Антон Мальцев
Стрела времени
В Лондоне решили направить послом в Москву мистера Криппса. Он получил четкое задание при любых обстоятельствах восстановить отношения между Англией и Советской Россией и развивать их в английских интересах. О прогрессе этой миссии сообщала английская пресса, если тактические соображения не вынуждали ее к молчанию.
Осенью 1939 года и весной 1940 года первые последствия стали свершившимися фактами. Приступив к подчинению военной силой не только Финляндии, но и прибалтийских государств, Россия внезапно стала мотивировать эти действия столь же лживыми, как и смехотворным утверждением, будто эти страны нужно защищать от угрозы извне или предупредить ее. Но при этом могла иметься в виду только Германия, так как ни одна другая держава вообще не могла ни проникнуть в зону Балтийского моря, ни вести там войну.
Несмотря на это, я опять смолчал. Но правители в Кремле сразу же пошли дальше.
В то время, как Германия войной 1940 года в соответствии с т.н. пактом о дружбе, далеко отодвинула свои войска от восточной границы и большей частью вообще очистила эти области от немецких войск, уже началось сосредоточение русских сил в таких масштабах, что это можно было расценивать только как умышленную угрозу Германии. Согласно одному заявлению, сделанному тогда лично Молотовым, уже весной 1940 года только в прибалтийских государствах находились 22 русские дивизии».
– Лихо заворачивает, – подумал Клю. – Сейчас будет выводить на превентивный удар, на который его вынудила Россия. Все у него складно, кирпичик к кирпичику. Манипулятор сознанием! Если не знать об исключительно экономической причине нападения на Советский союз, то картина получается, как говорится, маслом. Ну, что там дальше…
«Так как русское правительство само постоянно утверждало, что их призвало местное население, целью их дальнейшего пребывания там могла быть только демонстрация против Германии.
В то время, как наши солдаты 10 мая 1940 года сломили франко-британскую силу на Западе, сосредоточение русских войск на нашем восточном фронте постепенно принимало все более угрожающие размеры. Поэтому с августа 1940 года я пришел к выводу, что интересы Рейха будут нарушены роковым образом, если перед лицом этого мощного сосредоточения большевистских дивизий мы оставим незащищенными наши восточные провинции, которые и так уже не раз опустошались.
Произошло то, на что было направлено англо-советское сотрудничество, а именно: на Востоке были связаны столь большие немецкие силы, что руководство Германии не могло больше рассчитывать на радикальное окончание войны на Западе, особенно в результате действий авиации.
Это соответствовало цели не только британской, но и советской политики, ибо как Англия, так и Советская Россия хотели, чтобы эта война длилась как можно дольше, чтобы ослабить всю Европу и максимально обессилить ее.
Угрожающее наступление России также в конечном счете служило только одной задаче: взять в свои руки важную основу экономической жизни не только Германии, но и всей Европы или, в зависимости от обстоятельств, как минимум уничтожить её. Но именно Германский Рейх с 1933 года с бесконечным терпением старался сделать государства Юго-Восточной Европы своими торговыми партнерами. Поэтому мы были больше всех заинтересованы в их внутренней государственной консолидации и сохранении в них порядка».
– Поэтому с 1933 года ты довел численность вооруженных сил со ста тысяч штыков, без авиации, танков и тяжелой артиллерии до восьми с половиной миллионов человек, с тысячами танков, включая образцы Чехии и Франции, с тысячами самолетов, с десятками тысяч единиц артиллерии, – отвечал Гитлеру про себя Клю. – Действительно, все это исключительно меры по сохранению мира.
«Вторжение России в Румынию и союз Греции с Англией угрожали вскоре превратить и эти территории в арену всеобщей войны.
Вопреки нашим принципам и обычаям я в ответ на настоятельную просьбу тогдашнего румынского правительства, которое само было повинно в таком развитии событий, дал совет ради мира уступить советскому шантажу и отдать Бессарабию.
Но румынское правительство считало, что сможет оправдать этот шаг перед своим народом лишь при том условий, если Германия и Италия в порядке возмещения ущерба, дадут как минимум гарантию нерушимости границ оставшейся части Румынии.
Я сделал это с тяжелым сердцем. Причина понятна: если Германский Рейх дает гарантию, это означает, что он за нее ручается. Мы не англичане и не евреи.
Я верил до последнего часа, что послужу делу мира в этом регионе, даже если приму на себя тяжелые обязательства. Но чтобы окончательно решить эти проблемы и уяснить русскую позицию по отношению к Рейху, испытывая давление постоянно усиливающейся мобилизации на наших восточных границах, я пригласил господина Молотова в Берлин.
Советский министр иностранных дел потребовал прояснения позиции или согласия Германии по следующим 4 вопросам:
1-й вопрос Молотова: Будет ли германская гарантия Румынии в случае нападения Советской России на Румынию направлена также против Советской России?
Мой ответ: Германская гарантия имеет общий и обязательный для нас характер. Россия никогда не заявляла нам, что, кроме Бессарабии, у нее вообще есть в Румынии еще какие-то интересы. Оккупация Северной Буковины уже была нарушением этого заверения. Поэтому я не думаю, что Россия теперь вдруг вознамерилась предпринять какие-то дальнейшие действия против Румынии.
2-й вопрос Молотова: Россия опять ощущает угрозу со стороны Финляндии и решила, что не будет этого терпеть. Готова ли Германия не оказывать Финляндии поддержки и, прежде всего, немедленно отвести назад немецкие войска, которые продвигаются к Киркенесу на смену прежним?
Мой ответ: Германия по-прежнему не имеет в Финляндии никаких политических интересов, однако правительство Германского рейха не могло бы терпимо отнестись к новой войне России против маленького финского народа, тем более мы никогда не могли поверить в угрозу России со стороны Финляндии. Мы вообще не хотели бы, чтобы Балтийское море опять стало театром военных действий.
3-й вопрос Молотова: Готова ли Германия согласиться с тем, что Советская Россия предоставит гарантию Болгарии и советские войска будут для этой цели посланы в Болгарию, причем он, Молотов, хотел бы заверить, что это не будет использовано как повод, например, для свержения царя?
Мой ответ: Болгария – суверенное государство, и мне неизвестно, обращалась ли вообще Болгария к Советской России с просьбой о гарантии подобно тому, как Румыния обратилась к Германии. Кроме того, я должен обсудить этот вопрос с моими союзниками.
4-й вопрос Молотова: Советской России при любых обстоятельствах требуется свободный проход через Дарданеллы, а для его защиты необходимо создать несколько важных военных баз на Дарданеллах и на Босфоре. Согласится с этим Германия или нет?
Мой ответ: Германия готова в любой момент дать свое согласие на изменение статуса проливов, определенного соглашением в Монтрё в пользу черногорских государств, но Германия не готова согласиться на создание русских военных баз в проливах.
Национал-социалисты! Я занял в данном вопросе позицию, которую только и мог занять как ответственный вождь Германского рейха и как сознающий свою ответственность представитель европейской культуры и цивилизации. Результатом стало усиление советской деятельности, направленной против Рейха, прежде всего, немедленно был начат подкоп под новое румынское государство, усилились и попытки с помощью пропаганды свергнуть болгарское правительство.
С помощью запутавшихся, незрелых людей из румынского Легиона удалось инсценировать государственный переворот, целью которого было свергнуть главу государства генерала Антонеску, ввергнуть страну в хаос и, устранив законную власть, создать предпосылки для того, чтобы обещанные Германией гарантии не могли вступить в силу.
Несмотря на это, я продолжал считать, что лучше всего хранить молчание.
Сразу же после краха этой авантюры опять усилилась концентрация русских войск на восточной границе Германии. Танковые и парашютные войска во все большем количестве перебрасывались на угрожающе близкое к германской границе расстояние. Германский Вермахт и германская родина знают, что еще несколько недель назад на нашей восточной границе не было ни одной немецкой танковой или моторизованной дивизии.
Но если требовалось последнее доказательство того, что, несмотря на все опровержения и маскировку, возникла коалиция между Англией и Советской Россией, то его дал югославский конфликт.
Пока я предпринимал последнюю попытку умиротворения Балкан и, разумеется, вместе с дуче предложил Югославии присоединиться к Тройственному пакту, Англия и Советская Россия совместно организовали путч, и за одну ночь устранили тогдашнее правительство, готовое к взаимопониманию. Сегодня об этом можно рассказать немецкому народу: антигерманский государственный переворот в Сербии произошел не только под английскими, но и, прежде всего, под советскими знаменами. Поскольку мы промолчали и об этом, советское руководство сделало следующий шаг. Оно не только организовало путч, но и несколько дней спустя заключило со своими новыми ставленниками известный договор о дружбе, призванный укрепить волю Сербии оказать сопротивление умиротворению на Балканах и натравить ее на Германию. И это не было платоническим намерением. Москва требовала мобилизации сербской армии.
Поскольку я продолжал считать, что лучше не высказываться, кремлевские правители сделали еще один шаг. Правительство германского рейха располагает сегодня документами, из которых явствует, что Россия, чтобы окончательно втянуть Сербию в войну, обещало ей поставить через Салоники оружие, самолеты, боеприпасы и прочие военные материалы против Германии. И это происходило почти в тот самый момент, когда я еще советовал японскому министру иностранных дел д-ру Мацуоке добиваться разрядки с Россией, все еще надеясь послужить этим делу мира.
Только быстрый прорыв наших несравненных дивизий к Скопье и занятие самих Салоник воспрепятствовали осуществлению этого советско-англосаксонского заговора. Офицеры сербских ВВС улетели в Россию и были приняты там как союзники. Только победа держав Оси на Балканах сорвала план втянуть Германию этим летом в многомесячную борьбу на юго-востоке, а тем временем завершить сосредоточение советских армий, усилить их боевую готовность, а потом вместе с Англией, с надеждой на американские поставки, задушить и задавить Германский Рейх и Италию.
Тем самым Москва не только нарушила положения нашего пакта о дружбе, но и жалким образом его предала.
И в то же время правители Кремля до последней минуты, как и в случаях с Финляндией и Румынией, лицемерно уверяли внешний мир в своем стремлении к миру и дружбе и составляли внешне безобидные опровержения.
Если до сих пор обстоятельства вынуждали меня хранить молчание, то теперь настал момент, когда дальнейшее бездействие будет не только грехом попустительства, но и преступлением против немецкого народа и всей Европы.
Сегодня на нашей границе стоят 160 русских дивизий.
В последние недели имеют место непрерывные нарушения этой границы, не только нашей, но и на дальнем севере и в Румынии. Русские летчики забавляются тем, что беззаботно перелетают эту границу, словно хотят показать нам, что они уже чувствуют себя хозяевами этой территории. В ночь с 17 на 18 июня русские патрули снова вторглись на территорию рейха и были вытеснены только после длительной перестрелки».
– Просто откровенная ложь! – чуть не воскликнул Клюзенер.
«Но теперь настал час, когда необходимо выступить против этого заговора еврейско-англосаксонских поджигателей войны и тоже еврейских властителей большевистского центра в Москве.
Немецкий народ! В данный момент осуществляется величайшее по своей протяженности и объему выступление войск, какое только видел мир. В союзе с финскими товарищами стоят бойцы победителя при Нарвике у Северного Ледовитого океана. Немецкие дивизии под командой завоевателя Норвегии защищают вместе с финскими героями борьбы за свободу под командованием их маршала финскую землю. От Восточной Пруссии до Карпат развернуты соединения немецкого восточного фронта. На берегах Прута и в низовьях Дуная до побережья Черного моря румынские и немецкие солдаты объединяются под командованием главы государства Антонеску.
Задача этого фронта уже не защита отдельных стран, а обеспечение безопасности Европы и тем самым спасение всех.
Поэтому я сегодня решил снова вложить судьбу и будущее Германского рейха и нашего народа в руки наших солдат. Да поможет нам Господь в этой борьбе!
АДОЛЬФ ГИТЛЕР»
Клюзенер огляделся. Бронетранспортер его группы стоял в перелеске молодых березок, елей и сосн. На бортах белые полоски по краям отсвечивали черный крест, полевой кашевар крутил метровой поварежкой похлебку, повсюду сновали солдаты и младшие командиры, кто-то в полной амуниции, кто-то по пояс раздетым. Деловито и не торопливо текла жизнь вермахта в нескольких километрах от границы.
Стояла тишина. Редкие звуки солдатского быта, птиц и ветра на верхушках деревьев – вот и все. О чем думали Гансы и Фридрихи, Ланге и Шильке в этот момент? Думали ли они, чем обернется для НИХ эта война? А для ТЕХ, против кого они направили свои штыки? Какими голосами их встретит русская земля: детскими, материнскими… Что они услышат за спиной? Что оставят за собой?
– Один немецкий солдат написал из плена письмо в 1944 году домой. В нем он сокрушался от непонимания, как могло произойти так, что из-за одной фотографии русские расстреляли половину его роты. Дело было так. Немцы отступали, где-то в Белоруссии. Шли через сожженные деревни. Как писал этот немец, очень жалели себя из-за отсутствия нормальной еды и перманентного отступления. Один из солдатов нашел фотографию русской девушки. Фото по краям обгорело, но изображение сохранилось. Очень красивая была девушка.
– Зачем она тебе, Вилли? – спрашивали сослуживцы.
– Я хочу, чтобы посреди этого ужаса, грязи и боли со мной было что-то хорошее. Буду носить ее с собой.
Через несколько дней немцы попали в окружение. Советские солдаты вместо того, чтобы передать их конвоирам, построили человек пятьдесят на опушке и расстреляли.
– Зачем вы это делаете, – спрашивали немцы.
Наши ответили, что эту девушку на фото два дня назад они достали из колодца, вместе с сотней жителей деревни.
Не понимал немец, сокрушался, какая жестокость! Не понял! Так и не понял!
Клюзенер смотрел на немцев. С виду обычных людей. В белых майках с черным орлом на груди и подтяжках. Он подумал, а ведь они еще не знают, что хорошим исходом для немца станет гибель на войне, потому что те, кто останется жив, до конца дней будут смывать позор, и не смоют его. Всю оставшуюся жизнь они будут прятаться за высокими заборами, не смея выйти на свет белый. Еще не знают… Думают ли они вообще сейчас о том, что собираются сотворить?
Трудно сказать. Пожалуй, и не нужно ничего говорить.
***
20 июня 1941 года, Пугачево.
Место для рыбалки Славка выбрал заранее. Широкое раскидистое дерево с почти метровым дуплом закрывало со стороны дороги, на которой остались странные военные. Противоположный берег кончался высоким обрывом и прикрывал уютное место от ветра. Ряби здесь почти не было. Воды Мухи (так местные называли реку Мухавец) неторопливо текли куда-то влево, мягко ударяясь о глинистый берег. Тихое утро, ни комарья, ни оводов. Спят, наверное, думал Славка.
Удобно привалившись к стволу, Славка деловито, со знанием, стал разматывать удочку. Ему хотелось думать о сестре, но мысли о странном командире почему-то не покидали его. Размотал удочку, вытащил из жестяной банки червя. Чешуйчатая наживка извивалась, скользила между пальцев и не хотела надеваться на крючок.
– Зараза, – выругался Славка. Шмыгнул носом, засопел, но насадил-таки приманку. Потом разулся, сел поудобнее. Ноги сунул в воду и забросил удочку. Грузило послушно натянуло леску, поплавок выпрямился и встал, как положено.
Минут через пять со стороны дороги Славка услышал отчетливый звук приближающегося мотора. Это была вторая странность за утро, после военных. Мимо деревни вообще редко транспорт проезжал, а в такую рань так вообще не бывало. Звук работающего двигателя приблизился, и как будто остановился. То есть продолжал работать, но не удалялся. Славка услышал мужские голоса. Как-то весь подобрался, превратился во внимание. Разобрать, о чем там говорили, он не смог.
Вдруг голоса стали резче, раздался окрик, началась какая-то возня. Славка положил удочку. Послышался топот. Звуки приближались к месту, где он сидел. Внутри похолодело. Но любопытство оказалось сильнее. Славка аккуратно выглянул из-за дерева.
Сквозь кустарник, не разбирая дороги, бежал красноармеец, а за ним молча, тяжело дыша, бежали двое из того патруля, который встретился Славке на дороге. У красноармейца в левой руке была винтовка, но стрелять он даже не пытался. Он глядел себе под ноги, перепрыгивал через мелкую поросль, спотыкался. Славка увидел, что над его полуботинками обе обмотки размотались и теперь концами то волочились, то подпрыгивали, цепляясь за кочки и траву. Щеки солдата были пунцовыми от напряженного бега, а может от страха. На мгновение красноармеец поднял голову и встретился глазами со Славкой. Тут же, споткнувшись, солдат ничком рухнул в траву. Подняться он не успел. Его нагнали уже преследователи и немолодой, усатый, по петлицам старшина с размаху вогнал в спину солдата нож с длинным узким лезвием. Красноармеец издал сдавленный крик и затих.
Старшина, тяжело отдуваясь, перевернул тело. Спокойно вытер нож о гимнастерку убитого и что-то сказал на немецком.
– Что за текст, Ральф? На территории противника говорим только на его языке, – сказал невысокий скуластый парень в форме рядового.
– Да, ты прав, извини, – ответил старшина.
– Максу очень не понравится, если он услышит, – продолжил скуластый.
Ральф молча поднялся с корточек и, злобно взглянув на товарища, сказал:
– Я – хороший солдат, Гюнтер. И в одобрении не нуждаюсь.
Преследователи вернулись к дороге, на которой стояла полуторка с работающим двигателем. Около автомобиля стоял тот самый командир с прозрачными рыбьими глазами. Через некоторое время Ральф и Гюнтер вернулись. За ноги они волокли двух красноармейцев. Славка смотрел и не мог понять, как такое возможно, чтобы красноармейцы убивали красноармейцев. Ральф и Гюнтер оттащили трупы в ельник, и умело прикрыли их валежником. Оружие красноармейцев положили туда же. Все это было проделано молча, без шума. После чего, они также бесшумно вернулись на дорогу, сели в полуторку и уехали.
Прошло уже несколько минут, а Славка еще не мог оторвать взгляда от лаптей, сваленных бугром в ельнике. Так и стоял, вцепившись в дерево. Что-то происходило в его детской голове. Что-то такое, от чего становилось жутко, хотелось плакать и бежать куда-то, где безопасно. Куда бежать? К отцу, домой. Славка с трудом отвернулся от валежника. В памяти стоял взгляд красноармейца. В глазах солдата были испуг и обреченность, мольба о помощи. Но что мог сделать он, обычный мальчик. Славке стало так больно, что хотелось зарыдать от страха и горечи.
Возвращаться в деревню напрямую через Мамин луг Славка не решился. Он выбрал другой путь. Сначала километра два вдоль реки. Потом через березовую рощу мимо пшеничного поля, огибая деревню справа. Снасти и гостинец (конфету) он оставил у реки.
Дорога домой заняла гораздо больше времени, чем к реке Мухавец. Когда Славка огородами входил, деревня уже вовсю шумела. Кукарекали петухи, мычали коровы, вся животная фауна голосилась. Сосед Василич «ковырялся» у сарая. Но Славка сейчас это отмечал по ходу. В голове ключом била мысль: «Быстрее рассказать все отцу». Славка с разбегу влетел во двор, вскочил на крыльцо и ворвался в дом.
– Бать…, – крикнул Славка и подавился.
В комнате за столом сидел его отец и эти трое военных, которых Славка встретил на дороге. Старшина Ральф, Гюнтер и командир, которого там, на поляне они назвали Максом. На столе стояли четыре кружки и солдатская фляжка, мать суетилась у печи.
Длинный худой командир улыбнулся во весь рот, уставился своими водянистыми рыбьими глазами на Славку и спросил:
– Где улов, хлопчик?
Славка растерянно переводил взгляд с отца на военного и обратно.
– Там Аксюта застался. Поглянет, – на ходу придумал мальчик.
– Не бреши, малой. Ты ж один был, – влез в разговор старшина.
– Ни. Он мене там ждав.
Странно, думал Славка, они уехали на полуторки. А он ее у дома не видел.
– А ты ще такий спуганный, сынку? – наконец спросил отец.
Сейчас! Сейчас все рассказать. Закричать: папка – это немцы. Они …они… Но слова застревали в горле, мысли путались. Да и откровенно было страшно.
– Бать, помнишь ты казав, шобы я да деда Зосимы збигал. Дык, я ж забысся. Може я зараз збигаю, а? – с надеждой спросил Славка.
– Ну, бежи, бежи. Дак ты ж до Мухи добежи, рыбины не забусь, – крикнул в догонку отец.
Астап Зосимович Кухарчик имел польские корни. Его дед Шимон Новак был сыном счетовода, служившего в тюрьме Варшавская Цитадель. Тот в свое время женился на тихой и болезненной женщине, дочери священника, управлявшего хором в Соборе святых Мартина и Николая. Вот они и родили Шимона. Больше не успели. В Варшаве случилось польское восстание, которое поддержал и отец Шимона.
После гибели родителей Шимон перебрался в Белорусское генерал-губернаторство. В поисках лучшей доли он обосновался здесь, под Брестом, обзавелся семьей, женившись на белорусске Марьяне Кухарчик. И взял ее фамилию. Мера была вынужденная. После польского восстания на территории губернаторства началась интенсивная русификация. Ликвидирован униатская церковь, упразднен Статут великого княжества Литовского. В этой связи иметь польско-еврейские корни, и тем более, отстаивать религиозные убеждения было бы безумием. С тех пор их семью и знали как семью Кухарчик.
Знатной родословной семья похвастать не могла, ибо предки извечно крестьянствовали и прислуживали. Но деда Шимона это нисколько не беспокоило. Мужик он был рукастый, работящий. У Шимона и Марьяны родились пятеро детей. Три мальчика и две девочки. Но времена были непростые, и выжил только один мальчик – Зосима. Возможно потому выжил, что на греческом это имя означает жизнеспособный, готовый в путь.
Таким образом, все воспитание досталось Зосиме. Дед Шимон часто говаривал:
– Всегда помни, Зосима, мы – Новаки, потомки ляхов Речи Посполитой. Наши предки были людьми честными, верными и добропорядочными. Ничто в жизни не дается без большого труда. Труд – единственный титул истинного благородства.
– Да, папа, – соглашался мальчик…
Марьяна – вечно заботящаяся мать, Шимон – старательный труженик отец. Их семью можно было назвать счастливой. По вечерам Шимон иногда приносил домой какие-нибудь вкусности, и семья насыщалась, старательно вспоминая Бога, который о них не забывает.
Зосима рано оказался смышленым торговцем. Несмотря на малые годы, ходил подработать в богатые семейства. Мальчишки, вроде него, получали обычно задание металлической «лапкой» драть из опалубки и выравнивать гвозди. Выпрямленные для второго использования, они сдавались в конце дня технику, который взвешивал и платил несколько грошей за каждый килограмм. Зосима старательно относил деньги домой.
Закончил Зосима только четыре класса церковно-приходской школы. Дальше учиться не стал. Работал дома. Быстро овладел крестьянским ремеслом. Благодаря своей предприимчивости вывел хозяйство Шимона на новый уровень. К началу двадцатого века Зосима уже наладил торговлю зерном, организовал в Бресте две ремесленные лавки, построил мельницу и Кухарчики стали зажиточными крестьянами. В 1901 не стало Шимона. Марьяна умерла на пять лет раньше.
У Зосимы в 1888 году родилась двойня. Сыновья: Астап и Генусь. Жена родов не перенесла и померла. Больше Зосима не женился. Сыновья пошли по стопам отца. Занимались хозяйством, развивали торговлю. Оба попали на фронт Первой Мировой войны. Генусь сгинул во время брусиловского прорыва в 1916 году. Тела его не нашли, но и домой он не вернулся. Так он и числился пропавшим без вести. Астап же, отец Славки, получив два ранения, вернулся домой в 1917 году летом, с «георгием» третьей степени на груди.
Несмотря на то, что война прокатилась и по этим местам, хозяйство Зосимы устояло. Талант договариваться и крутиться спас и имущество и семью. Зосима подкармливал и русских и немецких офицеров. Когда было нужно, брал на постой, на зимовку. Делился зерном и мясом. С возвращением Астапа наступили более или менее спокойные времена. Астап женился на дочери мельника Олесе, на свет появились Елизавета (в 1920) и Славка (в 1931).
Разразившаяся 1 сентября 1939 года немецко-польская война, Пугачево почти не коснулась. За пару недель все и закончилось: 17 сентября в дело вступила Красная армия, и судьба Польши была решена. Государственная граница, проходившая в районе станции Негорелое, переместилась на западную окраину Бреста.
В отличие от настороженного города в деревнях советскую власть встречали с открытым сердцем. Лозунг «освобождения» нашел здесь благодатную почву. Красную армию ждали с флагами, сооружали украшенные ленточками и цветами ворота.
На входе в Пугачево тоже сделали «браму». Вся деревня вышла встречать и, дождавшись первых колонн, была несколько озадачена. Знали польскую кавалерию: франтоватые офицеры, ухоженные кони, седла и сбруя пахли кожей, а тут… Вместо сапог – ботинки с обмотками, лошаденки слабые, поводья из брезента. Что за нищеброды?!
Но довольно скоро пугачевцы убедились в обманчивости первых впечатлений: сильная рука пришла. С недельку русские и немцы стояли в городе параллельно. После совместного парада в Бресте немцы ушли, и стало ясно, какой в доме хозяин объявился.
Жители Пугачева, да что там жители, Славка еще помнил, как неподалеку, через речку Мухавец, лагерем стоял польский батальон и строил под себя городок и полигон. Разумеется, это притягивало мальчишек как пчел к цветам. Мухавец мальчишки переходили вброд рядом с разрушенным в Первую Мировую мостом, который сейчас назывался Суворовским. Река в том месте была неглубокой, приходилось проплыть всего метра два-три. Одежду привязывали к голове брючным ремешком. Перебравшись через Мухавец, шагали напрямки к полигону. Военные обжили милый соснячок и с наступлением тепла разбили армейские палатки. Вплоть до окончания строительства городка здесь каждую весну проходило торжество. Играл духовой оркестр, проводились соревнования по перетягиванию каната, солдаты, жолнезы прыгали в мешках. Победителей награждали конфетами, шоколадками, печеньем. Местный люд в соревнованиях не участвовал, шли просто на праздник – с Вульки, Волынки, Пугачево. На открытие, как водится, подтягивались торговцы, прикатывали на повозках товар – печенье, конфеты, колбасу… Ну, и Кухарчики были среди них не последние.
Так было до 1939 года.
Потом все изменилось.
С приходом Советской власти предпринимательская жизнь Кухарчиков резко дала крен. Нет, их не раскулачивали, но с приходом таких явлений как совхозы, комиссары возможности ведения свободной торговли были сильно ограничены. Да и делиться теперь приходилось порой без взаимного согласия. Дед Зосима не принял новую власть. Но и бороться не стал. Удалился на дальний хутор. Занимался хозяйством «неглыбким», возился с внуками, когда приходили, в общественной жизни не участвовал. Хутор от Пугачево был в четырех верстах.
Сыну Зосима говорил:
– Разумей, Астап, я не супротив Савецкой але какой-либо иной улады. Улада – это парадак и закон. Без яе буде хаос. Улада – хэто обарона. Я за то, каб улада гаварыла со сваим народам. Ведь яе предзначэння ву том, каб вести народ да святлае жызны. Улада не вырабляе прадуктов, не пашет зямлю, не сее хлеб. Гэта робит народ. И я гатовый гэта рабить, я умею и люблю працавать на зямли. Я гатовый кармить уладу. Але я ж чалавек. У мяне есть гонар и годнасть. А савецкая улада патаптала их. Оны прыйшли на гэту зямлю з зброю, захапили силай. Усталявали свае парадки. Прыдумали и выдали законы, яки дазваляють им брать усё, што трэба. Не пытаючыся пры гэтым тых, хто вырабляе гэта «усё». Ведь зувсим нескладано, имеючы в руках зброю адбрання усе належатие людям прадукты. Я нонче адчуваю сябе бясправным.
Астап новую власть принял сдержанно. По-крестьянски не спешил. Принюхивался, присматривался. Первые шаги Советов давали нешуточные преференции за лояльность. Власть откровенно заигрывала с местными. К примеру, Лизе без вступительных испытаний дали место учиться в Минске. Что со времен императорской России было невиданным. Это открывало перспективы. Опять же Славка подрастал. Поэтому хоть Астап взгляды отца разделял, но открыто протестовать тоже не стал, внешне он принял и соблюдал правила. В Пугачево он бухгалтером, прям как его прадед.
– У вас все готово? – спросил Макс Кенке у Астапа.
Астап оторвался от тяжелых мыслей. Гости нагрянули неожиданно. Макса Кенке он знал уже почти год. Если бы знал Господь, сколько раз Астап проклинал тот чертов день, когда оказался в руках этого парня с прозрачными глазами. Работа счетовода всегда была связана с махинациями. Астап не стал исключением. Работал с цифрами, потихонечку минусовал, плюсовал. Сильно не грубил. Поэтому все было тихо, и копеечка какая-никакая домой шла. Но в тот чертов день в августе 1940 года случилось то, что обычно случается с вороватыми чинушами. Не выдержала душа поэта, не смог. Соблазнился! Подзаработал. Все бы ничего, но из-под земли вырос сотрудник НКВД. Вот этот самый Макс Кенке. Только тогда он назывался Крамаренко Николай Петрович. Быстренько обрисовал незадачливому счетоводу перспективы маршрута в места не то, что не столь отдаленные, а вообще-то весьма и весьма отдаленные от Пугачево. Добавил ужастиков про «врага народа» (к слову сказать, изобретение вовсе не Советской власти, а господина Робеспьера в известной революции), про незавидную участь жены и детей «врага народа» и т.д. Долго расписывать не пришлось. Астап, как любой еврей, был человек неглупый, поэтому предложил решить вопрос миром. Решение нашлось. Подписал Астап документик. И с этого момента жизнь его изменилась.
Оказалось, что Крамаренко совсем не Крамаренко, а Макс Кенке. А Астап теперь агент немецкой разведки. И невыполнение приказов нового начальства грозило разоблачением перед НКВД и ни о какой Колыме в этом случае речь уже не шла. А вот бонусы за хорошую службу авансом были выданы. Продовольственная, финансовая поддержка; в тайном месте у Астапа лежали документы на всю семью, с которыми он мог уехать в Европу после присоединения территории Белоруссии к Великой Германии. К началу сорок первого года настроения в приграничных районах Белоруссии склонялись в прогерманскую сторону. Настораживала, конечно, информация о еврейских погромах. Но евреи не были цельным образованием. Поэтому то, что происходило на территории Западной Европы виделось маловероятным здесь.