Антон Пайкес
В космосе ветер… Непериодический литературный журнал
– Не пожалеешь, глазастый. – Сказала та, что повыше. – Не понимаешь, от чего отказываешься.
– Нет. Не пойдёт. – Я был непреклонен. Та, что повыше погрустнела, маленькая же насупила брови. – Простите, девчонки, не по мне такие дела.
– Ты уверен? – Голос той, что пониже вдруг приобрёл какой-то странный тембр, словно у меня звенело в ушах при каждом произнесённом звуке.
– Абсолютно.
– Ну, потом не плачь. – Буркнула та, что повыше. – Ты ещё сможешь изменить решение позже.
Я зачем-то сунул им коробку конфет. Просто не знал, что с ней делать, а китаянки подвернулись вовремя. Маленькая девчонка забрала коробку и странно посмотрела на меня.
– До встречи.
Я лишь кивнул.
Она взяла за руку ту, что повыше, и они обе удалились в ту же сторону, куда десять минут назад ушла моя подруга. Метров за пять до выхода с территории ресторана та, что пониже обернулась и чуть приподняла платье. Видимо, чтобы я узнал, от чего отказываюсь. Под платьем не было белья, зато наличествовали упругие красивые ягодицы.
Я ещё раз отрицательно помотал головой, а она лишь улыбнулась в ответ, словно знала что-то, чего не знал я.
Честно говоря, всё это выглядело довольно странным. Впрочем, мало ли какие тут особенности. Расплатившись, я направился в отель.
В холле не было ни души, так что я взял на себя смелость самостоятельно пройти за стойку регистрации, выполненную из обшарпанного красного дерева, и забрать ключ от своего номера. Поднимаясь на третий этаж, я обратил внимание на то, что ни на лестнице, ни на этажах не было ни души.
– Отлично, – буркнул я себе под нос, – ты хотел одиночества, теперь жри его столовыми ложками.
Остаток дня я провёл в странном состоянии тотального отупения.
Я выволок на балкон стул из прихожей, он едва поместился на узкой площадке, после чего уселся на него, запасшись пивом из мини-бара и сигаретами.
Смотреть в бездну под ногами было очень интересно. Страшно, конечно, но притупить этот врождённый страх помогло пиво, а вот с любопытством оно ничего сделать не смогло. Волны бились о скалы где-то далеко внизу, и стремительно садящееся в море солнце подсвечивало огненные гривы волн. Прекрасное, романтичное явление, которое я попытался бы зарисовать, если бы умел настолько хорошо передавать движение и фактуру.
К сожалению, перерисовывать плоские узоры – мой потолок.
Потом я, кажется, задремал, потому что проснулся, когда моря уже не было видно. Под ногами что-то шипело и гремело накатами, как разгневанная преисподняя, но если на горизонте рябь на воде подсвечивалась невесть откуда взявшейся луной, то внизу, в бездне, царил кромешный мрак.
В общем, неудивительно, что ближе к полуночи я уже не сидел на балконе, а проводил время с бокалом в руке возле бутафорского камина, в котором горело электричество.
Отель действительно был богатым, и отделка номеров предполагалась соответствующей статусу.
Призрак Луиджи Соррентино появился, едва часы пробили полночь.
Он завис над кроватью, и всё его зыбкое тело источало жалость и сочувствие.
Пробили – это лишь фигура речи, на самом деле часовой механизм противно протрещал, как заяц-барабанщик, добравшийся до листа жести. Отвратительный звук, наложенный на не менее отвратительную тишину полночного периферийного городка.
Бывает так, что ночные улицы молчат. Откуда-то издалека раз в несколько минут ветер приносит вскрик чайки, пролетающей на уровне скалы и призывно зовущей другую чайку, а больше не слышно ни звука. В эти минуты мне кажется, что я на самом краю Земли, хотя на той стороне залива и горят огни Неаполя. Достаточно открыть гардины, чтобы свет оттуда наполнил мир. Но я этого, понятно, делать не стал, решив пообщаться с незваным гостем.
– Здравствуй, смертный, – громко и отчётливо произнёс призрак. – Меня зовут Луиджи Соррентино. Я построил этот дом.
– Этот отель? – переспросил я.
– Этот дом! – голос призрака выдал обиду, по всей видимости, он не хотел, чтобы здесь селились на время совершенно чужие люди. – Живые превратили мой дом в гостиницу, но я-то всё помню. Здесь жил я со своей любовницей. У нас была прекрасная лимонная роща и маленькая беседка на краю обрыва.
– Сейчас тут отель, – спокойно отозвался я. – Ничего не поделаешь, ты умер, а твои потомки решили всё по-своему.
– У меня не было потомков. Это – так, седьмая вода. Дети племянницы.
– Мне очень жаль.
– Как бы то ни было, – заявил призрак, – я здесь, чтобы рассказать свою историю.
Надо слушать истории – так сказали китаянки, предлагавшие мне себя. Почему им всем надо, чтобы я что-то слушал? Неужели так сложно оставить меня одного?
– Я застал Сорренто в период рассвета, – загрохотал синьор Луиджи, и воздух наполнился запахом мускуса. – Здесь было всё, чего только может пожелать взрослый состоятельный господин. Представляешь себе этот город в зените славы?
– Не очень. Но думаю, тут было красиво и не так запущено, как сейчас.
– Неужели, всё запустили? – грустно спросил призрак. Кажется, я мешал ему сосредоточиться на истории.
– Ещё как. Краска облупилась, многие дома в городе – в аварийном состоянии. А уж местность вокруг станции, о ней и говорить не хочется. Но город всё-таки живёт, авось, поправят со временем.
– Станции? – удивился призрак, и я запоздало сообразил, что что в его бытность живым тут, наверное, поезда не ходили. Жители и приезжие добирались до порта вплавь на хлипких судёнышках, и весь залив, как гроздьями винограда, был усеян плавательными средствами разной степени непотопляемости. Может, из какого-нибудь городка возле Везувия, или из самого Неаполя, или с Капри, что спрятался прямо за скалой, регулярно ходили суда, но скорее всего, лодку просто нанимали зажиточные граждане, чтобы не тащиться несколько дней по суше на полудохлом коне. И не было никакого расписания, и не было билетов. Как прекрасен хаос в лучших его проявлениях, и насколько подробно его можно рассмотреть здесь, особенно на оживлённом перекрёстке, где ни водитель, ни простой пеший человек, ни даже чёртова гужевая повозка не соблюдают правила безопасности.
– Да. Как бы тебе объяснить. Сюда теперь идёт поезд.
– Поезд?
– Представь себе огромную машину, которая двигается по рельсам.
– Но как она движется по горам?
– О, это совсем просто. Они прорыли тоннель для этих машин, так что теперь поезда несутся прямо под горой и вылезают на свет в пригороде.
– Не может этого быть! – на распев произнёс призрак. Он явно был в восхищении. – Может, жаль, что я не оставил наследников.
– Думаю, они нашлись сами, как только ты склеил ласты.
– Совершенно верно, – Луиджи Соррентино снова посмурнел. И даже призрак его стал каким-то менее прозрачным. – Ладно. Я хочу рассказать тебе историю моей жизни, а если точнее, моей смерти.
В этот момент зазвонил телефон.
– Это что такое? – встрепенулся призрак.
– Это телефон. А, не спрашивай, я всё равно не смогу объяснить.
– Я могу продолжать? – Луиджи, кажется, начал раздражаться.
– К сожалению, пока нет. Я должен ответить.
Призрак совсем как живой человек из мяса и крови бесплотно плюнул на пол и удалился к окну, полюбоваться видом.
– Эй, не спишь? – спросил меня голос по ту сторону. Это была моя подружка.
– Нет, не сплю. Веду задушевные разговоры с призраками, – бодро отозвался я.
– И я, – сказала подруга, – с призраками наших прошлых жизней. Ты всё ещё не хочешь ко мне?
– Нет. Надо поговорить с призраком.
– Можешь не класть трубку? Я тоже хочу поговорить, и в отличие от него, я ещё жива.
– Конечно.
Я видел, как Луиджи недовольно покачал головой, хотя слушал во все уши. Ему явно было в новинку, что можно общаться на расстоянии посредством проводов. Он внимательно изучил аппарат, почёсывая свою призрачную бороду, но в итоге завис возле меня, по всей видимости, плюнув на попытки понять изменившийся мир.
– Можешь меня не слушать, – пробормотала подруга. – Мне просто надо поговорить. Хорошо?
– Говори, – я это сказал обоим моим собеседникам, и оба правильно поняли моё сообщение.
– Мне очень нравится моя жизнь, – сказала подруга, – у меня есть всё, что я могла желать годы назад. Счастливый брак, ребёнок, Альфа-Ромео с автоматической коробкой передач, пятнадцатого года – немного битая, но у кого тут машины без вмятин? В этой стране считается, что жизнь удалась, когда у тебя есть все эти приметы успеха. Они не стремятся к миллионам, не испытывают потребности стать лучше других. Помнишь, как в молодости мы даже в собственной компании всё время с кем-то конкурировали, выставляли себя напоказ? А здесь мне не нужно об этом думать ни минуты.
Я промычал что-то нечленораздельное. Я и сам уже давно не стремлюсь кому-то что-то доказывать, наверное, потому и остался один.
Пока подруга болтала, Луиджи склонился надо мной и постепенно начал развивать собственный сюжет.
– Я хочу рассказать тебе, смертный, о том, как я превратился в проклятую душу, что скитается без толку по этому миру. Возможно, ты извлечёшь из моего рассказа урок, а если прислушаешься, узнаешь способ обогатиться, потому что в самом конце я расскажу тебе, как найти все мои сбережения. Их до сих пор никто не раскопал, и они хранятся в никому не известном месте. Я приведу тебя к ним.
Я кивнул.
– Многие годы я живу с ощущением, что половина меня где-то застряла, а вторая ждёт её и грустит по ней. И в этом чёртовом Сорренто она сделала привал. Пусть сестричка нагонит, пусть отдышится после бега, а потом они, взявшись за руки, побредут дальше, на самый край мира, чтобы там понять что-то, чего по отдельности понять так и не смогли. Но только это иллюзия. Моя потерявшаяся половина где-то далеко, и никаким образом её сюда не притащить, как ни старайся.
Моя подруга очень любила огромные развёрнутые метафоры, за что её иногда называли Горацием. Правда, в прошлой жизни. Гораций в юбке – эта кличка ей очень подходила, потому что даже в лютые морозы она надевала юбки, почитая за правило оголять ноги всегда, когда это возможно.
Одной рукой я достал из пачки Мальборо сигарету и закурил, пытаясь хотя бы частью сознания цепляться за хитросплетения обеих историй.
– Мне принадлежало огромное поместье – чего там только ни было: и небольшая усадьба, и лимонный сад, который я своими руками возделывал почти десять лет, и беседка над склоном. Всё это было моим, а я был его, и растворялся в этом постоянстве, как растворяется любовник в отношениях с другим человеком, как растворяется в стакане вина яд, который убивает невнимательного друга, пришедшего в гости к злоумышленнику.
– Давай ближе к теме, – шёпотом сказал я призраку, постаравшись сделать так, чтобы моя подруга не услышала этой реплики.
– Как ты смеешь, смертный? – Завопил Луиджи, но практически сразу остыл. – Ладно. Какое-то вы, нынешнее племя, совсем не любознательное. Ничем-то вас не удивишь, вечно пытаетесь прокрутить разговор вперёд до того момента, когда начнётся движуха.
Откуда призрак подчерпнул столь полезные в обыденной жизни выражения, ума не приложу.
– Я пал жертвой любви. Коварной, как любая иная страсть, и внезапной, как дуновение холодного ветра с моря. Ты встречался когда-нибудь с чем-то подобным?
– Ты встречался когда-нибудь с подобным ощущением? – вторила Луиджи моя подружка. – С таким вот идиотским раздвоением?
– Нет, никогда не встречался, – ответил я сразу обоим моим собеседникам.
– Она приехала из Британии. Жалкая страна, которая дрожала при виде итальянских галеонов ещё несколько сотен лет назад, а всё же родина такой удивительной красоты. Какие у моей возлюбленной были руки! Неужели, эти руки могли подсыпать мне в вино яд? Я не верил в это при жизни, не могу поверить и после смерти, хотя история буквально ткнула меня носом в этот кошмар. Помимо моей воли она поставила меня перед фактом. А ведь я рисовал её, обнажённую, при свете луны! Ну, скажем, не только луны, а ещё и пары факелов, но всё же, всё же. И не было нас моложе, и не было нас милее друг для друга. Или это тоже оказалось лишь игрой разума?
– Меня постоянно преследует одна мысль. Что если та, оставшаяся в каком-то, надеюсь, приятном, но безнадёжно ушедшем в прошлое моменте Я догонит ту, что уже оторвалась? Что она скажет о моей жизни? Не рассмеётся ли в лицо добившейся всего, о чём только можно было мечтать? И не начнёт ли укорять? Слушай, я несу чушь, я знаю. Надеюсь, ты не слушаешь, и твои призраки интереснее. Прости. Я позвоню тебе утром, ладно?
– Ладно, – отозвался я.
– Ну и пошёл ты. – Буркнула она. – Пошёл ты к чёрту, если ты ещё не у него. А у меня сейчас на столе бутылочка Брюта, и мне хочется дождаться другую меня. Поговорить с ней. Без тупых мужиков и их грёбаных призраков. Понять, гордится ли она мной, или презирает. До завтра!
– До завтра, – отозвался я и положил трубку. Призрак посмотрел на меня своими прозрачными глазами, словно только что заметил, что я здесь.
– Наконец, смертный, нам никто не мешает, и я могу рассказать свою историю до конца, – начал было он, как вдруг кто-то с силой постучал в дверь. Четыре раза.
– Да вы издеваетесь! Ты кого-то ждёшь, гад?
– Нет, – я удивился, – я тут больше никого и не знаю. Может, кто-то из персонала отеля?
Я не без труда поднялся из мягкого кресла и поставил бокал с алкоголем возле ножки.
Путь до двери занял минуты две – я пересчитал все углы, какие только мог встретить на пути, после чего чуть не уронил вазу. В этот момент на лице призрака отразился неподдельный ужас, и я понял, что ваза, скорее всего, принадлежала когда-то ему, или была очень похожа на ту, что ему принадлежала, благо местные предметы интерьера за сотни лет не слишком изменились.
– Не бойся, дух. Всё в порядке, – подбодрил его я.
– Ага, я вижу. Открывай дверь, а то они её сейчас выломают.
– Они? – я удивился. Но виду не подал. – Кто там?
Я крикнул это на английском сквозь дверь и прислонился к глазку, чтобы проверить, не соврёт ли стучащийся ко мне в такой поздний час. За дверью стояли две китаянки, которые приставали ко мне сегодня днём.
– Открой! – хором крикнули они, едва я сумел сфокусироваться на их тонких фигурках.
– Я же вас просил оставить меня в покое, – хладнокровно крикнул я сквозь дверное полотно.
– Открой. Ты не сможешь вечно от нас отказываться, и мы все это знаем.
– Ух ты, какие красотки, – хмыкнул шаловливый призрак Луиджи, наполовину высунувшись из двери в коридор. Девчонки его, конечно, не видели. – Если ты им сейчас откроешь, я даже не осужу тебя.
– Да нет, – пробормотал я, – с чего бы мне им открывать?
– Кажется, они хотят провести с тобой время. Очень неплохо провести время, сказал бы я, если бы не был представителем аристократической прослойки этого милого городка.
– А я не хочу, – заявил я раздражённо, – слышите, подруги! Уходите, я не открою.
– Мы должны тебе! – крикнула та, что поменьше. – И ты не можешь отказываться. Так не делается!
– За что должны? – удивился я.
– Да хотя бы за конфеты, – та, что повыше неожиданно вытащила из-за спины коробку. Уже открытую и, по всей видимости, пустую.
– Это был подарок.
– Нам не делают подарков.
– Слушайте, ну а я делаю! – крикнул я наконец, изрядно разозлившись. – Уйдите, я не хочу вас впускать.
– Впусти! – Крикнули они, а потом повторили клич. А потом снова, и снова. Они кричали надоедливо, на одной ноте, и у меня даже возникло ощущение, что заболел, заныл зуб. Зубная боль в висках. Такое вообще бывает?
Я плюнул и отошёл от двери. Пусть себе орут. Тяжело плюхнувшись в кресло, я поднял стакан и залпом допил его.
– А почему ты их не впустил? – заинтересованно спросил меня призрак Луиджи Соррентино. – Неужели тебя не прельщают юные раскосые вакханки?
Прельщают, подумал я. Ещё как. Но мне совершенно не хочется тратить на них время моего заранее спланированного одиночества. Впереди – ночь с духом, джин с тоником, разговор с подружкой с утра, после того, как и она, и я проведём целую ночь в одном городе, но не в одной квартире.
Планов – громадьё.
– Ладно. Тогда слушай. Я хоть и влюбился, но голову не потерял, – призрак задался целью закончить свой рассказ. Я лишь одобрительно махнул ему рукой, дескать, давай, не стесняйся. – Я много слышал о хитрости и коварстве англичанок, так что свои сбережения припрятал понадёжнее. Когда нужны были деньги – тайно доставал их из секретного хранилища, куда никто бы не смог залезть. Как оказалось, это было сделано не зря, но мне теперь приходится жить в этом зыбком теле и ждать, когда же кто-то раскопает сокровища. И я освобожусь.
Он трещал и трещал без умолку, но я практически его не слушал. Подруга, коробка конфет, эти девчонки под дверью – всё смешалось в единый клочок сна, и я уже не мог понять, что реально, что призрачно, как Луиджи и его дурацкая биография, а что – лишь бред моего усталого сознания, которое очень любит давать непрошенные советы или начинать показывать фильмы, когда их не ждёшь.
Хорошо, что слушать истории – не моё хобби.
Только джин в бокале и темнота, да ещё крики китаянок из холла, которые никак не хотят уходить. Что может быть веселее?
– Ты – худший слушатель, каких я только встречал, – заявил Луиджи Соррентино, когда на горизонте вдруг разразился рассвет. – Надеюсь, ты хоть что-то запомнил. А если нет, я приду снова. А потом ещё раз. И ещё. Я тебя достану, имей в виду. Тебе теперь не скрыться от Соррентино!
Луиджи громко и на показ рассмеялся, после чего растаял в первом луче утреннего солнца.
Как только он исчез, мне позвонила моя подружка, и я предложил ей отправиться на поиски сокровищ.
Почему бы нет?
В конце концов, чем ещё можно заняться в городе на скале, в котором зимний ветер разгоняет последних туристов, а до приезда мужа с сыном остаются ещё такие долгие и такие тёмные сутки?
2017
Малахитовый лев
Зелёный Лев и маленький Макалей Калкин заходят в квартиру и мнутся на коврике у порога, боясь зайти внутрь в мокрых от грязного ноябрьского снега ботинках. Они каким-то чудом умудряются не выйти за границы этого прямоугольника, постоянно толкая друг друга, балансируя на негнущихся ногах. Получается некрасиво, но я ничем не могу им помочь.
Я лежу на кровати, под двумя одеялами, одно из которых шерстяное, и температура моего тела перевалила уже за 39 градусов по какому-то неизвестному мне Цельсию. У меня галлюцинации, родителей нет дома, в квартире есть кто-то другой. Я разговариваю с ним, но буквы, что в моей голове, никак не хотят складываться в слова. На выходе получается набор несвязных звуков со вкраплениями бронхиального кашля и булькающего слюноотделения.
На экране включённого телевизора мальчик разбрасывает по дому хитрые ловушки, чтобы сразиться с незнакомцами, не ожидающими отпора.
Зелёный Лев, стремясь избавить меня от родительского гнева, так и не проходит в комнату. Они с другом желают мне поправляться быстрее и спешно ретируются, уступая место новому витку бреда.
***
– Ты уверен в том, что ты делаешь? – cпросила она, и искоса посмотрела на меня, считая, видимо, что моё периферическое зрение сейчас не работает. На ней был старый спортивный топик, наказанный по всей строгости за то, что выцвел и уже не подходил для пробежек, и такие же старые, но весьма игривые облегающие шорты. Удобная, практичная одежда, если тебе, возможно, придётся усаживать в кресло временно свихнувшегося мужчину под девяносто килограммов весом.
Комната была наполнена светом. Полдень – лучшее время, чтобы решиться на что-то такое, на что не решился бы никогда больше.
– Да. Мы уже всё обсудили, – я был зол, и, конечно, не на свою жену, которая сейчас готовилась к тяжёлому испытанию, а на себя самого и на то, что мне приходится ставить такие эксперименты над собой и над ней. Мне нужна была уверенность. Лучше собственная, но и уверенность жены подошла бы. К сожалению, никто ею не обладал в нужном объёме, и я начал переживать, что вылилось в нервный тик в уголке рта – раздражающее, но совершенно не страшное, а главное – привычное явление.
– Знаю, знаю, мы всё обговорили. Просто я волнуюсь за тебя.
А я за себя не волнуюсь, да? Зря я что ли столько раз ходил к психотерапевту, пытаясь справиться с ситуацией без применения лекарств?
Я взболтал сосуд с синей жидкостью, уверенно лежавший в руке, и минуту молча наблюдал за тем, как поверхность жидкости покрывается маленькими пузырями. Цвет, консистенция, всё в этом веществе вызывало чувство отвращения, настолько сильного, что мне хотелось разбить сосуд и вытереть руки о домашнюю майку с поблёкшей надписью Monster in Paris. И всё же, отступить сейчас я не мог.
Согласно инструкции по применению, я должен был выпить напиток залпом. Препарат начинает действовать через пятнадцать минут, а через полчаса его действие достигает апогея. Дальше следует три-четыре часа погружения в бездну собственного Я. Как написано в аннотации в это время необходимо, чтобы кто-то посторонний следил за пациентом, так как возможны, хотя и редки, побочные действия в виде лунатизма, психоза и даже эпилепсии. Поэтому, моей жене требовалось ни на минуту не отворачивать от меня взгляд.
– Всё-таки, это психотропное вещество, – сказала она.
– Разрешённое, – огрызнулся я.
– Знаю, знаю.
Я набрался смелости и одним движением опустошил «Майл».
Синяя жидкость, несмотря на неприятный внешний вид, оказалась не такой уж противной. В ней чувствовался яблочный сок, или, возможно, ароматизатор, заглушающий истинный вкус лекарства. Давно забытый вкус, напомнивший мне что-то из другой жизни.
Я уселся в кресло и стал ждать, развлекая себе мыслями о том, как я вообще докатился до приёма столь сомнительных, пусть и легальных веществ. Жена легла на диван напротив меня и затихла в ожидании.
Синяя дрянь распространилась по внутренностям, стремясь занять как можно больше места в моём несчастном организме. В ушах что-то ревело, словно африканский зверь, вышедший на охоту. Впрочем, я быстро привык к этому звуку и даже стал разбирать в нём некий ритм – так, думаю, билось моё необыкновенно разогнавшееся сердце.
Это было неожиданно приятно. Холод прошёл по венам, заставив меня встряхнуться, но и только – никаких моментальных изменений в психическом состоянии не произошло. Пришлось продолжить игры с памятью, раз уж эффект так и не наступил.
***
Когда-то давно мне приснился сон, но я его благополучно забыл. Тогда он приснился ещё раз. И ещё. Стучался в двери, как пьяница, однажды пропивший свой дом, но всё равно пытающийся в него вернуться. Так – пока я его не запомнил, не зазубрил.
Каждый раз я находил себя в огромной пустой квартире. Я осознавал себя прямо посреди шага, сделанного по коридору. Ни единой приметы жизни не было в прихожей, не на что было кинуть взор, опереться в минуту помутнения сознания. В спальне не было кровати, на кухне – шкафов и плиты, в ванной комнате не было, собственно, ванны и даже раковины. В туалете не было унитаза.
Но что ещё хуже – не было двери: из квартиры невозможно было выйти. Поэтому я просто ходил по комнатам и мучительно выискивал хоть какие-то нововведения.
За десятилетие в снившейся мне квартире ничего так и не изменилось. Менялась моя дневная жизнь, менялась реальность, и только во сне я снова и снова возвращался в эту огромную пустоту.
Но всегда я ощущал на себе чей-то взгляд, не пугающий, даже не заинтересованный. Скучающий взор случайного наблюдателя, который почему-то не может его отвести и продолжает буравить мою спину, смирившись с этой неприятной для него необходимостью.
***
Мне двадцать восемь. Двадцать восемь оборотов Земли вокруг нашего безгранично яркого и такого далёкого Солнца. Это много или мало?
Раньше мне казалось, что жизнь тянется очень медленно, но с каждым годом она всё разгоняется, и вот уже событие, которое должно произойти только через месяц, неожиданно набрасывается на тебя из-за угла, и ты понимаешь, что пропустил тридцать дней – они незаметно пролетели и унеслись в ту загадочную страну, где живёт прошлое. Только их и видел. А что было? Работал, с кем-то встречался, разговаривал, спал с женой, выкурил тридцать пачек сигарет. И всё на этом.
Моя работа – то, вокруг чего крутится вся моя жизнь. Я пишу тексты для политиков, коммерсантов, выступающих перед советом директоров, да для кого угодно, кто готов платить за то, чтобы чужие мысли легли в основу их успеха. Чаще всего, большие шишки сами никаких мыслей не имеют – это очень странные люди, которые привыкли говорить чужими словами о чужих ценностях. Это называется корпоративным патриотизмом.
Не так сложно написать текст. Нужно просто представлять себе цели выступления, понимать, какие чувства в собравшихся надо пробудить. Дальше всё начинает вращаться вокруг этих нюансов, работать на достижение результата.
Результат – проклятие нашего времени.
Всё, начиная от костюма и заканчивая словами, вылетающими из высокопоставленного рта, подбирается исходя из целесообразности. И не быть мне самым молодым райтером страны, если бы я не раскусил эту схему ещё в лихие студенческие годы. В первый момент у меня было ощущение, что я сорвал банк: секрет буквально норовил выползти из меня на божий свет, но я вовремя сообразил, что на обладании этим сакральным знанием можно неплохо заработать.
Потом за шесть лет я перелопатил столько макулатуры, что хватило бы на пятерых авторов. Я усердно изучал аудиторию, вырабатывал какие-то шаблоны (не писать же каждую речь с нуля!), работал со слогом и убедительностью до тех пор, пока не начал определять, что нужно заказчику, интуитивно, безо всякой теории.
Женился благодаря умению находить рычаги, легко убедил сотрудников банка, что достоин ипотеки и купил неплохую квартирку на Лесной, выбил себе два парковочных места и приобрёл две подержанные, но весьма неплохие Тойоты – себе и жене.
Это всё наносное. Несмотря на крайне самоуверенный внешний вид, я постоянно боюсь. Боюсь того, что однажды мне закажут текст, который я не смогу написать. Это не просто ощущение профессиональной несостоятельности, нет, это именно страх, регулярно переходящий в ночной кошмар. Единственное, в чём я достиг высот, может рассыпаться по прихоти судьбы, которая подкинет мне тот самый невыполнимый заказ. Когда я об этом думаю, я чувствую себя наёмным убийцей, которому заказали собственного ребёнка. Или мать. Или жену. Или себя самого, хотя этот вариант ещё можно осуществить, чтобы в последний раз показать, чего ты стоишь.
Чем популярнее я становился, тем сильнее был этот страх.
Он привёл меня к синему «Майлу» – новому изобретению химпрома, апробированному всего пару месяцев назад. Он, и лысеющий мужчина в дорогом костюме.
***
Зелёный лев постоянно ощущает его присутствие за своей спиной. Он выходит из подъезда, идёт по улицам, как всегда без какой-то конкретной цели, пролезает проулками, вышагивает бульварами, но каждый раз, когда он оборачивается, видит прямо перед собой Зверинец – чудовищных размеров здание на миллион квартир, от которого не скрыться нигде и никогда.
Лев ускоряется, он не просто идёт, а бежит, не различая дороги, домина тащится позади, как привязанная, и ничего с этим не поделать.
Можно уйти из дома, так рассуждает лев. Можно уйти от родителей, от семьи, можно уйти от своей судьбы, но невозможно сбежать от Зверинца, если он не хочет тебя отпускать.
А дом этот страшен и холоден. Сотни этажей, километры перекрытий и коридоров, тысячи и тысячи дверей, за которыми рождаются, живут и умирают люди, и нет никаких шансов вырваться из круга, разорвать порочную череду предсказуемости, банальности причинно-следственных связей, выйти за пределы этого кармического маятника по примеру персонажа какой-то старой книжки, которого в последний момент перед смертью и, конечно, дальнейшим перерождением на то же место и в тот же час, спас безымянный французский солдат.
Зелёный лев выпивает банку пива в общественном парке, слушая, как девчонка с тёмными волнистыми волосами пританцовывая отыгрывает непростые партии Битлов времён избитой жёлтой подводной лодки. Зелёному льву тоскливо.
Солнце заходит за угол Зверинца, и на всех, кто сейчас прогуливается по прекрасному зелёному парку, обрушивается мясистая и вязкая тень.
***
– Лена рассказала мне о твоём случае, – сказала Ванесса, психотерапевт, а по совместительству лучшая подруга моей жены.
Экзотическое для наших широт имя досталось ей в наследство от не самой умной на свете матери, но девушка всегда была уверена в том, что имя можно монетизировать, и, судя по интерьеру её квартиры, ей это удалось. Вокруг столпились в ожидании лучших времён какие-то безделушки – из кожи, из глины, из мрамора, а по углам прятались огромные шкафы из красного дерева, старые, подёрнутые ржой времени тумбочки и прочий антиквариат.
Ванесса всеми силами создавала у себя дома кабинет имени господина Фрейда. Тем страннее смотрелась она сейчас – в длинном свитере с американским флагом и белых носочках она восседала на кушетке для посетителей, я же сидел в её глубоком кресле. Это был один из её коронных приёмов: поменяться местами с пациентом, чтобы он чувствовал себя более уверенным. И сделался более разговорчивым, само собой. Домашняя одежда подчёркивала наш дружеский статус, хотя на мой вкус создавала несколько распущенный образ. Куча бесполезных сувениров и книг, которые ни разу не раскрывали, напротив, говорили о рабочем характере наших текущих взаимоотношений.
– Я думаю, что тебе стоит рассказать всю эту историю с самого начала. Обычно это помогает начать разговор, – сказала Ванесса.
– Какую историю?
– Ну, к примеру, расскажи мне про встречу с заказчиком.
– Ладно, – я кивнул, понимая, что этого разговора не избежать, хотя насколько тот случай укладывается в понятие истории, я не знал. – Мы встретились в Старбаксе на Белорусской. Помнишь, мы как-то там сидели втроём? Довольно удобное место, мне кажется. Хорошо подходит для деловых переговоров. Только этот дурацкий лаундж раздражает.
– Хорошее место, – она согласилась и прикрыла глаза, что делала всегда, когда что-то вспоминала. – Сколько нам было лет тогда?
– Лет по двадцать. Мы ещё учились.
– Давненько. Продолжай.
– Заказчик опоздал минут на семь. Ничем не примечательный мужичок лет пятидесяти в хорошем, но поношенном костюме. Я сразу понял, что больших денег ждать не стоит, так что, думаю, выглядел он не очень презентабельно, хотя явно старался сделать вид.
– Ты многое понимаешь по внешнему виду клиента, да? А у тебя не было мысли, что он может быть лишь посредником?
– В моём деле обычно посредников не жалуют. Работа чаще всего должна оставаться в тайне. Но не в этот раз. В общем, он заказал яблочный кофе, капучино, я взял минералку и эспрессо.
– Это важно? – Ванесса удивлённо подняла бровь.
