Антон Волков
Искатель истины Данила Соколик
Данила подошел к нему.
– Уважаемый дружелюбный детектив Артур Глазей, – сказал он, – Я с вами не согласен. Это дело вовсе не распутано. Но ваш ролик пролил свет на то, что случилось здесь.
Глазей нервно пригнулся к полу, схватил монокль и стал быстро сдувать с него пыль. Весь пафос и напыщенность с него будто сдуло ветром. Теперь он смотрел на Данилу опасливо и с большой осторожностью. Устав чистить монокль, он раздраженно передал его Лоле со словами: «На, помоги». Сам же быстро бросил, пытаясь придать словам уверенности:
– А ты вообще кто?
– Меня зовут Данила Соколик. Если уж мы представляемся, то я предпочитаю зваться «искатель истины».
Я усмехнулся. Да уж, они друг друга стоили. С одной стороны самопровозглашенный детектив, одетый словно сборный образ всех литературных сыщиков, с другой – Данила в своем неизменном мундире и фуражке. Меня не покидало чувство, что я наблюдаю поединок, только не бойцовский, а интеллектуальный. Глазей явно упивался своим статусом детектива и, по виду, очень дорожил репутацией, тогда как Данилой руководило фанатичное стремление к истине в ущерб всему остальному. И, несмотря на славу Глазея, я все-таки занимал сторону своего пока безвестного друга.
– Данила Соколик, – с прищуром повторил Глазей, – Ничего себе имя придумал. Но я о тебе ничего не слышал.
– Только что услышал, – сказал Данила, – Имя свое я, кстати, не придумывал. И, раз уж мы закончили с титулами, давай обратимся к насущным вопросам. Ты собираешься выложить видео с хомяком и обвинить владельцев кафе в отравлении братьев Маракасов, правильно понимаю?
– Конечно. Я не собираюсь утаивать правду!
– Твоя правда основана на том, что братьев отравил хомяк. Но если нет?
– А кто еще их мог отравить?
– Я не знаю, – покачал головой Данила, – Но мы также не знаем, где хомяк. Последний раз мы видели его только в этом ролике, убегающим на улицу. Удостовериться, что у него на шее был яд, невозможно.
– Хочешь искать хомяка – пожалуйста, – отмахнулся Глазей, – В любом случае, я монтирую видео и выкладываю его у себя в сообществе.
– Но если мы найдем его и на шее у него не будет никакой ампулы с ядом? – спросил Данила, – Тогда придется делать опровержение, тогда пострадает твоя репутация.
Глазей закусил губу и сосредоточенно посмотрел в пол. Слова Данилы чуть пошатнули его глубоко укорененное тщеславие. Он никак не мог похволить себе терять репутацию.
– Я сомневаюсь, что вы сможете его найти в этом… – он посмотрел через окно в сторону Сенного рынка, – В этом аду.
– Я потрачу на это столько времени, сколько потребуется, – уверил его Данила.
– Три часа, – бросил Глазей, – Если не найдешь хомяка в течение трех часов, я выкладываю разоблачение.
– Договорились, – сказал Данила и протянул руку, чтобы скрепить устный договор.
Глазей нерешительно вперился взглядом в его ладонь, но все-таки потряс ее. Вместе с Лолой они исчезли за дверью.
Только он ушел, Данила повернулся ко мне и быстро потряс головой, будто сбрасывал с себя наваждение.
– Фуух, – выдохнул он, – Повезло, что удалось сыграть на его тщеславии.
У меня была тысяча вопросов к нему, и я не знал, с какого начать. Но Данила уже не смотрел на меня, он глядел на Гурприта.
– Ага, сейчас наш дорогой Гурприт будет повязывать обратно свой дастар! – воскликнул он, – Великолепное зрелище, давай посмотрим, Иван.
Гурприт был польщен таким вниманием. Он только закончил расчесывать свои длинные и красивые волосы какой-то специальной деревянной расческой с длинными узкими зубчиками. После этого он скрутил волосы в косу и аккуратно уложил их на голове в форме ракушки улитки. Накрыл голову темной полупрозрачной тканью (это был еще не сам тюрбан) и повязал ее на манер банданы, сделав узелок на лбу. В руке у него появилась длинная железная спица, которой он спрятал под эту бандану выбившиеся волосы. Следом он взял длинную белую ленту и обвязал ее вокруг головы, накрыв лоб. Кончики узла на затылке заткнул за края ленты. И только после этого пришел черед самого тюрбана. Гурприт сложил ткань вчетверо, получилась длинная плотная лента. Прижал один конец к левому уху и неспешно обмотал голову, делая диагональные укладки, каждый новый раз чуть повыше предыдущего. Он делал это очень тщательно, постоянно удерживая новый слой рукой, чтобы он случайно не распустился. Когда лента достигла макушки, он аккуратно взялся за тот слой, что положил самым первым поперек головы, и расправил ткань, полностью закрыв верх головы. Финальным штрихом он снова взял железный стержень и прошелся по тюрбану на макушке, расправляя складки ткани.
Я смотрел на весь процесс как загипнотизированный. В методичной укладке Гурприта было нечто невероятно увлекательное для глаз. Его выверенные действия говорили о том, что укладывал он свой тюрбан уже много лет и, скорее всего, каждый день. Такая преданность делу внушала уважение, и в глубине души я стал упрекать себя, что не могу даже выходить каждый день с Данилой на пробежку, а тут человек так сложно завязывает предмет повседневной одежды.
Впрочем, эту мысль вытолкала другая. А именно: «Почему мы стоим и уже десять минут смотрим как человек завязывает тюрбан в то время, как нам надо расследовать отравление?!». Эту мысль я и хотел озвучить, но Данила меня опередил.
– А теперь, когда мысли наши успокоились от этой визуальной медитации, можно вернуться к более срочным вещам, – сказал он.
Марина поднялась со стула и подошла к Даниле. О слезах на лице напоминали только красные круги под глазами. Она приложила правую руку к груди и слегка поклонилась в его сторону.
– Да благословит тебя Вишванатха, Данила. Я благодарна за то, что ты вступился за наш дом.
– Но еще ничего не решено, – сказал Данила, – Глазей все еще может выпустить порочащее видео.
– Если он это сделает, карма его будет навеки запятнана, а расплачиваться за это долгие годы придется не только ему, но и его потомкам. Я сразу увидела, какой он человек. Он уже давно укоренился в дуккхе и никогда не покинет самсары.
– Этими словами его не остановить. Нам нужно узнать правду.
– Правда побеждает все, – согласилась Марина, – А ты носитель великой добродетели, Данила. Будь все люди как ты, Сатья Юга давно бы наступила. Время расцвета, время мудрецов.
Данила лишь кивнул. По лицу его я видел, что он не знает как в точности лучше ответить. Вероятно, он, как и я, не все понимал из слов Марины.
– Я тебе сразу скажу – наш Шива здесь не причем, – сказала Марина.
– И да, и нет, – сказал Данила, – Я не верю, что Шива мог отравить братьев. Однако меня не покидает ощущение, что ключ к разгадке отравления находится вместе с ним.
– Шива не возвращался? – спросила Марина у Гурприта.
Выражение лица повара стало тоскливым. Брови поникли и со спущенными уголками губ он произнес:
– Нет. В кафе нет.
– Как нет? – ахнула Марина.
Тут я не выдержал и спросил:
– А кто такой Шива?
– Шива – это наш хомяк, – пояснила хозяйка.
Я подумал, что ослышался, и спросил:
– У вас работает хомяк?
– Не просто работает. Он благословляет пищу и помогает людям, которые ходят в наше кафе, покинуть дуккху и приблизиться к ананде.
– Но разве это по нормам… по санитарным нормам? – спросил я.
Мне сразу же захотелось забрать свои слова назад. Все трое глянули на меня снисходительно, будто я сказал нелепицу.
– А впрочем, если ваши клиенты не против, то что я могу сказать, – сказал я и вымученно рассмеялся, чтобы замять ситуацию.
– Я тебе больше скажу. Клиентам очень нравится Шива, – сказала Марина, – Кроме того, что он помогает на кухне, он также освящает своим присутствием людей. Когда Гурприт приносит им еду, Шива иногда прячется в складках его одежды и прыгает к ним на стол. Тогда у них есть возможность лично пообщаться с воплощением Бога.
– Хомяк – это воплощение Бога?
Я почувствовал, как медленно теряю рассудок. Хотя было понятно, что в этом кафе понятие объективной реальности следовало оставить в стороне.
– Конечно, – ответила Марина, – Как и все мы можем быть Его воплощением. Просто Шива уже достиг этой стадии.
– А как вы это поняли?
– Когда Гурприт нашел его на улице, он совершал действия, достойные нашего Бога.
– Какие?
– Он дрался с котом. Представляешь размеры хомяка и кота? Обычно грызуны просто убегают, но только не наш Шива. Он бросился на кота и вгрызся ему в хвост. Кот не мог никак его стряхнуть, выл от боли и крутился. В конце концов, когда Шива отпустил, кот в страхе убежал. Гурприт был тому свидетелем.
Повар с серьезным видом кивнул в подтверждение.
– И тогда Гурприт понял, что перед ним на глазах разворачивается живой миф. Как ты знаешь, в легендах повествовалось, что 10 000 аскетов однажды наслали на Шиву враждебного тигра. Однако Бог содрал с него шкуру. Так же, как и хомяк желал содрать шкуру с того кота. Тогда Гурприт приютил Шиву и после этого каждый день возносил молитвы в его честь.
– Но сейчас Шива пропал, – подвел итог истории Данила.
– Да защитит его Шанкара, – произнесла Марина, – Я не видела этого видео, как он пропал?
Данила описал то, что показал нам Глазей.
– Наверно, его испугал громкий звук от падения тел после отравления, – сказала Марина, – И он побежал без оглядки. Я не думаю, что он мог далеко уйти. Нам нужно отыскать его как можно скорее.
– Без сомнения, – сказал Данила, – У меня только один вопрос. На видео было видно, что на шее у хомяка что-то повязано. Что он носил с собой?
– А, это лингам, – улыбнулась Марина.
– А это что такое? – спросил я.
– По-просту говоря, лингам это символ Шивы. Без формы, без цвета, лингам представляет собой всю непознаваемость Шивы.
– И этот лингам… Он длинный и продолговатый?
– Да, фаллический символ, – просто сказала Марина.
На этом разговор был исчерпан. Из отпущенного Глазеем времени у нас осталось два с половиной часа. Я волновался, вспоминая приснопамятное отравление в Толстовском доме. Тогда Данила едва-едва смог вывести преступника на чистую воду, и то на оговорке. Но сейчас ситуация была другая: нам нужно было всего лишь найти хомяка. Но если он убежал на Сенной рынок, то поиск его был равносилен попыткам отыскать иголку в стоге сена. Гурприт и Марина вышли на улицу. Я задержал Данилу у двери и спросил:
– А что если мы все-таки не найдем его за это время? Что тогда?
– Тогда нам останется только одно, – ответил он, – Отправиться лично к братьям Маракасам с вопросами.
– Они же отравлены.
– Но живы. Когда врачи приходили их забирать, я поинтересовался, куда их повезут. На счастье, в этой больнице работает человек, которого я знаю. Я уже попросил его сообщить мне, когда братья придут в сознание.
– Так а зачем нам вообще у них что-то спрашивать? Они ведь жертвы в этом деле, что они могут сказать? Все важное мы уже видели на телефоне Глазея.
– Почему ты так в этом уверен? – спросил он, – Если думать, что яд был в воде, то да, их показания будут бессмысленны. Но я думаю, дело обстояло иначе.
– А где еще мог быть яд? В бургерах? Но тогда тоже…
– Мой друг, ты исходишь из предположения, что Маракасов отравили люди, которым мы сейчас вызвались помочь. Ты разве не находишь в этом противоречия?
– Может, не они, но кто-то…
– Никто больше не мог, – резко мотнул головой Данила, – В момент отравления в кафе никого не было, кроме братьев, Глазея, Гурприта и Шивы. Никто не заходил на кухню, чтобы что-то подсыпать. Ты же сам все видел на видео. Глазей не мог ничего отравить, так как иначе это было видно в его ролике.
– Действительно, – задумался я.
– И если мы исходим из того, что Марина и Гурприт невиновны, то отравление произошло до подачи бургеров.
– До подачи? – удивился я. А потом все встало на свои места, – А, вот зачем тебе нужно поговорить с Маракасами!
– Именно. Мы не знаем, что они ели до бургеров. Их мог поразить медленный яд.
– Так зачем нам тогда вообще хомяка искать? Давай поедем в больницу и дождемся, когда братья придут в себя и все у них выспросим.
– Они могут очень долго приходить в себя. Да и я уверен, что Шива как-то с этим связан, – задумчиво проговорил Данила.
– Откуда ты так в этом уверен?
– Помнишь мой третий принцип? – спросил он.
– Доверяй интуиции, – кивнул я.
– Да, мой мозг увидел что-то на этом видео, но я пока сознательно не понимаю, что. Мне не дает покоя один момент. Как по-твоему, зачем Шива побежал к штанам одного из братьев?
– Я так понял, его подкармливают посетители. За едой бежал.
– Но еда же была на столе.
– Может, часть бургера на штаны ему упала. Ты же видел, как они ели.
Данила развел руками, без слов давая понять, что возможно все. Дверь открылась, заглянула Марина и спросила, когда мы выйдем. Мы покинули кафе, и она закрыла дверь на ключ.
Как только мы вышли за порог, на уши тут же обрушился шум от прохожих и автомобилей. Люди сновали по улице туда и обратно, торговцы сидели на стульчиках на тротуаре, зазывая прохожих громкими криками. Здесь было трудно спокойно находиться даже человеку, что говорить про маленького хомяка?
– Как мы найдем его? – обратился я к Марине.
– Сначала пойдем туда, где Шива всегда любил бывать, – сказала она.
– Как это – любил бывать?
– Мы часто выходили с ним гулять на Сенной рынок. Он помогал нам выбирать лучшие овощи для бургеров, – сказала Марина, – Ты не представляешь, сколько там продают гнилого товара. А у нас был специалист.
– И как вы с ним выходили? Держали за пазухой?
– Нет! На поводке, конечно.
Я представил Марину, ведущей за длинный ремешок маленького хомяка. В ее словах была логика: если хомяка выгуливали по рынку, он вполне мог убежать к знакомым по прогулкам местам. Мы прошли сквозь черные ворота Сенного рынка, напоминавшие вход в огромный замок. Только мы оказались по ту сторону, как шум многократно усилился. Людей вокруг стало так много, что приходилось проталкиваться. Я наступил кому-то на ногу, хотел извиниться, но уже не видел, кому принадлежала несчастная ступня – человек тут же растворился в толпе. В следующий миг кто-то втоптал в асфальт уже мою ногу. Марина показала в сторону крытого рынка, и потихоньку, расталкивая в сторону тела, мы оказались внутри.
В торговом павильоне было просторнее, чем снаружи. Это объяснялось тем, что цены здесь были выше, чем у торговцев снаружи. Внутри пахло специями, кровью с салом и свежими фруктами. Голоса посетителей и торговцев взлетали в вышину, отражались от высокого купола и разлетались оглушительной какофонией по всему зданию. Казалось, что говорят одновременно все и с разных сторон. На прилавках лежали фрукты и овощи аккуратными рядами, а над ними возвышались их властелины – сурового вида мужчины, с которыми предстояло выдержать словесную схватку, если хочешь сторговаться.
Марину этот хаос вовсе не смущал. Она сразу направилась к одному из прилавков в сердце крытого рынка. Только мы подошли, как гроздья укропа и салата раздвинулись в стороны, словно занавес театра. Показалась лохматая голова с ясными синими глазами и смуглым лицом. Торговец приветливо улыбнулся девушке.
– Марина, привет! Тебе брокколи, как обычно? – спросил он.
Марина улыбнулась в ответ и покачала головой.
– Нет, Вахид, сегодня я не за овощами. У нас Шива пропал. Он не прибегал к тебе сегодня?
Она приблизила голову к прилавку, иначе ответ было не услышать за оглушающим гомоном. Мужчина задумался и покачал головой. Я же поражался разнообразному обилию на прилавке. У него на прилавке лежали огурцы, помидоры, брокколи, авокадо, кабачки, лаймы и еще множество овощей и фруктов. Все на вид была очень свежее. На огромных листьях салата поблескивали капельки воды, пробуждая аппетит. Теперь я начинал понимать, почему Марина открыла кафе так близко от Сенного.
– Шивы здесь не было, – повернулась к нам Марина.
Гурприт ей что-то сказал.
– Да, остается только пойти к нему, – вздохнула девушка.
Мы обогнули прилавок, прошли еще мимо нескольких кричащих торговцев и вышли, пожалуй, к самому массивному и объемному лотку во всем Сенном. На этом прилавке было не пять-шесть рядов, как на остальных, а больше десятка. Коробки ломились от огромных сочных слив, спелой черешни, идеальной формы томатов. Сильно пахло огурцами, и от этого запаха я будто перенесся обратно в свою деревню. Именно так пахли огурцы, когда их пора было срывать из-под огромных плетней. Мне, выросшему со своего огорода, достаточно было один раз взглянуть, чтобы понять: здесь выставлены лучшие дары матушки природы. На чистом грунте, чистой воде и без всяких нитратов. Не помня себя, я рванул к огурцам и хотел уже зачерпнуть пригоршню, как меня остановил властный возглас: «Эй!».
Я медленно поднял голову. Надо всем этим природным великолепием возвышался, как султан на золотом троне, огромных размеров торговец. Он сидел, уперев руки в бедра, и взирал на меня сверху вниз со снисходительной ухмылкой.
– Здесь я набираю, – медленно произнес он с явным акцентом, – Что нужно?
Только тут я опомнился, что пришел вовсе не за огурцами. Я попятился, уступая Марине. Меня удивило, что на лице ее играла добрая улыбка, словно она понимала, почему я потерял голову в присутствии простых огурцов. Девушка шагнула вперед и подняла голову к гиганту, словно была на аудиенции у какого-то важного правителя древности. Даже тон ее голоса был другим.
– Здравствуй, Бахрам. Не видел ли ты Шиву?
Торговец прищурился, лицо его приняло хитрое выражение.
– Даже если видел, то что?
– Мне нужно узнать, где он. Он пропал, а если мы его не найдем, то мое кафе закроют.
Бахрам отмахнулся огромной рукой.
– Что мне до твоего кафе, – сказал он.
Я понял – он что-то выторговывает для себя. Шиву он наверняка видел. С такого-то высокого насеста!
– Но мы постоянно покупаем у тебя овощи, – сказала Марина, – Если кафе закроют, то мы больше не придем.
Торговец задумался, уткнув подбородок в большой камень ладони. Потом покачал головой.
– Я не хочу, чтобы ты опять приходила с Шивой, – пробасил он.
– Почему?
Гурприт наклонился ко мне и прошептал на ухо:
– Шива всегда находит хороший фрукт. Бахраму не нравится.
– Но ведь все на прилавке свежее, – удивился я.
– На прилавке – да, – сказал Гурприт, – Но Бахрам не дает с прилавка. Этим он манит к себе, а фрукт дает из-за прилавка. Он часто плохой.
– Тогда зачем Марина у него покупает?
– У Бахрама большой выбор. Можно много всего сразу купить.
Тем временем разговор девушки и торговца продолжался.
– Я скажу, что видел Шиву, но скажи мне, что ты больше с ним не придешь, – отрезал Бахрам.
– С ним все было хорошо? – воскликнула Марина, – Скажи, он не был ранен?
Но торговец молчал, полуприкрыв глаза и сложив руки на бочке груди.
– Да не приду я с ним, не приду! – вскричала Марина, – Только скажи, куда он побежал!
С довольной ухмылкой Бахрам медленно расправил руки и вытянул кисть правой в направлении позади нас. Мы обернулись – он указывал на выход с рынка, только не тот, через который мы пришли, а с дальней стороны павильона. Руки Марина задрожали. Не сказав ничего Бахраму, она отправилась в указанную сторону. Торговец хитро смотрел ей вслед.
Когда мы оказались на улице, нас снова зажало между потоками тел. Найти что-то в таком столпотворении было решительно невозможно. Марина в бессилии всплеснула руками.
– Это бесполезно! – вскричала она.
Данила огляделся по сторонам, потом отозвал нас всех в сторону. Мы прошли через едва различимый проход между навесами с лотками и оказались с обратной стороны. Ко всеобщему облегчению, здесь почти не было людей. Фуражка Данилы была набекрень, наверно, от столкновения с кем-то. Он решительно ее поправил и сказал:
– Чтобы найти Шиву, мы разделимся.
Он оглядел проход, в котором мы оказались. Он шел от одного выхода Сенного до другого – туда, где был выход к Фонтанке. С одной стороны прохода стояли палатки – оттуда мы только что выбрались – с другой высилась стена торгового центра, примыкавшего к рынку.
– Иван и Марина, вы обыщете этот проход, – наказал он нам, – А мы с Гурпритом пойдем назад и будем искать Шиву среди палаток.
Данила и Гурприт нырнули назад, в сумятицу торговых рядом. Мы с хозяйкой кафе решили сперва пойти к выходу на Фонтанку. Мы шли, внимательно осматривая все уголки в проходе. Иногда даже заглядывали за края палаток, поднимая слегка ткань. Некоторые торговцы замечали нас, и тогда пригибались, осыпая ругательствами на непонятном мне языке.
Мы дошли до выхода с рынка, но ничего не увидели. Развернулись и пошли к другому выходу, туда, откуда вошли на Сенной. Я видел, что Марина сильно волнуется, переживая за судьбу Шивы. Она периодически останавливалась, складывала руки на груди, прикрывала глаза и что-то шептала. Затем делала несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться. Ее возбужденное состояние передавалось и мне. Чтобы как-то отвлечь ее от мрачных мыслей, я завел разговор о ее кафе.
– Мне интересно, как ты… – я попытался подобрать правильные слова, – Как ты пришла к своей философии?
– А почему спрашиваешь? Тебе ведь неинтересно это.
– Почему ты так решила?
– Я сразу увидела какой ты человек, – сказала она, – Когда мы еще сидели в кофейне и ты узнал, что мое кафе вегетарианское, да еще и по идейным причинам, тогда я и увидела в тебе это.
– Что именно? – спросил я. А у самого в это время было ощущение, что я стою голый перед ней. Было неуютно и очень хотелось куда-нибудь спрятаться.
– Ты думаешь, это все ерунда, – сказала она, – Что мое вегетарианство лишь причуда. А я – фанатик, который нетерпим к людям, не разделяющим моих верованиям. Как-то так, я права?
– Нет! Нет, конечно! – выпалил я на автомате. Но следующей фразой признал, – Хотя да, примерно так я о тебе подумал.
Марина на мгновение задумалась, а потом спросила меня:
– Ты ведь тоже в деревне вырос, правда?
– Ну да, а что? – спросил я.
Сказано это оборонительным тоном – я замечал, что напрягаюсь всегда, когда кто-нибудь напоминал мне о деревенском происхождении. Я его стеснялся? Возможно. В большом городе мне не хотелось выглядеть простаком в глазах людей, а деревенское происхождение, на мой взгляд, именно так меня и выставляло. Всякий раз, когда я представлялся, я всегда делал упор на то, что я художник.
– Я это поняла, когда ты ринулся к тем огурцам, – с улыбкой сказала Марина. – Ты понял, что они натуральные, с земли, со своего огорода?
– Сомневаюсь, что они прямо были с огорода. Наверняка, это торговец их где-то покупает или выращивает, а потом привозит сюда. Но да – есть у меня чутье, что ли, на свежие овощи и фрукты.
– Это черта тех, кто вырос на своем хозяйстве. А скажи – были у вас там в деревне животные?
– Были, конечно. Козы, утки, куры. Были и коровы, но последнюю забили, когда мне было пять.
– Хорошее хозяйство! А мне вот интересно – тебе приходилось рубить головы курам?
Вопрос был неожиданный, и тут я понял, к чему клонила Марина. Когда мне было десять, отец убил старую курицу, которая уже давно не несла яиц. Мы звали ее Квочка, и она была нашей наседкой: выводила новый молодняк цыплят. Но в какой-то момент она перестала нестись. За полгода Квочка не снесла ни одного яйца, и отец принял решение зарезать ее. Я до сих пор помню, как тяжело мне было смотреть, как он хватает ее, отчаянно машущую крыльями, и несет за пазухой в конец огорода. Там стояло большое полено, на котором отец рубил дрова. Как отрубили голову Квочке, я не смотрел. Но мое воображение живо представляло себе, как носится по траве безголовое тело, пока наконец не падает замертво на землю, будто споткнувшись. Раньше я уже видел, как рубили курам головы, и каждый раз декапитация завершалась этим жутким в глазах ребенка процессом. Суп, который приготовили из Квочки, я есть отказался. А еще через пару дней, играя во дворе, я нашел под дверным порогом, там, где одна из половиц снималась и отходила в сторону, кладку яиц. Никто, кроме Квочки, не мог их вынашивать. Оказалось, что она все-таки сидела на яйцах, просто не в загоне.
– Нет, я никогда не рубил, – ответил я.
– Не рубил, – кивнула Марина, словно отмечая что-то про себя, – Тогда я тебе завидую. Потому что я убила больше сотни кур.
Я подумал, что ослышался. А Марина продолжала:
– И не только кур. Я резала кроликов. Убила три коровы и две козы.
Когда она это сказала, я невольно скосил взгляд на ее руки. Я и раньше замечал это, но сейчас в глаза особенно бросились ее большие руки с мозолистыми пальцами и стертыми ногтями.
– Но как? То есть… почему? – спросил я.
– Почему я их убивала? Так ведь я тоже жила и росла в деревне. Отец оставил нам большое хозяйство. Он утонул в реке, когда я была совсем маленькой. У меня не было братьев, дядя жил далеко, а нанимать кого-то для убоя мы не могли себе позволить. Моя мать была очень впечатлительной, она не могла убивать.
Я хотел что-то сказать ей, но слова не шли. Посочувствовать ей? Или, наоборот, похвалить и поддержать? Потом я осознал, что не могу сказать ничего, потому что сам никогда не убивал животных. И любые мои слова были бы или пустым звуком, ложью. Марина с отстраненной улыбкой сказала:
– Странно, да? Я меня вегетарианское кафе, хотя я убила так много зверей.
– Как раз нет, – выдавил я, – Я думаю, это было очень тяжело для тебя.
– Ты не думаешь, что я слабачка? – удивилась она, – Поначалу моей душе было тяжело смириться с ролью палача. А соседи твердили, что у меня кишка тонка. «Просто бери и руби» – говорили они. – «Забудь, что это живое существо». Мы продавали шкуры и мясо кроликов, мясо кур. Без моей кровавой работы мы бы не выжили. Представь себе, Иван, ты рождаешься в этом мире, хочешь творить добро, приносить другим свет и радость. А вместо этого тебе вручают в руки топор и говорят, что твой удел – лишать других жизни и смотреть на их мучения. Ты знаешь, например, как убивают кроликов? Я научилась делать это в шесть лет.
Я помотал головой и отвернулся. Меня отвратило исступленное лицо Марины, ее обезумевшие глаза, словно она в своей голове переживала то, о чем сейчас рассказывала. Но через мгновение я услышал за своей спиной ее тихий голос:
– Извини за эту историю. Поверь, я не жаловалась и не хотела тебя разжалобить.
Я представил, если бы мне пришлось отрубить голову Квочке в тот приснопамятный день. Я бы не мог отказаться, потому что тогда обо мне действительно подумали, как сказала сейчас Марина, что я слабак. Но разве это было про меня и мои чувства? Нет, конечно. Такова была ситуация. Однако очень трудно заставить свою невинную детскую душу, которая видит во всем живом нечто священное и прекрасное, примириться с холодной необходимостью убийства. Это понимают взрослые, которым нужно обеспечивать семью и ставить еду на стол. Но не шестилетние дети. Я повернулся к Марине и сказал:
– Я не знаю, как ты не сошла с ума.
Марина усмехнулась без улыбки.
– На самом деле, я почти сошла с ума. В какой-то момент меня стало мутить от вида крови и любых отрубленных конечностей. Каждую ночь мне снилось, как я отрываю крылья и бедра у кур. Когда на обед подавали мясо, мне было противно – я видела не румяную аппетитно пахнущую ножку с красивой корочкой, я видела мертвечину. Сегодня, когда людям подают мясо, они не представляют, что это было живое существо, единое и цельное создание. Но я видела и знала всех, кого мне приходилось есть.
Марина вздохнула и отвернулась, смотря на торговый тент перед собой. Она нагнулась, высматривая Шиву. Из-под края палатки кто-то опять громко заругался, она поднялась и пошла дальше. Мы уже почти вернулись ко входу в рынок. Марина замедлила шаг, взгляд ее затерялся среди камешков на асфальте. Наконец, она внимательно посмотрела на меня и сказала:
– Спасибо, что выслушал, Иван.
– Да не за что. Мне очень жаль, что у тебя так вышло.
Марина решительно помотала головой.
– Тут не о чем жалеть. Ты знаешь что такое «дхарма»?
– Слышал, но не знаю, что оно значит.
– Если очень просто – ты становишься тем, что ты постоянно делаешь в своей жизни. Мой отец получил хозяйство в наследство от своего отца, которому нужно было прокормить семью в тяжелое время. Он сам голодал в детстве, но постоянно работал и строил наш дом, заводил кроликов и кур. Это была его «дхарма», его свод правил, если угодно. Его детям уже никогда не приходилось голодать. Я же родилась и получила все это в наследство. Но мои условия были другими. Я делала работу, которую сама для себя не создавала, а потому я не чувствовала с ней связи. Это не была моя вынужденность, если понимаешь, о чем я.
– Твое кафе – это твоя «дхарма», – догадался я.
– Да. После того, как я покинула свой дом, я дала себе клятву, что не убью больше ни одно живое существо и не принесу больше страданий в этот мир. Поэтому вот уже пять лет я готовлю духовную пищу.
Прошлое совсем над ней не довлело, подумал я. Весь ее вид в этот момент давал понять, что она очень комфортно себя чувствует там, где находится. Я понял, что «Бургеры от Шивы» были для нее больше, чем кафе, больше, чем источник прибыли. Это действительно была ее жизнь, а точнее – способ жизни, прежде всего моральный. В тот момент я почувствовал глубочайшее уважение к этой женщине. И если раньше, скажу прямо, в голову мне закрадывались сомнения, что она действительно могла отравить Маракасов, то сейчас я был абсолютно уверен: она бы никогда не пошла на это. Не только потому, что это поставило бы под угрозу существование ее кафе, но потому что передо мной был человек, который ценил любую жизнь. Как легко ей было бы уйти в цинизм от того, что ей пришлось делать в детстве и обкорнать непроросшую самость в ум жестокого взрослого! Но в характере Марины безошибочно узнавалось нечто детское – она смогла сохранить веселое дитя внутри, которое радуется жизни и вообще всему живому. Но для этого ей нужно было сейчас построить свою жизнь как искупление прошлого. А точнее, освобождение от него.
Мои размышления прервал какой-то громкий хлесткий звук, будто рвали ткань. Мы с Мариной оглянулись в направлении звука: из-под полога одного из навесов вылетело настоящее нагромождение тел, прокатилось по земле и ударилось о стену. Из этой кучи малы что-то выскочило и побежало в нашем направлении. На нас бежал приземистый полосатый кот с испуганным выражением на морде. Хвост его при беге постоянно пригибался к земле, то и дело волочась из стороны в сторону. Кот то и дело останавливался и пытался достать мордой до хвоста, но затем вновь срывался с места и бежал. Собрание тел у стены распалось на Данилу и Гурприта, они замахали нам и бросились в погоню за котом со своей стороны.
– Там у него на хвосте! – воскликнула Марина.
Но я уже видел. Когда кот подбежал ближе к нам, стал заметен серый бугорок, как будто вросший ему в хвост. После крика Марины бугорок свалился с хвоста. Кот обернулся, подпрыгнув на всех четырех лапах, но топочущие фигуры с обеих сторон совсем напугали животное. Кот нырнул за полог ближайшего тента.
