Антон Краснов
Миссия «Демо-2020»
– Что за ослиная задница?! – завизжал генерал Бишоп. – Почему вы не стреляете, сержант Маклоу? А все остальные идиоты, у которых имеются в наличии гранатометы?! Что это за кретинизм, я вас спрашиваю?
Сержант Маклоу растерянно осмотрел гранатомет.
– Что за чертовщина? – пробормотал он. – Ерунда какая-то… Теперь что, на вооружении гранатометы со встроенными аудиосистемами, что ли? А почему он тогда не стреляет?
Несколько морпехов, у которых имелись гранатометы, один за другим прицелились в русских и выстрелили, однако грозное оружие давало необъяснимый сбой, вместо гранаты исторгая из себя МУЗЫКУ – мелодии грустные и бравурные, военные марши и лирические проигрыши, стройную последовательность звуков или же какофонию – бессмысленное их нагромождение…
Генерал Бишоп взревел и, выхватив свой чудовищный пистолет, прицелился во всадника, разряженного, словно на парад. Это был сам князь Меншиков. Но вместо выстрелов по врагу американской демократии, самой передовой в мире, пистолет вдруг выдал мелодию той самой идиотской песенки про двух пьяных гитаристов из Майами, которую так любил напевать президент Нэви Буш, да и сам генерал Бишоп.
В следующие две минуты выяснилось, что по необъяснимым причинам ВСЕ оружие отказало напрочь: и проверенные винтовки MX-120, табельное оружие американской армии, и пистолеты-пулеметы «Узи», американской модификации Ф78. С гранатометами «Скорпио-МЗ» все стало ясно еще раньше, да и хваленые новейшие лазерные пистолеты «Деструктор-1М» не работали. Вместо убийственных фотонных лучей они выпускали из себя какое-то сияние, искры, все это было похоже на красочный фейерверк в диком уменьшении. При этом «Деструкторы» с музыкальной стороны показали себя эстетами и играли «Каприччио» Никколо Паганини, фантазию Рахманинова «Утес», а также вокальные циклы Густава Малера. Последним аккордом, окончательно снесшим генерала Бишопа с коня, стала снайперская винтовка с лазерным прицелом, человеческим голосом прокричавшая: «Прррросто Щелкунчик!!!» – и расхохотавшаяся при этом!
Сержант Маклоу выпустил из рук гранатомет и растерянно смотрел то на своего начальника, то на налетевшего русского кавалериста – до тех пор, пока тот со знанием дела не снес американцу саблей его глупую голову. В сержанта Спама угодила шрапнель, и он впервые в жизни раскинул мозгами. Генерала Бишопа легко ранило ружейной пулей в левую руку чуть пониже локтя.
Шок сковал бедных «демократизаторов», которые только сейчас стали понимать, что попали как кур в ощип. Их счастье, что на выручку подоспел храбро сражавшийся батальон шведов из резерва Карла X и американцы получили некоторую передышку. Правда, к тому времени их число уменьшилось примерно вдвое. Генерал Бишоп, до которого дошло, что за такие дела его в Белом доме по головке не погладят и из Пентагона вышвырнут одним пинком, вдруг воодушевился. Он не стал брать оружие будущего, а вооружился двумя шведскими пистолетами и саблей, с чем и помчался в бой. И тут неожиданно оказалось, что генерал Бишоп как боевая единица значит существенно больше, чем военачальник. Миссия снова была провалена, но если бы удалось встретить на поле битвы царя Петра и… Дальше генерал Бишоп додумать не успел, потому что на него налетел русский и пришлось отбиваться, чтобы не загреметь к праотцам. Ему повезло. Отбиться удалось. Генерал Бишоп с отчаянием человека, которому нечего терять, полез в самую гущу сражения и отсюда – почти что неожиданно для себя – увидел царя Петра. Государь сидел на лошади, выпрямившись так, как будто он уже знал, что ему не суждено быть убитым в этой решающей баталии. Но генерал Бишоп имел другое мнение, да и вообще он очень плохо знал историю, тем паче русскую… К тому же в той Полтавской битве, которая описана во всех школьных учебниках, никакого генерала Бишопа на валялось и близко и быть никак не могло. Но, повторяем, ничего этого генерал Бишоп не знал, с чем и начал пробиваться к Петру, держа при себе два заряженных пистолета. Генерал был страшно зол и полон решимости отомстить за своих убитых солдат и все те неприятности, которые, как он полагал, произошли по вине русских, а на самом деле – из-за тупости и упрямства самого генерала и его руководства. Генерал Бишоп всегда хорошо стрелял и был уверен, что выбьет Петра из седла одним выстрелом, как десятку на стрельбище. Соображениями типа «а зачем убивать русского царя?» и даже «а сколько долларов в казну ВША это принесет?» он уже не руководствовался и окончательно выключил свои и без того не бог весть какие мозги. Зачем, почему… Да нет же, нет. Он ехал убить царя.
И самое ужасное состояло в том, что он действительно МОГ это сделать. И тогда Ваня Афанасьев, Сережа Ковалев и многие другие дети прочли бы в учебниках совсем-совсем другое…
3
Петр Алексеевич стоял на холме и обозревал расстилающееся перед ним поле боя. Крепко засели в мозгу слова, им самим сказанные перед началом решающей баталии: «Воины! Имейте в сражении перед собою правду и Бога, защитника вашего, а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, жила бы только Россия».
Петр дорожил своей жизнью и знал себе цену – нет смысла рассуждать об этом. Неоднократно он уже мог быть умерщвлен. Ему припомнились покушения на его жизнь, которых насчитывалось уже около десятка. С самого детства, с самого его детства, как черви, кишат вокруг те люди или нелюди, которым любой ценой, любым средством – сталью, свинцом ли, ядом – хочется умертвить, уничтожить, убить государя!.. Разжать пальцы, держащие в кулаке всю огромную Россию.
Петр поднял глаза и вдруг – через головы пеших и конных, живых и мертвых, русских и шведов – увидел человека, который смотрел на него. Перед глазами государя вдруг всколыхнулось багровое марево, и на нем проступили сначала стены спальни в доме Лефорта, ночной вопль, погоня по коридору, водянистые глаза Ромодановского, допрашивающего задержанных… потом домик в Петербурге, лицо того человека, который… Теперь этот человек, уже дважды злоумышлявший против царя, сидел на коне в полусотне саженей от Петра и вынимал пистолет… Петр раскрыл рот, чтобы крикнуть, внезапно отсеклись все посторонние звуки и запахи, как будто существовали лишь двое – царь и тот, кто, кажется, уже вложил в пистолет пулю, которая убьет Петра…
Человек поднял пистолет и выстрелил.
…Женя Афанасьев в составе наступающего отряда кавалерии преследовал разбитых шведов. У Афанасьева было прекрасное настроение, и ему даже в голову не приходило, что в этом бою он может быть убит. После того как Ковбасюк успешно обезоружил отряд морпехов, Евгений и подумать не мог, что завершение этой феерической миссии может оказаться плачевным. И тут – словно иглой в сердце!.. Нехорошее, тошнотворное предчувствие вошло в Афанасьева, и он машинально осадил коня и, развернувшись, поскакал обратно в русский лагерь. «Куда? – кричал ему вслед Ковалев. – Куда?» Евгений не слышал. В ушах забились слова беса Сребреника: «Ты что сорвался, Владимирыч? Ты… ты в своем уме ли?»
Афанасьеву вдруг показалось, что мимо мелькнул верхом генерал Бишоп с пистолетом, в такой нелепой здесь камуфляжной форме. Задыхаясь, Афанасьев пришпорил коня и только теперь понял, какое именно предчувствие оторвало его от преследования отступающих шведов и заставило вернуться. Петр!.. Каждый раз, когда гости из будущего прибывают в его владения, на государя совершается покушение, и уже были две попытки, а Бог, как известно, любит Троицу!..
И тут Евгений увидел Петра.
Но прежде он углядел краем глаза движущуюся фигуру в идиотском камуфляже, повернул голову и увидел, как Бишоп целится в царя из пистолета, а тот его не замечает… Щелкает «собачка»… Господи, даруй осечку, осечку же!.. Афанасьев вскинулся, понимая, что все равно не успевает предотвратить непоправимое, но хотя бы нужно попытаться, просто обозначить это усилие – спасти, спасти Петра!
Петр не видел Бишопа, который умудрился пробраться за спину царя и целился в него с некоторого расстояния. Петр смотрел куда-то перед собой, и Афанасьев вдруг увидел, что лицо царя, лицо человека далеко не робкого десятка, искажается ужасом. Боже, Боже!.. Афанасьев почему-то стал угадывать, куда направлен взгляд Петра и чего так испугался самодержец… И тоже увидел…
Увидел ТОГО, на кого смотрел Петр. В руках – мушкет. Человек тоже целился в царя, как и генерал Бишоп. Государь под двойным прицелом!.. Афанасьев головокружительно выругался, сознавая свое бессилие, так, что ему позавидовал бы даже красноречивый Александр Данилович Меншиков.
Грянул мушкетный выстрел. Петр пошатнулся в седле, и…
Упал не он. В тридцати саженях за спиною царя, вздрогнув всем телом, вывалился из седла генерал Бишоп, на мгновение замешкавшийся со своим выстрелом. Мушкетная пуля пробила ему голову.
Тот, кто только что СПАС Петру жизнь, бросил мушкет и, пришпорив коня, поскакал прочь. Афанасьев едва не вывалился из седла от неистового головокружения, но уже в следующую секунду он справился с волнением и, пришпорив скакуна, помчался за неизвестным в погоню.
Царь Петр вытер с лица пот. К нему приблизился окровавленный вестовой и крикнул:
– Государь, виктория полная и совершенная. Шведы разбиты! Князь Меншиков преследует полки неприятеля и будет преследовать хоть до Днепра! Взяты пленными восемь генералов и в трофеях много знамен, пушек и штандартов! И есть надежда, что пленен будет сам король Карл и с ним государев изменник и вор гетман Мазепа!
– Добро… – выговорил Петр, просияв лицом.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, САМАЯ КОРОТКАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ
Нити, на которых подвешен мир
1
Афанасьев нещадно стегал коня.
Он видел перед собой спину того, кого преследовал. Они ускакали уже довольно прилично от места боя, и звуки сражения затихали вдали. Евгений знал, что ему во что бы то ни стало нужно догнать этого человека, этого таинственного незнакомца, который принес всем столько бед, но только что спас жизнь Петру Первому. Афанасьев хотел расставить все точки над , чтобы во всей этой истории уже не оставалось неясностей, пробелов. Чтобы все загадки получили свое разрешение.
У того, кого он преследовал, был более свежий конь, и у Евгения было не так уж много шансов нагнать незнакомца. Афанасьев явно отставал.
– Стой! – в ярости заорал он, когда убедился, что расстояние между ними начинает увеличиваться. – Сто-о-о-ой!!!
И тут случилось непредвиденное. Кричал-то Афанасьев от бессильной ярости, совершенно не рассчитывая на то, что преследуемый остановится.
Но тот ОСТАНОВИЛСЯ.
Остановился и развернул коня, ожидая, пока подъедет его преследователь.
Афанасьев не поверил своим глазам. Впрочем, главное потрясение у него было еще впереди, а пока он пришпорил измученного коня и поскакал прямо на незнакомца. Тот ждал его с… улыбкой на лице, которое показалось Афанасьеву нестерпимо, невероятно молодым. И таким знакомым… Не может быть! Ведь последний раз они виделись пятнадцать лет назад. Хотя… стоит ли говорить о времени в такой ситуации?
– Доброе утро, Евгений Владимирович, – вежливо приветствовал его этот человек. – А утро действительно доброе, потому что наши одержали победу в Полтавской баталии, а это, как вам хорошо известно, было переломное событие в ходе Северной войны. Хорошо и то, что царь Петр уцелел вопреки желанию этого идиота генерала Бишопа.
Афанасьев изумленно закашлялся.
– Здравствуйте, Николай… Николай Григорьевич, – запинаясь, выговорил он. – Так… так это вы только что спасли государя и застрелили генерала Бишопа? Но… но как вы здесь оказа… Хотя о чем я? Вы… но – зачем?
– Позвольте мне быть кратким, – произнес Николай Малахов, а это был именно он, – у нас, как ни странно, мало времени, несмотря на все эти столетия, которые мы просеиваем сквозь пальцы с такой, казалось бы, легкостью. Да, это в самом деле я, Николай Малахов. Изобретатель проклятой системы, которую мне так и не удалось уничтожить.
– Значит, вы соврали мне, когда говорили там, на квартире у Лены, тогда еще не моей жены… – Афанасьев перевел дух и продолжил, что далось ему не без усилий: – Когда говорили, что вам удалось проникнуть в будущее только дважды. Точнее, совершить лишь два перемещения.
– А зачем мне говорить вам всю правду? Если бы я сказал вам тогда, в 2005 году, на квартире у Лены, что следующий раз мы будем говорить в день Полтавской баталии, в паре километров от места битвы, вы бы мне не поверили. Моя система «Опрокинутое небо» не напрасно названа так. Это страшная вещь. Но довольно лирики. Вернемся лучше к физике, тем более что я в ней понимаю гораздо больше. Система позволяет не только перемещаться во времени, но и фиксировать все перемещения, произведенные ДРУГИМИ. Это очень просто: из своего 2005 года я заглянул на пятнадцать лет вперед и просканировал пространственно-временной… я не очень сложно изъясняюсь? континуум. Зафиксировал четыре временных перемещения на территории нашей страны. Сначала из 2020 года в 1693-й, потом в 1703-й, а теперь вот сюда, в 1709-й. Надо сказать, что после меня так до конца и не разобрались в возможностях машины времени, и это прекрасно. С темпоральным коэффициентом возвращения намудрили, а там ведь все очень просто. Впрочем, все равно вы в этом ничего не понимаете, простите, – спохватился Малахов, щуря свои зеленоватые миндалевидные глаза. – Значит, последовательно обо всем. Я уже знал, что глупый президент ВША предпримет попытку изменить историю в угоду своим личным аппетитам. Полный кретин, конечно!.. Ну, так вот, Евгений Владимирович. Я прекрасно представляю, что такое попытки проникнуть в прошлое. К тому же представляю, чем это может кончиться. Так что я должен был принять меры. И я их принял. Вы сами не хуже меня знаете, какие именно меры.
– Да уж представляю, – пробормотал Афанасьев.
– Совершенно верно. А что я мог предпринять против ваших трех перемещений в Петровскую эпоху? Только явиться туда и каким-то образом предупредить царя Петра об опасности. Вот потому я и имитировал попытки покушения на государя, чтобы подозрение к тому же падало на вас. В любом случае – вы уж извините, Евгений Владимирович! – ваша гибель была бы куда менее значимой, нежели смерть Петра. Или я не прав?
– То есть… тем человеком, который… значит, это были вы, Николай?.. – растерянно произнес Афанасьев.
– Да, вы сами все сказали.
– Значит, это именно вы сознательно подставляли нас, зная, что после такой подставы мы вполне можем свести близкое знакомство с дыбой любезного дядюшки Федора Юрьевича?! – все шире раскрывая глаза, воскликнул Афанасьев.
– А что мне оставалось делать? Если бы я не привлекал к вам внимания царя такими, быть может, не совсем гуманными методами, неизвестно, что из всего этого вышло бы! Ведь правда, Евгений Владимирович? Дуракам закон не писан, а те, кто вас сюда послал, едва ли блещут интеллектом! А генерал Бишоп, которому я сегодня, прошу прощения за физиологические подробности, вышиб эти самые мозги?
– Да, правда, правда, – пробормотал Евгений.
– Вы не знаете, что значит не принадлежать ни к какому времени, оторваться от своей родной почвы, быть сразу везде и, значит, нигде! – с горечью продолжал Малахов. – Впрочем, тут я не совсем прав… Добродеев и выбрал вас с Ковалевым только потому, что вы уже познали, что такое перемещение в другие миры. Добродеев вообще умный черт!.. Магия, магия! Я сам, изучая уравнения единой теории поля, пришел к выводу, что в нашем мире существуют и иные законы в обход физических. На эти законы наложено строгое табу, но теперь, теперь они снова заработают! И уже работают, вы же сами видели, ЧТО сделал Ковбасюк, бывший дион Эллер, с оружием этих кретинов морпехов! А ведь вы прекрасно понимаете, что по всем физическим законам это НЕВОЗМОЖНО. Ведь так? Дионы иинферналы сильнее чувствуют магию, чем мы, люди, существа техногенные и утилитарные. (Афанасьев с трудом удержался от искушения в панике зажать уши руками.) Так что вот такие дела, уважаемый Евгений Владимирович. Я всегда подозревал, что вам предназначена какая-то особая роль во всей этой истории. Некто подталкивает мир к новому катаклизму. Смерть Петра могла бы стать первым маленьким снежком, способным вызвать лавину. Понимаете, что могло да все еще и может произойти? Рухнет человеческая история, законы магии вступят в свою былую силу. И тогда вернется тот, кто сейчас затаился и, верно, ждет своего часа. Развоплощенный. Его имя Лориер, нам, христианам, он больше известен как Люцифер. Вы должны знать это милое существо, вы не раз сталкивались с ним раньше, во времена погони за Ключами Всевластия.
«Не слушай его, Владимирыч, – раздался ленивый голос беса Сребреника, но в его голосе Афанасьев неожиданно для себя выловил пульсирующую нотку испуга. – Не слушай весь этот бред!»
– Неужели? – вдруг парировал Малахов, который по всем раскладам ну никак не мог слышать голоса Сребреника. – Вы так полагаете? Вы хорошо замаскировались, уважаемый, но ваш час никогда не настанет! Я уничтожу систему «Опрокинутое небо», и вы останетесь тем, кем являетесь сейчас-нечистым духом, только и способным, что капать на мозги! А отнюдь не властелином мира. Вакансии на место властелина мира больше нет, видите ли! Так что, как говорили уважаемые предки, изгоняя дьявола: «Vade retro, Satanas!» В общем, «Изыди!»
Жуткая боль вдруг пронзила голову Евгения. Он с трудом удержался на коне, гулкая пустота перевернулась в мозгу, и тошнотворный желтый дым вздыбился перед глазами. И Афанасьев увидел контуры полупрозрачной фигуры: маленький, сгорбленный человечек с печальными глазами, сутулой спиной и большой, словно бы разбухшей рыжей головой, въехавшей в неширокие плечи. Он глядел на Афанасьева. Потом тряхнул головой и выговорил:
– Ну да, Владимирыч. Так и есть. Он прав.
– Так ты… не Сребреник? – медленно выговорил Афанасьев.
– У меня вообще много имен, но настоящее – именно то, какое назвал Николай Григорьевич. Он вообще прозорливый малый. Дурак не изобрел бы такой опасной штуки, как эта его система. Но он оказался даже умнее, чем я предполагал. Собственно, больше говорить и не о чем. Не надо кивать на меня. Все истоки зла – в вас самих, в людях.
Хррр, как говорил генерал Бишоп. С сим спешу откланяться…
Контуры Лориера истаяли в воздухе. У Афанасьева больше не было беса Сребреника.
2
– Пора возвращаться, Евгений Владимирович, – сказал Малахов.
Он уже хотел было пришпорить коня, но в последний момент замер и решительно махнул рукой. – А! Позвольте все-таки сказать… Была еще одна причина, побудившая меня совершить эти перемещения в Петровскую эпоху. Для начала – мне точно известно, что под Полтавой бился мой предок, и мне не хотелось бы, чтобы из-за какого-то урода из числа морпехов генерала Бишопа не стало меня. Все-таки я не самый последний человек на этой земле, ведь правда?.. И потом… Я люблю Елену. Это для вас она жена, мать семейства, зрелая женщина, клонящаяся к сорока годам… И только для меня она навсегда останется той, которую я когда-то встретил у фонтана, – в легком светлом платье, с синими глазами и навсегда, навсегда юным и прекрасным лицом… Я понимаю, что это страшно, но я не могу быть иным. Простите меня. Ведь если бы я не сделал того, что я сделал, ее вообще могло не быть, понимаете? А разве я могу допустить это– для себя, для вас, для нее? Никогда.
И Малахов, хлестнув коня, помчался прочь. Евгений смотрел ему вслед. Нелепая гулкая пустота заполняла голову, изгоняя даже подобие каких-то мыслей.
Эпилог
ПРОЩАНИЕ С БУДУЩИМ
…И качнется бессмысленной высью
Пара фраз, залетевших отсюда:
«Я тебя никогда не увижу»,
«Я тебя никогда не забуду».
Андрей Вознесенский-
1
Москва, 2020 год
– Еще раз, – сказал Афанасьев.
– Что? – спросила Сильвия. – Ты что, с ума сошел? Тебе мало того, что уже было? После гибели генерала Бишопа перемещения во времени запрещены законодательно! Тем более что племянник вице-директора Бориса Глэбба, этот злополучный Пит Крепкий Буббер, так и не вернулся из прошлого. Ты хоть знаешь, кстати, почему его туда пустили? Вот обида! Помнишь, жена Буша не хотела пускать его в прошлое, потому что миссия была сопряжена с зашитой прав женщин, а Буббер был осужден за харассмент, то бишь за сексуальное домогательство? Оказывается, все это ерунда! Прямо при нас Глэбб предъявил добросердечной леди Кэтлин справку, что Пит Буббер – педераст! Собственно, благодаря этому его и пустили в прошлое!
– Мне все равно, – сказал Евгений. – Я не о Буббере… о том, что мне все равно, что запрещены перемещения.
– Женя, – мягко произнесла Сильвия. – Не надо так говорить, что тебе все равно. Если бы у тебя были серьезные причины… Ты хоть понимаешь, ЧТО тебе будет, если ты без разрешения спецслужб пойдешь на такую авантюру? Знаешь?
– А мне все равно, – повторил Афанасьев таким голосом, что по широкой мраморной спине Сильвии фон Каучук пробежали крупные мурашки, – все равно, понимаешь? На дыбу уж точно не вздернут, так что можно вести себя неадекватно.
– Зачем тебе?
– А ты не понимаешь? Уж кто-кто, а ты понять должна! Ведь ты тоже отдала бы все, чтобы вернуться в прошлое, к нему, гидрид-ангидрид!
Перед Сильвией засияли наглые, задорные, прекрасные синие глаза светлейшего князя Александра Даниловича, и она, едва сдержав стон, закрыла рукой лицо.
Афанасьев качнул головой и произнес:
– Как тебе сказать… я должен, я должен увидеть этого человека еще раз. Ведь все начиналось именно с него.
Фон Каучук помолчала. Потом облизнула толстые губы и медленно, размеренно, по слогам, как будто чего-то боялась, произнесла:
– Ты говоришь о Николае Малахове?
– Ну о ком же? О нем. О том, кто нас два раза подставил. И кто в результате спас жизнь царю Петру. Самое страшное, что ВСЕ ЭТО он знал еще тогда, когда я еще был двадцативосьмилетним раздолбаем, тогда, в две тысячи пятом году! Что будут эти жуткие экскурсии в прошлое, что генерал Бишоп покусится на нашу историю, что от исхода Полтавской баталии будет зависеть судьба мира[19]. Ты не представляешь даже, каково ему было знать все это и спокойно держать в себе, в то время как весь остальной мир влачил примитивное, жалкое амебное существование. Так что, Сильвия, я должен увидеть его еще раз. Он мне не чужой. Я тебе обещаю, что я к нему даже не подойду. Я буду любоваться им издали, как любуются водопадом, выжженной степью, клинком, небом, синими глазами любимой, ну что же еще, Господи!.. Ты что, Сильвия, не понимаешь меня?
– Да ты ревнуешь, Женька, – сказала она, и в ее голосе впервые прозвучали простые человеческие интонации, – ты же знаешь, что будет… то есть что было… и потому ревнуешь свою собственную жену к тому, о чем она сама уже забыла, потому что память женщины куда более эгоистична, чем память мужчины…
– Это ты как феминистка говоришь, что ли?
– Ты что, Афанасьев, совсем сдурел?! – вспылила она.
– Ладно, Сильвия, извини. В общем, мне очень нужно…
– Женя, Женя, это абсолютно исключено. Если ты это сделаешь, тебе грозит пожизненное заключение. Это новый идиотский закон. Мне, кстати, тоже десяточку накинут, если что. На Луну отошлют вместо покойного (или какой он там?) Буббера.
Афанасьев качнул головой и произнес:
– Сильвия, мне уже все равно. Я должен, я должен вернуться в тот год и увидеть, КАК они встретились. Ведь, по сути, все, что он делал, он делал ради моей жены.
– Я же говорила, что ты гнусный ревнивец, – печально заключила Сильвия фон Каучук.
– Ты сама как-то говорила, что, если вдруг возникнут какие-то экстренные обстоятельства; никто и не узнает, – проговорил он. – Так что выполняй обязательства, вот что.
Она молча протянула ему карточку с кодами доступа в лабораторию.
2
Россия, все та же провинция, лето 2010 года
– Привет, Колечка.
– Лена? Ты пришла? А я думал, что ты опоздаешь, как обычно. Минут на сто.
– Ну почему же? Я опоздала всего на пятнадцать.
– На шестнадцать… Впрочем, не будем говорить о времени…
– Да, да, Коля. Ты знаешь… Мне страшно. Я боюсь тебя. Ты, наверно, подумаешь, что я глупая неврастеничка и все, что я говорю, – типичный бабизм…
– Да что ты, Леночка.
Афанасьев стоял в нескольких шагах от этой пары и слышал каждое слово. На его глазах выступали слезы, но плакать не хотелось, да и не мог он плакать, потому что слышал мысли человека, перевернувшего мир:
«Милая, тебе так нужно отдохнуть. Ты устала, моя девочка, ты измучена, распахнутые окна молят о пощаде и просят задернуть свет. Ты заснешь, и тебе приснится он. Единственный, лучший, великодушный, сильный. Он сумеет не отпустить тебя, сумеет обнять твои узкие плечи нежно и крепко. Он будет лучше меня, могущественнее и звонче, его глаза будут темнеть от любви, когда он будет сравнивать тебя с закатом, с весной, с рекой и с каплями воды, нежной воды, от прозрачности которой хочется плакать и целовать стены своей темницы. Он возьмет тебя и не отдаст никому, и только ты будешь знать, что из каждой его черточки, из каждого следа, из каждой клеточки будет прорастать другая, уже изведанная тобой сущность. Он – это я. Тебе встретятся тысячи мужчин, и каждым из них буду я, потому что такая любовь, как у нас с тобой, не умирает бесследно. И не умрет никогда». Афанасьев повернулся и быстрым, уверенным шагом пошел прочь.
