что она явилась из преисподней или с небес и переселилась в квартирку на последнем этаже на улице де ла Фонтейн-о-Руа в Париже, чтобы выполнить какое-то архиважное распоряжение, связанное со мной или загадочным Натаном Хеймом.
Мадам Шахор нарушила молчание.
– Что вам делать? – спросила она. – Вы ведь это хотите узнать?
Всего секунду назад этот вопрос всплыл в моей голове, и тотчас Мойра произнесла его вслух, словно он отбился от её зубов. Я медлил, не решаясь заговорить, и лишь несмело поглядывал на прекрасную гречанку.
– Не думаю, что вы решились на такой сверхотчаянный шаг, как визит сюда, ради одного вопроса. Вы же пришли узнать не о себе, мсье Рууд?
Ответа она дождалась не скоро. Я просто не знал, с чего начать, мысли стучались в голове, как лёд в коктейльном стакане, который энергично встряхивает бармен.
– Вы сын Ноэля Рууда и Алисии Дюран? – поинтересовалась госпожа Шахор, переведя разговор в другое русло.
– Да.
– Я бы сказала, весьма отчаянный сын! Как могло случиться, что единственный отпрыск строгих, властных родителей сумел пойти наперекор отцу и матери, вырваться из провинции в Париж, выучиться там и стать журналистом-публицистом?
Я замешкался.
– Не то чтобы всё исходило от меня, скорее так распорядилась… судьба.
Если бы ты знал, читатель, как сердился мой отец и как разъярилась моя дорогая мать, когда я отказался поступать на факультет юриспруденции и жениться на дочери богатого влиятельного друга нашей семьи. Но я стоял на своём, не собираясь отступать от собственных идей и мечтаний. Я, незрелый и с детства неуверенный в себе Доминик, категорично заявил родителям, что покидаю родной дом и самостоятельно выбираю будущее, в котором обязательно возьмусь за перо.
– Баловень семьи и дерзкий журналист верит в судьбу?
– В судьбу? – повторил я.
– Да, в своей речи вы упомянули судьбу.
– Не верю, – усмехнувшись, ответил я, – просто употребил это слово для образности.
– Ха-ха-ха! – рассмеялась женщина. – Вот как? Люблю людей, не верящих в судьбу и предназначение! Скажите мне, мсье Рууд, ваш отец ещё долго сердился на вас, когда вы отказались исполнять его волю?
– Долго. Помнится, он даже хотел меня отправить в ссылку в Сибирь.
Мойра Шахор снова рассмеялась моим словам. При этом она смотрела на меня ободряюще, словно побуждала к дальнейшему рассказу о себе. В глазах её играли лукавые искорки. Я же размышлял, откуда ей известны подробности моей жизни.
Гречанка резко прекратила смеяться и холодно произнесла:
– Проходите, мсье Рууд.
Мы вошли в гостиную, и я невольно вздрогнул. Комната была огромной, и каждый шаг отдавался эхом от сводчатого потолка. Стены, задрапированные зелёной тканью, напоминали летний лес с узкими тропинками; массивный стол, стоящий посреди комнаты, будто пень, цепляющийся корнями за землю, показался мне невероятно старинным. На нём стояли два продолговатых сосуда с мутной жидкостью, несколько красных свечей в канделябрах, круглое зеркальце и сверкающий стеклянный шар. Возле низкого кресла, в которое хозяйка предложила мне сесть, находилась античная ваза с огромным букетом кроваво-красных роз. Одним словом, полный антураж обиталища гадалки, хироманта, или как ещё там именуют себя люди, чьё ремесло связано с мистикой.
Всё здесь казалось мне настолько интересным, что дух захватывало. Тоска и сомнения улетучивались, как дешёвые духи, а голова, ещё несколько дней назад заполненная непонятными тяжёлыми мыслями, вдруг стала чистой и ясной. Странно, очень странно! Ведь я никогда не верил в гадания, вещие сны, ни во что сверхъестественное. Почему же мне стало так легко в присутствии загадочной гречанки? Я сел в кресло, поставил ноги на пушистый коврик, мягкий, словно облако, но расслабиться не успел.
Меня поразила перемена, произошедшая в мадам Шахор. Вместо ажурной сорочки на ней был строгий чёрный брючный костюм с острыми плечами. Чёрные лакированные туфли на высоком тонком каблуке сделали её походку грациозной, как у манекенщицы. Ровные шёлковые брюки, идеально сидевшие на талии, скрывали неземную красоту ног гречанки. Ах, на мой скромный взгляд, эти ноги свели с ума не одного мужчину! Под пиджаком виднелось то ли бюстье, то ли корсет красного цвета, и, несмотря на всю мою привязанность к Лили, я невольно задержал на нём взгляд. Но когда и как, чёрт возьми, эта женщина успела переодеться?
