Антон Чехов
Холодная кровь
Напившись чаю, старик лениво плетется из вагона на станцию. Тут среди залы первого класса стоят знакомый обер-кондуктор и начальник станции, молодой человек с красивой бородкой и в великолепном, шершавом пальто. Молодой человек, вероятно, от непривычки стоять на одном месте, грациозно, как хороший скаковой конь, переминается с ноги на ногу, глядит по сторонам, делает под козырек всем мимо проходящим, улыбается, щурит глаза… Он румян, здоров, весел, лицо его дышит вдохновением и такою свежестью, как будто он только что свалился с неба вместе с пушистым снегом. Увидев Малахина, обер-кондуктор виновато вздыхает и разводит руками.
– Не придется нам ехать четырнадцатым номером! – говорит он. – Опоздали сильно. Уж другой поезд пошел с этим номером.
Начальник станции быстро просматривает какие-то бланки, потом переводит свои голубые восторженные глаза на Малахина и, улыбаясь, дыша на него свежестью, осыпает его вопросами:
– Вы господин Малахин? У вас быки? Восемь вагонов? Как же теперь быть? Вы опоздали, и четырнадцатый номер уже пущен мною ночью. Что же мы теперь будем делать?
Молодой человек двумя розовыми пальцами осторожно берет Малахина за мех полушубка и, переминаясь с ноги на ногу, ласково и убедительно объясняет ему, что такие-то номера уже ушли, а такие-то пойдут, что он готов сделать для Малахина все от него зависящее. И по лицу его видно, что он действительно готов сделать приятное не только Малахину, но даже всему свету – так он счастлив, доволен и рад! Старик слушает и хотя ровно ничего не понимает в замысловатой поездной номерации, но одобрительно кивает головой и сам касается двумя пальцами нежной ворсы шершавого пальто. Ему приятно видеть и слушать приличного и ласкового молодого человека. Чтобы с своей стороны показать ему свое расположение, он вынимает десятирублевку, подумав, прибавляет к ней еще две рублевые бумажки и подает их начальнику станции. Тот берет, делает под козырек и грациозно сует себе в карман.
– Вот что, господа, не устроить ли нам таким образом? – говорит он, озаренный новою, только что мелькнувшей идеей. – Воинский поезд опоздал… его, как видите, нет… Так не отправиться ли вам воинским[2] поездом? А воинский я уж пущу двадцать восьмым номером. А?
– Пожалуй, – соглашается обер-кондуктор.
– И отлично! – радуется начальник станции. – В таком случае вам нечего тут ждать, сейчас и поезжайте! Я вас сейчас и отправлю! Отлично!
Он делает Малахину под козырек и, читая на пути бланки, бежит к себе. Старик очень доволен только что бывшим разговором; он улыбается и оглядывает всю залу, как бы ища: нет ли тут еще чего-нибудь приятного?
– А мы все-таки выпьем, – говорит он, беря обер-кондуктора под руку.
– Как будто еще рановато пить.
– Нет, уж вы позвольте мне угостить вас из любезности.
Оба идут к буфету. Выпивши, обер-кондуктор долго выбирает, чем бы закусить.
Это человек пожилой, чрезвычайно полный, с полинявшим, пухлым лицом. Полнота у него неприятная, обрюзглая, с желтизною, какая бывает у людей, много пьющих и спящих не вовремя.
– А теперь и по второй можно выпить, – говорит Малахин. – Теперь время холодное, не грех выпить. Кушайте, покорнейше прошу. Так, значит, я на вас надеюсь, господин обер-кондуктор, что всю дорогу не будет никаких препятствий и неприятностей. Потому, знаете, в нашем скотопромышленном деле каждый час дорог. Сегодня одна цена мясу, а завтра, гляди, другая. Опоздаешь на день – на два и не попадешь в цену, да вместо того, чтоб пользу взять, гляди, и приедешь домой, извините, без брюков. Кушайте, покорнейше прошу… Я на вас надеюсь, а насчет угощения или чего желаете, я из любезности могу во всякое время вас уважить.
Накормив обер-кондуктора, Малахин возвращается к себе в вагон.
– Сейчас я себе воинский номер вымаклачил, – говорит он сыну. – Шибко поедем. Кондуктор говорит, что если все время с этим номером будем ехать, то завтра в 8 часов вечера будем на месте. Не похлопочешь, брат, не получишь… Так-то… Гляди вот и приучайся…
После первого звонка к дверям вагона подходит человек с лицом, черным от сажи, в блузе и в грязных, потертых панталонах навыпуск. Это смазчик, который только что лазил под вагонами и стучал молотком по колесам.
– Господа, это ваши вагоны с быками? – спрашивает он.
– Наши, а что?
– А то, что два вагона больные. Нельзя их пущать, надо тут в починку оставить.
– Ну да, бреши больше! Просто выпить хочется, хабару взять… Так и говорил бы.
– Как вам угодно, а только я сейчас обязан доложить.
Не возмущаясь и не протестуя, а спокойно, почти машинально старик достает из кармана два двугривенных и подает их смазчику. Тот тоже очень спокойно берет их и, добродушно глядя на старика, заводит разговор:
– Поторговать, стало быть, едете… Хорошее дело!
Малахин вздыхает и, спокойно глядя на черное лицо смазчика, рассказывает, что торговля быками прежде была действительно выгодна, теперь же она составляет дело рискованное и убыточное.
– Тут у меня товарищ есть, – перебивает его смазчик. – Так вы бы, господа купцы, и ему сколько-нибудь презентовали…
Малахин дает и на товарища… Воинский поезд идет быстро и стоит на станциях сравнительно недолго. Старик доволен. Приятное впечатление, оставленное молодым человеком в шершавом пальто, крепко засело в нем, выпитая водка слегка туманит голову, погода великолепная, и, по-видимому, все обстоит прекрасно. Он без умолку говорит и во время каждой остановки бегает к буфету. Чувствуя потребность в слушателях, он тащит к буфету то обер-кондуктора, то машиниста, и пьет не просто, а длинно, с причитываниями и с чоканьем.
– У вас свое дело, у нас свое… – говорит он благодушно, улыбаясь. – Дай бог и нам, и вам, и чтоб не как нам угодно, а как богу…
От водки он мало-помалу возбуждается и впадает в деловой азарт. Ему хочется хлопотать, торопиться, наводить справки, без умолку говорить. Он то роется в карманах и в узлах и ищет какой-то бланок, то что-то вспоминает и никак не может вспомнить, то вынимает бумажник и без всякой надобности пересчитывает свои деньги. Он суетится, охает, ужасается, всплескивает руками… Разложив перед собой письма и телеграммы столичных мясоторговцев, счеты, почтовые и телеграфные расписки, бланки, свою записную книжку, он соображает вслух и требует, чтобы Яша слушал.
