Арина Бугровская
Не плачь, моя белая птица

Глава 18

«Ну и ночка», – удивлялся Николай. Таких приключений у него ещё не было.

Лишь к утру нашёл пристанище своей уставшей голове. В стогу прошлогоднего сена недалеко от усадьбы помещицы Гружевой. Но сон не шёл. Когда в очередной раз открыл глаза, увидел занимающийся новый день. Пора домой.

Соскользнул с высокого стога, потрепал по шее коня:

– Через пару часов будешь в своей конюшне. Потерпи, Гром.

Вскоре верный конь отпечатывал новые следы в чуть влажной сверху от росы дорожной пыли.

Встречная заря алела с каждой минутой всё ярче, и вот вновь родившееся оранжевое светило гордо засияло на чистом небосклоне.

В его свете ночное происшествие всё больше казалось нереальным. Уж не почудилось ли?

Нет, Николай понимал, что ещё не страдает помрачением рассудка, и всё было.

На возу была больная девушка. Оказалось, Варя не ворожбой занималась, а пыталась спасти сестру или подругу. Николай не спрашивал. Подозрение, что Варя Палетова не так проста, как её крестьянский сарафан, заставляло держать вопросы при себе.

Были долгие поиски жилища колдуна, осложнённые не только ночной темнотой, но и не совсем ясными разъяснениями Вари.

Но нашли.

Такого мрачного, но статного старика Николай ещё не встречал. Угрюмый, недоброжелательный, он сначала совсем не хотел слушать Варины просьбы о больной девушке.

И лишь отнюдь не лёгкий кошелёк Николая помог старику стать чуть внимательнее.

– Сюда несите, – угрюмо указал он в сторону деревянной лавки.

Николай вернулся к возу.

– Прошу покорно меня простить, что потревожу Вас.

– Она без чувств, – горько произнесла Варя. – Вот уже несколько часов.

Голос девушки задрожал от волнения. Казалось, она опять плачет.

– Ничего, – Николай постарался говорить бодро. – Колдун, похоже, самый настоящий. Вылечит!

И, наклонившись к Варе, зашептал:

– Такую мрачную, но красивую личность я отродясь не встречал.

Девушка не сдержалась и, чуть усмехнувшись, шепнула в ответ:

– Я тоже.

Когда Николай внёс больную в лачугу Несупы, тот уже зажёг несколько лучин. В их свете страшное зрелище предстало глазам молодого человека. Что за животное так искалечило эту несчастную? Ревнивый муж? Теперь понятно стало безудержное стремление Вари добраться до лекаря.

– Сюда ложи говорю, – недовольно махнул Несупа рукой в сторону лавки. Теперь сверху на неё была накинута старая медвежья шкура. Николай сделал как ему велели.

– Отойдите, не застите.

Варя поспешно отошла. Николай сел на лавку в тёмный малоосвещённый угол и приготовился наблюдать.

Вот Несупа снял платок с головы больной. Что это? Её волосы неровно обкромсаны под корень. На голове кровоподтёки. Колдун снял повязку. Николай отвернулся. Старик склонился над лицом. Долго смотрел, слушал, щупал.

Николай время от времени украдкой поглядывал на Варю. Она дрожала. Руки, колени, плечи тряслись крупной дрожью.

«Переживает, что скажет Несупа… Боится…» – догадался Николай. Теперь стало очевидным, что не только жалость погнала девушку в трудный путь, больная ей дорога. Возможно, та всё же её сестра.

Наконец Несупа выпрямился. Долго молчал, раздумывая. Это был высокий сгорбленный старик, некогда сильный. Широкие плечи и теперь ещё сохранили свою форму. Густые тёмные брови и белые от седины волосы, длинные, сплетённые в косицу составляли необычный контраст. Но, несмотря на старость и весьма недоброжелательный вид, в нём чувствовалось нечто, что можно обозначить общим словом – порода, некая сила, источник которой неизвестен.

– Чёрная ворона всё никак не накаркается? – непонятно спросил он.

Варя чуть нахмурилась, разгадывая старикову метафору. Потом лицо её прояснилось.

– Да, – ответила она.

Николай ничего не понимал.

– До утра ежели доживёт, то жить будет, – сказал старик. – А за глаз – не знаю. Ступайте.

Николай с Варей вышли.

Теперь – в обратный путь. Николай сел в телегу, стал править. Варя сидела сзади. Гром, привязанный за уздечку к возу, замыкал шествие.

Множество вопросов роились в голове у молодого человека, но задать ни один не решился. Варя тоже молчала.

Выехали из леса. В лунном свете Николай заметил стог. Наверное, лучшего ночлега нынче не сыскать.

– Варя, Вы теперь куда?

– В усадьбу. Но нам лучше здесь расстаться. Могут увидеть.

Николай слез с телеги, отвязал Грома.

– Прощайте, Варя!

– Прощайте… – девушка запнулась. На протяжении всех этих трудных часов она так и не узнала имени своего спутника…

«Как же, прощайте! Ну уж нет. Во всей этой истории до финала далеко. И в финальной сцене я хотел бы тоже присутствовать», – так думал Николай, мчась навстречу новому дню.

Когда, наконец, он приехал к себе в усадьбу, в прихожей на столике лежало письмо-приглашение на именины к Ольге Павловне Нечаевой.

Глава 19

К барской усадьбе Ерина и Дуняша подошли со стороны двора. Огляделись. Дворовые люди были заняты делом, множество народа носилось туда-сюда. В деревянных сараях и амбарах кипела работа. Изредка слышался смех и шутки девок и парней.

«И они ещё веселятся!» – удивилась Дуняша. Ей казалось, что в непосредственных владениях помещицы нормальный человек тут же превратится в живой труп и будет едва передвигая ноги ждать, когда окончательно перестанет быть живым. Здесь нет надежды и избавления. До того она наслышалась о жестокости хозяйки, что по-другому и не представляла.

Дуняша жалась к сестре. Взрослая вроде уже, а многолетняя привычка брала своё. Она и за руку взяла бы, но это было бы уже чересчур.

Ерина, чувствуя робость сестры, старалась держаться уверенно, хотя на душе и у неё скребли кошки.

– Пришли? – девушки так были заняты наблюдением за кипучей деятельностью в хозяйстве помещицы, что не заметили, как подошёл управляющий.

– Пришли, – ответила Ерина.

– Ну ждите. Барыни ещё нету. Вон, садитесь на лавку, – кивнул Лютый головой и ушёл.

Ждать пришлось долго.

Время от времени к девушкам подходили знакомые, завязывался недолгий разговор, после которого знакомые убегали по своим делам.

С кухни вышла баба с кувшином и кружкой. Локтем она зажимала краюшку хлеба.

– Девки, попейте вот кваску и перекусите. На солнце упарились небось ничего не делавши.

– Благодарствуем, – в один голос ответили сёстры.

– Вы, случаем, не деда Мирона внучки?

– Мироновы.

– На мать похожа, – кивнула баба на Дуняшу. – Та смолоду такая же пригожая была. – Баба скосила глазом на цыганскую внешность Ерины, но ничего не добавила. Ерина была красива – и всё тут.

– Не помните меня?

– Да вроде что-то знакомое, – Ерина немного лукавила. Бабу эту она не помнила, как не обращала особого внимания и на других односельчан.

– Тёткой Нюрой меня кличут. На кухне я туточки помогаю.

Тётка Нюра помолчала, ожидая какой-то реакции, но девушкам нечего было сказать.

– Никак «сама» вызвала?

– Вызвала, – ответила Ерина. Дуняша предпочла в диалоге не участвовать.

– Кудай-то она вас определить хочет? – задумалась тётка Нюра. – Вроде везде народу хватает… Вот если только горничная теперича нужна ей…

Дуняша побледнела. Тётка Нюра покачала горестно головой.

– Вы, девки, не шибко робейте. Оно жить можно. Только надо быть расторопными. А так… ну схватит за виски, коль попадёшься под горячую руку, а то по щеке ударит. Но это всё пережить можно. Не надо только близко к сердцу принимать.

Ерину и Дуняшу никто не бил по щекам и за виски не таскал. Как это не принимать близко к сердцу, они не знали. Дуняша почувствовала, что её тошнит.

Тётка Нюра задумалась на минуту, потом продолжила:

– Таких случаев, как с Агашей, всё же не часто бывает… Оно как получилось? У «нашей-то» ухажёр есть, помещик Овчаков, – тётка Нюра понизила голос до свистящего шёпота и наклонила голову поближе, сообщая дворовые слухи, – Есть то есть, да только она, Глафира-то Никитична, никак с ним не наладит, как ей бы хотелось. Замуж не шибко зовёт. Она, хоть и стара, а мужа тоже, небось хоцца. – Тётка Нюра оценивающе посмотрела на девиц и решила не углубляться. – А тот Овчаков за Агашей стал ухлёстывать. Зачастил к нам в усадьбу, Глафира-то Никитична думает, что к ней. А он, можа, и к ней, да только от Агаши никак его не оторвать. Где увидит её, тут же начинает… Ну, вы понимаете. Вот «наша-то» и осерчала.

Помолчали. Послышался топот. Показался Андрей верхом. Ловко спрыгнул с коня, бросил уздечку, подошёл к кузнецу. Заговорили.

Ерина вспыхнула. Ей захотелось, чтобы юноша посмотрел в их сторону, увидел её. Но тот вновь вскочил на коня, уехал в ту же сторону, откуда недавно появился.

Дуняша сочувственно взглянула на сестру. Она знала Еринину сердечную привязанность. Тётка Нюра ничего не заметила.

– Девки, засиделась я тут с вами, пойду, – она встала, постояла в нерешительности, потом повернулась к Дуняше. – Ты не только на свою мать похожа. Ты и Агашу чем-то напоминаешь.

Дуняша почувствовала, что ловушка захлопнулась, и она внутри.

А квас и хлеб так и остались нетронутыми.

Глава 20

– Идёмте, – кивнул головой подошедший управляющий, и девицы поднялись. Пошли следом.

Но то ли от долгого сидения, то ли от волнения, ноги у Дуняши подкашивались и плохо слушались.

– Давай руку, – вдруг решительно заявила Ерина, Дуняша послушно подала. Ерина повела её как маленькую.

Проходя через просторные комнаты, Ерина впечатлилась. Насколько разнились эти помещения от тех, в которых ей привелось бывать. Дуняша не заметила ничего. В глазах её что-то рябило, а детали ускользали от внимания.

Вошли в кабинет.

– Глафира Никитична, девицы Мироновы пришли, как Вы и приказали.

Барыня что-то писала за столом. В ответ на слова управляющего она лишь махнула рукой, отпуская его. Тот ушёл.

Девицы остались стоять в дверях, ожидая, пока барыня соизволит взглянуть на них. Барыня не спешила.

Наконец она отложила перо и подняла голову. Старая, рыхлая женщина, в тёмном платье и таком же чепце напоминала огромную ворону.

Она окинула их цепким взглядом и удивлённо подняла брови:

– Вы сёстры?

– Двоюродные, барыня.

– Как звать?

– Меня Ерина, её Дунька.

– Чего же она сама не отвечает?

– Ума мало, барыня. Соображает плохо.

Дуняшины глаза стали немного круглыми. Она понимала, что Ерина ведёт какую-то игру, но не могла сообразить в чём дело. И то ли устав от долгого волнения, то ли слова сестры оказали на неё странное действие, но она и впрямь почувствовала себя неважно. Словно оказалась внутри какого-то кокона, а мир, и сестра, и этот огромный чужой дом, и хозяйка, там, снаружи. И звуки доносились неясно, а понять происходящее не было возможности. Ей осталось лишь молчать и надеяться, что наваждение со временем рассеется.

– Что умеет?

– Да как сказать, барыня, мимо котла не пройдёт, чтобы не зацепиться. Всё из рук валится. Только и пользы, что рукодельница добрая, Ваши уроки завсегда выполняет. А по хозяйству не приучена, потому как ума мало, – повторила Ерина свою характеристику.

– Хм… А ты сама-то?

– Я барыня, всё могу.

– Так уж и всё?

– Ну, вроде всё. Маменька не нахвалится.

Барыня задумалась, рассматривая девок.

Та и вправду, как полудурочка, стоит – глазами хлопает. Даром что пригожая. Ну, а эта дерзка. Глаза не опускает, смотрит прямо. Цыганское отродье. Хлопот поначалу будет много. Ну да ничего, дерзость можно и притушить.

– Завтра с тряпками, какие у тебя есть, приходи в усадьбу. Здесь служить будешь. Ну а дурочка пусть пока дома работает.

Барыня вновь склонилась на своей книгой.

Девки поклонились и вышли.

По дороге наваждение постепенно рассеялось, и Дуняша взглянула на сестру:

– Ериночка, да как же? Мне домой, а тебе в усадьбу?

– Ну и что? Я не пропаду.

Дуняша почувствовала себя виноватой. Тот спектакль, в котором и она сыграла нечаянную роль, предстал в истинном свете.

– Глупенькая, – усмехнулась вдруг Ерина, – ты же видела там Андрея? Вот я и буду к нему поближе.

Глава 21

– Старожилы говорят, что Руса раньше была глубже и шире.

– А они откуда знают?

– А им, наверное, деды рассказывали… А ещё здесь много жемчуга было.

– Прямо у нас? Тут?

– Говорят, прямо тут.

Луша оглядела родную Русу. Река неглубока. В жаркое лето мелеет так, что можно перейти с одного берега на другой. Чистая голубоватая водица не скрывала песчаное дно и манила к себе своей свежестью. Но обманывала. Рано ещё, май только.

– А вы раньше где жили?

– Тоже на Русе, только вёрст двадцать туда, – махнула рукой Луша вверх по течению. – Там деревня есть, Камышовка называется. Там у меня подружки остались. И бабушка. Я вот думаю, вот эта водица, которая сейчас мимо нас проплывает, она же недавно рядом с Камышовкой была. Может, бабушка в ней руки помыла. Или просто глядела. А теперь я смотрю. Это почти как с бабушкой увидеться.

Стёпка посмотрел на печальное лицо своей подружки.

– Вас хозяин наш купил?

– Нет, мы приданое… А бабушка старенькая. Такая в приданое не годится. Вот она и осталась одна.

– Посмотри-ка, вспомнили хозяина, а он и сам тут как тут.

Луша оглянулась. По дороге верхом ехал господин Нечаев. Стёпка с Лушей встали, приготовились поклониться, когда он мимо будет проезжать. Но он направил коня к ним.

– Сидят, как два воробья, – засмеялся он. – Только воробьи на ветке, а они на бережку.

Луша и Стёпка молча смотрели на ласковую улыбку хозяина.

– Что ж вы… коров не растеряли?

Стёпка тревожно огляделся.

– Да нет, барин, все на месте.

– Это сейчас все, а вон та, рогатая, уже в лес рога свои навострила. Смотри, убежит – беда будет.

Со Стёпкиной точки зрения рогатая корова и не думала в лес убегать, но с хозяином разве будешь спорить? Стёпка побежал поворачивать корову в другую сторону.

Помещик соскочил с коня, подошёл к Луше.

– Это у кого же такая пригожая дочка выросла?

Луша почувствовала себя неуютно. И, хотя барин по-прежнему смотрел ласково, девочке хотелось бы, чтобы он ехал мимо. Она опустила голову, не зная, что делать в таких случаях.

Вдруг не менее ласковые пальцы коснулись Лушиного подбородка и приподняли голову:

– А почему такая большая девочка застеснялась?

Луша застыла не шевелясь, из последний сил терпя, чтобы не отклониться от неприятно-тёплых пальцев помещика.

– Почему на вопросы не отвечаешь? Или немая?

– Нет, я умею разговаривать, – Луша заставила себя хоть что-то ответить.

Послышались быстрые шаги Стёпки. Он торопился к ним.

Помещик легко провёл пальцами по Лушиной щеке, убрал руку, вскочил в седло и ускакал.

Луша заплакала.

Стёпка молчал. Снова сели на берег. Но река и весь мир утратил свою прелесть.

Луша всё терла щеку, стараясь стереть невидимые следы пальцев барина, которые она всё ещё ощущала. Но ничего не выходило. Эти следы не стирались.

Луша побежала к реке. Стёпка испугался, рванул за ней. Но Луша стала неистово умываться холодной водой. Она плакала и всё мыла и мыла лицо. Потом внезапно успокоилась и замерла, глядя покрасневшими глазами на реку.

– Пусть вода унесёт его пальцы далеко-далеко. В другой мир.

Глава 22

Майская ночь опустилась на Дубравное. Окутала весенней прохладой берега. Пустынно и тихо в деревне, только неугомонные птицы наполняют мелодией ночь, да дед Перепёлка ходит по своему обычному ночному маршруту, бьёт в колотушку, разгоняет недобрых людей. А люди и недобрые, и добрые дома давно. Приклонили уставшие головы, закрыли глаза в надежде провести несколько ближайших часов в покое. И сон идёт. К одним сразу, лишь глаза те успевают закрыть, к другим долго петляет по одному ему известным тропам.

Варя не спит. С утра уже сбегала к Несупе. Пережила ночь Агаша. Теперь будет жить. А дальше? Дед обещал несколько дней её у себя подержать, но рано или поздно надо искать ей пристанище. Да и благодетельница в любой момент может спросить про девушку. Где тут уснуть бедной головушке… Уснула. Беспокойная ночь накануне дала о себе знать. Горестно со всхлипыванием вздыхает. Но сон постепенно разглаживает скорбную морщинку между бровей.

Долго не спит и Ерина. С вечера собрала берестяную котомку, положила туда нехитрые свои наряды. Завтра чуть свет пойдёт в новую жизнь. А сегодня вертится на своём сундуке, никак не найдёт удобное положение. Может, последнюю ночь здесь спит. Но, вряд ли. Всё же отпускают и дворовых девок изредка домой, да и не убьют, поди, в первый же день. Не об этом надо тревожится. А о другом. Знает Ерина себя, знает, что нет у неё почтения к чинам и положениям. Понимает она, что не сможет склониться перед сварливой и жестокой помещицей. А не подчинишься – исход ясен, проверен подругами по несчастью. Нет… тут надо идти другим путём. И на путь этот наставляла её цыганка Ида много лет. То ли знала она, что судьба у Ерины такая, то ли знания особые не нужны. И так понятно, куда пути проложены для крепостных. Вот и думает Ерина, как правильно повести свою линию. Но тут, думай – не думай, а на месте надо разбираться.

Не спит и Дуняша. Лежит тихо, прислушиваясь к беспокойному верчению сестры, и слёзы льются и льются по двум дорожкам и тонут в старом отцовском армяке, что лежит под головой. И дышит Дуняша старательно через рот, чтобы сестра не услышала шмыгание носом. Нет уж, хватит Ерине и так неприятностей, чтобы и теперь утешать её глупую. Сколько можно!

Лежит Дуняша и вспоминает, как на протяжении всей её жизни, сколько она себя помнит, всегда в трудные минуты пряталась за спину Ерины. И та всегда её защищала.

Вот и сегодня… Так ли уж Андрей привлёк Ерину, что она с радостью побежала под гнёт старой помещицы? Ой, сомневается Дуняша.

Раз за разом вспоминает слова кухарки тётки Нюры: «… схватит за виски, коль попадёшься под горячую руку, а то по щеке ударит…» и ужасом наполняется сердце, представляя, что эти виски и щёки сестры…

На соломенном чердаке барской конюшни задремал Андрей, а рядом, прижавшись к его спине лежит Груня. Спит Андрей, не спит Груня. Хочется с Андреем ещё поговорить, послушать его речи ласковые, и это желание прогоняет сон. А Андрею надоело речи ласковые на девок расходовать. И без речей проходу не дают. Вот и отвернулся от Груни. Ну её…

Ходит дед Перепёлка по своему привычному маршруту, стучит в свою колотушку. Спите, люди добрые. Всё у нас спокойно, чужих нет.

Глава 23

Едва забрезжил серый свет в чердачных щелях, зашевелился Андрей, сел, почесал мускулистую грудь через рубаху, пригляделся, кто это с ним. А, вспомнил. Зевнул, полез вниз. Надо домой сходить поесть. А то сейчас погонят ни свет, ни заря со своими поручениями, так за целый день не выберешь времени крошку в рот закинуть.

Дома мать уже гремела котлами.

– А, явился, – неласково встретила она Андрея. – Как брюхо подводит, так только тогда и вспоминаешь мать.

– Ну чего опять стряслось?

– Как чего? Ты когда забор поправишь? Невжель глаза твои не видят, что вот-вот совсем завалится. А и завалился бы уже, да не знает, на какую сторону лучче лечь.

– Где топор? Пойду подправлю.

Вышел во двор. Эх, тут не поправлять, тут новый строить давно надо. Только вот когда? Нет у конюха праздного денька, лошадки каждый день хозяевам требуются. Даже в воскресенье нет покоя.

Постоял, не зная на что решиться, то ли снести его к едрене, нет забора и этот не забор. Даже уже упёрся, чтобы завались его на сторону. Но в последнее мгновение передумал. Мать тогда орать будет – не захочешь ничего.

Пошёл по двору в поисках подходящих брёвен, нашёл несколько штук. Подпёр покосившиеся бока.

Оглядел свою работу, пытаясь оценить. Да вот оглядеть едва успел, а оценить не привелось. Послышался торопливый бег босых ног, а потом и Митька – помощник появился:

– Дядька Андрей.

– Что?

– Тебя управляющий ищет.

– Тьфу ты… перекусил.

Андрей кинул в угол двора топор и, не глядя больше на забор, не заходя в дом попрощаться с матерью, пошёл к конюшне. Митька затрусил рядом, с некоторым подобострастием заглядывая Андрею в лицо.

Немного погодя из хаты вышла Акулина.

– Андрей! Ты где? – стала заглядывать в сараи. – Во, уже и след простыл. Наработался… помог, помощничек.

Подошла к забору, долго изучала его оценивающим взглядом. Наконец промолвила насмешливо:

– Ну, теперича не упадёт. Рад бы свалиться, да костыли не дадут.

Увидала топор, нагнулась за ним, кряхтя:

– Что ни говори, а барская порода чувствуется, – подняла, понесла на место.

Глава 24

Бывали минуты, когда страшно жалела Акулина о содеяном. Так тошно было, что выть хотелось. Но всё же так лучше, решала неизбежно она.

Если бы у человека был выбор, где жить-расти-поживать, вряд ли нашёлся такой, который бы выбрал тёмную хату крепостных крестьян. Нет, всякий бы выбрал богатые хоромы и сладкую жизнь. И чем богаче и слаще, тем лучше. Только выбора такого у людей нет. И живут-поживают там, куда угодили с рождения. Нет выбора… почти никогда.

Не было такого выбора и у Акулининого сыночка, за него она его сделала. Совсем не задумываясь о последствиях, в какой-то безумной круговерти.

Может, оно и не удивительно, что тогда как разумом помрачилась. На её глазах ведь всё было.

Повозку и людей в ней сначала не узнала, давненько не заезжала сестра Глафиры Никитичны в их сторонушку. Слух прошёл, что ребёнок у неё родился. Но когда в сизых сумерках возница завернул прямо перед её носом через замёрзшую реку, успела разглядеть. Даже взглядами встретились и несколько мгновений не отводили глаз.

Позже Акулина не раз вспоминала этот взгляд. О чём думала в тот момент женщина? Может, чувствовала что-то? На простых крестьян баре не шибко-то смотрят.

И сама Акулина глядела прямо. Когда это бывало, чтобы крестьянка глаз не опустила. Но тут почему-то не опустила.

Это потом уже сообразила Акулина, что не туда свернул возница, да поздно было. Не знал он, видать, что не полностью замёрзла река, был проезд, и была полынья.

Повозка и нырнула под треснувший лёд, Акулина и разинула рот в немом крике. А женщина как-то успела своего младенца на лёд положить и с огромной силой, откуда такая взялась, толкнула его по направлению к ней. И как на санках, подъехал чужой ребёнок, укутанный в меховое одеяльце из беличьих шкур, прямо под ноги стоявшей в оцепенении Акулине. А у неё свой ребёнок на руках. Взяла чужого на вторую руку и бросилась домой.

Не думала тогда детей менять. До того испугалась, увидев страшную картину на реке, что совсем ничего не думала. Тряслась вся, как в лихоманке.

Положила детей рядом на лавку, подумалось где-то на задворках сознания, что ровесники. Развернула того, чужого, чтобы определить пол. Мальчик… как и её Андрейка. Развернула своего и уложила в мягкое, нежное, ароматное.

И только тогда поняла, для чего всё это делает.

Никто не узнал и ничего не понял. Напряглась, когда муж наклонился вечером над малышом. Вроде даже вглядывался пристально, но потом отвернулся, пошёл по своим делам. Вздохнула тогда облегчённо.

А Глафира Никитична первый раз видела своего племянника. Ей и невдомёк, что это вовсе и не племянник.

Так и стали жить.

Легко ли воспитывать чужого ребёнка? Нет… Всё не то. И плачет не так, и запах не тот, и чувства к нему не те.

Но тяжелее видеть своего и не иметь возможности даже прикоснуться.

Поэтому, может, Акулина своему сыну и обеспечила райскую жизнь, но самой пришлось испытать много горечи и разочарования.

Лишь много позже решилась раскрыть мужу свою тайну. Перед самой его кончиной. Муж сказал тогда:

– Дура.

Вот и всё. Не одобрил, должно быть.