Антон Мамон
Всеголод

Полная версия

Я никогда не верил в Бога, нет. Возможно, потому, что детство мое пришлось на период безнадежно мрачный. Ужасы «лихих», как теперь принято говорить, девяностых мешали поверить в абсолют добра и справедливости, что обитает где-то там, в границах тропосферы, и по-отечески нежно глядит на нас сверху вниз. Ветераны, торгующие медалями у входа в метро, стаи тощих собак и ботинки, что вот уже два сезона как малы. Нет-нет-нет, в том пыльном, пропахшем луком и карбидом времени святости было ни на грамм! Особенно во всем, что касалось еды…

Не могу сказать, что мы голодали буквально, – обмороков на моей памяти не случалось. Но отчетливо помню, с какой жадностью смотрел на сладкое, выпечку, сосиски и лимонад. Блуждая с матерью в лабиринтах магазина просрочки, я мечтал скупить буквально все. Ну и пусть конфеты в коробке покрылись налетом – эка невидаль! Таким лишь балованного европейца пугать, а русский человек на сроки годности не смотрит и благодаря этому берет шоколадную пасту Alisa со скидкой 70 %.

Впервые осознать, что нужда 90-х – это не шутка, пришлось еще ребенком. Если ничего не путаю, я тогда пошел во второй класс, а экономика в стране пошла под откос. Слово «дефолт» не откликалось в моей голове чем-то страшным, отнюдь! Я даже находил его красивым, повторял громогласно, пародируя Екатерину Андрееву. В один из дней даже пришел к матери с вопросом: «А что это, собственно, такое – дефолт?». Она безрадостно вздохнула и указала на сгорбленный полупустой мешок муки в коридоре.

В тот вечер мама пекла хлеб. Я радовался. Она плакала. По очереди мы протыкали буханку спичкой, чтобы понять степень готовности теста. Восьмилетнему мне и в голову не приходило, что все это – последняя ступень отчаяния, сойдя с которой падаешь в бездну под названием «нищета». Помню, как на следующее утро спросил маму, когда мы снова приготовим хлеб. Без тени улыбки она ответила: «Надеюсь, никогда». Я смиренно промолчал и решил впредь не докучать глупыми вопросами.

Лишь годы спустя я осознал подвиг матери и оценил уровень тревоги, с которым вынужденно существовали тогдашние взрослые. Не иметь возможности купить «Пшеничный» – показатель финансовых возможностей, вернее, их отсутствия. Но так жили все, а значит, и стесняться было нечего. Мы ели маргарин Rama, закатывая глаза от удовольствия. Из одного кубика Gallina Blanca готовили кастрюлю супа на всю семью. Водой из-под крана разбавляли химическую пыль под названием Yupi и были при этом абсолютно счастливы. Никто не думал о консервантах, стабилизаторах и прочих глутаматах натрия. Просто ели, что бог пошлет. Тот самый Бог, в существование которого я отказывался верить.

Но кто в таком случае помог мне совершить открытие в помощь миллионам людей? Не раньше и не позже, ровно за год до начала «голодопокалипсиса» я вывел формулу идеальной подкормки, разгоняющей процессы метаболизма у растений. На первых порах это дало +12 % к высоте колосьев у подопытной пшеницы. Тогда я понял, что вплотную подошел к тому, что обыватель назовет «прорывом».

Обезумевшим алхимиком я денно и нощно корпел над волшебным рецептом. Идеальные пропорции меди, кобальта, железа и никеля должны были превратиться в питательную суспензию, что повысит скорость роста зерновых культур. В теории это означало невиданное: вместо одного урожая собрать за лето целых два, а то и три! С такими объемами производства легко снизить стоимость зерна и доверху забить им хранилища.

Помимо всего прочего, уже тогда я понимал, что могу влиять на размеры колоса, растущего в лучах моей УФ-лампы. Коллеги-аспиранты не скупились на шутки, говорили, что в Чернобыле этот вопрос решили без всяких удобрений, но я лишь отмахивался: «Поживем – увидим!». Дело оставалось за малым: найти инвестора, что поверит в мое изобретение, состоятельного визионера или, на худой конец, богача-авантюриста.

Забавно, но все случилось даже раньше, чем я загадывал. В один прекрасный день на меня вышли серьезные люди, представители научно-технического центра «Заслон». Сначала я решил, что это розыгрыш, и бросил трубку, но звонок повторился. Мне предложили встретиться, а я, растерявшись, тотчас согласился. Когда же в виртуальный почтовый ящик упали билеты на «Сапсан», стало понятно: шутки кончились, а деваться уже некуда, да и незачем. Выпив двойную дозу противотревожного, я отправился в Питер. Как оказалось, навстречу судьбе.

Переговоры вышли недолгими. Меня, вчерашнего студента-мечтателя, взяли под крыло. Личная лаборатория, неограниченный бюджет и полная свобода действий – я впервые почувствовал себя взаправдашним ученым, каких раньше видел лишь в кино. Серия попыток выяснить, кто рекомендовал меня «Заслону», не увенчались успехом. Куратор Тихон лишь премило улыбался и повторял: «Мы беспрестанно ищем таланты. Считай, что тебе повезло».

Пространный ответ не удовлетворял любопытства, но этого хватало, чтобы трудиться дальше. Казалось бы, спешить некуда – экспериментируй да набивай руку, но скоро довелось понять: мои наработки – не очередная перспективная теория, а один из немногих реальных способов противостоять беде. Все это время шла подготовка, превентивный поиск решения будущей проблемы (гуманитарной катастрофы, если быть точным). То, с чем мы столкнулись восемь месяцев спустя, мистически напоминало последствия 1816-го – того самого года, когда не пришло лето.

Можно долго спорить о причинах нагрянувшего кризиса, но какой в этом смысл, если по Земле шагает голодный мор, а правительства крупнейших стран беспомощно разводят руками? В неком изощренном смысле теперь это кажется забавным. Столкнуться с недостатком продовольствия в XXI веке… Перед глазами тут же всплывают картинки бульдозеров, что давят испанские помидоры и дорогущие сыры из Франции. Хотя, черт с ними, с бульдозерами! Не счесть, сколько раз я лично оставлял блюдо нетронутым, согласившись на полную тарелку из вежливости где-нибудь в гостях. В этом смысле каждому есть в чем покаяться.

Возможность питаться регулярно стала нормой. Мы перестали бояться голода и даже научились над ним шутить! Подумать только, у сыновей блокадников в лексиконе то и дело проскальзывали фразочки вроде «бухенвальдский крепыш» и «голодающий с Поволжья»! Но куда подевались все юмористы, когда полки в магазинах опустели? Как верно подметила Регина Спектор: «No one laughs at God in a hospital. No one laughs at God in a war. No one's laughing at God when they're starving or freezing or so very poor». Всем внезапно стало не до смеха. Жуткое осознание того, что голод вернулся, накрыло континенты. В день, когда слухи подтвердили на официальном уровне, я с ужасом вспомнил детство, а еще – вновь задумался о Боге. Если его действительно нет, кто побудил желание бороться с угрозой, о которой я еще не знал?

– Всеволод, нужно ускориться! У нас почти не осталось времени, – однажды произнес мой заслоновский куратор.

– Вы были в курсе, так? Вот почему заинтересовались мной! Но почему сразу не выложили карты на стол? – вслух возмущался я.

– Иначе ты бы не сумел расслабиться и творить. Ни к чему было сознательно крепить дамоклов меч над твоей светлой головой.