Антон Грановский
Сияние богов
7
Голод. Страшный, всепоглощающий голод. Голод, который ничем нельзя утолить…
Человек, сидящий на корточках за кустом можжевельника, судорожно облизнулся. Вид его был страшен и скорее годился для упыря, чем для живого человека. Ростом он был с рослого мужика, но сутулый и какой-то скрюченный, словно вынужден был ходить под вечным гнетом тяжелого груза. Темное лицо составлено из кусков кожи, скверно подогнанных друг к другу. Волосы, бесцветные, похожие на паклю, торчали клочками.
Глаза его, глубоко упрятанные под выпуклыми надбровными дугами, мерцали злым, холодным светом. А толстые пальцы рук завершались крепкими и острыми когтями, похожими на когти совы или рыси.
Запах, доносившийся от девки, был странным и не мог принадлежать человеку. В нем объединились запахи листвы, воды, росы и еще чего-то, едва уловимого и неопределенного.
Запах девки пугал князя Добровола, как пугает дикого зверя все непонятное и незнакомое.
Но самым страшным был запах, исходивший от чудно€й вещи, лежащей у Первохода в кармане. Это был запах расчетливого зла и спокойной ярости, присущей прирожденному убийце. Но страшнее всего было то, что этот предмет, будучи неживым, знал, что за кустами притаился наблюдатель. Не будучи живым, он был способен чувствовать опасность и чуять жертву.
Девка тоже боялась этого предмета. Страшно боялась, хотя и хотела казаться храброй.
Князь Добровол беззвучно зарычал. Как бы он хотел вонзить зубы ходоку в горло и напиться его темной, густой крови. Но это было опасно. Предмет, прячущийся у Первохода в кармане, только этого и ждал. Похоже, он мог действовать жестоко в ответ на жестокость. Не стоило его дразнить.
Князь Добровол отпрянул от куста и повернулся к недоеденному оленю. Через несколько минут он дочиста обглодал последнюю кость и швырнул ее в кусты. Все. Мяса больше нет. Но голод не прошел.
Некоторое время Добровол сидел молча, затем с размаху вогнал пятерню себе в грудь и вырвал черное, обугленное сердце.
Долго, очень долго Добровол сидел молча, с хмурым интересом глядя на собственное сердце, куском протухшей говядины лежавшее у него на ладони. Потом разлепил губы и прошептал:
– Мамелфа… тварь. Говорили мне в детстве: никогда не связывайся с ведьмами… Обещала бессмертие, а что я получил взамен?
– Ты получил то, что просил, князь, – раздался негромкий старушечий голос.
Добровол быстро обернулся. Ведьма сидела на гнилом пне. Сама она была такая черная да корявая, что мало чем отличалась от этого пня.
– Дурак ты, князь, – прокаркала лесная ведьма. – Я забрала твое живое сердце и дала тебе взамен мертвое. И я обещала, что ни стрела, ни меч не смогут тебя убить. Но не моя вина, что Первоход разорвал тебя на куски огненной бомбой.
Добровол дрогнул и сжался, словно Мамелфа прикоснулась к открытой ране. Ведьма усмехнулась и пожала тощими плечами.
– Не понимаю, чего ты ворчишь? Ведь ты жив. Ты собрал себя по кускам и снова стал самим собой. Ты разговариваешь, гадишь, жрешь. Ты делаешь все то, что делают другие люди.
– Другие люди? – Добровол яростно прищурился. – Ты издеваешься, ведьма? Если я в таком виде покажусь в городе, меня примут за упыря и вобьют мне в грудь осиновый кол!
– И что с того? Тебя нельзя убить никакими кольями.
– Но они изрубят меня топорами на куски!
– И что? – снова спросила ведьма, противно усмехнувшись. – Первоход тоже разорвал тебя на куски, но ты жив. И пускай у тебя жуткая рожа. Зато ты по-прежнему князь Добровол, и люди будут почитать тебя даже в таком обличье. Так даже лучше. Раньше ты внушал людям страх своими делами, а теперь они будут трепетать при одном твоем виде.
Добровол пригнул голову и яростно сверкнул на ведьму глубоко посаженными глазами.
– Меня мучает голод, ведьма, – прорычал он. – И я не могу насытиться. Никак… Никогда…
– Но в этом тоже виноват Первоход! – рявкнула Мамелфа. – Не забывай – ты собрал себя из кусков обгоревшей плоти! Чтобы плоть не развалилась и не сгнила, тебе приходится постоянно жрать. Но не тревожься, князь. Вернув себе княжеский трон, ты сможешь жрать столько, сколько захочешь. Свинина, говядина, птица… И тебе больше не придется рыскать по лесу и ловить оленей, крыс и кроликов.
Добровол слушал ее молча, и глаза его пылали злобным голодным огнем.
– И не забывай, что ты бессмертен, – продолжила старуха. – Никто и ничего не сможет тебе сделать. А сила твоя такова, что ты одним ударом лапы сможешь снести голову любому богатырю!
Добровол отвел от ведьмы взгляд и посмотрел на свою руку. Куски склеенной плоти слегка отстали друг от друга. Живот свело судорогой. Проклятая ведьма сладкими речами вновь распалила его голод.
Князь Добровол провел страшной рукой по безобразному, слепленному из лоснящихся заплат лицу.
– Я могу рассыпаться в любой момент, – прохрипел он. – Посмотри на меня, ведьма! Разве меня можно назвать живым?
– Ты гораздо живее любого кишеньского упыря.
– Но не живее самого поганенького из людей! Верни мне мою жизнь, ведьма! Сделай меня прежним! Отдай мне мое живое сердце!
Мамелфа посмотрела на склеенного из кусков мяса и кожи урода мрачным, насмешливым взглядом.
– Спохватился! – презрительно выговорила она. – Твоего живого сердца давно нет. Или ты не слышал, что лесная ведьма Мамелфа питается человеческими сердцами?
Добровол изумленно выкатил на старуху глаза.
– Ты что, сожрала его?
– А ты как думал! – Старуха мерзко захихикала.
– Убью! – прорычал Добровол и бросился на ведьму, однако споткнулся об камень и растянулся на траве.
Немного полежав неподвижно, Добровол снова зашевелился, нашарил в траве отвалившуюся челюсть, кое-как приладил ее на место и сел на траве.
– Что ж мне теперь делать? – горестно проговорил он. – Как справиться с сей бедой?
– Разожги большой костер и прыгни в него, – посоветовала Мамелфа. Это будет красивая смерть. Но гляди, ты должен сгореть целиком, до самого последнего кусочка. Если останется рука – она продолжит жить, даже если остальное тело превратится в пепел.
– Не того я хотел, когда испрашивал для себя вечную жизнь, ведьма, – со вздохом проговорил князь. – Значит, мне никогда уже не стать прежним?
– Никогда, – отрезала старуха. – Если только…
Лесная ведьма интригующе замолчала, и князь резко и нетерпеливо подался вперед.
– Если только – что?
Мамелфа прищурила слезящиеся старушечьи глазки и сказала:
– Есть один способ. Но труден тот способ чрезмерно.
– Говори! – потребовал князь.
– Ты должен найти того, кто сотворил с тобой такое, и съесть его сердце.
– Съесть?
Ведьма кивнула.
– Да, съесть! Сожрать! Слопать!.. Но главное – сердце это должно быть еще живым!
– И тогда я стану прежним? И перестану рассыпаться на куски?
Ведьма мерзко улыбнулась своими запавшими, тонкими губами.
– Да, князь, ты станешь прежним. В твоей груди снова забьется живое сердце. Но бессмертие ты потеряешь. Нелегкий выбор, верно?
Князь сжал кулаки и произнес плаксивым голосом:
– Я не справлюсь с Первоходом. Один выстрел из громового посоха – и я рассыплюсь в пыль. Помоги мне, ведьма! Ты ведь можешь, я знаю!
– Могу, – кивнула Мамелфа. – Но это тебе не понравится. Я могу сделать тебя сильным и ловким, как лесная рысь. Но ты потеряешь себя и не найдешь до тех пор, пока не съешь сердце Первохода.
На уродливом, склеенном из неровно подогнанных кусков плоти лице Добровола появилось недоумение.
– Я тебя не понимаю, ведьма, – прохрипел он. И тут же поправился, испугавшись, что Мамелфа откажет в помощи: – Но я готов сделать все, что ты скажешь! Все, слышишь! Только сделай меня таким же сильным, как Первоход.
Некоторое время ведьма молчала, потом заговорила негромким, таинственным голосом:
– Ты слыхал про чудны€е вещи?
– Конечно!
Ведьма выпростала из-под складок своего ветхого балахона руку и протянула Доброволу гриб, похожий на бледную поганку, только такой пузатый, будто его надули.
– Это чудно€й гриб, – сказала она. – Называется молокун. Съешь его – и начнешь жизнь с чистой берестинки.
– Как это? – не понял Добровол.
– А так. Не будешь помнить ничего, кроме одного – найти и убить Первохода и съесть его сердце.
– Это что же… я стану беспамятным, как младенец?
Мамелфа кивнула.
– Да. Но сила у тебя будет не младенческая.
Добровол подозрительно прищурился.
– Сгубить меня вздумала, старая?
– Не хочешь – не бери, – обиженно шмыгнув носом, сказала ведьма и убрала было гриб, но Добровол быстро схватил ее пальцами за тощее, морщинистое запястье.
– Мне уже все равно, ведьма, – с горечью выговорил он. – Сгубишь, туда и дорога. Давай своего «молокуна».
Мамелфа разжала пальцы, и белый гриб выкатился прямо князю в ладонь. Несколько мгновений Добровол разглядывал его, а затем сунул в рот и стал жевать.
Еще с полминуты князь сидел на траве, усиленно работая челюстями, а потом глаза его закатились под веки, и он тяжело, будто куль с мукой, повалился на землю.
Мамелфа сидела на своем пне и напряженно смотрела куда-то мимо Добровола. И вдруг тень Добровола на траве дрогнула, хотя сам он продолжал лежать. Затем тень вытянула руки, приподняла их над травой, ухватилась пальцами за торчащий из земли корешок и крепко его сжала.
Мамелфа стряхнула оцепенение, выпрямилась и облегченно вздохнула.
– Ну, пошло дело! – проговорила она и, довольно захихикав, потерла тощие ладони. – Более я тут не надобна. Прощай, Добровол-князь!
Она широко развела руки в стороны, а потом резко хлопнула в ладоши. От того места, где сидела Мамелфа, взлетело вверх густое, темное облако, а когда облако рассеялось, на пеньке никого уже не было.
8
Деревенская девка Смирена, отправляясь по грибы, никогда не заходила в чащобу. Но на этот раз грибов было так мало, а желание принести домой хоть что-нибудь было так велико, что Смирена, сама того не ведая, прошла через «свой» лесок, миновала две версты по глушняку и сама не заметила, как вышла к большой дороге, ведущей к Хлынь-граду. В корзинке ее было не более десятка молоденьких опят.
Поняв, что зашла слишком далеко, Смирена не стала тревожиться и мысленно поблагодарила лешего за то, что не завел ее в те места, откуда нет выхода. Перед тем как повернуть назад, она решила немного передохнуть. Опустила корзинку с грибами, а сама села на пенек и вытянула гудящие от усталости ноги, одетые в новые лапоточки.
Сперва она думала о грибах, о том, как их нынче мало, и как стыдно возвращаться с полупустой корзинкой домой. С грибов мысли Смирены сами собой перескочили на молодого парня Деженя, который вот уже две недели повсюду преследовал ее, не давал ей проходу и даже норовил увязаться за нею в лес. Некрасивый был парень, но настойчивый. Смирена вдруг подумала, что ежели он и дальше будет таким настойчивым, то рано или поздно добьется своего. Устыдившись подобных мыслей, Смирена покраснела.
«Он ведь и сейчас может за мной следить, – подумала она. – С этакого станется».
Смирена оглянулась по сторонам, но, ясное дело, никакого Деженя поблизости не увидела.
Отдохнув, Смирена поднялась, чтобы идти домой, да вдруг замерла. Ей показалось, что где-то поблизости шелохнулась ветка. Смирена была не робкого десятка, а потому крепче сжала в руке корзинку и окликнула:
– Эй! Кто там? Эй, кто там ходит? Покажись!
Несколько мгновений ничего не происходило, а потом из-за дерева вышагнула светлая фигура. Смирена прищурила близорукие глаза, надеясь разглядеть фигуру получше, но сгустившиеся сумерки не позволили ей этого сделать.
– Дежень, это ты?
– Да… – донесся тихий ответ.
Смирена облегченно вздохнула.
– Ну, слава Белобогу. А я уж подумала – не душегуб ли какой. Зачем ты за мной увязался, Дежень?
Ответа не последовало. Смирена нахмурилась (ох и настойчивый же парень этот Дежень, ну как на такого не гневаться?).
– Чего увязался? – строго повторила Смирена. – В провожатые набиваешься? А ну – отвечай!
– Да…
Смирена усмехнулась.
– А с чего ты решил, что я возьму тебя в провожатые? Нешто не знаешь, что за мной ухаживает Братша Кривов сын?
Дежень молчал, переминаясь с ноги на ногу. «Надо бы с ним помягше, – подумала Смирена. – А то еще убежит. С него станется».
– Ладно, не бойся, – смилостивилась она. – Хошь провожать, провожай. Но только чтобы не лапал! А то Братше пожалуюсь!
Дежень и на этот раз не шелохнулся.
«Да что же это за мужик такой! – возмутилась Смирена. – Не мужик, а снежный молчун!»
– Ну! – подбодрила нерешительного парня Смирена. – Чего стоишь? Подойди сюды!
Парень еще немного постоял, явно собираясь с духом, а потом тронулся к Смирене.
Чем ближе он подходил, тем тревожнее делалось лицо Смирены. Проклятая близорукость! На какой-то миг ей показалось, что парень голый, однако она тут же прогнала от себя эту мысль как вздорную.
Сердце ее, однако, забилось чаще. Смирена подняла правую руку к лицу, прижала палец к кончику верхнего века и слегка натянула кожу. Этот прием, известный всем близоруким людям, всегда срабатывал. Сработал он и сейчас. Расплывчатая фигура обрела четкость, а Смирена схватилась свободной рукой за сердце и попятилась.
Она хотела побежать, закричать, завопить, но ледяной страх сковал ее тело, а в горле от накатившего ужаса сперло дыхание. Белая фигура все приближалась, и теперь уже Смирена отчетливо видела, что у фигуры той, белой, безволосой, нет ничего, что могло бы отнести ее к мужскому или женскому роду, только гладкая и словно бы влажноватая кожа. А лицо… лица у него будто и не было. Лишь две темные впадины вместо глаз и такая же темная впадина на том месте, где полагалось быть рту.
Рот стал расширяться, растягиваться, и вот он уже достиг размеров большого дупла, а потом это черное дупло стало надвигаться на Смирену. И все, что она смогла, это закрыть глаза и прошептать:
– Ой, Ладо, матушка, избавь от злого чудища!
А в следующий миг что-то холодное обволокло ее голову, и Смирена, не успев даже крикнуть, потеряла сознание от дикой боли.
…Прошло не меньше десяти минут, прежде чем глаза девушки снова открылись. Она рывком села на траве и оглядела свое тело. Тело было абсолютно голое и безволосое. Чуть обвисшие бугорки грудей, слегка выпирающий живот, полоска между пухлыми бедрами, длинные голени. Все в точности словно у настоящей женщины. Не хватало только крошечной впадинки пупка.
Несколько секунд Смирена размышляла, не следует ли исправить ситуацию с помощью острой ветки? Потом решила, что не следует. Живот ее никто не увидит, главное – не забыть одеться. Но где же одежда?
Смирена вновь огляделась. Рядом с собой она увидела ворох одежды, но ворох этот был испачкан кровью, и из него торчало что-то страшное. Что-то такое, что прежде было руками, ногами и головой, а теперь больше напоминало обгорелые головешки.
Смирена вздохнула и, брезгливо поморщившись, протянула руку за платьем.
Одевшись, она прочистила горло кашлем, выплюнув комок липкой слизи, и опробовала голос:
Я не папина,
Я не мамина,
Я на улице росла,
Меня курица снесла…
Голос у нее был певучий и красивый, совсем как прежде:
Красная девица
По бору ходила,
Болесть говорила,
Травы собирала.
Корни вырывала,
Месяц скрала,
Солнце съела.
Чур ее, колдунью,
Чур ее, ведунью!
Оборвав песню, Смирена запрокинула голову и рассмеялась. На душе у нее было светло и радостно, ведь она опять была живой, и впереди у нее так много дел.
Радостно вдыхая запах леса, Смирена не заметила, что из-за кустов за ней наблюдает и скалит в усмешке зубы отвратительная тощая старуха.
Глава вторая
ДЕТИ ПАДШИХ БОГОВ
1
Село Крутоярово, Радимичское княжество.
Двумя месяцами раньше
Все село сбежалось посмотреть на богатыря, который спешился со своего огромного, толстоногого коня и встал перед кружалом. А посмотреть было на что.
Богатырь был столь высок ростом, что не вошел бы ни в одну дверь Крутоярова, не пригнув низко свою косматую голову. В плечах он был шире коромысла, а руки у него были такие, что в каждой ладони легко бы уместилось по взрослой курице.
Меч богатыря был раза в полтора больше самого большого меча, который довелось выковать местному кузнецу. Сам он был одет в шерстяной подклад и кольчугу тонкой работы, а на голове богатыря красовалась роскошная шапка, украшенная яхонтами. Сапоги у него были хромовые, а на плечах серебрился красный с искоркой плащ, застегнутый серебряной фибулой.
Богатырю явно нравилось всеобщее внимание, и он не спешил заходить в кружало, а просто стоял посередь двора, подставив солнышку свое широкое, обветренное, бородатое лицо.
А народ только головами покачивал.
– Вот это богатырь! Всем богатырям богатырь!
– Этакий медведь один целой сотни ратников стоит!
– Попадешься этакому на пути – растопчет и не заметит!
Лишь один человек в толпе не восхищался богатырем, а смотрел на него скептически и едва ли не презрительно. Это был тщедушный паренек лет двадцати пяти, с бритой наголо головой и такими же бритыми щеками. Одежда его была пыльной, а за плечом висела тощая котомка.
Паренек был такой же нездешний, как и заезжий богатырь. И, судя по всему, тоже пришел в Крутоярово на осеннюю ярмарку – то ли что-то продать, то ли чем-то разжиться, а может, и просто поглазеть на скоморохов да поесть сладких пирожков.
К богатырю тем временем подбежали два мальца. Один из них осторожно дернул богатыря за краешек плаща и уважительно поинтересовался:
– Дяденька богатырь, а ты можешь разогнуть пальцами подкову?
– Могу, мальчик, – пробасил богатырь. Затем поискал глазами что-то на земле, поднял твердый камень и сжал его в кулаке. Камень рассыпался в пыль.
Народ восхищенно загалдел, а богатырь повел могучими плечами и самодовольно улыбнулся.
И тут случилось нечто удивительное. Лысый парень с котомкой за плечом выступил из толпы вперед и крикнул, обращаясь к богатырю:
– Эй, кисель, ты так и будешь торчать посреди дороги или посторонишься и пустишь добрых людей в кружало?
Богатырь удивленно приподнял брови.
– Это ты мне?
– Тебе, кисель! Ты будешь стоять и пялиться или посторонишься и дашь мне дорогу?
Удивление во взгляде богатыря сменилось гневом. Мало того что места вокруг было предостаточно и ни на какой дороге он не стоял, так еще и в голосе доходяги было столько гонора, словно он готов был походя спихнуть богатыря с пути.
Народ уставился на лысого, как колено, парня так, как смотрят на дурачка, сунувшего голову в горящую печь, – с изумлением, насмешкой и сочувствием.
– Так ты хочешь спихнуть меня с дороги, доходяга? – пробасил богатырь.
– Спихну, коли сам не потеснишься, – небрежно ответил парень с котомкой.
Богатырь усмехнулся.
– И ты правда готов это сделать?
– Сделаю, не сомневайся. Я таких неуклюжих переростков, как ты, уделываю одной левой.
Лицо богатыря медленно побагровело.
– Все, парень, – отчеканил он. – Считай, что сам нарвался.
И шагнул к лысому парню. Однако тот поднял руку в останавливающем жесте, лукаво прищурил глаза и сказал:
– Побить меня задарма ты всегда успеешь. А хочешь заработать на этом горсть монет?
Богатырь остановился и непонимающе нахмурился. А парень повернулся к толпе и крикнул:
– Эй, честной народ! Кто из вас хочет поставить резанку, а выиграть две? Отзовись!
Народ загалдел:
– Как выиграть?
– Об чем говоришь?
– Отвечай, коли спрашивают!
Лысый усмехнулся.
– Вон там, за поваленным заборчиком, есть заброшенный амбар! – крикнул он. – Мы войдем туда вдвоем с этим киселем! Он – с мечом, а я – с одними голыми руками! А вот того из нас, кто выйдет оттуда через минуту, вы и назовете богатырем! Как вам такое развлечение?
Народ молчал, не в силах поверить, что парень говорит серьезно. Тогда он достал из котомки несколько серебряных монет, показал их людям и громко объявил:
– Ставлю четыре монеты на то, что из амбара первым выйду я, а этот кисель выползет оттуда на карачках!
Толпа замерла в нерешительности. Рты мужиков, баб и детей были раскрыты от удивления, а глаза их пристально, восхищенно, завистливо и недоверчиво смотрели на серебряные монеты.
– Ставлю десять медяков на лысого! – сказал вдруг кузнец, выступив из толпы.
Он достал из кармана кожаного фартука горсть меди и показал ее людям. Несколько секунд все молчали. Судя по лицам, люди решили, что парень каким-то непонятным образом околдовал кузнеца, потому что в здравом уме ни один человек на свете не совершил бы такую отчаянную глупость.
А потом все завопили, перекрикивая друг друга:
– Медяк на богатыря!
– Три медяка на богатыря!
– Резанку на богатыря!
Тут же нашелся верткий мужичок, который принялся принимать ставки. Следует отметить, что не все ставили на богатыря, некоторые, уверенные, что у лысого парня припасен какой-то фокус, поставили деньги на него.
– Ну, гляди, парень, – пригрозил ему один зажиточный мужик. – Коли не выкрутишься – я тебе сам ноги переломаю.
Лысый терпеливо дождался, пока все ставки будут сделаны, потом окинул взглядом кучу серебряных и медных монет, сунул руку в карман, достал тугой кожаный кошель, высыпал его содержимое на кривоногий стол, который кто-то выволок из сеней, вслух пересчитал все монеты и сдвинул их к куче.
– На себя самого! – объявил он.
Верткий мужичок, принимающий ставки, усмехнулся и объявил:
– Тридцать против одного – принято!
Лысый парень повернулся к богатырю, все это время с угрюмым изумлением взирающего на сошедшую с ума толпу.
– Ну так что, богатырь! – жестко прищурившись, сказал парень. – Пойдешь со мной в амбар? Или забоялся?
Богатырь сжал пудовые кулаки и прорычал:
– Я разорву тебя на части, щенок!
– Попробуй. Только смотри сам не разорвись. Разорвешься – склеивать не буду.
Лысый и босолицый наглец окинул богатыря презрительным, дерзким взглядом, потом развернулся и первым зашагал к амбару. Великан-богатырь последовал за ним.
