Антон Павлович Лосевский
Дуновение теплого воздуха из губ незнакомки в тени сна единорога
Пока Юлия сказывала свой сказ, Роман усиленно налегал на весла и более-менее складывал с ее слов удивительную картинку о тотальной ментальной несвободе и способности психического материала ломаться и перестраиваться, мигом отказываясь от убеждений и идеалов в обмен на комфортную бытовуху и предсказуемость завтрашнего дня. Однако поднимавшийся ветер только нарастал, заставляя сосредоточиться на течении жизни, оставаться бдительным и чутким к деталям и знамениям. На горизонте проглянули очертания Благолепово.
Светало.
Эпизод 06. Ветреная Мальвина
Из форточки потянуло прохладой и сыростью, что побуждало Кирдыкова нехотя пробудиться и выглянуть в окно. За окном булькали лужи, чернел неопрятный асфальт. Кирдыков, с тяжкого похмелья, задымил самокруткой в окно номера отеля «Худо-бедно», осматривая в древнерусской тоске потрескавшиеся строения с высоты пентхауса и столичного статуса. Дождь только усиливался, ветер по славной макондовской традиции брал начало со всех четырех сторон света и смачно трепал вывеску трактира «Благородная отрыжка». «Эх, занесла нелегкая на закате карьеры, – туго размышлял идол состарившейся вместе с ним молодежи. – Нда, были люди в наше время, не то что нынешнее племя». Волею судеб и графиков, звезда артиста закатывалась именно в Макондово, ставшим заключительным пунктом прощального тура. Последний концерт последней гастроли – вот он где. Мнительный Кирдыков нащупывал утешительную параллель, будто сама природа льет слезы по его вылинявшему величию и близящемуся уходу со сцены.
Приветливый фоновый женский голос из активированного сетевизора уж который раз упоминал разрушительный ураган «Мальвина», дающий нынче по городам и весям свое турне, неся всюду печаль и ущерб. Однако Макондово, по уверениям голоса, неминуемо обойдет стороной и ничто не грозит, никакая етитская сила не попортит дух торжества и юбилея. Ученые люди математически четко вычислили и дотошно доказали, что «Мальвина» зачахнет задолго до подступов, выдохнется, сдохнет.
В дверь номера постучались. Без особых церемоний вошла недружелюбная провинциальная горничная со своим скудным набором сервисов и ужимок, поморщилась. «Это еще че?» – принюхивавшись, возмутилась она. Смена уже заканчивалась, а вонища из ванной комнаты сулила объемы. «Да так, тряпки жжем, смеемся» – басисто хохотнул Кирдыков. В ванных покоях ее поджидала целая куча смятых и подпаленных васильковых полотенец – такая уж за Кирдыковым водилась причуда и отличительная примета, фишка. Пол густо укрывали попсовые блестки, гламурные окурки и битые бутылки – последствия ночной пирушки для самых-самых. Чистоплотная Серафима грязно выругалась.
Мало того, что все утро без устали вычищать нумера за всякими престарелыми пижонами, так еще и управляющая строго-настрого пригрозила отставкой в случае неявки на юбилейное мероприятие. Все как заведено: улыбчивый фотоотчет, выверенная геометка #макондовоюбилей, #макондовокарнавал, а не то пеняй на себя. Лишишься места, а с работой нынче сама знаешь как. От всего вышеупомянутого Серафима не находила себе места и негодовала всем естеством. Вспомнился ей тут растянутый в фойе баннер: «Столетие Макондово бывает раз в сто лет!» И данная аксиома выдавалась неким дарованием за откровение. Небось, еще и плотют канцелярской крысе втрое больше ее минималки! Однако бухти не бухти, а такая уж несгибаемая вертикаль выстроилась: одни не без отвращения понуждают нижестоящих к подчинению, вполне сознавая всю сомнительность и непрочность вызываемого этим кнутом энтузиазма и новой неискренности. Вторые же вынуждены повиноваться, дабы не утратить хотя бы скудный паек, не ухудшить и без того шаткое положение в вертикальной иерархии.
* * *
Сутками ранее, когда командир группы захвата Скалогрыз отчитывался по рации неизвестному патрону о постигшей неудаче, ведь Ничехов опять убег и как сквозь землю провалился, тот действительно уже пребывал глубоко под землей – в знаменитых подвалах Дворца. С кляпом по рту и в кандалах, поскольку стандартные камеры под завязку набились прочим неблагонадежным элементом. Ситуация для Платона складывалась прескверная. Шустрый китаец, осевший в городе и послуживший было делу дворцового переворота, без колебаний выдал сообщника с потрохами, указав на тайное логово, известное ему одному. Должно быть, Лю Кенг вел свою двойную игру. Времени на размышления у Платона отныне имелось довольно, одно «но»: да о чем еще мыслить, когда все уж давно тысячу раз думано-передумано до дрожи и судорог? Почему-то вспоминались лишь отрывки петропольской юности, когда все еще казалось ново и впереди. Детства, в котором они с Жутиным значились соседями по лестничной клетке, знались с песочницы, дружно и задорно разоряли муравейники и всячески куролесили по уличным коридорам и кладовкам. Да и много позже, уже после переезда семейства Жутиных в другой район, жизнь мистическим образом то разводила, то сближала их, как бы давая гаснущей дружбе новые зацепки. Каково же было удивление повстречаться в ссыльном поезде? Судьба – не иначе!
По приезду в Макондово они вступили в заговорняк, согласно которому станут публично и взаимовыгодно оппонировать друг другу, что поможет обоим с карьерным ростом и притяжением финансовых вливаний. Вполне предсказуемо, пожалуй, в определенный момент сотрудничество переросло в реальное соперничество. Достигнув своих целей и казенных кабинетов, Вадим Вадимович, как и многие в его положении, потерял берега и принялся люто бесчинствовать и преступать, наслушавшись угодливых льстецов и зорких советников. Случайных свидетелей невыразительной юности он не любил особенно. Окончательному разрыву дружбы послужила приметная в городе женщина, не доставшаяся же никому, но это – совсем другая и боковая история. И вот теперь Платон терпел окончательное и горькое поражение, оказавшись в застенках самого символа жутинского самовластья. А Вадим Вадимович тем временем, вероятно, вкушает вишенку с пупка очередной легкодоступной массажистки или визажистки, нежится, поди, на ласковых перинах. Неужто утопающий в роскоши бандюган в малине в итоге возьмет верх? «Не может быть!» – сокрушался Ничехов, уголком сознания вполне улавливая, что не только запросто может, но еще и сплошь и рядом так оно и есть – подлец торжествует и властвует.
Засыпая наутро, Платон снова и снова раздумывал над парадоксами устоявшегося миропорядка: да как бы все это у нас все ни называлось – просвещенная монархия, социализм развитой, коммунизм-недострой, демократия, игрократия, в конечном счете всегда получается заурядная плутократия или проклятое самодержавие. Причем от прежнего режима в следующий удивительным образом переносится именно худшее: уж если демократическая диктатура, то без социалки, ежели выборы, то без выбора и т. д. И вот она нерушимая Сверхимперия, на сей раз с сильным восточным акцентом. Да для того ли все было? Того ли ради пращуры гибли в бесчисленных сражениях, вязли в болотах, офицеры стрелялись от бесчестия, а бабы исправно рожали в муках десятерых, желая всем лучшей доли. Затем ли отважные подвижники, титаны духа и просто энтузиасты пытались хоть что-то тут сдвинуть с пятой точки, созидать исполинские смыслы и системы нравственных координат?
Сложную думу-дрему Ничехова оборвали шорохи и бряцанья цепей. В ангар затащили молодняк – расходный материал несостоявшегося переворота. Пойманные Петров, Васечкин, Ли, признав его, совсем расклеились, утратив тайную надежду, что Учитель непременно вызволит, раз уж теперь они оказались в таком равном схваченном положении. Конечно, Ничехов вовсе не был тем злыднем-совратителем невинных душ, коим малевала его пропаганда, в основном средствами и усилиями редакции местной онлайн-газетенки. Но и действенных орудий в его арсенале больше не находилось, в чем сложно было признаться прежде всего самому себе. Нестандартные ходы давно иссякли, прежние схемы устарели: можно до бесконечности выпускать скандальные исследования и разоблачения, но разве возможно кого-либо еще поразить и зарядить тем, что воры крадут, а потому богаты и поживают припеваючи? И еще готовы решительно на все, чтобы сохранить свои туловища у кормушки на максимально долгий срок. Беда-то, в сущности, не в том, что судьи засуживают, а воры воруют, куда хуже иное: инертная масса даже не осознает истинные масштабы и лишено всякого понимания, что воруют непосредственно у них. А те, которые и разумеют, полагают это чуть ли не нормой и негласным барским правом, несущей опорой национальных обычаев. Что отнюдь не мешает им же в глубине души поджидать и чаять благостных перемен и подвижек. Дескать, ненасытные обжоры однажды подкопят такие капиталы, столь пресытятся и заскучают, что вдруг преобразятся и станут гибкими реформаторами и чуткими управленцами, ведущими нас в светлое завтра. Невыносимое и фундаментальное противоречие здесь заложено, но отчего же этого никак не возьмут в толк те, кому в силу опыта и инстинкта жизни пора бы уж начать хоть что-то подозревать и предпринимать? Только молодая поросль еще служит робкой надеждой и носителем природной восприимчивости к вопиющей кривде социальной материи, так ведь и эти в массе своей вскоре присмиреют, свыкнутся, встроятся, что неизбежно случается с каждой новой волной-генерацией.
Минули, по ощущениям, чуть ли не сутки мутной ватной неизвестности – отчего-то никто не спешил их допрашивать и допытываться. Каково же было их изумление, когда по прошествии еще скольких-то часов неопределенности, в подземелье заключили еще и родителей Юлии и Романа. Отец Хэй Ли довольно ловко сумел разжевать и сплюнуть кляп, чтобы сообщить остальным, прежде всего сыну Юлию, что дочь Юлия бежала ночью с острова вместе с Романом. Теперь следопыты и ищейки идут по их следу. Родителей же повязали для сговорчивости и видеоаргумента к моменту поимки. Хотя Ничехов подобную весть вполне предвидел, поскольку самолично помогал Роману советами, средствами и девайсами. Значит, получилось! Теперь все в ваших руках, ногах и мозгах… Не благодарите.
И вот спустя очередной интервал неясности положения, в бункер буквально силком затащили совсем уж нежданного гостя: пришлые китайские стражники заволокли Лю Кенга собственной персоной. Ситуация становилась крайне запутанной. Стражники кричали пленнику в лицо что-то гневное и бурно выражали эмоции в присутствии аборигенов, не принимая во внимание то обстоятельство, что отец и сын Ли прекрасно владеют шэньянским диалектом. Выяснялось, что Лю Кенг вероломно нарушил все базовые процедуры и уставы: устав выжидать благоприятного момента для похищения Жутина, впервые в жизни он с треском завалил миссию; по всей видимости – психанув, и учинив несанкционированную бойню в «Золотом дне». Преступление выражалось исключительно в том, что он никак не согласовал свою дерзкую спецоперацию с руководством, к тому же подделал звонки из центра, дабы снять с постов бойких кунгфуистов-телохранителей. Таким образом, вместо почестей и орденов после праздника его ожидала экстрадиция и долгая экспедиция в срединные земли, а там, к гадалке не ходи, и экзекуция.
Загнанным зверем смотрелся горделивый Лю Кенг, притихнув, тот уставился в одну точку пространства – дверную ручку. Однако ни у кого не вызывало сомнений, что только для виду, из тактических соображений, он поджал хвост, а сам уже во всю разрабатывает детальный план спасения выдающегося человека – себя. Ничехов же, при известии о гибели Жутина, впал в глубокую и продолжительную задумчивость, испытывая тройственные противоречивые чувства удивления, удовлетворения и утраты одновременно. И что? Вот так все и закончится? Победа!? Триумф справедливости? Как бы не так. На место одного узурпатора непременно усядется другой, предельно схожий персонаж, если не хуже. Да тут всю систему менять надо! как говаривал бывалый сантехник. Мысль о сантехнике и гигиене напрашивалась в башку неспроста: сквозь трещину в бетонном перекрытии на темя Ничехова, как подстроено, падали гадкие капли машинного масла. Уровнем выше располагалась подземная парковка.
Разбавил заскучавший сюжет лишь Карл Макарыч, мистер Приговор и судебных расправ мастер. Объявившись словно из ниоткуда, похрамывая приблизившись к Платону, тот вкрадчиво и зло заверил, что сразу же после праздников заложниками займутся со всей основательностью и служебным рвением – будет долго, больно и страшно, все как вы не любите и осуждаете на своих собраниях. Ну а пока… наслаждайтесь жизнью. А то устроили тут шайтан-майдан, понимаешь. Негоже портить паритеты!
Знай старичок, что вскорости подвалы станут самым уютным и безопасным местом во всем Макондово, так еще бы сам приковал себя по всей строгости. Однако долг велел мчать на праздник и быть в центре циклона.
* * *
Новый Жутин как-то сразу не прижился в коллективе: скверный актер смотрелся простачком и деревенщиной – нелепый парик, блуждающий взгляд, недостоверный голос. Дешевый подлог вскрылся быстро, предвещая скорый управленческий апокалипсис. А поскольку Косолапов is dead, всяк из местечковой элитки уже примеривал на себя корону, готовился к аппаратным и компроматным войнушкам, вступая в коалиции pro и contra. Даже мелкие игроки, вроде государственного полузащитника Мамаева, просчитывали комбинации: как бы в результате предстоящей грызни объегорить окружение и взобраться по служебной лестнице повыше. Вот такую кашу заварил Лю Кенг своей авантюрой, за что теперь и готовился получить по шапке от центра. Сейчас же, когда вся верхушка сосредоточилась за кулисами собранной на городской площади сцены, ежась от холода и согреваясь флягами с горячительным, ситуация накалилась до предела. Жутину, согласно протоколу, надлежало выступить перед горожанами и объективами, а подобного-то навыка он совсем и не имел. Сбрендивший Лю Кенг пообещал бедолаге работенку на вечерок, а вон как все обернулось. Спасало лишь то, что никому эта речь на самом деле и не была нужна – гнусная погода полностью занимала зрителя вопросами самосохранения и отогревания в условиях несмолкающего ветра и дождя, переходящего в ливень, сменяемый градом. Жутин, зачитывая поздравления с наушника, путая и комкая слова, лепеча что-то про «жители нашего города активнутые, противные… эээ продвинутые», сам же признавая всю свою трагическую неубедительность в качестве трибуна, от волнения считал секунды до окончания текста, словно школяр, поджидающий у доски дребезжания звонка. По завершении фиаско он мрачно заперся в уборной, с тех пор его никто больше не видел.
А праздничные события развивались соответственно начерченному заранее сценарию: после выступления Админа ожидалась выставка грядущих достижений. На экран над сценой вывели макеты космодрома и давно анонсированного публичного дома. На сцене же семеро работяг кое-как закрепили и с трудом удерживали на ветру пластмассовый макет храма, что должен вскоре вырасти на месте планово вырубленного уже сквера. Иных достижений, кроме макетов и болванок, заявлено не было.
Пришло время песни и пляски. Открывала действо местная дива Колбаска, еще давеча едва выпутавшаяся из переплета с «лицом в окне». Все шло вполне программно, пока не заглохла фонограмма. После первой же песни, исполненной живьем, Колбаске пришлось утекать из-под урагана стаканчиков и проклятий, потому как жалкие ахи-вздохи пришлись не по вкусу даже крайне непривередливой и окоченевшей публике. Те же «колбасеры», самые преданные ее поклонники из «Армии Колбаски», скорбно сложили приготовленные букеты из разного рода колбасных изделий, после чего частично побросали на сцену, а частично употребили по назначению – скушали.
Немного скрасили ситуацию столичные гости Химоза и особенно словивший кураж Кирдыков: не испортили и справились с задачей куда лучше, на классе, хоть и фанера порой сбоила и трещала по швам. А так – веселого вышло маловато, да и откуда, когда кругом засилье силовиков? Рядовой, загнанный на площадь люд мок, мерз, прятался под зонты, кутался в дождевики, понуро фотоотчитывался и стремился слиться за ограждения по домам. Но не тут-то было: бдительные товарищи в штатском просто делали свою работу и умеючи возвращали в загончик, истово следя за правильным порядком. Дана команда – праздновать, ликовать: извольте. Через часок, впрочем, когда по славной традиции подвезли корыта с пойлом, а кое-кто уже впадал в беспамятство, меры безопасности все же упростили, поубавили. Некоторым горожанам даже удавалось прорваться через кордон и удрать в туман. Однако подлинный мрак и обман поджидал извне – было уже слишком поздно…
Усиленные глушилки сигнала, врубленные после плановых фотоотчетов об успехе прошедшего мероприятия, напрочь блокировали экстренные предупреждения о том, что ураган «Мальвина» неумолимо набирает обороты. И неожиданно для всех экспертов и синоптиков сменил курс, стремительно надвигаясь точнехонько на многострадальный город. Предупреждения кричали, что необходимо как можно скорее покинуть вообще все и эвакуироваться в бункер, а не то… Да и сигналы-то эти, надо сказать, посланы были с халатным опозданием, поскольку на вахте Министерства чрезвычайных промедлений, где разливали еще с утра и тупо все прощелкали, лишь виновато чесали репу и констатировали досадный факт: город и население уже не спасти. Так что можно и дальше не дергаться: что уж тут поделать – раскладец. Пока власть предержащие с аппетитом пилили пирог и прикидывали, как бы урвать кусок послаще, пока держиморды удерживали стадо в стойле, а само стадо находило сплошные плюсы в стабильности своего прозябания на сквозняке мироустройства, иного исхода и ждать не приходилось. С хрустом треснул экран, разлетелись оградки… во всей ярости и красе явилась разгневанная «Мальвина».
Странным макаром траектория урагана сперва петляла аккурат по зажиточным южным угодьям, первым под удар попало «Золотое дно» – элитные строения рушились как карточные домики, богатые механические повозки взмывали в воздух как игрушечные, и лишь обглоданные остовы обрушивались оземь. Вскоре крепко досталось центру. Особенно красиво и эпично пал Дворец.
Нельзя не упомянуть задним числом, как еще лет десять тому назад проповедовал на макондовщине один страстный и принципиальный эколог Пафнутий: со всеми выкладками и диаграммами обосновывавший, что варварская вырубка лесов, в конечном счете, приведет к катастрофическим экологическим, экономическим и просто экстремальным последствиям. Однако правдорубство, как водится, закончилось катастрофично первым чередом для самого Пафнутия – глобальная угроза решалась отсутствием назойливого человека. Уж после того пару раз по окрестностям гуляли смерчи калибром помельче, а все же прежде совершенно не свойственные уездным ландшафтам. Однако местный Комитет занимательной статистики умело преподнес новинку как уникальную находку, сулящую даже множественные выгоды и широкие перспективы для народного хозяйства. Церковники объясняли происходящее скромными пожертвованиями и неискоренимой греховностью местной паствы. Общими усилиями, в общем, мало-помалу замяли, замолили.
Не помогло.
* * *
Руслана, нареченная Урсулой, накрепко заперлась в фамильной землянке, предпочитая достойное одиночество пошлым утешениям после смерти супруга Аркадия. Дочь испанского голеадора из третьего дивизиона, потоптавшего по молодости макондовскую пыль и грязь, а затем безвозвратно укатившего в солнечную Андалусию, сильно пережила своего неведомого отца, и вот уже стала сухой вдовой. Дни протекали в мелких гоношениях и неотступно накатывающих воспоминаниях. На смену быстрым дням приходили бесконечные млечные ночи. Руслана тешилась тем, что в который раз перечитывала две самые любимые книги испаноговорящих: то «Дона Кихота», то вторую, найденную в юности в обширной библиотеке своего деда – полковника горячей крови. Сейчас она дочитывала-перечитывала ту, вторую, что в жанре реального магизма. Сто лет – один ответ. Одиночество – сбывшееся пророчество. А что оставалось, если современные ей человеческие существа не в состоянии написать ничего даже близко подобного, могучего, вековечного. «Черт побери! – воскликнула она, расхохотавшись – кто бы мог подумать, что мы и вправду станем жить не лучше каннибалов!» – обращаясь к незримому присутствию Аркадия и одновременно цитируя произведение. «Что с нами сталось? Возобладала инерция традиций, воспроизводство бессилия, цифровое затмение» – отвечало присутствие. В памяти Русланы вспыхнули яркой молнией времена далекой юности, когда люди еще были людьми. Чаще глупыми и плохими, понятно, нежели добрыми и благородными. Но все-таки мыслящими индивидуумами, а не биологическими потребителями приложений и обновлений. Что ж, логический финал не заставит себя долго ждать.
Кто-кто, а Урсула нисколько не сомневалась, что ветреная «Мальвина» навестит город в назначенный срок, поскольку в писании же ясно сказано: «ибо было предречено, что зазеркальный город будет снесен ураганом и стерт из памяти людей». И отчего же их, неприкаянных, не считающихся с очевидным, никогда и нисколько не занимала вполне угадываемая и читаемая схожесть судеб городов-побратимов Макондо и Макондово? Нет, сей град обреченный не устоит не от урагана, а от всепронизывающего леденящего равнодушия, беззакония и самотека, смешения убаюкивающей отчетности и алчной беспечности. Для Русланы, одной из немногих, «Мальвина» представлялась вовсе не стихийным бедствием, злым роком, а единственно возможным распутыванием клубка, долгожданным избавлением. Выйдя из землянки, она горячо приветствовала и наблюдала грандиозное всесокрушающее явление, несущее горе городу, но спасение природе и запоздалую победу здравого смысла над слабоумием.
Шедший издавна и издалека изгонять Жутина шаман, по прибытии на местность, узрел очевидное – он опоздал. Пророчество благополучно свершилось и унеслось восвояси. Вместо города застал он лишь упадок и руины. Странное дело, но не было ни ветра, ни спасателей, ни стонов из-под завалов – лишь эхо вечности и отыгранной партии. Пристально присмотревшись к дыму на горизонте, он хитро прищурился и узрел через внутренний огонь давно искомые эманации…
* * *
Неприкрытая кем-то форточка при резком открытии входной двери звонко стукнула по раме, замерла. В комнату вошли двое.
– Вот, проходите, прошу. Такая у нас тут комнатка – чистенькая, светлая. Недавно освободилась. Осматривайтесь, пожалуйста – поставленным голосом затарахтела матерая тетка в годах, агент по недвиге.
Девушка средних лет, строго говоря – женщина, осматривала уже третью за день комнату и скучливо побродила по заявленным 17 метрам. Высокие потолки делали комнату просторнее, чем ожидалось. А так, в сущности, комната как комната, обычное для старого коммунального фонда выцветшее помещение. На первое время сойдет. Обстановка, правда, скудная, придется скрашивать, преображать. Вот занавесочки бы сюда обязательно надо, а то сторона солнечная, окнами на мостовую. А впрочем, всяко лучше, чем лицезреть по утрам хмурый двор-колодец. Здесь ее внимание привлекла шахматная доска на подоконнике. На ней, а также возле батареи, беспорядочно валялись рассыпанные причудливые фигурки из папье-маше. Взяв самую крупную из них, черную готическую башню с вырезанной надписью «Дворец», некоторое время она с интересом изучала рукотворное изделие. Затем загребла в ладонь вторую фигурку-коротышку «Трактир». На полу под батареей обнаружился «Храм» и «Отель». Агентша шумно задышала за спиной и завела свою пластинку, опасаясь, как бы чего не вышло и не сорвало верную сделку.
– Ой, да вы не обращайте внимание: тут мусор немного остался, от прежнего жильца, видать. К вашему заезду все приберем, не переживайте.
– Вы знаете, а мне даже нравится – необычно. Фигурки оставьте. Комнату беру.
