Анюта Соколова
Арин

– А ты мечтала бы опекать его и защищать?

Я фыркнула.

– Глупости!

– Тогда, дочка, послушай меня – хоть один раз в жизни. Пусть он уходит. И забудь о том, что ты его вообще встречала.

– Ты как-то чересчур серьёзен, – поморщилась я, – не вижу повода.

Отец вымученно улыбнулся.

– Считай, что я боюсь старых пророчеств.

– «…И некто с именем Предателя явится в Авендум, сея смерть и вражду на своём пути, и появление его будет знаменовать конец нашего мира, – с преувеличенным чувством процитировала я. – Он пойдёт к цели по трупам наделённых властью, и, когда он будет в двух шагах от победы, у Авендума появится последняя надежда, но именно она ознаменует окончательное разрушение всего сущего…» Папа, ты что – веришь в это?

– Я верю в последнюю надежду, – кивнул отец, – верю… Арин.

***

Наконец-то этот сумасшедший день подошёл к концу. На прощание он разразился проливным дождём – настоящим ураганом с завыванием ветра, успешно подражавшего ополоумевшей ведьме. Нельма, повизгивая, ворвалась в дом и улеглась у камина с таким видом, будто все силы земные, небесные и человеческие, даже мой грозный веник, не посмеют выдворить её обратно в конуру.

Ужинали мы молча, в полнейшей тишине, словно на поминках. По случаю дождя Кини и Нире остались ночевать в домике на дальнем конце полей. Отец вернулся один, промокший насквозь, и, похоже, решил ни словом, ни жестом не возвращаться к нашему утреннему разговору. Фида всей своей позой выражала неодобрение моим поступкам и попустительству моего достойного родителя, но позиция бедной родственницы не позволяла ей высказаться во всеуслышание. Лота время от времени бросала на меня такие многозначительные взгляды, словно мы шпионы Дирина во вражеском клане, а она непременно должна поделиться со мной сведениями государственной важности. В общем, веселье царило ещё то, хорошо, что длилось застолье недолго.

Первым не выдержал отец, торопливо поблагодарил за ужин и ретировался к себе. Фида чуть ли не бегом припустила за ним, как будто пребывание в моём обществе позорило её подкрашенные седины. Лота, распираемая любопытством, вертелась и так и эдак, даже – неслыханное чудо! – помогла убрать со стола, но я стойко игнорировала её намёки, и, разочарованная донельзя, она поплелась спать.

Перемыв посуду и прибрав на кухне, я заглянула в комнату к своей находке. Орри сладко спал, тихонько посапывая во сне. Поправив сползшее одеяло, обнажившее весьма привлекательные плечи, я поймала себя на мысли, что ситуация уж больно напоминает второсортный роман, из тех, которые украдкой от Фиды почитывает Лота. Далее, следуя неумолимой логике романиста, между мной и спасённым юношей обязательно должна была бы вспыхнуть бурная страсть, в результате чего я стала бы женой лорда и наследницей трона – в случае, если бы книгу писал человек. Автор-итлунг обязательно бы вывел прекрасный и трагический финал, в котором мой принц, обливаясь слезами, взял бы в жёны принцессу своего клана, а я кончала бы самоубийством на его глазах, перед тем не менее трёх страниц разражаясь величественными и скорбными монологами.

Подавив смешок, я пошла готовить спальное место себе, его лишённой. Протапливать гостевые комнаты было уже поздно и, поразмыслив, я решила лечь прямо в гостиной, благо, любимое кресло отца позволяло устроиться с комфортом. Пододвинутая под ноги скамейка, пара одеял внизу и плед сверху. Получилось очень даже заманчиво. Я любовалась делом рук своих. Камин догорал, угли мерцали. Ветер и ливень, особенно когда они были с той стороны дома, а я – с этой, добавляли уюта. Капли колотили по черепице. «Бим-бим, бим-бим-бим, бим-бим-бим-бим».

«Бах! – вдруг фальшивой нотой ворвалось в их мелодию. – Бабах!»

Я подскочила от неожиданности. Стучали в дверь, настойчиво так. Нахмурившись, я на всякий случай подобрала с пола увесистую кочергу, подкралась на цыпочках к двери и замерла.

«Бабах!!!»

Рывком распахнув дверь, я внутренне приготовилась ко всему – от компании виденных утром всадников до вторжения действующей армии включительно. Конечно, самонадеянно выходить с кочергой на армию, но ничего другого под рукой не нашлось. Между тем за дверью на крыльце стоял всего один человек, мокрый с головы до пят. Единственное, чем он, на мой взгляд, угрожал нашему дому, – перспективой залить свежевымытый пол ручьями стекавшей с него дождевой воды. Он отшатнулся от занесенной над ним кочерги и замер. Некоторое время мы изображали немую группу неизвестного скульптора: он – в качестве застигнутого врасплох грабителя, я – в роли защитника отчего крова. Затем мне это надоело, я опустила своё грозное орудие и требовательно подступила к нему вплотную.

– Ну?!

Надо отдать ему должное, хоть он и был вымокшим, продрогшим и ошеломлённым, ответил мне без испуга или неуверенности в голосе:

– Может, ты всё-таки впустишь меня?

– Может, – согласилась я, – вот только разгляжу получше.

Здесь, надо признаться, я погрешила против истины. Рассмотреть что-либо при тусклом свете лампы и догорающего камина было невозможно.

– Смотри, – он скинул капюшон длинного плаща и отвёл его полы в стороны, показывая, что не прячет оружия под тяжёлыми складками. – Не желаешь ли обыскать?

Я фыркнула. Ещё не хватало копаться в грязной и мокрой, чужой, да к тому же мужской одежде! Я и так почувствовала бы металл сквозь любые слои ткани, кожи и вообще чего угодно! Непрошеный гость был не вооружён. Правда, одна из неписаных истин, заученных мной назубок, гласила: не стоит судить об опасности человека по количеству или отсутствию при нём оружия. Всё же я посторонилась и дала ему пройти. На досках пола, тщательно выскобленных мной аж два раза, незамедлительно образовалось озеро грязи пополам с красноватой глиной. Незнакомец явно пробирался через поля, ведущие от Леса, что давало пищу для размышлений, но не здесь и не сейчас. Бедственное положение пола его не волновало. Пришелец огляделся – настолько быстро, что это могло показаться непроизвольным движением глаз, – и опять бесцеремонно уставился на меня.

– Где он?

Я встала в позу верной жены, незаслуженно обвинённой в супружеской неверности: руки упёрты в бока, голова запрокинута, – и со всей возможной едкостью ответила:

– Если ты о хозяине этого дома, Хэске, то он почивает в собственной спальне заслуженным сном достопочтенного хуторянина. Если о Нире или Кини – то они храпят в сторожке на краю поля. Если ты имеешь в виду…

Он перебил меня невежливо и нетерпеливо:

– Нет. Где Орри?

Ну да. Орри. Конечно. Как всегда, запоздавшее на день спасение нашло свою цель. Лучше позже, чем никогда. Я уже собралась съязвить, однако незнакомец вдруг схватил меня за плечи и с силой встряхнул:

– Цел он? Что с ним успели сделать?!

Я аккуратно, по одному, разогнула его жёсткие пальцы, скинула с себя руки и расправила смятую рубашку. Незнакомец начинал мне не нравиться – тем, что испачкал мой пол, и тем, что, похоже, разбирался в происходящем гораздо лучше моего. Мне доставляло удовольствие дразнить его. И если я и поборола в себе это недостойное желание, то лишь потому, что в его голосе слышалась неподдельная тревога.

– Невредим твой Орри, – буркнула я, – пошли, покажу.

Он, хвала всем Святым, догадался скинуть плащ, стёкший на пол с лёгким плеском возле собачьего хвоста, покосился на Нельму (та даже ухом не повела) и пошлёпал за мной по коридору. Уже у двери я сообразила, что всё ещё держу в руке кочергу, но возвращаться и ставить её к камину поленилась. Пусть думает, что у меня привычка такая – с кочергами разгуливать. Может, я и сплю с кочергой в обнимку, моё дело.

Незнакомец же, похоже, на это даже внимания не обратил. Шёл за мной молча и почти бесшумно, только вода ручьями стекала с волос и одежды и капала на пол. Над кроватью Орри он застыл, прислушиваясь к дыханию спящего. Будить и обниматься не полез, вопить и причитать не стал, глупыми вопросами не закидал. Постоял с минуту, кивнул и направился к выходу. Не дожидаясь меня, прошёл коридор, прекрасно ориентируясь в темноте. Вернулся в комнату и медленно побрёл в сторону двери.

– Ты куда? – опешила я.

Он остановился рядом с креслом, не отвечая и не уходя, словно задумался – а вправду, куда? Растерянно потянул за краешек плащ, от которого уже повалил парок.

Я вздохнула.

– Последняя вещь, в которую поверю, – то что тебе хочется провести эту чудесную ночь на улице. На тебе нет сухой нитки. Оставайся. Я постелю тебе…

Мои разглагольствования прервал шум от глухого удара. Я в ужасе обернулась. Незнакомец рухнул – к счастью, не на пол, а на тщательно приготовленную мною постель. Бросившись к нему, я обнаружила, что он крепко спит – на белоснежнейшей из простыней. После нескольких попыток я убедилась, что затея разбудить его безнадёжна, поэтому пресекла свои бесплодные старания, как и выражения, отнюдь не подходящие девушке из приличной семьи, которыми они сопровождались. В конце-то концов, я сама предложила ему остаться. Плюнув, стащила с непрошеного гостя раскисшую куртку и скользкие от грязи сапоги. Даже укутала его пледом и развесила мокрую одежду на спинки стульев, придвинув их к камину, а плащ со злорадством отжала на хвост Нельмы. Затем заперла дверь на засов и поставила на место кочергу, подумав, что ночевать мне придётся в кухне. Но перед тем, как пойти спать, в третий раз за день проделала это.

Я вымыла пол.

***

Утро вырвало меня из блаженного сна воплями Лоты, солнечным блеском и нытьём всех без исключения затёкших мышц. Уснула я, разумеется, в одежде и сейчас открыла это для себя заново. Помятая и хмурая, я выскользнула через кухонную дверь к умывальнику и с наслаждением умылась, пытаясь различить слова в истошном крике Лоты. Разобрав, облегчённо растёрлась твёрдо накрахмаленным полотенцем. Нельма из гостиной пробралась к Лоте в спальню, стянула с кресла выходную юбку и радостно на ней повалялась, взяв реванш за подмоченный хвост, отчего к юбке прибавились дополнительные украшения в виде клочьев рыжей шерсти, следов зубов, когтей и слюны.

Честно признаюсь, я боялась худшего. Например, выяснения, откуда взялся в доме ещё один спящий незнакомый человек. Я чуть ли не на цыпочках подкралась к гостиной и осторожно приоткрыла дверь. Комната была пуста. Одеяла и простыни ровной стопкой лежали на скамейке, отдельно прилагалась та, что была верхней, в подсохших разводах дождевой воды. Плащ и прочая одежда исчезли. Разжигая камин, я даже определила куда – в заметно прибавившейся с ночи золе нашлась полуобгорелая застёжка от плаща незнакомца и подковки от сапог. Зря я прилагала столько усилий по приведению его гардероба в более приличный вид.

Я направила свои стопы к Орри. Стукнула пару раз в дверь, никто не отозвался. Зрелище застеленной кровати меня не удивило. Восстанавливающее Заклятье – дело надёжное. Парень должен был проснуться здоровым, свежим и отдохнувшим и поскорее покинуть приютивший его дом, дабы не давать объяснений невольным свидетелям злоключений царственнорождённого итлунга. Даже спасшим его бесценную жизнь. Всё так. Не стоит благодарности. Теперь я опять хозяйка в своей комнате, могу привести себя в порядок. Волосы от беспокойной ночи стояли колом, рубашку тоже хорошо бы сменить. Пара минут на переодевание и причесывание, косой взгляд в зеркало – и бегом на кухню. Вряд ли Фида, привыкшая к накатанному ритму, затруднит себя приготовлением завтрака. Бегом за дровами, галопом за водой. Вскоре на плите пыхтела овсяная каша, щедро приправленная маслом, а на столе благоухал поджаренный хлеб. На запах материализовались Нри́ке с Го́дни и Лота с утешающей её тётей. Нельма сунула нос, повертела им и, улыбнувшись во всю морду Лоте, испарилась под её испепеляющим взглядом. Разложив кашу по тарелкам и заварив свой фирменный напиток из трав и ягод, я поинтересовалась у Нрике, не видел ли он отца.

– Хэск у реки, – ответил тот, уминая кашу за обе щеки, – разговаривает с незнакомцами. Занятная парочка. На паломников не похожи.

Вот это было для меня неожиданностью. Я уставилась на парня так, что он поперхнулся. Фида слегка толкнула меня ногой под столом. Отмахнувшись от неё, как поступала всегда, я забыла про стынувшую передо мной кашу и вприпрыжку понеслась к реке.

Они сидели на самом обрыве и мило беседовали. Орри расположился вполоборота к дому, вид у юноши был вполне здоровый. И чистый. Отец успел снабдить его одеждой поприличнее, из наших неисчерпаемых запасов, а от вчерашней грязи не осталось и следа. Вымытые и успевшие просохнуть на ветерке волосы (на мой строгий взгляд, длинноватые для парня) были аккуратно расчёсаны. Теперь, при ярком солнечном свете, я могла его хорошенько рассмотреть. Результаты впечатляли. Орри поражал красотой итлунга – правильной до тошноты. Собственно, внешность – это то, по чему вы всегда безошибочно отличите итлунга от человека. Хотя попадаются исключения. По крайней мере, я встречала всяких. Увидев некоторых, несведущий человек никогда не догадался бы об их происхождении. Хорошо, что мой врождённый дар не позволяет ошибаться. Орри в этом отношении мог служить классическим образцом итлунга, обладая всеми общеизвестными признаками своего рода – изящным и в то же время мужественным сложением, совершенством черт одухотворённого лица, волнистыми волосами цвета спелой пшеницы, прямым носом, пушистыми тёмными ресницами, великолепным разрезом глаз и чарующей улыбкой. Он очень походил на отца, насколько позволяли судить многочисленные портреты Дирина, но черты казались мягче и одушевлённее.

Ночной визитёр сидел ко мне спиной. Он первым обратил внимание на моё появление, оглянулся через плечо и тут же отвернул голову, – то ли подобным образом приветствуя, то ли попросту пряча лицо. Орри привстал, любезно желая мне доброго утра, кивая грациозно и царственно. Вид итлунга не портила ни великоватая одежда, ни высокие фермерские сапоги из добротной кожи. Чего не скажешь о его товарище, на котором отцовские штаны и рубаха болтались хуже, чем на вешалке. Да и сложно было ожидать иного, учитывая немалые габариты моего родителя и необыкновенную худобу незнакомца.

– Арин, – обратился ко мне отец, – мы давно ждём, пока ты встанешь.

– Я завтрак готовила, – огрызнулась я, – пришла вас звать. Что значит – давно?

Отец поёжился, он явно хотел сказать: «Ты бы не могла быть повежливее, хотя бы в присутствии посторонних?» Я сделала вид, будто впервые увидела берега́ Быстринки вкупе с окружающим их пейзажем и страшно заинтересована. Какое-то время все тягостно молчали. Орри первым мужественно нарушил тишину:

– Арин, твой отец рассказал мне о том, каким образом я очутился здесь, в вашем доме. Я понимаю, что обязан тебе жизнью, и, поверь, никогда этого не забуду. Моё положение… не самое последнее в Авендуме. При первой же возможности я отплачу добром за добро. Но пока я – опасный гость. Потому обязан покинуть Мерден, чтобы не навлечь на вас неприятностей. Нам нужно уходить немедля…

– Куда? – перебила его я. – Обратно в Эрлинг? Да сделай ты полшага в этом направлении, Керт выследит тебя и поймает! Не сомневаюсь, на любой из дорог в столицу наверняка расставлены оповестители… Керн-ит-Ирт произвёл на меня впечатление злодея весьма обстоятельного, не упускающего мелочей.

Мои слова возымели последствия. Орри в ужасе отшатнулся, воззрившись на меня со странной смесью подозрительности, растерянности и отчаяния.

– Она права, – подал голос мой ночной гость. – Тебя нашёл я, значит, отыщут и другие. Это вопрос времени. У нас в запасе полдня, может, день. Не больше. И крупные дороги в Эрлинг для нас заказаны.

Говоря, он поднял голову, и я смогла увидеть его лицо. Очень выразительное – худое, жёсткое, неприветливое. Казалось, его отлили из тёмной стали и били по нему кузнечным молотом до тех пор, пока не спрямили все округлости и плавные повороты, оставив одни выпирающие углы и прямые линии. Затем сталь закалили ледяной водой, отчего она застыла неподвижной маской – снаружи. Мне живо представилось, как внутри, под этим укрощённым слоем, она бурлит, пытаясь прорваться на свободу. Подтверждением тому служили глаза, хмурые, словно ненастное небо, но пронзительные и блестящие. Они напоминали низкие облака, сквозь которые пробился закатный луч. Остывший пепел костра с последним тлеющим угольком. Угасшую лаву, внутри которой теплится огонь вулкана. Казалось, нанеси ему рану, пойдёт не кровь, а раскалённая стальная масса. Губы его – я могла бы в том поклясться – никогда не улыбались. Их форма отлично подходила для гримас, усмешек, издёвки, иронии – только не для улыбки, нет. Впечатление усиливали небрежные пряди давно не стриженных волос такого же светло-серого цвета. Если бы я разглядела его вчера, то вряд ли пустила бы в дом и уж точно бы не оставила ночевать. Хотя то, что я сейчас жива, красноречиво свидетельствовало: мрачный вид моего ночного гостя ещё ничего не доказывает.

– Что же делать? – выдохнул Орри. – Здесь оставаться опасно. Керт скоро обнаружит, что я жив. И в Эрлинге меня наверняка будут поджидать убийцы!

Незнакомец дёрнул плечом.

– Я готов предложить вам любую помощь, которую в силах оказать, – произнёс отец. – Снабдить деньгами, провизией, лошадьми. Но меньше всего мне хотелось бы, чтобы вслед за вами появился отряд карателей, сровняв мой дом с землёй. Этому дому триста лет, знаете ли, и я им дорожу. Как и всеми, кто в нём живёт.

– Конечно, Хэск, – ответил незнакомец. – Мы уйдём. Решим только как.

– Открыто и с шумом, – опять встряла я. – По самому людному тракту, в разукрашенной лентами коляске. Желательно с песнями.

– Арин? – опешил отец.

– Я почти тридцать лет Арин! Ищут одинокого пешего парня или уже двух, без разницы. Кто будет присматриваться ко всем таратайкам, что мчат на гуляние в Ские? Нарядное платье, весёлый вид. На открытие ярмарки съедется вся округа, затеряться там легче лёгкого.

– А потом? – уныло спросил Орри.

– Придумаем, – ответил его сероглазый и сероволосый спутник.

– Тебе тоже придётся поехать, Арин, – неожиданно добавил отец. – Подозрений не будет вовсе, если ты сама посетишь гуляния в Ские. Ты это понимаешь?

О да. Я понимала. Это была единственная возможность для наших гостей выбраться из Мердена, не привлекая к себе внимания. Взбалмошная дочь Хэска снизошла-таки украсить своей персоной празднества в Ские. Что тут такого? Не беда, если все решат, что я бегаю за женихами. Не беда, если об этом станут сплетничать в Скируэне. Не беда, если за моей спиной будет потешаться каждый встречный…

– Пожалуйста, Арин, – вдруг попросил незнакомец.

Что-то в его голосе напомнило мне про обещание Керн-ит-Ирта растоптать любого, кто станет у него на пути. О мирцри со стеклянными глазами. О том, что моё самолюбие может стоить жизни этим двоим, пусть я вижу их первый раз в жизни.

– Поеду. При одном условии.

– Каком? – встревожился, хорошо меня зная, отец.

– С нами поедет Лота.

– Ни за что!

– Ты с ума сошла!

Голоса́ Орри и отца слились в общем негодующем вопле.

Сероволосый незнакомец нахмурился.

– Эта кукла с фарфоровым лицом? Да последний идиот не потащил бы с собой такую обузу!

Я фыркнула.

– Вот именно! Если вы так считаете, так подумает и Керт, и любой, кто встретит нашу тёплую компанию. Она – гарантия того, что никто ни в чём серьёзном нас уже не заподозрит.

Какое-то время мы стояли с ним нос к носу, вылитые петухи бойцовые. Затем он махнул рукой, не сдаваясь, но уступая.

– Арин, – уважительно протянул Орри, – ты не только храбрая, но и умная девушка.

Ха, а кто-то сомневался?

– Мы с радостью поступим так, как ты предлагаешь. Если, конечно, сама Лота не будет против. Мы можем выехать немедленно?

Последний вопрос был обращён к отцу, тот и ответил:

– Я заложу коляску, Арин соберёт всё необходимое и приготовит одежду. Это минут десять. Ещё полдня вы будете обхаживать Фиду, тётю Лоты, уговаривая её отпустить с вами своё бесценное чадо. Если она вообще на это согласится.

Итлунг помрачнел.

– А побыстрее нельзя?

– Проверим, – я собралась было припустить к дому, как вдруг вспомнила кое-что, заставившее меня притормозить и повернуться к сероволосому: – И последнее: как тебя зовут?

– Кто зовёт? – поморщился он.

– Я, например. Должна же я как-то обращаться к тебе в пути? Или мне самой придумать тебе имя? Учти, я испытываю страсть к древним вычурным именам – Эллинку́р, Авели́г, Келанги́л.

– Рэй, – рявкнул он.

– Приятно познакомиться. – Я отвесила ему низкий поклон. – Завтракать будешь?

***

Лота разве что не прыгала от радости, узнав, что она таки поедет в Ские. Сказалось и то, что Орри лично попросил её составить ему компанию, под его лучезарной улыбкой растаял бы лёд Онгáрских гор, не только нежное девичье сердце. Окончательно я убедилась в действенности чар итлунга, когда менее чем за четверть часа он снискал благорасположение Фиды – чудо, не доступное мне все полгода.

Коляска с запряжённой парой резвых лошадей поджидала у крыльца, и Лота вплетала в длинные гривы Огонька и Звёздочки цветы махрового белого шиповника. Под пристальным взглядом Рэя, следившего за её действиями столь внимательно, словно он подозревал девушку в попытке причинить коням вред.

Я собрала в дорогу всё необходимое. Наконец, всё было готово, улажено и уложено, когда меня выловила вездесущая Фида, заявив, что в таком виде, как у меня, на празднике не появится ни одна уважающая себя девушка, что я подаю дурной пример Лоте и позорю отца. Штаны ей мои не угодили! Мои любимые кожаные, потёртые до блеска на коленях и сгибах, которые я сама себе сшила всего полгода назад и носила почти не снимая! Я прямо заявила, что переодеваться не стану, тем более в моём гардеробе нет ничего подходящего для «уважающей себя девушки». Положение спасла Лота, торжественно вручив мне нечто голубое и воздушное, при подробном изучении оказавшееся юбкой. Под убийственным взглядом Фиды я напялила её прямо на штаны с сапогами. Свою любимую куртку с заплатами на локтях скатала и сунула под сидение. Строгая прямая блуза на мне рядом с пышным одеянием Лоты смотрелась словно деревенский мерин на фоне породистого рысака, но нареканий не вызвала.

Когда-то, в возрасте Лоты, я честно пыталась улучшить свой вид при помощи всего того, что было для этой цели придумано и людьми, и итлунгами. Я с воодушевлением гладила рюшки и оборки, крахмалила манжеты и пришивала кружева. Стиснув зубы, терпела пояса, стягивающие талию мёртвой хваткой удава, и чулки, сползающие и рвущиеся в самый неподходящий момент. Не помогло. На бальных вечерах в школе моё постоянное место было между пятой и шестой колоннами, считая от входа, – привычно застывшая статуя с горящими от напряжённого ожидания чуда глазами, позади вальсирующих пар. Так что, плюнув однажды на все ухищрения женского туалета, я почувствовала себя гораздо свободнее. Можете вы в облегающей юбке сесть, одну ногу подложив под себя, а вторую закинув на спинку кресла? То-то. А я в своих штанах могу и не такое. Мне было не суждено ни родиться, ни стать красивой, но, по крайней мере, я не превратилась в глупую пародию на саму себя.

Лота умудряется выглядеть шикарно даже в глуши Скируэна. Всё, что я воспринимаю как пытку, для неё естественно и необходимо. Подозреваю, что она родилась уже в корсете, со шпильками в одном пухлом кулачке и щипцами для завивки в другом, а волосы на её младенческой головке были уложены ровными рядами кудряшек. Ей идёт всё, что бы она ни надела. Ежели Лота – упаси и сохрани! – накинет на себя половую тряпку, половые тряпки немедленно превратятся в последний писк местной моды. Если же я наряжусь в шикарное платье, выписанное из Эрлинга, оно будет смотреться на мне…

– Арин, – мои размышления прервал голос отца.

Я перегнулась через край коляски.

– Будь осторожнее, дочка, – негромко произнёс отец.

Ох, будто я не в Ские еду, а на другой конец Авендума! С противоположной стороны закудахтала Фида, но её ахи – забота Лоты. Отец же смотрел так тоскливо, словно мы расставались не на пару дней, а месяца на два, и это не он вчера сам предлагал мне прокатиться в Ские.

А может, я несправедлива к отцу? Его дочь, единственная опора в старости, вместо домашних забот бегает по Лесу, откапывает там невесть кого, тащит в дом, не спрашивая имени, потом туда же является угрюмый тип подозрительной наружности, затем с этой милой компанией, прихватив с собой для отвода глаз легковерную семнадцатилетнюю кузину, едет провожать их до ближайшего окрестного городка, а где-то поблизости рыщет вооруженный отряд под предводительством мага-итлунга с многообещающим имечком из древних легенд… Окажись я на месте отца, наверно, отшлёпала бы своенравную доченьку да на недельку бы заперла на замо́к – крупу разбирать и ума набирать. Он же лишь просит меня поберечься… Хотя под замо́к – тоже бывало! Например, когда я в шестнадцать лет сбежала из дома, чтобы отыскать легендарную Затерянную обитель…

Ой-ёй-ёй, куда меня завели не вовремя всплывшие воспоминания! Я подобрала вожжи, глянула через плечо, все ли расселись, небрежно махнула отцу рукой, и коляска покатила. Огонёк резво взял с места, Звёздочка не отставала, с явным удовольствием разбрызгивая попадающиеся на дороге лужи, благо, после вчерашнего ливня их было предостаточно. Я не дёргала лошадей попусту. Дорогу до Ские эта пара знала не хуже меня, а мне было знакомо каждое дерево, каждый поворот и ухаб. Последних, к сожалению, было больше, чем хотелось бы.

Обычно путь до Ские – путешествие, не лишённое удовольствия. Но это верхом на моей Орлике, наедине со своими фантазиями и приятными мыслями. Или, наоборот, – в коляске с интересным и умным собеседником, с которым дорога становится и короче, и глаже. Сегодня компания позади меня наводила на невесёлые размышления. И, что гораздо хуже, размышлять мне, пожалуй, предстояло весь день в гордом одиночестве. Замечательный солнечный день пути. М-да.

Я покосилась через плечо. Орри быстро утратил свою обходительность, явно обронив её на первой же кочке. Понуро свесив голову на грудь, он опять напоминал того измученного и отчаявшегося парня, которого я откопала вчера. Рэй сидел словно жердь заглотил. Глаза прикрыты, то ли дремлет, то ли задумался. Лота растерянно теребила в руках цветок. Мне стало её жаль. Бедняжка, планировала весёлое развлечение, а получила поминальную процессию, где в качестве покойника – хорошее настроение.

Как бы там ни было, пока мы ехали лесом, я не мешала им кукситься. Но по мере приближения к тракту всё беспокойнее ёрзала на козлах и, едва копыта лошадей коснулись гравия большой дороги, бесцеремонно пихнула локтем в бок итлунга, изображавшего прародителя всех скорбей, и его сонного приятеля. Они аж подскочили, недоуменно и сердито уставившись на меня, один – переменчивыми светло-карими, другой – серыми глазищами.

– Нечего пялиться! – возмутилась я. – Тоже мне, горе-маскировщики! Вы на открытие ярмарки едете или на похороны любимой тётушки? Я одна за вас веселиться обязана, чтобы обеспечить достойное прикрытие вашим же дражайшим особам?

Орри часто-часто заморгал, словно филин, вытащенный из темноты на свет.

– Не до веселья нам, Арин…

– Ой, глядите на них! Им не до веселья! Притворитесь! Вас с такими лицами в любой толпе обнаружить – пара пустяков!

Итлунг завздыхал, повертелся, оглянулся назад, поддержки не получил – Рэй хранил стойкое молчание, подчёркнутое скептическим изгибом губ. Выдавив из себя гримасу, претендующую на громкое звание улыбки, Орри посидел так минут пять – и взорвался:

– Нет уж, пусть тогда все кривляются! К тебе это тоже относится, Рэй!

Тот воззрился на него, словно приятель предложил ему вопиющую непристойность. Я не сдержавшись усмехнулась – и была награждена негодующим взглядом.

– Я не шут, чтобы по заказу дурака валять! Забавлять не обучен!

Лота испуганно вздрогнула и выронила цветок.

– Эй, – быстро сказала я. – Без истерики, пожалуйста. Не умеешь веселиться, давай хотя бы разговаривать. Разговор для тебя не является унижением?

– О чём разговаривать? – буркнул Рэй.

– Да о чём угодно. О погоде, об урожае, об… – ой! – ужасных дорогах. Или о последних столичных сплетнях. Лишь бы со стороны мы казались давно знакомой дружной компанией.

– Может, вам будет интересно послушать про Эрлинг? – неуверенно предложил Орри.

Лота, мигом повеселев, кивнула.

Обстановка разрядилась. Вскоре я вполуха слушала забавные анекдоты итлунга о королевском дворе, гадая про себя – дать ему понять, что мне известно, кто он такой, или промолчать. Вполглаза присматривала за Рэем, хмурившим лоб. Вдобавок ещё и пыталась следить за дорогой и полосой ольхи вдоль неё, на наше счастье, просвечиваемой солнцем насквозь, так, что не спрячешься.

– Или был ещё такой случай, – увлёкся Орри. – Итри́н, старшая фрейлина, на приёме в честь корсолáнских послов в спешке не заметила, что парик на ней съехал набок. И вот, процессия входит в зал…

Прислушиваясь к нежному смеху Лоты, я размышляла – чем, ну чем этот царственный отпрыск перешёл дорогу Керту? И тому, с точёным профилем, которому не по Лесу шастать, а придворным живописцам позировать? Власть, не иначе. Пусть у Дирина детей с подходящей родословной больше нет, зато у его сводного братца, Но́рла, законных сыновей аж двое, и оба до недавнего времени метили в наследники. Корона – вещь заманчивая, из-за неё и подсуетиться не жалко. Но при подобных обстоятельствах всё подправляет удар кинжала, яд, подсыпанный в бокал, несчастный случай, наконец. Однако отвозить на край света, прибегая к заклятиям, явно желая убить не проливая крови… Кровь. В памяти заворочалась какая-то древняя легенда. Я нашпигована этими легендами, словно праздничный гусь яблоками, вспомнить бы толком нужную.

– Тут парик у неё окончательно съезжает и шлёпается прямо в церемониальную чашу посла. Итрин – в обмороке, корсоланцы в гневе, Дирин в шоке – конфликт…

Нет, не помню. Всегда так: когда необходимо что-то вспомнить, именно это оказывается запрятанным на самом дне памяти, под толстым слоем ненужных пустяков. Вертится лишь любимая Недой присказка: мол, итлунги вымирают оттого, что так и не научились разбавлять вино водой, а кровь – чужой. Мне она не казалась такой забавной, как Неде, хоть Неда и была чистокровным итлунгом, а я человек.

При любом раскладе в семье из человека и итлунга рождаются только человеческие дети. Красивые, здоровые, одарённые – но обычные люди. Значит, для продолжения рода юным итлунгам приходится по пальцам пересчитать всех подходящих женихов и невест, а потом уж влюбляться. Ну, пусть не влюбляться, но выходить замуж только за одного из них. Или влюбляться в человека, но опять-таки выходить замуж за своего. Немудрено, что именно у итлунгов сложено столько легенд о трагической любви и столько суровых традиций, нарушить которые смерти подобно. Даже для сына и наследника лорда Авендума. Может, Орри что-то нарушил?