bannerbannerbanner
Лабиринт Химеры

Антон Чиж
Лабиринт Химеры

Полная версия

9. Некоторые чудеса медицины

Градская больница Павловска и отдаленно не походила на храм медицины. Скорее, на памятник скудным средствам, выделяемым на народное здравие. Стены, по обычаю нашей страны выкрашенные неопределенного цвета краской, облезлые потолки и скрипящие половицы коридора. Зато лестница была каменной и прочной, хоть вся в щербинах и ямках.

На втором этаже в коридор выходил ряд дверей, помеченных номерами. У дальней стены на шатком стуле сидел господин расплывшегося вида. Мутный взгляд его блуждал в необозримых высях, пенсне держалось под острым углом, а бороденка торчала репейником. Ворот рубашки был широко распахнут, галстук повязан кое-как, а брюки измяты до удивления.

– Главный врач Дубягский, – подсказал Сыровяткин. – Сильно переживает произошедшее.

Запах от переживаний ощущался издалека. Рядом с больным врачом держался мужчина в относительно белом врачебном халате, тесемками завязаннном на спине. Голова его была выбрита до синевы, нос слегка подбит, а щеку поддерживала повязка, что говорило о непроходящей зубной боли.

– Санитар Шадрин, – с презрительной интонацией сказал Сыровяткин. – Я приказал ему остаться в качестве свидетеля.

– Благодарю за предусмотрительность, – ответил Ванзаров.

Полицмейстер забежал вперед, открыл дверь палаты № 6, предпочтя держаться позади. В палате имелось большое окно и четыре кровати. Три из них были застланы казенными одеялами. Четвертую занимала лежащая на боку барышня, прикрытая простыней по самую шею. Густые черные волосы ее были разбросаны по подушке. Глаза приоткрыты, рот растянут в широкую улыбку. Особа казалась захворавшей, но вполне живой: на щеках цвел густой румянец. Рядом с кроватью сидел господин во врачебном халате. Его Ванзаров быстро изучил при помощи моментального портрета: характер спокойный, выдержанный, аккуратист до щепетильности, ногти тщательно обработаны, галстук завязан ровно и правильно, очки в золотой оправе, чистые. Он назвался доктором Затонским.

– Барышня жива? – спросил Ванзаров.

– Как ни удивительно, – последовал ответ.

– Что-нибудь говорила?

– Нет, только все время улыбается.

– Каким образом вам удалось привести ее в чувство?

– Я ничего не делал, – ответил доктор и повторил: – Ничего.

– Почему не оказали ей помощь?

– Посмотрите сами, – сказал Затонский и отдернул простыню. – Что я могу сделать в подобной ситуации? Какое лекарство прикажете дать?

Боковым зрением Ванзаров заметил, как полицмейстер скрылся за дверью. Трудно было осуждать его. За свою службу Ванзаров навидался всякого, прочее ему злорадно показывал Лебедев в криминалистических фотографиях. Все, что он видел до сих пор, оказалось неприятным зрелищем. То, что было сделано с телом, лежащим на казенной кровати, телом молодой девушки, не поддавалось пониманию.

Человек вообще существо жестокое, но здесь граница жестокости была отодвинута далеко вперед. Китайские пытки, о которых Ванзаров читал по долгу службы, казались на фоне этого безобидным развлечением. Его логические навыки, даже сама психологика, которую он изобрел, были бесполезны. Ничего подобного просто никогда не бывало.

– Насладились? – спросил Затонский.

Ответа не последовало. Доктор накрыл жертву простыней.

– Как она терпит это? – спросил Ванзаров.

– Вероятно, введено сильное обезболивающее средство.

– Что именно?

– Такие препараты мне неизвестны, – ответил Затонский, усаживаясь на прежнее место.

– Сколько она… так?

– Не могу знать. Спросите у полицейских, когда ее нашли. Меня подняли с постели около полуночи. Еще господина Антонова пришлось в чувства приводить, висел на руках городового, как тряпка. Спасибо, хоть Шадрин помог. У нас в полиции все такие чувствительные…

Доктор не скрывал раздражения: кому понравится подобное положение вещей.

– Прошло около двенадцати часов, – сказал Ванзаров. – Вы что-нибудь давали ей? Какую-нибудь микстуру?

– Повторяю: не знаю микстуры, которая в состоянии помочь… – развел руками доктор.

– Сколько она еще выдержит?

– Не могу делать никаких прогнозов. Я бы сказал, что у нее агония. Но агония слишком затянулась.

– Вам знакома эта барышня?

– Впервые вижу.

Голова девушки резко дернулась, она быстро-быстро зашевелила губами. Ванзаров нагнулся и смог разобрать обрывки слов: «Два-три… три-четыре… как хорошо… он здесь… спасибо… три-четыре». Цифры звучали отчетливо. Лицо девушки скривилось, ей было явно очень больно.

Затонский взирал на мучения с истинно врачебным спокойствием. Но Ванзаров не смог закалить душу до такой степени, чтобы не сочувствовать человеческим страданиям.

– Ей хуже, – сказал он. – Помогите…

– Чем?

– Сделайте хоть что-нибудь, не сидите так…

– Что прикажете?

– Я не врач…

– А я, как врач, вам говорю: сделать ничего нельзя. Агония. Надо ждать конца.

Бедная жертва запрокинула голову, резко дернулась и закричала хрипло и страшно. Тело под простыней билось в конвульсиях, кровать дрожала. Затонский не шевельнулся.

– Помогите ей! – закричал Ванзаров.

– Каким образом?

– Укол сделайте! Хоть что-нибудь!

Крик – невозможный, невыносимый – клокотал в ее горле. От крика этого парализовывались мысли и воля.

Затонский достал из стеклянного шкафчика ампулу и шприц.

– Прикажете морфий?

– Что угодно!

– Под вашу личную ответственность, – сказал доктор и принялся набирать препарат в шприц. – Придержите ее…

Ванзаров не мог выбрать место, куда пристроить руку, пока не поймал девушку за плечо и прижал кое-как к кровати. Затонский скинул простыню. Ванзаров невольно зажмурился.

– Можете смотреть, – услышал он.

Укол был сделан, Затонский отошел в сторону.

Казалось, что морфий помог. Барышня затихла, лицо ее, измученное страданием, разгладилось. Ванзаров знал, что нельзя терять ни секунды, надо спрашивать, спрашивать, даже если не будет ответа. Но не мог заставить себя.

Все случилось слишком быстро. Барышня резко поднялась, ноги упали с кровати, она вздрогнула, как от озноба, и отчетливо проговорила:

– Три-четыре, три-четыре…

Глаза закатились, она рухнула на матрац. Затонский взял ее запястье, пощупал пульс и натянул простыню девушке на голову. Проверив по карманным часам время, он сделал пометку в записной книжке.

– В эпикризе отмечу, что причиной смерти пациентки стало ваше вмешательство, – сказал он. – Считайте, что сократили ее мучения введением морфия.

– Как вам будет угодно, – сказал Ванзаров. – Прошу покинуть палату.

– С какой стати?

– Проведение следственных действий сыскной полицией. До приезда криминалиста к телу никто не прикоснется. Извольте выйти.

Затонский изобразил брезгливую ухмылку, пожал плечами и направился к дверному проему.

– Полицейское хамство не поможет скрыть очевидный факт, – сказал он, обернувшись. – Своим приказанием вы добили несчастную. Желаю вам всего хорошего…

Крайне довольный собой, доктор удалился.

Ванзаров вышел следом, прикрыв дверь.

– Как там? – не без любопытства спросил Сыровяткин.

– У палаты поставить городового. Кроме меня и криминалиста, никого не пускать, – последовал приказ. – Ни главного врача, ни особенно этого господина.

– Будет исполнено.

– Вам известна жертва?

– Никак нет, никогда у нас в Павловске не видел.

– Кто первым принял ее здесь?

– Санитар Шадрин, – ответил Сыровяткин печально, словно лично был виновен в произошедшем. – Он и одежду взял на сохранение. Я проследил.

Ванзаров посмотрел на часы: Лебедев задерживается. Неужели на поезде поехал? И ведь сейчас нужен, как никогда.

– Снимите оцепление, – сказал Ванзаров.

Сыровяткин немного удивился.

– Как прикажете… Но разве…

– Чтобы не привлекать лишнее внимание. Вам нужны репортеры столичных газеток, Сыровяткин?

Только этой напасти полицмейстеру не хватало. Он побежал исполнять оба приказания.

Исполнять всегда легче, чем отдавать приказы.

10. Скромность как украшение

Вскоре двор больницы ничем не выдавал, что внутри находится нечто, что могло вызвать нездоровый интерес газетчиков и прочих сплетников. Городовые были отпущены, главный врач Дубягский по причине бессознательного состояния отведен домой под руки, благо проживал через два квартала, а Затонский с чрезвычайно гордым видом заявил, что отправляется обедать и просит его в ближайшие полтора часа не беспокоить.

Только полицмейстер Сыровяткин, не находя себе дела, присел на лавке. Ему тоже хотелось обедать, но уйти никак было нельзя. Что, если важным лицам понадобится его помощь? Кстати, одно из лиц, господин в черном, куда-то подевалось. О нем полицмейстер беспокоился меньше всего.

Ванзаров предложил свидетелю отойти подальше от любопытных ушей, к дровяному сараю. Шадрин последовал безропотно. Двигался он как-то робко, горбился, словно боялся собственного роста, руки его были изрядно пожжены йодом, карболкой и прочими препаратами, а халат весьма нечист. Но это явно не беспокоило руководство санитара, имеющего, как выяснилось, чрезвычайно философский склад характера.

– Разговор наш неофициальный, – сказал Ванзаров, устраиваясь на подсохших бревнах. – Можете ничего не скрывать и никого не выгораживать.

– Да что уж тут, – ответил санитар. – Что скрывать?

– Просто расскажите подробно, что было ночью…

Рассказ санитара был краток. Шадрин мирно дремал в своей каморке. Около десяти вечера, а может, позже его разбудили громкие крики. Звали на помощь. Он выскочил, как мог быстро, и увидел странную картину: один городовой держал под руки господина Антонова, который еле переставлял ноги, а другой вел барышню в черной накидке. Вел и старался не касаться ее.

– Барышня сама шла? – спросил Ванзаров.

– Не то чтобы шла, подпрыгивала на одной ножке, – ответил Шадрин.

 

– Что вы подумали, когда ее увидели?

– Пьяная, вероятнее всего. Хотя странно, откуда пьяной взяться. Трактиры рано закрываются, барышни туда не ходят.

– Она вам знакома?

– Нет, никогда ранее не видел.

– Чудесно. Что же дальше?

…А дальше городовой потребовал от Шадрина немедленно привести в чувство господина Антонова. Он сбегал за нашатырем, дал понюхать и посадил на лавку. Пришел черед барышни. Тут городовые дружно отступили в сторону. Шадрин подошел к ней и спросил, что случилось. Барышня не отвечала, улыбалась и все прыгала. Накидка распахнулась, и Шадрин увидел…

– Вам доводилось встречать такие ранения?

– У нас в больнице такого не видывали, – развел руками Шадрин. – Не знаю, где могут быть примеры…

– Что вы предприняли?

– Права не имею заниматься лечением. Побежал за доктором Дубягским, вытащил его из постели полусонного, упросил одеться. А он как увидел…

– Не бойтесь, говорите, – подбодрил Ванзаров.

– Мне бояться нечего. Схватился за голову, говорит: «Это мне возмездие за грехи мои» – и пошел в провизорскую. Я замешкался, а когда заглянул, он уже банку Spiritus прикончил.

– Да, это заметно, – кивнул Ванзаров. – А что же барышня?

– Стояла себе, пританцовывая, – ответил Шадрин. – Городовые от нее держались подальше. Пришлось мне бежать за доктором Затонским. Он у нас за главного.

– Это логично. Что же Затонский, исполнил долг врача?

– Осмотрел ее, сделал заключение: помочь невозможно, барышня вот-вот умрет. И сел на лавку.

– То есть не предпринял никаких мер, чтобы ее спасти?

– Какие меры могут быть с такими ранами? – удивился Шадрин.

– Вы медики, вам виднее. Я всего лишь чиновник сыскной полиции…

– Нельзя доктора Затонского обвинять, он поступил, как полагается.

– На этот счет могут быть разные мнения, – заметил Ванзаров. – Вам ничего не показалось странным?

Вопрос привел санитара в некоторое замешательство.

– Странным? – переспросил он. – Куда уж страннее?

– Например, не показалось, что доктор Затонский не сильно удивился такому сюрпризу посреди ночи?

– Доктор Затонский обладает крепкими нервами. Для него это пустяк.

– А вы? – спросил Ванзаров.

– Что я? – Шадрин не понимал, куда клонит полицейский.

– На вас произвело впечатление?

– Редкое зрелище. Хотя в мертвецкой я всякого насмотрелся.

Ванзаров встал с бревна, еще не прогревшегося как следует, и отряхнул налипшие крошки коры.

– О нашем разговоре прошу никому не сообщать, – сказал он. – Особенно если Сыровяткин будет любопытствовать. А он будет.

– Как скажете.

– Где ее одежда?

– Сложил в кладовой, чтобы не попортилась.

– Мне сказали, что, кроме накидки, у нее еще что-то было?

– Не видел, – спокойно ответил Шадрин. – Когда до палаты ее довели, доктор Затонский плащ снял, мне бросил, больше на ней ничего не было. Даже туфель.

– В ближайшие дни, до окончания розыска, прошу не покидать Павловск, – сказал Ванзаров.

Шадрин немного удивился.

– Зачем мне уезжать? Тут, при больнице, и живу. Спасибо, дали место. Не жалуюсь.

– Чудесно. Ведите в кладовку. Как вас по отчеству?

– Иван Иванович, – ответил Шадрин. Как будто смущаясь.

– Какого года рождения?

– Шестидесятого…

– Надо же, почти ровесники. Ну, не будем задерживаться, – и Ванзаров указал на больницу.

11. Они сошлись

Чутье не обмануло полицмейстера. Господин Ванзаров направлялся именно к нему, неся под мышкой сверток материи, которую Сыровяткин уже видел. Ему жутко хотелось узнать, насколько продвинулся розыск, какие появились версии и, возможно, найдены неопровержимые улики. Наверняка звезда из столицы показала высокий полицейский класс: приехал, увидел, поймал. Вот только представить себе личность преступника, сотворившего такое с несчастной барышней, Сыровяткин не мог, как ни старался. Это какой надо обладать безграничной жестокостью, чтобы так издеваться над человеком. Добро бы убил, чтобы не мучилась, так ведь нарочно измывался, изверг.

– Вещица знакома?

Вопрос вытолкнул Сыровяткина из грустных размышлений.

– Конечно, это плащ… жертвы… убитой…

– Путаетесь в показаниях, полицмейстер.

Сыровяткин опешил: за что же с ним так, будто с преступником? Не его ли вздумал подозревать этот субъект?

– Я бы попросил, господин Ванзаров… – начал он. Но его оборвали.

– Нет, это я спрошу вас, господин Сыровяткин. Ладно, ваш пристав растерялся, но вы, как полицмейстер города, обязаны были предпринять все меры розыска по горячим следам. Что именно вы предприняли?

Удар был нанесен настолько внезапно, что Сыровяткин не нашелся, что ответить. В следующую секунду его принялись методично терзать без надежды на спасение.

– Была оцеплена улица, где нашли жертву? Были подняты все силы, чтобы опросить извозчиков, которые ее могли подвозить? Были опрошены служащие вокзала, которые могли видеть, как она сходила с поезда? Были приняты меры, чтобы установить ее личность или дом, в котором она могла остановиться в Павловске?

Обвинения, справедливые и оттого еще более обидные, хлестали, как перчатка по щекам. Сыровяткин невольно мотал головой, понимая, что выглядит не лучше гимназиста перед строгим учителем. Хорошо хоть городовых нет, не видят его позора.

– Что вы вообще сделали? Напомню, что начальные действия по розыску – ваша и только ваша задача. Или провинциальная жизнь отучила думать и действовать?

– Так ведь темно было, господин Ванзаров… – проговорил Сыровяткин и тут же понял, какую непростительную глупость сморозил. Теперь его будут держать за дурака. Чего доброго, этот Ванзаров накатает рапорт в столице, и прощай теплое уютное место, выгонят в шею. Полицмейстер поник окончательно.

– Простите, Родион Георгиевич, сглупил, – вздохнул он и покаянно повесил голову.

Как ни пыталась муштровать его полицейская служба, Ванзаров не стал по-настоящему жестоким. И хоть давно перестал заявлять об этом вслух, глубоко и искренно считал, что главное качество чиновника полиции – милосердие. Как ни глупо это звучит. Чиновника полиции – вообще, а сыскной – в особенности. Вот сейчас ему стало жалко этого немолодого штатского человека, таскающего полицейский мундир.

– Ладно, Константин Семенович, с кем не бывает, – сказал Ванзаров без тени иронии. – Не знаю, как бы я сам повел себя на вашем месте. Надо искать преступника…

– Сделаю все, что в моих силах, – с жаром ответил Сыровяткин, сраженный мягкостью строгого чиновника. – Что прикажете?

– Для начала каждому городовому заклеить рот. А лучше зашить суровой ниткой.

– Это как же возможно?

– Раз невозможно, то внушите любым способом, тут я ни в чем вас не ограничиваю, что если кто-то из них, хоть случайно, хоть нарочно, проболтается, не важно где: в постели жены, или в трактире с приятелями, или на вокзале с извозчиком, – о том, что случилось ночью, я лично сделаю все, чтобы с него сорвали погонные шнурки и выгнали мести улицы. Достаточно ясно выразился?

– Куда уж яснее, – ответил Сыровяткин, тяжело вздохнув. – Можете не сомневаться, Родион Георгиевич, от нас муха не вылетит.

– Будем надеяться, что медиков связал обетом молчания лично Гиппократ, – сказал Ванзаров и по-мальчишески подмигнул.

Чего полицмейстер никак не мог ожидать. Как и другого сюрприза. На улице, ведущей к больнице, показался высокий господин в модном костюме с безразмерным желтым саквояжем.

– Это же сам… – только и выговорил Сыровяткин.

Удивление полицмейстера легко извинить. Встретить вот так, на улице скромного города Павловска звезду российской криминалистики не каждому повезет. Если про Ванзарова Сыровяткин слышал нечто неопределенное, то имя нового гостя гремело по всей России и за ее пределами.

Аполлон Григорьевич Лебедев, главный эксперт-криминалист Департамента полиции, отличился таким количеством достижений, что был знаменит не меньше оперной звезды, Собинова какого-нибудь. По его учебникам обучались будущие чиновники полиции, именно он создал антропометрическое бюро по системе бертильонажа, которое описывало приметы преступников и заносило их в картотеку. Именно он был непревзойденным знатоком научных методов определения любых веществ, найденных на месте преступления. Именно он разработал собственную методику решения сложнейшей задачи: определения следов человеческой крови. Именно он собирался первым в России испробовать метод дактилоскопии, который только-только применили в Дании в этом году.

Ко всему безграничному списку достоинств добавлялась известная ложка дегтя. О которой широкая публика ничего не знала, а Департамент полиции вынужден был терпеливо умалчивать. А именно: характер гения криминалистики. Ничего более ужасного, вздорного, мерзкого и хамского придумать было невозможно. Только Аполлон Григорьевич мог назвать директора Департамента в лицо дураком, а участкового пристава выбросить в реку Мойку. Но ему все прощалось. Другого такого Лебедева в империи не имелось.

Его появление в Павловске говорило Сыровяткину, что дело имеет особый статус.

– Вот так и познаются настоящие друзья! – закричал Лебедев на всю улицу, помахивая сигаркой. – Прелестно! Иначе не скажешь!

Сыровяткин аккуратно покосился на Ванзарова. Теперь уже этот господин казался смущенным школяром. Как, однако, все гармонично в мире устроено!

– Аполлон Григорьевич… – просительно начал Ванзаров.

– Нет, как это мило! Дорогой друг возвращается в родную полицию – и нет, чтобы занести радостную весточку старику Лебедеву. А что он делает?

– Что? – оторопело повторил Сыровяткин, на которого нацелилась сигарка.

– Вот именно: что он делает? – грохотал Лебедев. – Убегает в какой-то Павловск, как последний жулик, каким и является…

По всей видимости, далее должна последовать сцена примерного наказания провинившегося, Сыровяткин не отказался бы ее посмотреть. Вместо этого Лебедев сгреб в объятия и так не мелкого Ванзарова и душевно облобызал троекратно.

– Как же я рад вас видеть, друг вы мой драгоценный, – сказал он, прижимая к своей мощной груди Ванзарова так, что воздух вылетел из него с тихим свистом.

– И я не меньше, – задыхаясь, отвечал чиновник сыска.

– Ну, и хватит нежностей, – сказал Аполлон Григорьевич, резко отстраняя друга. – Что вы тут натворили?

– Кажется, убил жертву преступления, – ответил он.

– Когда-то надо начинать… Жертву убили? И каким образом?

– Потребовал ввести морфий страдавшей барышне.

– Морфий? Ну-ну… Разберемся. Что за тряпицу прячете?

Ванзаров немедленно передал криминалисту свернутый плащ.

– Одежда жертвы. Прошу осмотреть со всем вниманием.

Лебедев повертел черную материю и бесцеремонно сунул себе под мышку.

– Что для меня приготовили занятного?

– Я бы не хотел готовить ваше мнение, Аполлон Григорьевич. Важно, чтобы вы составили собственное впечатление о том, что увидите.

Лебедев хмыкнул.

– Вот как? Загадочки загадываем… Ну, посмотрим, насколько они крепкие. А где само тело, ради которого меня заставили трястись в мерзком поезде?

– Палата номер шесть, второй этаж, – ответил Ванзаров. – Городовой вас пропустит.

– Мертвецкая на втором этаже? Оригинально. Сразу видно – Павловск. Вот фантазеры! – и попыхивая сигаркой, от запаха которой вздрагивали лошади, Лебедев направился в больницу.

На этом празднике дружбы Сыровяткин чувствовал себя лишним. И даже немного обиженным за иронию в отношении любимого городка.

– Родион Георгиевич, вы меня представите господину Лебедеву? – застенчиво спросил он.

Зная специфическое отношение своего друга к приставам и полицмейстерам вообще, Ванзаров предпочел бы этого не делать. Но сказать прямо не решился. И отделался междометиями.

– Время позднее, а не желаете отобедать? – с надеждой спросил Сыровяткин.

– Желаю, Константин Семенович, очень желаю. Но придется поголодать.

– Как скажете… Какие будут распоряжения?

– Навестим первого свидетеля. Надеюсь, он пришел в себя.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23 
Рейтинг@Mail.ru