Антуан Фабр д'Оливе
Философическая история Человеческого рода или Человека, рассмотренная в социальном состоянии в своих политических и религиозных взаимоотношениях, во все эпохи и у разных народов земли
Всеединство, Синархия и Теократия
История философии утверждает, что впервые термин панэнтеизм или всеединство ввел в философский обиход немецкий метафизик Карл Краузе (1781–1832). Хотя не исключено, что само понятие всеединства Краузе позаимствовал в эзотеризме Фабра д'Оливе. Последний ничего не изобретал, а лишь восстановил древнее пифагорейское мировоззрение, основанное на борьбе свободы (Воли) с необходимостью (Судьбой) и прямом воздействии на мироздание божественного закона, именуемого Провидением. Венчает этот космический тернер сам Господь Бог, образуя мистический кватернер макрокосма. На уровне индивида человеческая тримерия (тело, душа, дух) находит свое осуществление в Едином Предвечном, образуя мистический кватернер микрокосма. Поскольку Господь един, то своим единством он объемлет весь космос, начиная от макрокосма и через микрокосм до всех царств природы. На этом зиждется основной божественный закон или теодоксия всеединства, которая уже несет в себе закон иерархического гармоничного соуправления – синархию, противостоящую анархии – дьявольскому закону распада и разложения. И хотя в своей вселенной Фабр д'Оливе не находит места князю мира сего, все же его происки можно узреть в крайних формах искажения законов свободы и необходимости. Правда, под конец жизни французский эзотерик признал, что одним искажением этих законов невозможно объяснить все явления и стал говорить о влиянии на людей и человеческие общества элементарных злых духов, поднимающихся в определенные циклы из нижних частей вселенского яйца. Чем не традиционный христианский взгляд на бесов преисподней, пусть и облеченный в определенную оккультную фразеологию.
Исходя из реализуемого во времени и пространстве закона всеединства, весь мир пронизывает единая субстанция, именуемая Исааком Ньютоном эфиром. По поводу этой сущности, неоднократно упоминаемой в трудах Антуана Фабра д'Оливе, Рудольф Штейнер отмечал в своих лекциях за 1924 г. «Какую пользу может извлечь медицина из применения духовно-научного метода»: «Вся Вселенная, от «Бога до глины» является проявлением Единой Субстанции. Древние называли это вещество «Акаша». Герметические философы, называли его квинтэссенцией, или, буквально, пятый элемент… Акаша – это, наполняющая пространство, основная, или первичная материя, из которой образуется все сущее. По меткому определению Фабра д’Оливе, это тот неуловимый узел, который соединяет бытие с небытием, посредством его, осуществляется связь форм, с производящим их принципом».
Здесь стоит отметить определенное противоречие, в которое впал Антуан Фабр д'Оливе, как оккультный философ. С одной стороны, он придерживался своей теодоксии всеединства; с другой – полагал, подобно Парацельсу, что человеческие расы произошли в разное время, в разных местах и от предков, не имеющих отношения друг к другу. К примеру, прародиной нашей белой или кавказской расы, по Фабру д'Оливе, являются северные пределы Евразии, называемые древними греками Гипербореей. В этой связи вспоминаются Белый Остров (Шветадвипа) ведических ариев, Арктогея Рене Генона, Атланд Германа Вирта, а также некогда располагавшийся в лесостепи южного Урала индоевропейский культовый центр Аркаим, основанный уже после исхода северных народов со своей прародины. Семитические народы Фабр д'Оливе считал результатом древнего смешения кельто-нордической расы с представителями второй атлантической (черной) расы, уже смешавшейся с реликтами первоначальной атлантической (красной) расы. В вопросе об Атлантиде французский эзотерик придерживался мнения и ныне непревзойденного атлантолога иезуита Афанасия Кирхера (1602–1680), который составил даже географическую карту Атлантиды с очертаниями затонувшего континента. Остается загадкой, каким образом он их определил, но поразительно, что эти очертания довольно точно соответствуют еще неизвестному во времена Кирхера глубинному рельефу океана. Фабр д'Оливе вслед за Кирхером повторяет, что изначальная атлантическая цивилизация принадлежала красной расе. Затем атлантическая традиция через Египет, ставший по существу колонией Атлантиды (самих древних египтян некоторые оккультисты полагают отдельной голубой расой), досталась черной расе, а от нее, благодаря завоеваниям арийца Рама и установлению им вселенской империи со вселенской теократией, перешла к народам белой расы. Империя Рама, с точки зрения Фабра д'Оливе, была третьей вселенской империей после первой и второй атлантических империй. За империей Рама, созданной гиперборейцами в Азии, должна следовать вселенская империя с властным и религиозным центром в Европе, предтечами и прообразами которой являлись: империя Александра Македонского, Римская империя, Византийская империя, Священная Римская империя Германской Нации и Российская империя. Связующим звеном традиции всех этих евразийских супердержав есть и остается римско-католическая теократия в Риме. Ключ к судьбам Европы, Азии и Африки, по мнению Фабра д'Оливе, находится в Константинополе. И от того, кто станет обладать этим городом, будет зависеть дальнейшая участь Европы. Роль форпоста европейского мира на Ближнем Востоке Фабр д'Оливе отводит Иерусалиму, считая, что сей святой град должен, наравне с Римом, принадлежать суверенному понтифику. Вместе с тем, французский эзотерик очень отрицательно относился к нарождающейся «химере» – эмпорократической империи США, предвидя в ней страшную угрозу для будущей европейской цивилизации. Что ж, он не ошибся. Да и сама химеричность этого образования заключается в том, что США – лидер так называемого «атлантизма», которому суждено, подобно двум изначальным древним «атлантизмам», быть погребенным в пучине истории.
Итак, Фабр д'Оливе исповедывал полигенез человеческих рас, хотя все монотеистические религии (христианство, иудаизм, ислам) говорят о моногенезе и единстве человеческого рода. Такой взгляд Фабра д'Оливе на появление человеческих рас никак не согласуется с его же утверждением о том, что все языки мира произошли от единого протоязыка – гебраического (древнееврейского) языка-основы. Судя по всему, политеистическая оболочка строгого единобожия Фабра д'Оливе напрямую связана сданным полигенетическим воззрением французского эзотерика. Правда, в своей «Философической истории человеческого рода» он намекает туманным образом и несколько гипотетически, будто происхождение человеческих рас зависело от различных форм и фаз космогенеза.
Теодоксия всеединства порождает, по Фабру д'Оливе, единую сакральную власть – теократию, вне которой всякая человеческая цивилизация теряет свой смысл. Все формы и виды государственной власти возникли в результате искажения теократии или отпадения от нее, – таковы монархия и республика со своими всевозможными разновидностями от тирании до эмпорократии. Последнюю в полной мере осуществила владычица морей Англия, хотя и являющаяся формально монархией. Почти двести лет назад Фабр д'Оливе предупреждал об опасности победы эмпорократии на земле, а сегодня она под названием мондиализма и глобализма практически покорила весь мир, и столь любимая французским эзотериком Европа от Португалии до Сахалина изнывает под игом англо-американских ценностей, продвигаемых огнем и мечом, неконтролируемой миграцией, упадком и искажением христианской веры, вырождением традиционной культуры, продвижением культа насилия, гедонизма и уже неприкрытого сатанизма. С другой стороны, власти европейских государств, в особенности Франции, Англии, Германии, Италии и Бенилюкса, фактически капитулируют перед разрастанием на исконно христианских территориях мусульманских анклавов. Многие европейцы, не видя смысла в размываемом и по сути гонимом своими же либералами христианстве, переходят в ислам, пример чему показали мыслители-эзотерики, подобные Рене Генону, Титусу Буркхардту, Фритьофу Шюону и Роже Гароди. Вот они признаки эмпорократии нашего времени, которые проникновенно предугадал великий французский теософ Фабр д'Оливе.
Фабр д'Оливе и тайна Папства
Фабр д'Оливе отрекся от родного кальвинизма в пользу мистического пифагорейства и римской теократии. Как и многие философы уже нашего времени, он видел истоки эмпорократии и, следовательно, начала всех европейских бед в возникновении протестантизма и его крайней формы – кальвинизма. Самым ярким выражением реформатской идеологии французский эзотерик считал Голландию и Англию. Он предупреждал о том, какие губительные последствия ожидают эти страны, когда ветшающие строгие кальвинистские или пуританские нормы будут заменены проросшим сквозь них либеральным законодательством. Сегодня мы наблюдаем во что вовлекли эти породившие Америку державы весь мир. Но участь Голландии, как либеральнейшего средоточия Европы, пожалуй, самая печальная.
По Фабру д'Оливе, задачей европейского человечества является построение сначала всеевропейской, а затем и вселенской теократии и возрождение некогда существовавшей вселенской империи. Это целиком созвучно с идеями его современника Жозефа де Местра, о котором Альбер Камю писал: «Жозеф де Местр отвергал якобинство и кальвинизм, в которых, по его мнению, подводился итог «всех злокозненных мыслей за последние три столетия», противопоставляя им христианскую философию истории. Вопреки всем расколам и ересям он стремился воссоздать «хитон без шва», то есть подлинно вселенскую церковь. Целью де Местра, как явствует из его масонских увлечений, было построение всемирного христианского града. Он размышлял об Адаме Протопласте, или Всечеловеке Фабра д'Оливе, в котором видел прообраз обособившихся человеческих душ, а также об Адаме Кадмоне кабаллистов, которого надлежало теперь восстановить в том виде, в каком он пребывал до грехопадения. Когда церковь сможет объять весь мир, считал де Местр, она станет плотью этого первого и последнего Адама. В его «Санкт-Петербургских вечерах» содержится масса высказываний на этот счет, поразительно напоминающих мессианские формулировки Гегеля и Маркса. Де Местр мечтал о новом Иерусалиме, земном и в то же время небесном граде, «чьи жители проникнутые единым духом, будут взаимно одухотворять друг друга и делиться между собой своим счастьем» и где «человек обретет самого себя после того, как его двойственная природа уничтожится, а оба начала этой двойственности сольются воедино» (14).
Нужно сказать, что в реальности чаяния Фабра д'Оливе и Жозефа де Местра оказались утопией. Европа пошла совсем по иному пути, полностью подпав под влияние заокеанской эмпорократии и этим перечеркнув смысл своего существования. Сейчас мы имеем единственную мировую державу, претендующую на роль вселенской империи и повсеместно под видом демократических ценностей навязывающую свою атеократию. Вся суть этой державы с ее атеократией – в потреблении. Что же касается суверенного понтифика или римского первосвященника, то его влияние на современный мир весьма ограничено, а при предыдущем папе Иоанне-Павле II Ватикан воспринимался чуть ли не как филиал американского госдепа. Но при новом понтифике Бенедикте XVI (к сожалению, с 28 февраля 2013 года он на покое) Святой Престол вновь начинает обретать уже утраченный авторитет, в церкви возрождается тридентская месса, ведутся активные переговоры о воссоздании единства Западной и Восточной церквей, расколовшихся в 1054 году. Многие европейцы, отвергая англо-американскую систему ценностей, приходят к выводу: либо духовно-религиозное возрождение – либо конец; третьего не дано.
Отметим здесь следующее знаменательное совпадение: в пророчествах святого Малахии, ирландского монаха XII столетия, нынешний (265-й от апостола Петра и 111-й от Иннокентия II) понтифик Бенедикт XVI назван «Славой Оливы» («Gloria Olivae») или папа Оливетан (Olivetan), что почти точно отражено во второй части фамилии французского эзотерика (Fabre d'Olivet). Именно с понтифика Оливетана должно начаться, пусть и короткое, христианское кафолическое возрождение Европы. После него на Святой Престол взойдет последний папа – Петр II или Petrus Romanus (112-й от Иннокентия II). Впрочем, вот как об этом говорит сам Малахия: «Во дни последних гонений Святой Римской церкви престол займет Петр Римлянин, который будет пасти своих овец посреди многочисленных невзгод. Во время этих бед город на семи холмах будет разрушен и страшный судья станет судить свой народ». Считается, что после Петра Римлянина Ватикан попадет под власть антихриста, который сделается главой новой мировой синкретической религии. Третья тайна явления Пречистой Девы Марии в Фатиме, аутентичная версия которой до сих пор не оглашена Ватиканом, как выясняется, говорит о том же. Сегодня оккультно-синкретическим движением «New Age», все больше перерастающим в религиозное, уже ведется подготовка к этому погибельному для всего мира событию.
Исходя из вышесказанного, возникают вопросы: по какой причине Антуан Фабр д'Оливе в завершении своей «Философической истории Человеческого Рода» отказался публиковать свой план теократического переустройства европейских государств; что же все-таки остановило его предать гласности свой грандиозный проект? Ответ очевиден: за внешней языческой фразеологией, мнимым политеизмом и игрой в совершенство античных форм проступает глубокая христианская вера Фабра д'Оливе, который очень опасался самой вероятности того, чтобы его планом могли воспользоваться создатели культа от мира сего. Для Фабра д'Оливе римский понтифик – это представитель Божественного Провидения и Единого Всевышнего. Но под конец жизни проницательный французский эзотерик все же разглядел в одном из грядущих римских первосвященников черты князя мира сего и главу новой всемирной синкретической антирелигии. Фабр д'Оливе унес с собой в могилу свой план теократического переустройства Европы. Подобно русскому философу Владимиру Соловьеву, он испугался антихриста. Иногда в своих более ранних произведениях Фабр д'Оливе чрезмерно увлекался красотой и изяществом форм в ущерб их внутреннему содержанию, но на сей раз мистическая интуиция его не подвела. Итак, быть может, в тайне последнего антипапы, что станет представляться законным преемником Святого Петра, и заключается разгадка убийства или самоубийства великого французского эзотерика Антуана Фабра д'Оливе.
Veni Creator Spiritus!
Комментарии
(1) Сент-Ив д'Альвейдр. Миссия Евреев. Издательство Кальманн-Леви. Париж, 1884. Далее идет речь о произведении Фабра д'Оливе «Вновь восстановленный гебраический язык» и книгах Сент-Ива д'Альвейдра «Миссия суверенов» и «Подлинная Франция» (прим. пер.).
(2) Schure Edouard. Les Grands Inities. Esquisse de l'histoire secrete des religions. Paris. Perrin et C-ie, 1917; pp. 181–182.
(3) Fabre d’Olivet, La Langue d’Oc retablie dans ses principes constitutifs, ms B.M. Hyeres. (Pret pour l’edition en 1817).
(4) Совершенно не понятно, почему автор статьи относит произведения Антуана Фабра д'Оливе к «мистике иллюминатов». Французский мистик не только не являлся иллюминатом, но, наоборот, был их непримиримым оппонентом. Известна его разоблачительная критика теорий Адама Вейсгаупта, лидера и основоположника иллюминатского ордена.
(5) Евгений Ланн. Литературная мистификация.
Государственное издательство. Москва-Ленинград, 1930.
X, 50.1 из № 36813. Ленинградский Областлит № 54014.
7 1 /4 л. Тираж 3000.
(6) Бердяев Н. Собрание сочинений. Т. 4. Париж: YMCA-Press, 1990, с. 347.
(7) Журнал «Вопросы философии», N 8, 1991, с. 54–74.
(8) Философия истории. Влияние на историю Провидения, Воли и Рока (по Фабру д'Оливе). Издательство «Дамаск», 1999.
(9) Ю. Стефанов. Мистики, оккультисты, эзотерики. Москва: Вече, 2006; с. 173.
(10) цит. по Ю. Стефанов. Мистики, оккультисты, эзотерики. Москва: Вече, 2006; с. 170.
(11) Antoine Fabre d’Olivet. La vraie magonnerie et la celeste culture. Paris, 1952.
(12) Г. Бостунич. Масонство в своей сущности и проявлениях. Части 1,2. Белград, 1928.
(13) Ю. Стефанов. Мистики, оккультисты, эзотерики. Москва: Вече, 2006; с. 178.
(14) Альбер Камю «Бунтующий человек» / Пер. с фр.; Общ. ред., сост. предисл. и примеч. А. Руткевича. Москва: Терра – Книжный клуб; Республика, 1999.
Том первый
перевод с французского В. А. Ткаченко-Гильдебрандта
Прим. В тексте перевода многие философско-оккультные понятия, названия религиозных учений вместе с их приверженцами, а также различные этнические наименования даны с заглавной буквы, как во французском оригинале произведения Фабра д'Оливе. Кроме того, во избежание путаницы и разночтения определенные термины, имена и обозначения сопровождаются своим параллельным написанием по-французски.
Вводная диссертация
Параграф I
Преамбула. Основания этого труда
Публикуемый мной труд по социальному состоянию человека должен был вначале стать частью более значительной работы по истории земли и ее обитателей, о которой я размышлял и для которой собрал огромное количество материалов. Я намеревался рассмотреть под одним углом зрения и по порядку изобразить всеобщую историю земли, на которой мы живем, сопоставляя ее историю естественную и политическую, физическую и метафизическую, гражданскую и религиозную, начав с происхождения вещей и завершая их последним развитием; таким же способом представить без малейших предрассудков космогонические и геологические системы всех народов, их религиозные и политические доктрины, их правительства, нравы, разнообразные отношения, взаимные влияния, которые они оказали на цивилизацию, их передвижение по земле, счастливые и несчастливые события в их судьбе, свидетельствующие о существовании более менее бурном, продолжительном, интересном, дабы извлечь из всего этого наиболее пространный и верный смысл, который до сих пор не был найден в изучении внутренней природы вещей, в особенности же внутренней природы человека, что нам столь необходимо узнать.
Я вынашивал в себе этот замысел, будучи еще юным и полным надежды, которую питает заносчивая юность; я не замечал никакого препятствия, способного меня остановить на большом жизненном поприще, которое я польстился осуществить. Уверенный в своей моральной силе и предназначенный к упорному труду, я думал, что ничего не воспротивится моему дважды упрямому действию вкупе с любовью и истиной. Так я обратился к исследованию с ненасытным жаром, беспрерывно повышая объем своих знаний без всякой заботы о том, как я бы их мог однажды применить. Признаться, из-за своих политических взглядов я был не готов к добровольному затвору, необходимому подобной самоотверженнности. Хотя я ничего не замечал в ходе революции, держась на равной дистации от партий, чуждый любой интриге, любой амбиции, я достаточно изучил вещи и людей, дабы мои мнения и мой характер не пребывали совсем в неведении. Обстоятельства, независимые от моей воли, сделали их известными Бонапарту, еще и преувеличив в его глазах то, что могло быть противно его замыслам. Таким образом, со времени Консулата он возненавидел меня довольно сильно и решил приговорить меня без всяких оснований к ссылке, нарочно включив мое имя в список тех двухсот несчастных, которых отправил погибать на недружелюбный африканский берег. Но по большой милости Провидения, мне удалось избежать высылки, хотя я и должен был действовать во время правления Наполеона с великой осторожностью, чтобы миновать сети, расставленные им для моей поимки.
Мои предчувствие и положение совпали между собой, сумев найти мне спасительное пристанище, и сообща обратили меня к изысканиям.
Меж тем, когда я отдыхал от своих исследовательских трудов, я обращал свой взор к плодам моего исследования и видел, мало удивляясь, что большие трудности не находились там, где я их первоначально представлял и что главным вопросом являлся не сбор материалов для задуманного мной здания, а познание их природы с целью их распределения не только в зависимости от формы, но и по однородности (гомогенности); их форма зависела почти всегда от времени и внешних обстоятельств, а их однородность от самой сущности вещей. Это размышление привело меня к глубокой проверке многих доктрин, которых ученые обычно классифицировали в качестве несоответствующих и противостоящих. Я убедился, что эти несоответствие и противостояние заключены единственно в формах, а основа являлась в сущности той же самой. Я предчувствовал с того времени существование великого Единства, вечного источника, откуда все исходит; и я ясно видел, что люди не так уж далеко от истины, как они думают обычно. Их наиболее великое заблуждение – искать ошибку там, где ее нет, и увлекаться формами, когда их надо избегать, дабы углубиться в сущность. В особенности же констатируем, что формы зачастую суть собственные произведения людей, как это видно из лютературных памятников высокого достоинства и, главным образом, из космогонии Моисея. Я прошу свободу остановить меня на мгновение на этом экстраординарном факте, который прояснит многие являемые вещи, без этого остающиеся непонятными.
Когда хочется написать историю земли, то берется за основу эта космогония с ее грубыми формами, каковые ей передают ошибочные переводы, и получается вдруг, что она находится в шокирующем противоречии с космогониями наиболее знаменитых наций, наиболее древних и наиболее просвещенных в мире. Тогда нужно со всей необходимостью либо ее мгновенно отвергнуть, либо считать священных писателей Китая, Индии, Персии, Халдеи, Египта, Греции, Этрурии, а также кельтов, наших предков, лжецами или безумцами, ибо они все, без исключения, дают возраст земле несравненно более древний, нежели эта космогония. Нужно опрокинуть всякую хронологию наций, обрезать их историю, уменьшить все, что они видели великого, увеличить все, что для них было неощутимо, и отказаться от этой столь хваленой мудрости египтян, от мудрости, которую величайшие люди искали с опасностью для своей жизни и неопровержимые памятники которой нам передали Платон и Пифагор. Но как отречься от данной космогонии? Это невозможно, ибо она, кроме того, лежит в основе трех наиболее могущественных культов нашей земли, среди которых иудаизм, христианство и ислам, в их древности, славе и распространенности. Очевидно, что всякий, кто сможет почувствовать божественные вещи, пройдя сквозь плотный покров, наброшенный переводчиками Моисея на писания этого умелого теократа, откроет в них недвусмысленные черты вдохновения, коим он был охвачен. Однако стоит ли, освящая эту космогонию, каковой она содержится в вульгарных переводах, продолжать изолировать себя от остального мира, рассматривая все несоответствующее ей в качестве нечестивого и ложного, и делать подобно просвещенной и могущественной Европе, кощунственно предающей остальную землю и поступающей в этом отношении как вела себя несколько тысяч лет назад маленькая и невежественная страна, называвшаяся Иудеей? Сие тем не менее возможно.
Но, скажут, зачем беспокоиться о вещи, коей должно мирно пребывать в забвении? Книги природы, в том числе книги Моисея, написаны для темных времен. Лучшее, что представляется сделать в светлые столетия, подобные нашим, так это оставить их народу, который их чтит, не понимая их. Ученые для построения космогонических и геологических систем не нуждаются в изучении того, о чем думал четыре тысячи лет назад законодатель еврейства. Наши энциклопедии в этом плане полны восхитительных вещей. И в самом деле восхитительных, если судить о них по числу, но столь же бесполезных, сколь же и ничтожных. Тогда как книга Моисея живет уже сорок веков и удерживает пристальные взгляды народов. И нескольких дней будет достаточно, чтобы опровергнуть те из них, которые вознамерились ей противостоять, дабы погасить легкомысленные искорки, поднявшиеся против этого величественного метеора.
Поверьте мне, ученые мира, что нельзя пренебрегать священными книгами народов, когда вы демонстрируете свою науку, но лучше объяснить их. Невозможно описать историю без памятников, а равным образом и историю земли, не прибегая к этим книгам, ибо они – истинные архивы, содержащие документы. Для сего нужно исследовать боготворимые страницы, сравнивая их между собой, и уметь отыскать в них истину, которая зачастую ослаблена и прикрыта в них ржавчиной времен. Вот о чем я думал. Я видел, что если я хочу написать историю земли, то мне необходимо изучить не только сохранившиеся памятники, но и удостовериться в собственном состоянии их правильно объяснить. Вне всякого сомнения, космогония Моисея является одним из таких памятников. Будет выглядеть смешным само желание двигаться по весьма протяженному пути, отвергнув ее и не уделив ей никакого внимания. Но если же историк имеет силу, как я о том сказал, остановиться перед этим монументальным колоссом и воспринять его принципы, каждый из которых станет самостоятельным памятником на пути, а принципы равно величественные и почитаемые будут противоречить один другому? Что же делать тогда всем современным открытиям, которые не могут к ним адаптироваться? Заговорят ли тогда об обманчивой очевидности и экспериментальном подходе, прекратившем показывать причинно-следственную связь? Вовсе нет, ибо неведение и предрассудок не имеют преимущества дважды одевать повязку на глаза ученого. Такой историк будет рассуждать, несомненно, как и я на своем месте.
Я сказал себе: поскольку Сефер Моисея, содержащий космогонию этого выдающегося человека, конечно же является плодом возвышенного гения, ведомого божественным вдохновением, он может содержать только истинные принципы. Если же этот гений и ошибался, то это могло происходить лишь в цепочке следствий при переходе от непосредственных идей или сообщении определенной причины следствий, которые принадлежат другой. Но эти мелкие ошибки, часто возникающие из-за скорости выражения и от вспышки образов, не могут ничего причинить фундаментальной истине, в которой заключена душа писаний, что должна пребывать сущностно идентичной во всех священных книгах народов, исшедшая самой собой из единого животворного источника, откуда проистекает всякая истина. Если это не так, то из-за того, что Сефер, составленный на языке, в течение долгого времени неизвестном или утраченном, долгое время не был понят, и его переводчики вольно или невольно искажали или извращали его смысл.
Сделав подобный вывод, я взялся за его применение. Я проверил со всей тщательностью, на которую был способен, древнееврейский язык Сефера, и не преминул увидеть, о чем говорил в другом месте, что именно этот язык и не был отражен в вульгарных переводах, где Моисей не говорит почти ни слова на древнееврейском, поскольку его заставили говорить по-гречески или на латыни.
Но весьма бесполезно здесь всякий раз повторяться о том, что можно найти полностью в моем развернутом труде, посвященном именно данному вопросу (1). Однако для понимания его достаточно отметить, что время, которое я, собравши материалы, определил себе для написания истории земли, было почти полностью потрачено на объяснение именно этого памятника неопровержимой аутентичности, содержащего все материалы по частям, дабы он не препятствовал своим формальным противостоянием порядку построения и не сотрясал его своей основой, отказывая построению в фундаментальной опоре. Сие пояснение, данное обычным способом, не достаточно. Нужно доказывать другим людям с большим трудом и старанием то, что я легко доказал самому себе. Дабы восстановить утраченный в течение двадцати четырех веков язык понадобилось создать его грамматику и корневой словарь, опереться в словесном переводе нескольких глав Сефера на множество понятий, почерпнутых из восточных языков, и в итоге увеличить двадцать страниц текста до объема двух томов инкварто, состоящих из толкований и доказательств.
И это еще не все: чтобы вынуть два данных тома из мрака моего портфеля, где бы они неминуемо оставались из-за недостатка средств покрыть значительные расходы по их публикации, необходимо было привлечь к ним внимание, что я не мог сделать сам, не попав в поле зрения в ту пору всемогущего Наполеона, определившего меня в качестве жертвы для глухого преследования. Но не менее тяжко, что я был вовсе лишен средств к существованию (2). Действительно, мои два тома были напечатаны позднее и, поистине, благодаря содействию разных обстоятельств, я могу рассматривать это событие, как провиденциальное.
Публикация моей книги по древнееврейскому языку не принесло мне тех облегчений, на которые я рассчитывал, чтобы продолжить осуществление моего замысла, по написанию истории земли, – кажется завершить его я лишен возможности, – напротив, я предался метафизическим и литературным дискуссиям, превратившимся и принесшим свой яд даже под сень моего домашнего очага.
Между тем, время шло, и потому еще в полном расцвете лет я тщетно пытался воплотить свое намерение, быть может, и непропорционально по отношению к своим физическим и нравственным силам. Должен ли я и впредь пытаться достичь своей цели сегодня, когда осень моей жизни оставляет ей всякий день иссякнувший огонь? Можно гипотетически в это верить. Но то, что я не смог сделать, другой, оказавшийся в более счастливых обстоятельствах, нежели я, наверняка, это сможет. Моя слава, если я смог достичь ее одну, наметит ему направление и устранит препятствия на пути. А своим переводом Сефера я ему предоставлю непоколебимый фундамент. Если я когда-то смогу завершить комментарий, я покажу, что космогония этого великого человека соответствует в сущности вещей со всеми священными космогониями, принятыми у народов. Я сделаю для Сефера то, что я сделал для Золотых стихов Пифагора, сверив которые я доказал, что философские и теософские идеи, в них содержащиеся, являлись теми же самыми во все времена и у всех людей, способных их воспринять. Прежде я указывал на происхождение поэзии, дав понять в чем ее сущность отличалась от ее формы, – так повелось в истории земли, ибо первые оракулы вещали в стихах и нет никакой ошибки в том, что поэзия называлась языком Богов.
Среди фрагментов, над которыми я работал, чтобы начать большой труд, о коем я говорил, мне казались наиболее достойными имеющие отношение к социальному состоянию человека и различным формам правления. Хоть я и не стремился к их опубликованию для снабжения полезными материалами тех, кто захочет предаться исследованиям, подобным моим, мне казалось, что неотвратимые обстоятельства, в которых мы находимся, не ими были предопределены. Все занимаются политикой, каждый мечтает об утопии, и я не вижу среди бесчисленных трудов, появляющихся по данной тематике, ни одного касающегося истинных принципов, – большинство из них далеко от прояснения великой тайны человеческого общества, узла, что его образует и законодательства, что его сопровождает. Напротив, они появляются, предназначенные укрыть тайну еще более плотными тенями. В общем, те, которые пишут на эту сложную тему, более заняты самими собой и своими собственными страстями, чем универсальностью вещей, коих совокупность от них ускользает. Они весьма ограничиваются своими взглядами и показывают со всей очевидностью, что ничего не знают в истории земли. Если они слышали римскую или греческую речь и читали анналы двух народов по Геродоту или Фукидиду, Титу Ливию или Тациту, они уже воображают, будто все им известно. Так, обманутые своими путеводителями, опьяненные своей собственной идеей они продолжают прокладывать тысячами способов ту же самую дорогу в зыбучих песках, они бесконечно оставляют новые шаги на стершихся следах и всегда заканчивают, заблудившись в пустыне или затерявшись в бездне. Я повторяю, что им не достает именно знания истинных принципов, что целиком зависит от знания универсальности вещей, – им всегда порождено первое или же последнее его непреодолимо порождает.
