– Игорь, ты идёшь?
– Да, Настенька, пошли.
За большим столом собралась вся многочисленная родня, друзья и просто хорошие знакомые. Здесь были все дети, все внуки и многие правнуки, и даже девушка старшего внука, которая, по слухам, скоро должна поменять этот статус на что-то более серьёзное. Стол был полон праздничной еды и напитков, и только в центре остался пустой кружок – его специально приберегли под торт.
Праздник официального начался. Игоря поздравляли в прозе и в стихах, пели песни, преподносили подарки, а многочисленные внуки устроили небольшое театральное представление, которое растрогало всех взрослых и вызвало скупые слезы у дедушки.
Наконец, настало время праздничного торта.
Заиграла торжественная музыка, лица людей озарились улыбками, самые маленькие уже прыгали от нетерпения, желая запустить свои ручонки в мягкий белый крем. Торт был не сильно большим, но очень красивым, от него буквально исходила энергия праздника и важного торжества. Средний сын и дочь, действуя синхронно и ни на мгновение не переставая улыбаться, водрузили торт на стол и встали рядом с отцом.
Да, торт был восхитительным. Крем, украшения, аромат, и много свечей.
Много свечей…
Игорь вдруг замер. По спине пробежал холодок, а улыбка медленно сползла с лица.
И время будто остановилось. Вся его многочисленная родня замерла в самых неестественных позах, с безжизненными улыбками на лицах, с тусклыми глазами, с восковой кожей. Одна из его собак зависла в полёте, как зависла и птица, за которой смелый старый пёс и охотился.
Сто двадцать. Юбилей.
Отлично, но слишком много. Неправдоподобно много.
Игорь, остолбенев, продолжал смотреть на торт, и лишь усилием воли перевёл взгляд на свою жену, которую он любил все эти годы. Он помнил каждое мгновение, проведённое с ней, помнил каждую эмоцию, когда-либо испытанную ими, и всё у них было, как в той самой присказке – и в горе, и в радости… Он посмотрел на своих детей, на своих внуков и правнуков, он знал и любил их всех, он воспитал их хорошими людьми, он дал им всё, что мог дать.
И теперь они преподносят ему праздничный торт со сто двадцатью свечами.
Игорь судорожно сглотнул, облизнул сухие губы и…
– Оста…
Острые, шершавые, непривычные звуки застряли в его горле. Он не мог говорить. Он не хотел говорить.
Сухие губы сомкнулись. Язык, такой тяжёлый и будто чужой, драл нёбо, а горло сжималось от спазма. По коже, такой молодой и упругой, ползла скупая, солёная, горькая слеза.
Вдруг до его уха донеслись неразборчивые звуки музыки, чьи-то голоса, шум ветра за окном.
– Дорогой, всё в порядке? Ты что-то хотел сказать?
Настя подошла и обняла его. Как всегда обнимает, когда он нуждается в поддержке, о которой сам никогда не попросил бы.
– Д-да… Я…
Настя и все родственники взволнованно и даже с тревогой смотрели на него. Кажется, сейчас он выглядел не очень хорошо, и они просто беспокоились о его здоровье.
– Оставайтесь у нас погостить на несколько дней. Место в доме полно, а мы так давно всех вас не видели!
Настя ещё крепче обняла его и прильнула к груди, а дети, внуки и даже правнуки с удовольствием согласились. И все будто сразу забыли об этом кратком эпизоде, который едва не испортил праздник этому миру…
– Паша, он не выходит!
– Вижу…
Показатели были на пределе. Пульс зашкаливал, давление грозило разорвать артерии, активность мозга – как в самом жестоком эпилептическом приступе. Тело билось в конвульсиях, и никакие действия реанимационной бригады уже не помогали этому агонизирующему организму.