Арина Ларина
Муж для девочки-ромашки

– Как жить-то тяжело! – взвыла Надежда и пнула коробку со старыми документами, стоящую под столом.

– Это еще не тяжело. Это фигня и детские заморочки. Мое последнее слово: найди себе занятие, требующее нервов, сил и времени.

– Так я уже нашла, похоже.

– Хватит лить сопли. Втюриться в неизвестного мужика с остановки – это не ахти какое достижение. А вот плюнуть на него – это достойно уважения. Хочешь, чтобы я тебя зауважала? Докажи, что есть за что. Кстати, можешь еще с мамой посоветоваться.

Надя даже хрюкнула от возмущения, представив, как советуется с мамой.

– Что это за предсмертный хрип? – напряглась Вика. – Надеюсь, ты не собираешься рыдать?

– Не, не собираюсь. Буду думать.

– Ну-ну…

Конечно, заслуживать Викино уважение столь диким и по-женски нелогичным способом Надя не собиралась. Советоваться с мамой – тоже. Если только с целью помотать себе нервы и услышать полный разбор полетов, сводящий все к тому, что дочь – тряпка, никчемное создание и не боец. Татьяна Павловна вообще любила всех делить на бойцов и не бойцов. Она желала воспитать танк, уверенно движущийся по линии судьбы, подминая гусеницами возможные препятствия. Максимум, что пока получилось из Нади, – дамский велосипед, на котором можно было удирать от неприятностей. Тяжелой бронетехникой там и не пахло.

Как-то так сложилось, что диплом педагога и знание немецкого языка привели выпускницу педвуза в крохотную фирмочку на окраине города. Там платили чуть больше, чем в школе, мало требовали и легко давали отгулы. Надежда занимала должность секретаря при директоре и при случае всегда норовила ввернуть в разговоре, что является ассистентом генерального. Впечатление это производило только на Фингалову, которая пристроилась учителем начальных классов в ближайшую школу и вдохновенно воевала с родителями, педколлективом и личной жизнью в лице ботаника. Родители неправильно воспитывали детей, педколлектив состоял по большей части из консервативных теток, болезненно реагировавших на фингаловские выкрутасы, а ботаник, вопреки своей профессии бывший вполне интересным и крепким мужичком, не желал быть частью Анькиной личной жизни.

– Хорошо тебе, – с доброй завистью тянула Фингалова. – А мне даже на больничном не посидеть. И отпуск только летом, а я, может, в горы хочу. Альпинисткой или горнолыжницей. Нашла бы себе пару…

– Ты же не умеешь, – напоминала Надя.

– Человек не может знать, на что способен, а на что нет, пока не попробует и не убедится сам. Понимаешь? – наставительно хмурилась Фингалова. Видимо, имелось в виду, что способности определялись по количеству неповрежденных частей тела. Пара костылей – может, что-нибудь и получится, летальный исход – значит, просто надо заняться другим видом экстрима, но уже кому-нибудь другому.

Надя не понимала, но и спорить не собиралась. У нее была своя, простенькая и обыденная жизнь, слегка обезображенная невнятным чувством неудовлетворенности в достигнутых результатах.

Вика, однажды приехавшая к ней на работу, тут же вынесла вердикт:

– Резать, не дожидаясь перитонита. Ты, Иванцова, совсем сбрендила. С высшим образованием сидеть в этом сарае! Оторви зад от своего колченогого стула, кстати, могли бы хоть рабочее место оформить достойно, и ищи себя где-нибудь в другом месте. Человек живет, пока штурмует следующую ступень. Если ты считаешь, что достигла высшей ступени, то оглянись – вокруг должны быть кресты и могилки. Ибо только на кладбище можно успокоиться и перестать рвать у жизни зубами все недодаденное, так как это обусловлено физической невозможностью трепыхаться. А вообще я была о тебе лучшего мнения.

Надюшины доводы, что место тихое, надежное, без интриг, подсиживаний и домогательств со стороны начальства, Вику не убедили.

– Болото, – махнула она рукой. – Натуральное болото. И лучше б уж начальство тебя домогалось, хоть какое-то разнообразие.

– Да ты что! – перепугалась Надя, представив, как шуплый, плешивый, шестидесятилетний Арон Яковлевич ее домогается, потея от волнения и ежесекундно поправляя очки.

– Во! – Вика торжествующе заржала. – А начальство должно быть таким, чтобы тебя при мысли об интиме не перекашивало!

– Зачем? На кой леший мне такое начальство?

– Вариантов много. Интим может привести к выгодному замужеству, если, конечно, возникнет любовь, или к продвижению по карьерной лестнице. Или к увольнению с треском и, как следствие, к необходимости бороться за место под солнцем. Поверь мне: человек, выброшенный за борт, может добиться гораздо большего, чем овощ, произрастающий в тепличных условиях. Кроме того, отказ от интима может стать причиной спонтанного возникновения уважения к тебе со стороны отвергнутого босса, и в результате ты опять же либо пойдешь по карьерной лестнице, либо будешь глотать соленую водичку за бортом и грести в направлении более светлого и благоустроенного будущего.

Вика знала, о чем говорила. Она была женщина-торнадо, вокруг которой постоянно кипели страсти. Работая в гостинице, она бурлила в центре интриг, звездных сплетен и шагала по карьерной лестнице, больше похожей на американские горки. Надя была уверена: бесшабашность подруги объяснялась одним – падать за борт, зная, что тебя выловит материально надежный и стабильный супруг, предоставив не только надувной плот, но и оборудованную по последнему слову техники яхту, не так уж страшно. С другой стороны, Вика была настолько уверена в себе, что и окружающие этой уверенностью проникались, стараясь лишний раз не перебегать дорогу. Надя, имевшая в тылу только одинокую маму, готовую не только поддержать, но и утопить поглубже в качестве эксперимента: вдруг в результате все же вынырнет долгожданный танк, – рисковать не хотела. Она была слишком благоразумна для столь кардинальных действий. Уж лучше тихое, но стабильное болото, чем африканское сафари без гида и оружия.

Мама, кстати, была целиком и полностью на Викиной стороне.

– Вот настрижет твой Яковлевич денег и уйдет на заслуженный отдых, – вдалбливала она Наде, наивно полагая, что, напугав пессимистическими перспективами, сможет сдвинуть дочь с насиженного места. – А тебе уже за тридцатник будет. Невнятная профессия, невнятный диплом и ноль опыта работы в западной компании. Именно такие, с опытом работы в приличных заведениях, сейчас и нужны. Остальные в пролете. Ты хотя бы объявления о работе читаешь?

– А ты что? Читаешь? Я пока еще не безработная, чтобы тратить время и нервы на вычитывание космических зарплат, обещаемых неизвестно кем, неизвестно где и неизвестно за что! – взвивалась Надя. Подсознательно Надежда понимала, что обе правы, но она не относилась к категории любителей острых ощущений. Дайвинг, парашют, резкая смена обстановки и прочие прелести жизни не для нее.

– В твое болото принц не придет, не жди, – вторила маме Вика. – В крайнем случае – какой-нибудь пупырчатый жаб. Ты, Надюха, бестолочь. Мне б твои годы, я бы горы свернула, я бы всю жизнь иначе прожила! Лови удачу за хвост, пока он не истлел и не отвалился от старости!

Где обретается удача и где у нее расположен хвост, Надя не знала. Ей было спокойнее без этих знаний и отправляться на поиски не хотелось. Тем более что, невзирая на физиологию, без мужчины, как постоянной величины, вполне можно было обойтись. Другое дело, что никто не претендовал не только на постоянную величину, но и на временную. А очень сложно быть гордой и неприступной, когда тебя никто не штурмует.

Арон Яковлевич несколько раз прошмыгнул мимо секретарши, восседавшей с перевернутым лицом и глазами на мокром месте, и затаился в кабинете. Ближе к обеду он снова начал дефилировать мимо Нади, томно вздыхая и покашливая, из чего она сделала вывод, что шефу от нее что-то нужно. Причем это «что-то» выходило за рамки ее служебных обязанностей. В противном случае он просто позвонил бы по местному телефону и дал цеу.

Поймав его бегающий взгляд, Надежда, уже полчаса как решившая числить всех мужчин хозяйственным инвентарем и в корне поменявшая подход к себе, к жизни и к сильному полу, высокомерно поинтересовалась:

– Вы что-то хотели?

В принципе интеллигентнейший Арон Яковлевич Клякман ничего плохого ей никогда не делал. Более того, относился к секретарю как к равной, с подчеркнутым уважением и отеческой любовью. Уважение было ежедневным, отеческая любовь – по праздникам.

– Наденька, у меня к вам деликатная просьба, – мучительно покраснел и закашлялся Клякман. Кашлял он так долго и натужно, что Наде пришлось встать и постучать по тощей старческой спине, дабы подавившийся своей просьбой шеф не скончался у нее на руках.

– Слушаю, – смягчилась она.

Арон Яковлевич сначала вытирал слезящиеся глаза гигантским клетчатым платком, потом достал другой платок, тоже похожий на сложенную в несколько раз простыню, и начал увлеченно тереть очки, сосредоточенно рассматривая их на свет. Наконец, собравшись с силами, босс выдохнул:

– Вы же не замужем?

Издав неприличный смешок, могущий означать что угодно, вплоть до трактовки в совершенно противоположном смысле, Надежда налегла на стол и открыла рот в ожидании пояснений.

– Вы знаете, я давно живу один. Я всегда достаточно хорошо к вам относился. Я из приличной семьи. – Клякман, увлекшись перечислением достоинств, даже успокоился и начал загибать пальцы.

Надя тихо съезжала по стулу, понимая, что ее карьере секретарши при тихом боссе пришел конец. Даже не конец, а полнейший крах. Вот тебе и перспективы интима, независимость от мужиков и надежное место. Нет в этом мире ничего постоянного.

– …У меня трехкомнатная квартира в приличном районе, – несло Арона Яковлевича. – Евроремонт, мебель, картины еще из коллекции моего дедушки! Вы представляете?!

Надя не представляла. И в первую очередь не представляла, как отказать разошедшемуся деду так, чтобы сохранить не только чувство собственного достоинства, но и рабочее место. Здравый смысл подсказывал, что задача непосильная.

– А антиквариат? Я поставил самую надежную сигнализацию! Вы знаете, Наденька, это выходит чрезвычайно дорого, но коллекция того стоит! Но в этой огромной квартире я совершенно, чудовищно и безнадежно одинок! Вы понимаете?

Секретарша промычала нечто совсем уж нечленораздельное и начала сосредоточенно сковыривать с полировки застарелое чернильное пятно.

– Вы следите за моей мыслью? – забеспокоился вдруг увлекшийся дифирамбами в свою честь Арон Яковлевич.

– Угу, – опасливо подтвердила Надя.

Пятно не поддавалось, и она вдруг подумала, что и вся ее жизнь похожа на такое же никому не нужное пятно. Что в активе? Средненькая внешность, высшее образование, непонятная профессия и гордо-убогое одиночество. В перспективе – туман. Арон Яковлевич как перспектива даже не рассматривался. Единственное, на что была готова напрячься Надежда, это попытаться выкрутиться из щекотливой ситуации и все же сохранить работу. Хотя бы временно, пока не найдет другое место.

– Я не настаиваю ни на чем, ни в коем случае, – пробивался сквозь плотную стену секретарских мыслей и переживаний дребезжащий дискант. – Просто общение, может быть, хороший ресторан, театр… Ну, не знаю, что там еще вас интересует. В какой-нибудь клуб… э-э-э-э-э… заколбаситься?

Надя булькнула утробным смехом, представив Клякмана, «колбасящегося» в ритме хип-хопа. Душераздирающее зрелище, как сказал бы ослик Иа.

– Нет-нет, я понимаю, что вы высокоинтеллектуальная девушка, просто подумал, что так будет проще найти общий язык. Неудачная шутка. Я очень волнуюсь, вы же понимаете.

– Понимаю, – протянула Надежда и попыталась сосредоточиться. «Если отказать, то стопроцентно обидится. Соглашаться на общение? Исключено. Даже ради того, чтобы время протянуть. – не буду!»

– …Ваш ровесник. Почти. Тридцать восемь лет – это же самый расцвет сил! Согласитесь! – суетился Клякман.

«Ну, ты, дед, загнул! – мысленно констатировала Надя и обалдело оглядела начальника с ног до головы. – Два раза по тридцать восемь – это да».

– Кому тридцать восемь? Чего тридцать восемь? – помимо воли выдал вслух вскипевший от волнения секретарский мозг.

– Так Левочке же! Тридцать восемь лет. Вы практически ровесники! – всплеснул лапками Арон Яковлевич и умоляюще изогнулся, чтобы изучить Надеждино выражение лица и понаделать выводов.

– Мне двадцать шесть! – внезапно оскорбилась Надя. Напряжение отпустило. Неизвестного Левочку можно запросто шугануть. Левочка – не Клякман, она ему точно ничего не должна.

Как выяснилось позже, Левочка был не просто Клякман, а Лев Аронович Клякман, родной сын босса, давно отбывший на историческую родину, а теперь почему-то вернувшийся. Покатав на языке его имя, Надя поняла, что допускать кавалера до мамы никак нельзя. Это был один из тех вариантов, который мог бы безоговорочно устроить требовательную тещу. Они бы нашли друг друга, как две половинки одной разодранной банкноты, и гоняли бы Надю и друг дружку всю оставшуюся жизнь.

– Вот фото. – Арон Яковлевич сунул ей фотографию мордатого мужичка с наглым уверенным взглядом и копной смоляных волос. – Орел, правда?

«Судя по «клюву» – орел», – немедленно согласилась про себя Надя. А вслух она согласилась на встречу. Во-первых, не стоило отказывать шефу, пока он еще таковым являлся. А случившееся говорило о том, что все в этой жизни не вечно, так что шефа, равно как и колченогий стул в его приемной, пора было сменить на что-нибудь другое. Вика с мамой, как это ни прискорбно, оказались правы. Во-вторых, учитывая тот факт, что она все равно решила уходить, стоило воспользоваться подвернувшимся экземпляром для повышения собственной самооценки и для оттачивания методов борьбы с враждебным полом, не желавшим признавать Надину независимость. Собственно, сильный пол вообще не желал признавать не только ее независимость, но и сам факт Надиного существования, демонстративно игнорируя ее наличие.

– Как я рад! Как вы меня выручили! – восторженно чирикал Арон Яковлевич, нарезая круги по приемной. – Левочка заедет за вами к концу рабочего дня.

«Ну и темпы! – восхитилась Надя. – Надо же, как человеку жениться приспичило».

И тут ее осенило, что вовсе необязательно, что незнакомый Левочка желает жениться. Вполне возможно, что он просто решил гульнуть, сэкономив на оплате профессионалок, а заодно подстраховавшись по медицинской части. Вполне возможно, что дома у него сидит жена шестидесятого размера и штук шесть детей. Пофантазировав на эту увлекательную тему, Надюша прониклась к будущему кавалеру чувством глубочайшей неприязни.

От мстительных раздумий ее отвлек звонок Фингаловой.

– Надя, я влюбилась! – завопила Анька, забыв поздороваться.

– Вот неожиданность-то, – вяло удивилась Надя. В мыслях она как раз дошла до момента сватовства, когда жалкий Лева пытался навязать ей кольцо с бриллиантом, а она лишь надменно смеялась в ответ. Получалось очень красиво и жизнеутверждающе. Фингалова же своим дурацким воплем сбила весь эмоциональный накал сцены.

– Ты влюбляешься раз в неделю. Уже давно могла бы привыкнуть и не впечатляться так сильно.

– Ты не понимаешь! – взвыла Фингалова. – Он потрясающий. Я про него стих написала!

Это тоже было не ново. Про каждого своего возлюбленного Анька писала корявенькие стихи, которые потом зачитывала, завывая на манер Беллы Ахмадулиной. Только в отличие от великой поэтессы Анька декламировала совершеннейшую чушь.

– Костику понравилось, – счастливо взвизгнула Фингалова. – Он попросил еще.

– В смысле?

– Еще что-нибудь про него сочинить. Он сказал, что раньше ему девушки стихов не писали.

Надежда презрительно ухмыльнулась, вспомнив пухлого Костика. Не удивительно! Но расстраивать Фингалову не стала. Тем более что примерно через неделю, как обычно, уставший от фингаловского напора кавалер позорно сбежит, а Анна наваяет очередной тоскливый шедевр суицидальной направленности.

– Хочешь, прочту? – предложила поэтесса, не дождавшись от подруги закономерной вежливой просьбы продекламировать новое творение.

– Нет, – твердо ответила Надя.

– Ну, слушай:

 
Я смотрела в твои глаза,
А из них покатилась слеза,
Ты луну взял в могучий кулак,
Без тебя не могу я никак…
 

– Ань, потрясающе! Дальше не надо, а то я заплачу, – взмолилась Надежда. Опусы Фингаловой вызывали у нее чесотку и легкую головную боль, примерно как занудные вскрики неисправной сигнализации на какой-нибудь старой колымаге в два часа ночи.

– Так дальше все самое интересное!

Что могло быть интереснее луны в могучем кулаке, Надя не знала и знать не хотела. Переключить Аньку со стихов на прозу можно было только одним:

– У вас что-нибудь было?

– Ты что! – ужаснулась Фингалова, тут же забыв про оду. – Разве я такая?

На взгляд Нади и кавалеров, Анька вообще была никакая. Ее твердое убеждение, что первый опыт и брачная ночь неразделимы, мешало ей устроить личную жизнь хоть с кем-нибудь.

– Он телефон взял?

– Нет, – хихикнула Анька. – Когда я стала прощаться, Костик вдруг так засмущался, что чуть не забыл взять номер. Я сама дала.

Тягостно вздохнув, Надюша представила себе сцену прощания: пухлощекий Костик, вознамерившийся развлечься и запланировавший бурную ночь с утонченной натурой, на ходу лепящей вирши в его честь, был обломан самым подлым образом. Фингалова дотащила его до подъезда и попрощалась, втиснув напоследок номер телефона для продолжения платонических отношений. Этот этап проходили все редкие фингаловские ухажеры. То есть ухажерами их можно было назвать с большим натягом: Анна залавливала себе подобных дохляков, строящих из себя интеллигентов, а на самом деле уставших от половой невостребованности и принимавших фингаловскую сущность за временное кокетство. Исключением в плеяде «ботаников» был все тот же неподдающийся учитель биологии из Анькиной школы и розовощекий курсант из далекого сибирского села, наивно хлопавший глазами и боготворивший Анну в течение целого семестра. Потом приехала его мама с гостинцами и познакомилась с Фингаловой, вернее, глянула в ее сторону и тут же поджала губы. Скорее всего, хозяйственная мамаша вправила разомлевшему от стихов сыну мозги, так как после ее отъезда парень сначала попытался произвести инвентаризацию Анькиных прелестей, а получив по физиономии, отбыл в расположение училища и более на горизонте не появлялся. Как ни странно, но даже самые жалкие бюджетники, больше похожие на суповой набор в дешевой упаковке, после стихов хотели котлет и женского тела.

Однажды, когда очередной младший научный сотрудник исчез с горизонта, даже не попрощавшись, Анька приехала к Наде домой и, надрывно рыдая, приставала с одним вопросом:

– Почему они все уходят? Ну почему? Разве женщина обязательно должна маяться у плиты, а потом прыгать в постель? Это же так неромантично, так неженственно! Мужчина должен меня уважать, а не использовать для удовлетворения своих инстинктов!

– А мужики считают, что женщина должна уважать его инстинкты, – встряла в разговор Татьяна Павловна, куда-то убегавшая, но не пожалевшая пяти минут на порчу настроения двум не приспособленным к действительности дурищам. – Жизнь – это танго: сначала ты делаешь шаг навстречу, потом отступаешь, дразнишь, вынуждая шагнуть мужчину следом за тобой. Если стоять столбом, то, милые мои, на столб только собаки… Ну, вы в курсе. Рекомендую подумать на досуге над моими словами.

– Почему столб? – вежливо поинтересовалась Анька. Судя по тону, она была не согласна, но спорить с чужой мамой не отважилась. – А если я статуя? Красивая статуя девушки с веслом, например?

Попытки переговорить Татьяну Павловну не имели никаких шансов на успех.

– На статую девушки с веслом, раз уж ты себя так высоко ставишь, садятся голуби, а мужики танцуют рядом танго с нормальными бабами, которые без весел, зато с мозгами. Или с ногами. И если вам природа не дала длинных ног и прочих весел, то будьте хотя бы умнее и хитрее.

Фингалова поняла тогда Татьяну Павловну превратно. Она решила строить из себя разбитную девицу, полагая, что мужик – мышь, а подобная модель поведения – сыр в мышеловке. Анна вознамерилась ограничиваться заманиванием в сети, а потом огорошивать пойманную дичь своей истинной возвышенной сущностью.

– Мужик примитивен, – решила Фингалова. – Надо быть ближе к контингенту.

Поскольку эксперимент был еще в разгаре, предсказать результат не представлялось возможным. Статистика отсутствовала. Костик стал ее первым подопытным, который клюнул на предложенный кусок сыра.

Обещанный Левочка прибыл с точностью курьерского поезда, ровно к моменту окончания рабочего дня. Надя радоваться появлению ухажера не спешила. К вечеру она успела вывести собственную теорию касательно взаимоотношения полов, основываясь на своем небогатом опыте и наблюдениях за посторонними семейными сценами. Из этой теории следовало, что мужчины подобны колонии муравьев: они падки на сладкое, заполоняют собою все пространство, лезут, куда нельзя, кусаются, отравляют жизнь, а вот избавиться от столь невыгодного для дам соседства – задача трудновыполнимая. Получалось, что лучше вообще не ввязываться в авантюру под названием «поиск партнера». Партнерство подразумевает двусторонний профит от сделки. Если же все плюсы заключаются лишь в возможности прилюдно повисеть на чьем-то локте с видом собственницы, а все остальное – сплошные минусы и проблемы, то зачем оно все надо? Не было у бабы хлопот – купила баба порося…

«Порося» оказался полноценным боровом с соответствующими габаритами и маленькими свинячьими глазками, воткнутыми под кустистые брови, словно две маслины. Левочка был намного выше, чем Надя предполагала, и старше, чем на папашином фото.

«Лет эдак на десять старше», – с неудовольствием подытожила Надюша.

– Не понравился! – жизнерадостно гоготнул Лев Аронович бархатным голосом. За такой голос легко можно было простить и круглое пузцо, нависавшее над штанами, и широкую, словно каравай у хлебосольной хозяйки, физиономию, и глазки-пуговки.

Надя пожала плечами, мимолетно смутившись. Ставить эксперименты на младшем Клякмане можно было только при одном условии – подопытный должен молчать. Но тот, скорее всего, зная о своем неоспоримом плюсе, нагло им пользовался, парализуя Надюшину волю к победе над всем мужским полом и отдельными его представителями.

– Я не делаю скоропалительных выводов. – Она попыталась высокомерно улыбнуться, изобразив особу царских кровей, потревоженную холопом, но фокус явно не удался. Во всяком случае, Левочка весьма непочтительно хмыкнул и отклячил полный локоть, видимо, предлагая барышне за него уцепиться. Его оливковые глаза излучали добродушное понимание, навевая мысли о рентгене. Надя почувствовала себя описавшимся щенком, пытающимся собственным задом прикрыть свежесотворенную лужу.

– Итак? – Лев Аронович поиграл брежневскими бровями и улыбнулся безупречными зубами, словно самодовольный рояль.

«Небось к дорогому стоматологу ходит», – неожиданно подумала Надя, и ей стало себя жалко. Один из нижних правых зубов давно ныл, но она малодушно игнорировала тревожные симптомы. Мысль о районном стоматологе вызывала неприятный зуд в мозгу и холод в пятках.

– Это вопрос? – Она тоже подвигала бровями и уставилась на кавалера, изобразив проницательную и мудрую черепаху.

– Это призыв! – Клякман снова радостно продемонстрировал зубы. – Не знаю, как вы, а я безумно голоден.

– Сочувствую. – Надя твердо решила не давать себя в обиду и попыталась разозлиться, чтобы не таять от его возмутительно обволакивающего голоса. Получалось плохо. В моральном плане она казалась сама себе кактусом после чернобыльского дождя, пытающимся ощетиниться остатками колючек. Выходило жалко и неубедительно.

– Да что вы, милая! Мне таки не нужно сочувствия. Мне нужно общество. Дамское. И кусок мяса.

«Издевается, что ли?» – заволновалась Надя. Но ничего остроумного и хлесткого ей в голову не приходило.

– Все мысли написаны у вас на лбу, – вдруг сообщил Левочка и ласково улыбнулся, словно кот, только что сожравший мышь и пытающийся подбодрить ее осиротевшую семью.

Надя, у которой на данном этапе вместо мыслей в голове образовался некоторый вакуум, засасывающий в пустоту лишь факты из окружающего пейзажа, вдруг разозлилась.

«Тоже мне – телепат!» – раздраженно подумала она и картинно всплеснула руками:

– Да что вы говорите? Таки написаны? А как же быть с постулатом, что женщины вообще не способны на мыслительную деятельность?

– Постулат не мой, – любезно проинформировал ее Клякман. – А скажите, м-м-м-м, Надежда, вы презираете мужчин как класс или это только я пришелся не ко двору?

«Это он на комплимент напрашивается или намекает на что-то?» – окончательно рассвирепела Надя, ощущая себя тлей под микроскопом. Ее разглядывали, делали выводы и опутывали паутиной многообещающего голоса, а она лишь жалко барахталась на спине.

– Ко двору, ко двору, – сдалась Надежда, мысленно оправдывая свою капитуляцию боязнью потерять работу.

– Благодарствую. – Левочка отвесил ей шутовской поклон и снова оттопырил локоть. – Так мы пришли к консенсусу или будем продолжать бодаться?

И тут Клякман совершенно неожиданно сделал ей «козу». Надя шарахнулась в сторону, больно ударившись бедром о стол.

– Однако. – Левочка крепко взял ее за плечо и повернул к свету. – А что, прелесть моя, папаша-то мой уж не лупит ли вас тут часом? Какая-то вы запуганная. Конечно, покорная женщина – клад для хозяйства, но не до такой же степени. Кстати, я люблю строптивых.

Надюша последовательно залилась краской, потом возмутилась и тут же стала выстраивать линию поведения, подсознательно пытаясь впихнуть в эту самую линию Левочкины предпочтения.

Клякман оказался галантен, остроумен и до обидного проницателен. Надежда была для него не просто открытой книгой, а вообще – букварем. Обаяние исходило от Льва Ароновича мощными океанскими волнами романтического прибоя, то накрывая с головой, то откатываясь и оставляя жертву жалкой и вымокшей с ног до головы. Он играл с ней весь вечер как кот с мышью. А когда Надежде наконец надоело ерепениться, пытаться переплюнуть кавалера в остроумии и она даже начала прикидывать, как именно отказываться от продолжения банкета, чтобы не отказаться совсем и дать себя уговорить, Левочка красиво посадил ее в такси и отправил домой. То есть он даже не проводил, не говоря уже о прощальном поцелуе, который Надежда, разгоряченная шампанским, представляла себе то так, то эдак.

– Ах ты, гад носатый, – в сердцах рыкнула она, когда осознала, что несется на приличной скорости в прокуренном салоне слегка раздолбанной «Волги». – Ненавижу мужиков! Не-на– ви-жу!

– Мне выйти? – флегматично поинтересовался водитель, мельком глянув на буйную пассажирку в зеркало заднего вида.

– Ничего, потерплю, – буркнула Надя и мрачно уставилась в окно.

– И где ты была? – Мама с любопытством оглядела ее с ног до головы и ответила сама себе: – Помада на месте, на лице – мировая скорбь. Нигде не была.

– Я была в ресторане. – Наде вдруг стало невыносимо горько, что с ней всем все ясно. Даже маме хватило секунды, чтобы понять всю ее бесперспективность и неудачливость на данном этапе.

– Значит, ужинать не будешь?

– С мужчиной! – рявкнула Надя. Желание прихвастнуть, соврать, чтобы хоть на мгновение и самой поверить в собственную ложь, раздувалось в груди, словно шарик, грозящий вот-вот с грохотом лопнуть.

– Это не мужчина. Тебе показалось, – отрезала Татьяна Павловна.

– Ничего мне не…

– Девочка моя! Если бы он был мужчиной, то ты была бы сейчас с ним, после ресторана-то, а не топтала пол в коридоре.

– Он меня уважает. Ты что, не допускаешь мысли, что не все мужики интересуются только моей физиологией?

– В последнее время у меня возникли серьезные опасения, что твоя физиология интересует лишь районного гинеколога, да и то исключительно в профессиональных целях, – скорбно констатировала мама. – Нежную и трепетную женскую душу после похода в ресторан изучают только импотенты. А уважение, которым ты так кичишься, нормальную женщину должно оскорблять.

Иногда Наде казалось, что мама ее ненавидит или даже завидует, изводя бесконечными поучениями и натуралистической направленностью своих сомнительных теорий. Угодить на мать никак не получалось. Если кавалер сразу шел на сближение и ломился «в опочивальню», то Татьяна Павловна, вместо того чтобы спокойно отбыть на дачу и дать дочери возможность устроить личную жизнь, принципиально оставалась дома. Загнанного на чаепитие самца сначала долго и вдумчиво доводили до белого каления допросом с пристрастием, а после его позорного бегства мама резюмировала:

– Хомяк, готовый к спариванию сразу и все равно с кем, безусловно, хорош, но только в трехлитровой банке и в паре с хомячихой. Хотя, если моей дочери импонируют именно такие примитивы, использующие женщин для удовлетворения своего сиюминутного рефлекса, то я не вправе мешать. Ты уже выросла и вполне в состоянии выбрать среду обитания самостоятельно. Равно как и окружение. Только запомни: если мужчина не тратит время на то, чтобы хоть как-то обставить свой наскок, то это никакой не роман и не любовь, а элементарное удовлетворение физиологических потребностей. Ты просто подвернулась. Хочет есть – ест, что ближе лежит. Хочет пить – пьет, что наливают. Хочет секса – берет то, что не сильно быстро бегает. Ты, моя дорогая, похоже, вообще – не только не убегаешь, а просто сама напрашиваешься на подобное отношение.

Слушать все это было невыносимо обидно. Зато когда в жизни Надюши появлялся какой-то намек на кавалера, претендующего на романтические отношения, Татьяна Павловна презрительно кривила губы и предлагала варианты на выбор: несостоятелен как мужчина или же не знает, как отказать навязавшейся на его голову девице.

Феминисткой мама не была, у нее постоянно были какие-то ухажеры, но тем не менее она была свято уверена, что «домашний скот» – это вовсе не животное, приносящее пользу крестьянскому хозяйству, а мужик с пивом и газетой перед орущим телевизором.

Надя унеслась на кухню, оскорбленно стуча пятками. Хотелось горячего чая и тишины.

– Твоя ненормальная уже обзвонилась. У нее там прорыв на любовном фронте, – как ни в чем не бывало сообщила мама. – Хотелось бы взглянуть на тело павшего бойца. Просто так, из любопытства.

– Хочешь, приглашу в гости? – разъяренно прошипела Надюша. – У тебя будет повод ткнуть меня носом в тот печальный факт, что даже Фингалова нашла себе пару. А твою дочь все уважают как товарища по партийной борьбе и не видят в ней женщину! Потому что никакой женщины в ней нет! Я урод! Моральный и физический! Не повезло тебе с дочуркой!

– Прекрати истерику, – спокойно прервала ее визг Татьяна Павловна и аппетитно погремела ложечкой в кофейной банке. – Из тебя комплексы лезут, как фарш из электромясорубки: густо и безостановочно. Для женщины важен результат – с кем она останется в итоге. А для мужика – процесс, так как он изначально планирует идти покорять следующую вершину, не останавливаясь на достигнутом. Если самец того стоит, то твоя задача – убедить его в том, что ты не промежуточная стоянка, а пик Коммунизма и больше твоему альпинисту в горах искать нечего. Не важно, кто успеет хапнуть своего мужика быстрее, важно, чтобы мужик был именно твой. Каждой Золушке – своя туфелька. Если у тебя нормальный тридцать седьмой размер, то ни тридцать пятый, ни сороковой тебе не подойдут. Ловишь мысль?