Антон Шушарин
Арматура
© Антон Шушарин, 2024
ISBN 978-5-0060-4619-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
А Р М А Т У Р А
Роман
Автор просит учесть, что негативные эпизоды, описанные в романе, не являются отражением истинного отношения сотрудников к осуждённым и осуждённых между собой.
Все имена и события в произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями чистая случайность.
Глава I КАРАНТИН
Пока ехали в «автозаке», познакомились. Даня Богданович, невысокий светло-рыжий крепыш из Ярославля, сидел в следственном изоляторе смотрящим за малолетками. Оказалось, «смотрящий за малолетками» – это самый прожжённый и волевой юный хулиган, которого опытные тюремные авторитеты назначают командовать над остальными пацанами. Он рассказывал, немного заикаясь, как они с подельником, который сейчас уже в колонии, вырвались из камеры и закрыли там сотрудницу.
– Прикиньте, шармаганы, – хрипло посмеивался Богданович, – мы по продолу лётаем, вертухаи через отсекающую решку лают, а нам по барабану, мы малолетки! Весь централ в робота колотит, одобряет!
Лёха Зыков кивал, весь подавшись вперёд, быстро переводя в уме блатную феню: «Представляете, парни, мы по коридору бегаем, сотрудники через решётку ругаются, оставшиеся в камерах подозреваемые стучат в металлические двери камер».
– Ну, ты пружина, Даня! – завидовал Леха. – Я бы не решился.
– Я борьбой восемь лет занимался, меня не сломаешь. Мы пацаны серьёзные, дворовая босота. За плечами две судимости, грабежи, разбои, воровайка. Всё как положено: не работал, не учился. И не буду. Говорят, «малолетка» красная, так я её быстро перекрашу в чёрный. Опыт есть, поверь. Будешь со мной двигаться по чёрной?
Зыков кивнул, прикинув, что с этим уверенным в себе крепышом можно дела решать. «Красная» колония – это когда командует администрация, и все слушаются, а «чёрная» – когда власть в руках осуждённых.
– Подельник мой, Саня Жданов, вперёд меня уехал. Пацан надёжный, не фраер. Говорят, на малолетке главным бугром сидит Никита Мезин. Красный беспредельщик. Пацанов порядочных ломает.
– Дичь! – поёжился Лёха, в воровской романтике он не смыслил.
– Воры на тюрьме, когда меня инструктировали, – Богданович «козой» ткнул себя в грудь, сделал «актёрскую» паузу. – Воры говорили мне, что на малолетке ни связи, ни браги, ни людского, ни общего. Ничего, короче, власть сотрудников, а смотрящий Никита всех ломает, заставляя унитазы лизать.
У Лёхи в животе что-то провернулось, затошнило. Наверно, укачало.
– В нашем СИЗО такого не рассказывали, – Зыков еле справился с дрожью в голосе.
– А ты с сутёвыми пацанами говорил? По сути? Или вату прокатал на тюрьме всю дорогу? – Богданович посмотрел в упор на Зыкова спокойными стального цвета глазами.
– Я не придерживался, – промямлил Зыков. – Всего лишь по-пьяни одного мажорчика пристукнул случайно. Дали четыре с половиной. Еду, куда везут. Вообще, я только, проведя месяц в камере, узнал, что СИЗО и тюрьма это одно и то же.
Третий парень – кареглазый, пухленький очкарик, какой-то весь игрушечный, похожий на пупса – отмалчивался. Среагировал только на «мажорчика», бросив быстрый взгляд из-за плеча на Зыкова. Быстрый, но не настолько, чтобы Богданович не заметил.
– Слышь, незнакомец, ты кто по жизни?
– Это капец, – пробормотал, качая головой «незнакомец», поправил очки.
– Мне снова тебя спросить?
– Угомони таланты, я, когда захочу, тогда и буду с тобой говорить, – резко обернувшись, звенящим тенорком отрезал «пупс». – Мне твои понты не интересны. Я не с детского сада сюда попал. С колыбели по детским домам! Мать сидит, отца не знал.
– Ладно, как звать-то?
– Кирилл Мамонтов, – парень протянул ладошку, придвинулся ближе и «застрочил», как из автомата. Похоже, он только и ждал повода вступить в разговор.
– Два года назад я сбежал из детдома и рванул в столицу. Я неплохо пою – учился. И танцую классно, тоже занимался. Современный танец. Тёрся по Москве, искал себя, парикмахером работал, визажистом. А потом затянуло меня в танцевальное шоу с перевоплощениями.
– Это чё такое? – нахмурился Даня.
– Это когда переодеваешься в какого-нибудь персонажа, танцуешь, поёшь. Сейчас в столице это бомба! Бешеные деньги платят.
– Тебя за это посадили? – спросил Богданович.
– Поверь, братан, – Мамонтов театрально положил ладошку на плечо смотрящему. – Деньги не пахнут, особенно большие. А посадили меня напрасно. Ни за что, практически. Это длинная история, приедем на место – расскажу.
Зыков приуныл. Какой-то банальной показалась ему собственная жизнь. Семнадцать лет на земле, а, в сущности, ничего интересного. Семья обычная, друзья скучные, школа, двор, даже внешность заурядная: осредний рост, непримечательные черты лица. Ладно, хоть в колонию попал.
Машина снизила скорость, дернулась и встала.
– Кажись, приехали, – бодрился Богданович. У Лёхи снова заурчало в животе.
Снаружи автозака происходило какое-то движение, разговоры, лай собак, шипение рации. Кто-то крикнул «выводи!», и охранник махнул ребятам.
*
Первым вышел Богданович. Огляделся – какой-то ангар, видимо, шлюз при въезде в колонию.
– Подойди ко мне! – потребовал сотрудник в камуфляже и заговорил с видеорегистратором, висевшем на груди. – Четвертое ноября, двадцать первый год, дежурный помощник начальника колонии старший лейтенант Шалин Виктор Петрович. Представься, карандаш!
– Богданович Данила Михайлович, 30 апреля 2004 год рождения, город Ярославль, – Даня говорил, чуть заикаясь, привычно заложив руки за спину, а сам оглядывался. Здоровенный дядька, майор в синей парадной куртке, разглядывал справку на его личном деле.
Остальным сотрудникам мероприятие было не интересно.
– Что, – перебил майор. – В Ярославле, небось, теплее?
– Ноябрь, гражданин начальник, – отозвался Богданович. – Везде холодно.
– Когда тебе восемнадцать? – продолжил майор.
– В следующем году.
– Ну, значит, ещё поймёшь климатическую разницу.
– Михал Саныч, давай потом, время позднее, девятый час, – прервал дежурный Шалин и обернулся к Дане. – Это начальник отряда, вы с ним ещё наговоритесь.
Богданович кивнул и, прищурившись, посмотрел в глаза отряднику. Он знал, что в колониях эта должность небольшая, неуважаемая. Он полезен, когда нужно получить дополнительную посылку, передачу, а так, в тюрьме говорили, что толку от начальника отряда немного. Гораздо опаснее сотрудники отдела режима, они могут написать рапорт о каком-нибудь нарушении и засадить в изолятор. Ну и совсем на вершине власти оперуполномоченные, конечно. Опера всё могут.
Из машины выбрался Кирюша Мамонтов, которого Даня окрестил пупсом.
Богданович вдруг вспомнил, что когда он шёл по этапу, в одном из СИЗО ему рассказывали про этого майора. Мол, на малолетке отрядник необычный, рулит в своём бараке осужденными, с ними в спортзал ходит и все вопросы решает, даже за оперативников. Но говорил это парнишка «красный», то есть стремящийся к условно-досрочному освобождению. Он и с малолетки уходил на свободу досрочно, правда, потом почти сразу снова сел. Такие, как он, администрацию во все места целуют ради свободы.
Раболепие перед ментами раздражало Богдановича. Скоро он напомнит этому отряднику, как шаток и ненадёжен их режим. Он в тюрьме смотрел за малолетками, с блатной романтикой на «ты». Взысканий у Богдановича больше шестидесяти и условное освобождение ему не светит, а потому и терять нечего. В апреле следующего года ему стукнет восемнадцать, и в мае он уже будет в колонии общего режима двигаться с серьёзными людьми фартовой воровской дорожкой.
Установили личность Мамонтова, тот майор опять задавал какие-то вопросы, затягивая приёмку. Последним опросили Лёху Зыкова, затем всех троих повели по коридорам, через несколько отсекающих решёток. Отрядник всё спрашивал о чём-то, отвечали механически. От шлюза к бане они шли через зону, мимо дежурной части и бараков отрядов. Из окон никто не смотрел, снег искрился в свете прожекторов. Из матюгальника играла музыка. Территория колонии была вычищена, хотя с неба падали крупные хлопья. В локальном участке дежурной части стоял осужденный в оранжевом жилете. Опершись плечом на решётку, он равнодушным взглядом провожал новеньких. Казалось, они никому не интересны.
В бане парней переодели в черную тюремную робу, выдали какие-то бурки-валенки, темно-зелёные зимние куртки с серой полоской и синтепоновые шапки-ушанки. Все личные вещи забрали.
– Отдайте хоть зубную пасту и мыло! – разорялся Мамонтов. – И крем, мне нужен крем! У меня кожа сохнет!
– Покормят? – с надеждой обратился к дежурному Зыков. Тот покачал головой.
– Сейчас спать, – объяснил отрядник. – Завтра вещи вам вернут – их надо досмотреть. Вас отведут в карантин, и сразу отбой, поэтому прекращайте галдёж, вперёд шагом марш.
Богданович ворочался на непривычно мягкой кровати. В голову лезли воспоминания. Отец… Батя сильно переживал из-за его косяков. Он хотел вырастить из Даньки спортсмена, закалить характер. Не получилось. Сына всё тянуло на приключения. Богданович достаточно знал себя, чтобы понимать причину своих преступлений. Он никогда не пробовал чётко её сформулировать, но чувствовал – смысл его жизни в испытании и преодолении себя.
Даня догадывался, что он трус, и мучительно с этим боролся. Страх – это иллюзия, но какое упорство, какая воля нужна, чтобы его преодолеть! Зато, когда Богданович побеждал себя, совершая очередной грабёж, ломая волю терпил, которых Даня выбирал всегда крупнее и сильнее себя, он понимал, что люди вокруг ещё большие трусы и слабаки, чем он. Единственный человек, внушавший почтение, был его суровый к посторонним, но терпеливый с сыном отец. Дважды судимый, может, в чём-то не очень умный, он честно пытался воспитывать Даню. Что из этого вышло, то вышло, Богданович не винил отца.
С подельником Сашей по прозвищу Феррари они дружили с детства. Звали его так, потому что низкую вероятность успеха в любом деле он побеждал высокой активностью. Неугомонный, в общем. Саша Феррари даже выглядел как гоночный болид: смуглый, сухой, широкоплечий, с длинными крепкими руками и ногами, с крупными чертами туго обтянутого кожей лица. Лохматый, похожий на встревоженного паука, Саша Жданов был шумоголовый, слабохарактерный, обожал Богдановича и с ним был готов на любой кипиш.
Сначала арестовали Даню, потом вышли на Сашку, раскрутили на явку с повинной. Феррари заложил Богдановича по нескольким эпизодам, но Даня не обиделся, понимая скрытые причины.
Следователь работал, шил дело, пацаны блатовали, вникая в воровские арестантские понятия, вернее, вникал Богданович. Это был новый вызов его страхам, он должен был победить. Жданова из следственного изолятора увезли, а через месяц-два по этапу пошёл и Даня Богданович. В последней маляве арестанты написали ему: «Братва верит». Даня должен был оправдать доверие.
*
Лёха не собирался его убивать, даже избить – только руки замарать. То был один из мажорчиков на районе: крашеная чёлка, тату на шее, джоггеры, розовые носки – ну, да мало ли таких модников в Новгороде. Правда, про этого пацанчика ходили некрасивые слухи, а выпил Лёха порядочно – подруга, гадина, киданула – ну, и деньги кончились.
Майские сумерки накрыли район. Свежо. В конце недели выпускной из девятого класса. Хотелось полёта. Или падения. Голова гудела угорелой дуростью. Решил Лёха Зыков взять мажора на «гоп-стоп» – пусть поделится.
Парнишка стушевался после удара, как-то съёжился, но ни денег, ни телефона не отдал. Тогда Лёха переложил короткий прут рифлёной арматуры в правую руку, а левой потащил заморыша за угол.
Дальнейшее Зыков помнил нечётко, и во сне происходило всегда по-разному. В этот раз он зачем-то несколько раз с размаха ударил мажора по голове арматуриной, вспыхнули прожекторы, театральная публика вскочила с мест, зааплодировала и закричала «бис». Со стального прута на асфальт капала кровь. Лёха, отступив, поклонился – и проснулся.
Проснулся осужденным на четыре с половиной года по уголовной статье за умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшего.
Зыков протёр глаза, провёл руками по лицу и сел на кровати в карантинном отделении воспитательной колонии для несовершеннолетних. За дверью спального помещения зычно крикнули «Подъём!», и на соседних кроватях заворочались ещё двое парней, с которыми его вчера ночью привезли на «малолетку».
Наступило утро. За окном стояла непроглядная тьма.
Внезапно по нервам ударила громкая музыка. Всем известный живчик пел о том, что настало время пострелять. Богданович подумал, что это особый вид цинизма – будить осуждённых песенками весёлого чудака. Дверь в спальное помещение распахнулась, в комнату шагнул сотрудник в камуфляже.
– Подъём, карантинщики!
Богданович не спал, но не пошевелился. Мамонтов заворочался, хныкнул, сел на кровати. Зыков сгрёб с табурета одежду, начал одеваться.
– Слышь, как тебя! – сотрудник подошёл к кровати Дани. – Давай, просыпайся!
Ватный какой, подумал Богданович, не кричит, не матерится. Хорошо, если тут все такие. Он скинул одеяло, сел.
– Извини, начальник, не услышал, – Даня заметил погоны прапорщика. Он разбирался в специальных званиях сотрудников. Значит, перед ним младший инспектор режима.
– Надо говорить «извините», обращаться к администрации на «вы», – сделал замечание режимник.
– Ладно, – кивнул Богданович.
– Заправляйте кровати, – в спальник зашёл вчерашний старлей, дежурный по колонии. – Надевайте верхнюю одежду и выходите на улицу делать зарядку.
Он цепко оглядел каждого, крутанул на пальце большой ключ-проходник, вышел.
– Чё, пацаны, как спалось? – застилая одеяло, спросил Даня.
– Кошмары. Будто опять потерпевшего убивал, а мне все хлопали, как будто я актёр на сцене, – мрачно отозвался Зыков. Богданович бросил быстрый взгляд на него – совершенно безликий тип: тощий, длинный, высокий лоб, тонкие губы уголками ползут вниз. Молчаливый, мучается страшными снами о каком-то додике, которого завалил. С таким ни украсть, ни покараулить не получится.
– Зато мне снилась Москва, – Кирюша, надев очки, оценил заправленную кровать, махнул рукой и зашагал по комнате. – Будто я в ЦУМе выбираю себе наряд на вечерний концерт.
– Ты обещал про статью рассказать, – напомнил Богданович, чтобы заткнуть глупого соседа.
– Ну не сейчас же, – Кирилл показал глазами на дверь. – Пойдёмте на зарядку.
*
Лёха Зыков под влиянием сна всё ещё не мог войти в реальность. Ему казалось, что эта чёрная роба, кровать, толстый смешной пупс и рыжий блатной романтик, сутулый, костлявый прапорщик в шапке набекрень – всё это продолжение кошмара.
Они вышли на улицу, и, хотя дворик со всех сторон был огорожен высоким глухим забором, ветер швырнул в лицо колючей снежной крупой. Лёху пробрал озноб. Новая черная форма совершенно не грела. Воротник куртки натирал шею.
Дежурный терпеливо, с юморком, показывал упражнения, парни вяло повторяли. Экзекуция продолжалась пятнадцать минут. Кирилл пытался канючить, просил завести обратно, но старлей кивнул на видеокамеру – не положено, хотите – делайте, хотите мерзнуть – стойте, но пораньше уйти не получится, поэтому следующее упражнение «махи руками».
От ночного кошмара, от неприятно шуршащей казенной формы, от собачьего холода и вида этого сотрудника, большого, уверенного в себе, повадками напоминающего тигра, от отсутствия хоть бы одного приятного человека рядом, Лёхе показалось, будто это не он, а его убили, а тут чистилище.
Зарядка кончилась, принесли завтрак, открыли чайную комнату. Всех троих усадили за стол, вручили тарелки с овсянкой, бутерброды с сыром и кофе с молоком. После СИЗО казалось, что их вывели в ресторан. Сейчас ребят сопровождал толстый прапорщик. Помощник, представился он.
Чей помощник? – подумал Зыков. Офицер-то тоже вроде дежурный помощник начальника. Одни помощники кругом, а помощи ноль, тону в трясине тюремной субкультуры. Лёха покосился на Богдановича.
Помощник велел наводить уборку, мыть коридор и помещения. Показал, где тряпки.
– Мойте все втроем, придёт воспитатель, назначит дежурного.
И ушёл.
– Слышь, пупс, – Богданович ткнул пальцем в Кирилла. – Мой коридор. А ты, Лёха, комнату.
– А ты? – спросил Мамонтов.
– А мне в туалет надо, живот крутит, – Богданович дождался, пока парни подчинятся, и пошёл. Камер видеонаблюдения в санузле не было. Притворив дверь, Даня зашёл в кабинку, спустив штаны, сел на унитаз и принялся аккуратно распарывать шов на трусах. Из незаметного кармашка достал пакетик с табаком, свернул «козью ножку». В резинке трусов нащупал два коротких проводка.
– Ты чего там засел? – из умывальника раздался голос Кирилла. – Мне воду надо поменять.
– Тут две кабинки, идиотина, – пробормотал Богданович.
Кирюша слил грязную воду, недовольно что-то бормоча, ушёл. Даня приступил к обследованию туалета. Не может быть, чтобы предыдущие арестанты не пытались тут курить. Очень скоро Богданович обнаружил, что выключатель в умывальнике снимается, обнажая провода. Даня терпеть не мог прикуривать от электричества, но курить хотелось нестерпимо.
Парни закончили приборку, ушли смотреть телевизор в комнату воспитательной работы. Богданович приоткрыл дверь, сел рядом с ней на пол так, чтобы «сечь поляну», но самому «не светиться» на камеру. Затянулся.
За металлической дверью в конце коридора начиналось помещение единственного жилого отряда в колонии. То он замирал, то гудел, как улей. Неизвестная жизнь бурлила там громкими голосами, командами, смехом. Как там всё устроено, Богданович не знал. Про эту колонию ходили самые разнообразные слухи. Поговаривали, что такого «красного» режимного лагеря нет во всей России. Что начальник тут принял на себя крест непримиримой борьбы с подростковой преступностью. А порядочным пацанам, чтобы сломить волю, чистят зубы туалетным ёршиком. Поговаривали, будто каждую неделю тут разучивают новую строевую песню и поют её на зарядке. Но что огорчало и пугало больше всего, так это бугры – старшие в лагере пацаны, поддерживающие администрацию. Люди рассказывали, что начальник отряда, бывший спецназовец, лично каждый день тренирует в спортзале бугров, чтобы те умели бить, не оставляя следов.
Что ждёт его за этой серой дверью? Главное, с пути не сбиться, не подвести уважаемых людей, выполнить своё предназначение, вернуть малолетних арестантов на путь бродяг, воров и…
Металлическая дверь распахнулась, в карантинное отделение зашёл сотрудник в синей форме. В одной руке у него был пакет-майка, в другой шапка-ушанка. Сотрудник замер, повёл носом.
– Карантин, строимся! – крикнул он.
Телевизор замолчал, Пупс и Лёха «построились». Богданович вернулся в туалет и сел на унитаз.
– Где третий?
– Он с утра животом мается, гражданин начальник, – отрапортовал Кирилл. Оба пацана старались не замечать, что в коридоре пахнет сигаретным дымом.
– Короче, я воспитатель карантина, Григорий Сергеевич Иванов, – сотрудник порылся в кармане, нашёл ключи. – Там мой кабинет, заходите по одному, начиная с туалетного засранца. Кто забудет, как меня зовут, буду лося пробивать. Вопросы?
– Что такое «лося»? – поинтересовался Кирилл.
– Меня как зовут?
– Григорий Сергеевич, гражданин начальник.
– Давай, тёпленький, зови засранца, будем разговоры разговаривать, – сотрудник скрылся в кабинете.
– Вроде нормальный мужик, весёлый, – пожал плечами Лёха. – Пупсик, иди Даню зови к начальнику.
– Неопытный, – покачал головой Кирилл.
– Почему это?
– Старший лейтенант всего лишь.
– Зато взрослый. Иди, зови его!
– Сам иди, я уже ходил.
Зыков крикнул: «Выходи, Богдан, начальник ждёт!», и пошёл дальше смотреть телевизор. Для себя Лёха решил, что с Даней Богдановичем он всё-таки дел пока иметь не будет. Во-первых, он блатной, а во-вторых, не по-пацански курить в одиночку. Пусть пупс непонятный тип, но его, Лёху, мог бы позвать.
Даня вышел из туалета и, не чувствуя вины, двинулся к начальнику карантина.
– Присаживайся, – указал на стул старлей. Богданович присел, сложил руки на стол так, чтобы сотрудник видел наколки и перстаки.
– Во-первых, тебя обманули, – указал пальцем на татуировки начальник карантина. – Это здесь не имеет ни цены, ни значения. А знаешь, что имеет?
Даня молчал. Решил не вступать в диалог с врагом.
– Имеет значение ум, характер, сила воли, умение ладить с людьми. Умение найти себя в коллективе других воспитанников, подружиться с ними, делать общее дело. Знаешь, какое?
– Нет.
– Общее дело условно-досрочного освобождения каждого. Никто не хочет пересиживать, всем надо домой. Так?
– Это как посмотреть, – пробурчал Даня. – Бродяге и в тюрьме нормально.
– Пожалуй, ты прав. Да только у нас таких нет. И помнишь, я говорил, что тебя обманули?
– Ну.
– Здесь нет ничего из того, о чем тебе наврали в СИЗО. Нет бугров, нет насилия, тем более красного беспредела, как они говорят. Окажешься в отряде, все поймёшь, и тебе станет стыдно за своё поведение.
Ага, как же. Даня посмотрел на свои заколотые руки. Решил на понт меня взять без разбега. Думает, я глупая наивная лань. Месяцы в СИЗО даром не проходят, знаю я эту песню.
– Надо посмотреть, подумать, – Богданович пожал плечами.
– Больше не кури. Вижу, ты человек авторитетный, слово держишь. Пообещай не курить, а то у меня будут проблемы, а потом и у тебя, – Григорий Сергеевич протянул ладонь для рукопожатия.
– Не надо этого, – Даня смутился, спрятал руки под стол. – Я понял. Не повторится.
Богданович сожалел, что старлею удалось его переиграть, сбить с толку разговорами и вытянуть из него обещание. Ничего, противостояние только началось. Обещание, данное врагу, держать необязательно – арестантская гибкость.
– Отлично, Даня, – Григорий Сергеевич хлопнул в ладоши. – Оставь на столе проводки-прикурки и позови ко мне пухлого Кирилла.
Вздохнув, Богданович выложил проводки. Только в коридоре он сообразил, что Григорий Сергеевич не задал ни одного привычного вопроса: фамилия, статья, срок, семейное положение. Однако, имя он знает. Кажется, он всё знает. Не прост этот Григорий. Но и Богданович не прост, проводки есть запасные.
Даня зашёл в комнату с телеком, сел за парту.
– Пупс, ты следующий.
Кирилл поджал губу, но промолчал, поднялся и пошёл на беседу.
– Что там было? – Лёха выключил телевизор и посмотрел на Богдановича. Даня промолчал.
Пока блатной был у начальника, Лёха с Кириллом поговорили «за жизнь».
– Меня до жути пугает этот Даня, – признался Мамонтов. – Всегда ненавидел блатных. Несмотря на то, что у меня мама сидит смотрящей за отрядом на зоне.
– У тебя мать сидит? – удивился Лёха.
– Говорил уже. Мать сидит за наркоту, отца посадили, когда я был ребёнком, так он и пропал. Старшая сестра сбежала из детдома и тоже исчезла. Такая себе семейка. Творческая. У нас только бабушка адекватная, но я от неё сбежал в Москву.
– Я от бабушки ушел и от дедушки ушел… А зачем? – Лёха искренне не понимал, зачем куда-то бежать, мыкаться по чужим домам, бедовать, когда есть угол и родной человек.
– Мир посмотреть, себя показать. Тесно мне стало в нашем городке.
Лёха усмехнулся. Маленькие карие глазки Кирилла тут же вспыхнули гневом из-под очков.
– Зря смеёшься. Я к четырнадцати годам уже музыкалку закончил по вокалу, пел в заведениях, вёл свою танцевальную группу клаб-дэнса.
– Чего?
– Учил женщин пластично танцевать, – Кирилл скромно поправил очки.
– Ну, а потом?
– В Москве поселился у знакомой. Устроился в одно заведение, там выступал, – Кирилл замялся. Лёха подумал было, что пупс танцевал стриптиз, но, взглянув на фигуру, отогнал эту мысль. – Короче, говорил же, я переодевался и пел попсу.
– Зачем? – Лёха посмотрел на Мамонтова.
– Платили очень хорошо, а я до денег жадный.
– Много?
– Очень.
– А посадили тебя за что?
– Ты знаешь, я человек творческих взглядов, можно сказать даже интеллигент. Мне в этой темнице ужасно душно, – начал издалека Мамонтов. – Много моментов меня пугают. Даже собственная тяжеловесная фамилия. Я вены резал несколько раз. Я личность крайне неуравновешенная.
– Так за что тебя посадили?
– Скажем так, у меня были разборки с одним типом, и это всё закончилось статьей… Хотя были только угрозы.
– Что ты сделал-то? – допытывался Лёха, которому стало не по себе рядом с этими фриками. Один косит под блатного пахана, второй и того чище. Таких «самородков» в жизни Зыков ещё не встречал.
Вопрос повис в воздухе. Хлопнула дверь, вернулся хмурый Богданович, отвернулся к окну и ушёл в свои мысли. Мамонтов отправился к воспитателю. Лёха терпеливо ждал, когда его вызовут. Ему нечего скрывать, дело у него простое. Скоро восемнадцать, в СИЗО нарушал режим, поэтому характеристика плохая. После совершеннолетия его отправят в исправительную колонию общего режима в родные края. Какая будет там жизнь, Лёха не задумывался. Первый день на «малолетке» выбил почву у него из-под ног.
– Я хочу сделать заявление, – с порога заявил Мамонтов.
– Делай! – кивнул Григорий Сергеевич.
– Я не желаю отбывать наказание на малолетке и прошу направить меня в колонию общего режима.
– Почему?
– Потому что интеллектуально я намного лучше развит. Мне тут делать нечего. Я давно не ребёнок и не хочу среди детей деградировать.
– Я тебя услышал. К сожалению, это невозможно, пока тебе нет восемнадцати. Придётся пожить с нами.
– Жаль, – огорчился Кирилл. – Тогда, может быть, поселите меня отдельно?
– Слушай, – Григорий Сергеевич вытащил из кармана сигарету и понюхал. – Я понимаю. Ты боишься.
– Нет!
– Ты прав. Не боишься. Опасаешься. Дело в том, что ты особенный, – начальник наклонился к Кириллу и понизил голос. – Ты талант. А талант совсем не от Бога. Ангелы завидуют людям, потому что не способны к творчеству. Значит, талант это дар с иной стороны. И порок сопутствует таланту.
Кирилл молчал, поражённый.
– Ну, что твоя статья? – Григорий Сергеевич махнул рукой. – Ерунда! Ты кумиром наших карандашей станешь! Сможешь, например, танец подготовить? Научить наших ребятишек.
– Легко! – оживился Кирилл. – У меня уже есть идея…
– Вот! – перебил старлей. – Держи её в уме и обдумывай, пока ты в карантине. Тебе ж цены нет! Ты тут такой движ наведешь, нам все позавидуют! Условно-досрочное себе обеспечишь!
Мамонтов яростно тёр лоб. Оказывается, здесь есть, куда расти! И досрочное освобождение…
– Послушайте, – Кирилл осёкся.
– Забудь! – угадал его мысли начальник карантина. – У нас нет криминальной субкультуры. Тут все равны. Без каст и привилегий. Все, как один, трудятся и ценят человека только за его поступки, силу характера, трудолюбие и талант!
– Спасибо, – Кирилл горячо пожал протянутую руку. – Думаю, если я останусь тут, вы не пожалеете.
– Мы верим в тебя, – Григорий Сергеевич похлопал Мамонтова по плечу и подтолкнул к выходу. – Иди. Помни, профессионалы не суетятся. И позови Зыкова.
Лёха постучался, вошёл.
– Присаживайся, Алексей, – старлей указал на стул.– Голова, наверно, идёт кругом в первый день?
– Есть немного, – кивнул Зыков.
– Да, с непростыми пассажирами ты приехал. Это усложняет адаптацию, но тебе легче всего.
– Не согласен, что легче. Они оба бродяжки полубездомные. Один по детдомам скитался, мамке письма в тюрьму писал. Второй всем пытается доказать, что круче него только горы, а сам, небось, в подушку плачет по ночам.
– Молодец, – похвалил сотрудник. – Наблюдательный.
– Вот только моя жизнь совсем по-другому шла. И привыкнуть к этой обстановке я не могу. Меня из семьи забрали.
– Не вздумай себя жалеть!
– Я не жалею и не жалуюсь. Вам не понять.
– Ничего, со временем всё само встанет на свои места. Появятся друзья, будут поощрения, футбол, спортзал, книги…
– Мне не надо поощрений, а на общий режим поеду. Мне скоро восемнадцать.
– А зачем тебе на общий?
Дверь широко распахнулась. В кабинет зашёл тот вчерашний здоровенный офицер, который принимал этап. Старлей встал, приветствуя, Зыков поднялся тоже.
– Здорово! – гость протянул руку начальнику карантина, затем Лёхе.
– Начальник отряда, майор внутренней службы Михаил Александрович Беляев, – Зыков неуверенно пожал в ответ твёрдую, как камень, ладонь. – Смелее! У нас так принято. Я со всеми пацанами здороваюсь за руку. Мы же и в спортзал, и на футбол, и музыку играть – везде вместе. Даже хулиганить разрешено только на моей смене!
Начальник отряда заразительно рассмеялся, хлопнул Зыкова по плечу. При своих габаритах он был удивительно подвижный.
– Обязательно запомни, как зовут начальника отряда, – посоветовал Григорий Сергеевич. – Ты будешь жить в его отряде. Он тебе за отца и за мать будет.
– За брата и за подругу, – пошутил майор, включая чайник. – Уверяю тебя, мы подружимся.
– Вы ещё скажите, с Богдановичем подружитесь.
– Конечно! Он у меня передовиком станет, примером для остальных!
Лёхе пришло в голову, что при всей харизме, майор просто балабол.
– Алексей, ты выйди, пожалуйста, нам переговорить нужно.
– До свидания, – Зыков встал и вышел.
– Ну, как они? – Михаил Александрович серьёзно посмотрел на коллегу. – Я-то думал, ты уже закончил. Не планировал раньше времени светиться.
– Зыков, – Григорий Сергеевич кивнул на дверь. – Мамин симпатяга. Обычный шалопай. Хочет ехать на общий режим. Взыскания есть, ничего ему не мешает. Неглупый, но обычная серая масса.
– Мамонтов. Бродяжка, родители по тюрьмам, жил с бабушкой. Дефицит внимания воспринимает болезненно. Демонстративен. Артистичен. Редкостный врун, фантазёр. Думаю, будет с операми работать.
– Посмотрим, – усмехнулся Михаил Александрович. – Давай дальше.
– Богданович. Тёртый калач. Не знаю, как ты его перевернёшь. Батя сидевший. У матери новая семья. Никогда ни от кого не зависел. Занимался спортом. Всегда был лидером, заводилой. На СИЗО смотрел за малолеткой. Будет отрицательно влиять на остальных. Утром уже покурить успел, наказывать я пока не стал. Его подельник уже у вас.
– Нормально ты информации нарубал за час рабочего времени, – похвалил майор.
– Приехал пораньше, – пояснил Григорий Сергеевич. – Личные дела успел пролистать.
– Интересен только Богданович, – Михаил Александрович сделал глоток кофе. – С ним держись ровно. Сразу его не взять, тут придется поиграть, повоевать, может быть. Тем слаще потом плоды победы!
– Лично я, Саныч, боюсь, что он нам сильно мешать будет. Может, сразу закрыть его? Пусть сидит отдельно.
– Гриша, ты просто приглядывай, присматривайся. Им у тебя две недели гостить. Время есть. Ладно. Пойду к своим спиногрызам в отряд.
Офицеры вышли из кабинета. Один пошел в отряд, другой в помещение для воспитательной работы, которое в колонии называли «Пэ-Вэ-эРка». Парни смотрели телевизор.
– Ну, что, братульки? – шутливым тоном начал Григорий Сергеевич. – Скучаете?
