Антон Аркадьевич Измерлиев
Знаки
***
Мать жила в старой "хрущевке" на отшибе города. От остановки до неё было не больше пяти минут ходу, но стоило ему выйти из автобуса, как знаки снова сошли с ума. Он видел их всюду. Пыльные воронки Чёрных венцов, сложенные из придорожного мусора Спирали. Даже ветер дул не так, как должен. Было в его порывах что-то странное, механическое, словно само небо размеренно и методично дышало ему в лицо. Он ускорил шаг и вскоре зашёл в знакомый подъезд. Как и в его детстве, пахло котами и дешёвым табаком, кто-то курил на лестнице. Он начал подъем. На площадке между вторым и третьим этажём с сигаретой в руках стоял сутулый мужик в прожжённой майке-алкоголичке. На секунду ему показалось, что это дядя Толя, сосед снизу, он даже захотел поздороваться, но тут же вспомнил, что дядя Толя лет десять как мёртв. Он молча прошёл мимо. Мужик проводил его бессмысленным, ничего не выражавшие взглядом.
Наконец он добрался до двери и позвонил.
Он услышал, как где-то в глубине квартиры заскрипела дверь. Потом послышались шаги. Голос матери из-за двери спросил: "Миша, ты?" Он не выдержал и разрыдался.
***
Они сидели на маленькой кухне, освещенной только тусклой жёлтой лампой и он говорил, говорил, говорил. Обо всём. О тварях, о знаках, об Ольге. О том, что он безумно боится и не знает, куда идти. И, впервые за долгое время, ему стало легче. Знаки оставили его. Совсем. Он наслаждался каждой секундой этого времени.
Мать слушала молча, понимающе кивала.
Наконец он закончил говорить и откинулся на стуле, ожидая того, что скажет ему мать.
Она долго молчала, пила чай. Потом промолвила: Бедный Мишенька. И этого тихого "Бедный Мишенька" хватило ему, чтобы опять разрыдаться. Он плакал и чувствовал себя ребёнком, которого несправедливо и незаслуженно обидели. Мама подошла к нему, прижала его голову к животу и стала гладить по плечам. Он закрыл глаза, вдыхая такой знакомый запах кухни, маминых рук, старой квартиры. А мама стояла рядом и гладила его плечи.
***
"Сынок, ты же понимаешь, что всё это происходит у тебя в голове".
Он упрямо покачал головой.
"Ольга обратилась. Я сам это видел. Я сам её…"
Он замолчал, не желая произносить слово "убил".
Мама вздохнула.
"Миша, да если бы ты её на самом деле убил, разве я бы так спокойно с тобой сидела? Ольга умерла год назад. Тогда у тебя и начались все эти…"
Она запнулась, подбирая слово.
"Видения".
"Я не чокнутый!", – выкрикнул он, вскакивая со стула. Но в его голове всплыли воспоминания о кладбище, черном закрытом гробе. О размокших цветах перед гранитным памятником. Памятником с фотографией Ольги.
"Нет, нет!", – снова закричал он, пытаясь отогнать эти образы. "Она не умерла! То есть, умерла, но не тогда, а сейчас… То есть, не она сейчас умерла, а тварь, которая выглядела как она…"
Осознав, как это звучит, он обессиленно опустился на стул.
"Я не сумасшедший, мама", – тихо сказал он.
Мать ласково коснулась его плеча.
"Я и не говорю, что ты сумасшедший. У тебя была тяжелейшая психическая травма, ты потерял любимого человека. В аварии. Ты же помнишь?"
Он неуверенно посмотрел на неё. В голове царила полная сумятица. Откуда-то из глубин памяти всплыл образ искореженного автомобиля. Их автомобиля?
"Но я же видел тварей", – выдавил он из себя.
"Нет. Тебе только кажется, что ты их видел. Все эти картинки просто возникают у тебя в мозгу. А после ты уже вспоминаешь о них, как о реально произошедших событиях. Нет никаких тварей. Есть посттравматическое расстройство, усугублённое чувством вины".
"Вины?", – он вскинул голову.
"Вы поссорились. Ольга села за руль и вылетела на встречную полосу".
"Ты не должен винить себя ", – она притянула его голову к себе на грудь, – "Ольга не справилась с управлением. Такое случается".
Он молчал, оглушенный свалившимися на него откровениями. Память услужливо подсовывала всё новые и новые возвращающиеся воспоминания.
"Подожди-подожди", – замотал он головой, – "Откуда ты знаешь про все эти посттравматические расстройства и прочие психологические штучки?"
