Антология
Дороги и перекрестки

Пей вино – кровь Христа, он любит и хранит тебя.

Словно вспомнила прошлую жизнь, тридцатые годы.

Моя память – старый чердак.

Веретено насилия. Пороки времени. Театр жестокости. Несчастный Арто.

Говорим только шепотом.

Я все реже и тише смеюсь.

Покрасим стены сухие в оранжевый цвет. Шум дождя успокоит.

Успокоит и уймет ненасытность, желания.

Побольше сахара в чай добавим.

Больше шоколада горького – рецепт от горечи.

Главное – пей вино и помни меня в тридцатые годы, тихо охраняю тебя.

Я…

оберег

твоего счастья.

Д. Ф.

Длинные паузы между фразами. Говорить лучше о ничего не значащем, повседневном, бытовом. Смысл – заполнить тишину. А я ее люблю, с ней спокойно, так гладко и ровно, совершенно беззаботно. В шуме разрушения больше, и я предпочитаю молчать.

– Ты любишь одиночество?

– Да, оно мне по душе, я хочу быть один.

Но ты не одинок, и никогда не будешь один, ты будешь принимать и отвергать людей, любить, дышать едким воздухом, пропитанным запахом богемы, в тесной комнате перелистывать страницы недавно изданных книг своих новых и совсем давних друзей. Но не ОМ.

Истощенность во всем, что тебя окружает. Ты не готов забыть и растоптать ровно настолько же, насколько не готов создать и породить. Заброшенность, и почти бессилие, горечь, но не опустошенность – что гораздо важнее. Отсутствие поворота сюжета, полное, абсолютное, я даже не ухожу, а тихо, почти беззвучно, легко, но немного робко исчезаю, спрятавшись под вуалью смирения. Здесь, вдоль бульвара проплывают лица: незнакомые и безучастные, и я пытливо всматриваюсь в быстро меняющиеся, но однообразные картинки за окном. Все так же беспечна, ведь абстрактна, ритмичным шагом прохожу мимо дома Герцена, стараясь быть незаметной. Мне не была дана жизнь, как другим, мне позволили только наблюдать за происходящим, с любопытством озираясь по сторонам и удивляясь, как ты можешь жить и общаться со мной, неживой.

И вот теплые, нежно-живые губы едва касаются моего лба. Это непривычное ощущение теплоты и с ней же отдаленности, погружающее в дремоту. Я растворяюсь в тебе. Ты знаешь, я обожаю танцевать, но ты никогда не видел, как я танцую. Ты никогда не чувствовал меня, из-за того, пожалуй, что меня никогда не существовало.

– Я не понимаю, где ты. Тебя же нет, ты растворяешься во всем, что тебя окружает, но тебя как таковой нет.

– Да, меня просто не существует.

– Это ненормально.

– Так было всегда и так будет, я ничего не могу с этим поделать.

– У тебя нет друзей. Где они? Не видел ни одного.

– Я тоже давно их не видела. Может, их уже и нет.

В темноте я слышу твою боль, индевеет все тело. Ты никогда не поймешь, как мертвец способен познать живое. Я пытаюсь говорить с тобой, чтобы ты не забыл о том, что можешь коснуться не имеющего бытия, но я и мое отсутствие тебя равно утомляют.

– Ты веришь, что может существовать круглый квадрат?

– Извини, я не могу сейчас говорить.

Махровый халат, влажные волосы, длинные тонкие пальцы, медленно перебирающие сто восемь аметистовых бусинок…

И вот тебе чудится волнующий бархатный шепот, шелковое покрывало и синее-синее небо.

Ритуал

Перед самым уходом монаха Нинакавы из этого мира его навестил мастер дзэн Иккю.

– Можно мне напутствовать тебя? – спросил он.

– Я пришел сюда один, – ответил Нинакава, – один и уйду. Чем можешь ты мне помочь?

– Если ты считаешь, что ты и в самом деле пришел и уйдешь, то ты заблуждаешься, – ответил Иккю. – Позволь мне показать тебе путь, в котором нет прихода и ухода.

Эти слова Иккю так ясно открыли Нинакаве путь, что он улыбнулся и ушел.

Буддийская притча

Я смеюсь, забавляюсь нашей наготой. Меня крепко сжимают дрожащими руками, притягивая к себе. Въедаются, не оставляя воздуха и пространства. Теплота перебегает из одного тела в другое. Губы со сладким привкусом блуждают по твоей шее. Ты шепчешь что-то невнятное и просишь говорить с тобой. Сахарное послевкусие.

Я смеюсь: через час ты будешь спешно собираться на работу, а я спокойно сидеть и читать о лизгольде и pur autre vie.

Я смеюсь над попыткой, отдалившись, стать ближе и родней. Медленно пью крепкий пробуждающий кофе, наслаждаясь дурманящим, чуть резковатым ароматом корицы.

Силюсь уйти и не могу. Я смеюсь: как много для нас значат минуты.

Ты сонный и взъерошенный, несобранный, ужасно неловкий, тяжело дышишь, пытаясь найти свои очки. Мне смешно: я потешный робкий ребенок, жутко настырный, но трогательно нежный, бережно складываю разбросанные вещи в совсем не тот ящик.

Я чувствую от своей одежды твой запах, кажущийся совершенно чужим. Ты гладишь длинные каштановые волосы, я бросаю в тебя подушки, и эта игра походит на бессмысленный ритуал.

Я смеюсь, смех разливается по комнатам, доносится до соседей и возвращается эхом, разлетающимся смешинками по всем уголкам. Простыня в крапинку, блеклый свет, два чудака по субботам утром теряются в неярких красках на твоем диване. Легкие стихи, глоток свежести, напоследок обними меня, проведи рукой по смуглой, уже остывшей коже.

Через неделю с тобой буду смеяться уже не я, а та, которую ты всегда ждал.

Я повторяю мантры. Улыбаюсь, чтобы не расплескать накопившуюся обиду.

Я так боялась выглядеть смешной. Я не привыкла лгать. Я любила тебя по буддийской привычке обращать нелепость в молитву.

Желание работать

В руках твоих что теперь? Что у тебя осталось? Скоро прекратятся дожди и начнут сыпаться мелкие белые перышки, я пройдусь без перчаток, буду потирать ладони.

Как странно, вроде ничего у тебя не было, почему тогда страшно и унизительно терять антураж? Обидно, задели за живое. Из-за того, что скрыли, лицемерили? Пыль в глаза – от нее слезы, сухой кашель, аллергия, скорее всего.

Мысли вслух, непутевые заметки: Бог учит, прощает ошибки, люди не прощают ошибок, прогоняют. Бог возвращает, перестраивает, перемещает, меняет, наверное, он очень мудр и терпелив.

– Идти или не идти?

– Иди, не отказывайся. Почувствуй себя мясом на рынке, все тебя рассматривают, трогают, щупают, оценивают. Через пару дней появится ощущение, будто ты товар, неприятное это занятие. Но ничего, ты не расстраивайся. Не обращай внимания на резкие слова и личные вопросы.

– Я не привязана к словам, мне все равно.

– Все ищут что-то определенное, это как пазл, немного не тот контур и уже не подошел, картинки не выйдет.

– Да, возможно, я недостаточно угловата.

– И если это твое, то само тебя найдет. Трудно объяснить, как это происходит, но со временем сама поймешь.

– Завтра день рождения у Родиона, надо определиться, что будем дарить?

– Главное, чтобы не было, как в прошлом году: Родион попросил гантели, а ему подарили бутылку.

– Оказывается, учебная пожарная тревога проводилась, в 13.30. При нормативе в 12 минут здание было покинуто сотрудниками за 8 минут 30 секунд.

– Из сотрудников участвовали в мероприятии все, кто бережет фигуру, и наша золотая рыбка.

– Бедный Майнекс, я думаю, почему воды так мало в аквариуме?..

– Может, тебе заняться чем-то другим? Со мной вот училась девушка, отличницей была, встретил ее недавно – так она океанолог.

– Я не люблю возвращаться, я не привыкла пятиться.

– Ну и зря, иногда полезно. Нужно заниматься тем, что тебе интересно.

– Мне интересно все, что неоднозначно. Зачем задавать вопрос: «Были ли с вами несчастные случаи, если да, то какие?»

– Это чтобы отвечали: «Да, при рождении».

– Очень смешно. Это что, конкурс на самые нелепые вопросы и ответы?

– Хочешь поучаствовать? Бывают также конкурсы на самые нелепые объявления и резюме. Например, «Свободна должность любимого сотрудника компании. Требования: Хороший человек». Ответ должен быть не менее ярким: «Трудолюбив, не дурак».

– «Медленно ли вы едите?»

– Ну, медленнее тебя едят только ленивцы и пенсионеры, потерявшие зубные протезы. Что еще?

– «Чем вызвано ваше желание работать»?

– Пиши – желанием жить. Дальше, наверное, идет вопрос:

«Чем вызвано ваше желание жить?». Отвечай не задумываясь: желанием работать.

– Знаешь, а мне не жаль потерянной работы.

– О, это уже лучше.

– Единственное – я быстро привыкаю к людям, я буду скучать. Можно я буду звонить?

– Звони, только не с глупыми анкетными вопросами.

– Да, вопрос последний остался: «Какой вклад вы внесли в трудовой коллектив?» И мне нечего ответить. Похоже никакой.

– И я никакой, и другие твои коллеги тоже. Но нужно ответить, придумай что-нибудь, что-нибудь про хорошие отношения, дружественную атмосферу, работу в команде. Это ужасно нравится отделу персонала.

Маленькое приключение

Мои небрежные шаги и движения, полупрозрачные, тесные, нетерпеливые. Рывок призрака в незнакомый город. В ровно назначенный час, в обусловленном месте вы найдете меня. Бегу.

Час от часу не легче, жаль, что некому смеяться. Отправление поезда через пятнадцать минут, звонки на платформе, нервное ожидание, напряжение, зоркая настороженность – переживания, которые позже будут казаться шелухой.

Комедия – удивительный жанр, в нем столько легкого веселья, игривой шутки и забавы, иронии, искрящейся импровизации, свободы, несерьезности, неразумия и колкого трагизма, мне смешно и грустно, все получилось невпопад, не к месту.

– Билет. Куда делся билет? Выронила. Точно выронила. Ой, боже мой. Или дома забыла. А может быть, там, где картина…

– Распакуем картину. Спросим у домашних, нет ли билета дома, может, кто-нибудь подвезет.

– Да, да.

Кнопки телефонов жмутся с устрашающей скоростью, со сдавленным волнением, притупленным чувством страха, скромной надеждой на везение и удачу. Бессодержательные гудки. Хочется чертыхаться и не только.

– Нет, нет никаких билетов, обронила по дороге. Нужно было тебе сразу забрать их у меня, ты же видела, в какой суматохе я собиралась.

Я потеряна и сконфужена. Более того, напугана.

– В прихожей, пусть посмотрят в прихожей, если остался дома, то только там.

– Да. Есть. Еду на Курский вокзал.

– Поспеши.

Мне говорят: «Ну ничего, учтешь на будущее – хранить билеты у себя. В крайнем случае, доберешься одна, я приеду позже».

И вот на меня зазывающе глядит произведение живописи с особым эстетическим значением совершенно чудовищных размеров. Я не отвечаю ему взаимностью и пугливо озираюсь, но в последнюю минуту перед отбытием поезда от безысходности хватаю в руки монстра в образе картины-двери, сумку с книгами и запрыгиваю в вагон.

Поезд трогается, мерно начинают стучать колеса, у окон замелькали, а потом унеслись вдаль лица провожающих, до меня эхом долетают слова: «Тебя встретят, не волнуйся!»

Не сумев найтись и обрести себя, придерживая огромный сверток, я все еще стою в дверях, привлекая всеобщее внимание и, видимо, вызывая некое оживление среди пассажиров.

Чрезвычайно учтивый мужчина забирает из моих рук картину-дверь и проносит ее к моему месту, раздается звонок: «Я приехала, с билетом, где вы?»

Поздно, поезд уже отъехал пять минут назад, еду в НН одна.

Рыжеволосая дама на соседнем кресле шустро заводит со мной беседу, уводя в прошлое неожиданно-неприятный казус.

– Девушка, вы, наверное, на выставку какую-то едете с таким-то планшетом?

– Да нет, не совсем.

– А на платформе с вами была мама?

– Нет, мой начальник.

Хоть на недолгое время забыть свою причастность к чему бы то ни было: к дому, городу, работе, делам, пустяковым тратам. Сладко-ветреные ощущения, бездумные поступки. Приятно сидеть и ожидать чего-то в поездах дальнего следования, бегущих по неизвестной тебе дороге.

А небо одно над всеми городами, накрыло куполом, обернуло туманом, соединило радугой и разделило дождем шутливо устроенную жизнь. Как больно и смешно смотреть на собственную тень или отражение, следы на снегу или земле.

Купола храмов еле удерживают тяжесть возвышающихся крестов. Домики похожи на сказочные терема, сохраняющие почти утраченные самобытность и неповторимость окружающих нас предметов.

Мосты, реки, берега, хрустальный лед. С высоты птичьего полета мир выглядит игрушечным, чудным и хрупким необыкновенно.

Как радостно быстро забывать обиды и дышать полной грудью, улыбаясь изящным бронзовым изваяниям.

Я захожу во французскую кондитерскую с запахом горячего шоколада и миндаля, со светлым зеркальном холлом, в котором появляется множество никем не узнанных меня.

Я плачу, влюбляясь в древний город, хорошо, что уеду скоро, иначе разлюблю потом.

Что грешно, то и потешно.

Прости меня.

Прости мне мое желание свободы и неприкаянность прости.

Анастасия Стрельцова

Испания, г. Аликанте

Родилась в Москве. По образованию учитель начальных классов, экономист-бухгалтер. Работает «Консультантом по работе 1С программы и организации делопроизводства» в системе фриланс.

Из интервью с автором:

Трое детей, замужем… Пишу короткие рассказы о простых вещах. Интересуюсь всем, что есть вокруг и внутри меня. После сильной болезни живу каждый день, как последний, поэтому получаю удовольствие от каждой минуты и секунды, – обожаю читать, театр, мотоциклы, вязать, вышивать, валяться на траве с бутербродом, идти долго в горах и упасть в ледяную горную реку, узнавать новых людей, рассматривать звезды в телескоп, смотреть хорошее кино с любимым, дышать холодным воздухом, обнимашки, крепкий сон, раннее пробуждение, мимолетную улыбку прохожего, поливать цветы, дружеское молчание и беседы до утра и, конечно, когда ничего не болит.

© Стрельцова А., 2017

Тореадор, верящий в Вальгаллу…

Глядя на то, как выползают огромные виноградные улитки после дождя, в пустыне, где по полгода сухо и светло, ты удивляешься в принципе наличию улиток в твоем городе. Они медленно облепляют стены и бордюры, не спеша пересекают тротуары. Ты смотришь на них, ты не веришь в них. Потому что непонятно, как в пустыне такое возможно. В связи с этими размышлениями я все больше склоняюсь к тому, что есть жизнь на Марсе, только нам ее не увидеть простым человеческим глазом… Мысли, как выясняется из всяких новых модных учений, материальны и обладают всеми качествами отдельно существующих субстанций. Собственным сознанием и интеллектом. То есть существуешь ты – а отдельно существуют твои мысли, и это не всегда дружественный конгломерат, порою это даже противостояние, а порой и не на жизнь, а на смерть…

Со временем я поняла одну простую вещь: человеку не важно, какими способами он работает над собой. Главное научиться договариваться с мыслями и иногда отпускать их погулять. И если для чистоты разума потребуется жевать только сырые морковки, то это сработает у того, кто в это верит. А у другого сработает протеиновый коктейль с закисью азота и двухчасовой крепкий жим. Кому-то нужны более действенные способы. Я молюсь, но не настаиваю, чтобы это делали все вокруг меня. Я буддистов люблю и мусульман и иудеев, а саму в семь лет окрестили христианкой. И батюшка так строго посмотрел мне в глаза и сказал: любую веру потом примешь, твое дело, а перед Богом предстанешь христианкой. Поверила…

Но вывод такой: кто во что верит, тот в то и умрет…

Я дарю эту историю Лене Сахаровой, потому что она не хочет сказку, и еще она говорит, что, говоря про других, у меня не очень получается… а про саму себя хорошо. А я знаю почему, потому что я не боюсь выглядеть глупой или пустой или еще какой, я пишу как есть…

Когда-то я попробовала уехать в Испанию. Не было интернета, только телефон-автомат на улице. И я балдела от того, что, звоня домой, слышала, как соседский кот лоток роет. Такая связь замечательная.

Я скромно жила в крошечной мансарде частного домика в Альбуферете. Сейчас там отель. А на работу ездила в только строящуюся Торревьеху. Моя семья хотела попробовать переехать, но реальные шаги по интеграции и изучению испанского делала только я.

Как-то я опоздала на автобус, который ходит от вокзала до Альбуфереты, и решила пройтись пешком. На мне было белое длинное платье из марлевки, парусиновые лодочки и крошечная сумка с мелочами. Небо – синь, горы – блеск, море подмигивает бриллиантами. Иду, никого не трогаю. И вдруг – так действительно бывает – посреди ясного неба дождь как из ведра. Марлевка сразу скапризничала и исчезла, трусы за ней промокли и решили, что они одежда человека-невидимки, картонная подошва лодочек долой. «День моего позора» – хочется назвать мой рассказ…

Машины гудели, как будто свадьба короля, и хоть бы кто предложил подвезти, некоторые особо горячие мачо высовывались по пояс и свистели заправским скоморошьим свистом. И докажи мне потом, что мужики разных стран разные, – ни хрена не разные – все борщ едят.

Неожиданно на противоположной стороне дороги остановился длиннющий лимузин. И из него вышел человек. Человек как человек. Высокий, очень худой, глаза огромные. Горят, ну это здесь сплошь и рядом. И накрывает пледом. А я окромя «gracias» ничего пока по-испански особо и выдать не могла. Стою только икаю, потому что замерзла.

Показываю пантомимой: дескать, как тряпочку-то вернуть? Головой покачал: не надо, дорогая, бери себе, не жалко. Взглянул так с тоской еще разок на обнаженку в разрезе пледа и пошагал к своему лимузину.

Доковыляла я до чердачка своего и заболела. Трясусь, температурю. Хозяйка кладовки с испанским названием «апартаменты» перепугалась, сок мне жмет апельсиновый, в комнату заглядывает. «Madre mia» каждые пять минут восклицает.

Тут звонок в дверь. Побежала она вниз, а потом обратно в комнату вплывает и глаза навыкате, а за ней человек в костюме темном и галстуке, в черных очках. Я тогда еще не думала сценарий про мен ен блэк в Голливуд посылать, но о черных воронка́х трошечки разумела… Все думаю. Чего-то нарушила, сейчас поведут. А он роз красных 120 штук около диванчика положил. Минералки и пачку антибиотиков. Привет, говорит, вам от Хулио и ушел.

Я, конечно, прифигела от такого поворота. Но таблетку проглотила и к вечеру немного в себя пришла. И ни ответа, ни привета. А потом мне в Россию нужно было вернуться.

Через полгода прилетаю: а там пачка писем для меня у хозяйки лежит. Хулио на чувства изошел весь. Сгораю, говорит, заживо, снишься мне, где тебя, твою мать, носит, негодная.

Я-то точно помнила уже тогда, что у бурных чувств неистовый конец. Поэтому даже испугалась такого напора.

Но ладно, думаю, позвоню. Звоню, а что сказать не знаю.

«Ола, – говорю. – Это я».

А там звук такой странный в телефоне. Стою, жду, песеты в автомат подкидываю. Тут женский голос говорит:

– Простите, дескать, пожалуйста, сестра я его.

– А он где сам?

– Ло сьенто – ло сьенто в обморок упал.

Я после замеса начала 90-х на припадошных совсем не западала. Но жалко человека, а потом меня так страстно еще никто не обожал. Хотя мы в училище психологию изучали, и по всем признакам выходило, что с этим вектором нахлебаешься взлетов и падений.

Ну, потом все прояснилось и мы умудрились встретиться. И смотрели друг другу в глаза. А я со страха обмирала, потому что непонятно ничего. Сдуру я ему попыталась с помощью переводчика рассказать немного о северных традициях, и очень его заинтересовал переход воинов, погибших в сражениях в Вальгаллу. И на полном серьезе интересовался, берут ли туда испанских подданных.

А потом он так скромно пригласил меня на свое выступление. Только, говорит, это в другом городе будет. Но я машину пришлю, не волнуйся. Я как обычно паспорт во дворе в железной банке из-под сардин закопала, чтоб если что, – то в рабство продали без документов. Но поехала.

Да. Вот сейчас хвастаюсь. Сидела в королевской ложе. Театр странный такой. Не то цирк, не то еще что. А когда быка вывели… стало понятно, что это коррида.

И не укладывалось у меня в голове, как такой тонкий романтик и вобморокупадатель вот так запросто в быка живого копьями тыкает.

Но красиво выступал, пока не получил рогом в причинное место… а все закричали и заполошились, я побежала к скорой. Но там спросили, кто я, а я никто, просто амига… А я потом на трех автобусах домой добиралась и на следующий день в Россию вернулась. И больше не знаю ничего о Хулио и даже в интернете не стала смотреть, когда интернет появился.

Но если честно сказать, то это очень сильное чувство, когда на тебя смотрят и ты чувствуешь, как загорается место прикосновения взгляда…

И это воспоминание сидело глубоко внутри меня, как виноградная улитка. А сейчас начала писать, и выползла она на свет божий и не запихать ее уже обратно, так что да простит меня любимый, приходится рассказывать.

А где живет, или уже нет, тореадор, который верит в Вальгаллу… я не знаю…

El sujetador

Я верю в чудеса. Они случаются взаправду. Есть тому доказательства.

Я помню, что наступил такой день в моей жизни, когда мы с мамой признали тот факт, что я выросла. И я к великой радости, а мама с тихой грустью решили, что пора покупать… лифчик.

У нас были небольшие каникулы в Ленинграде. Я задыхалась от восторга. От Исаакия, от Невы. От чая в «Авроре» из фарфоровых чашек с синим рисунком и золотой каймой. От полуподвальных магазинчиков с носками и теми самыми лифчиками. От Финского залива, от свинцового неба. Такого высокого и вовсе не тяжелого, хоть и 100 оттенков серого. Кстати, в Испании бюстгальтер – сухетодор. Я как слышу: сразу ржать начинаю))) И мне тотчас же напоминают: О. Ясно. Ты – русская)))

Я отвлеклась. Каникулы подходили к концу. Утром я с грустью смотрела в окно. За окном был Смольный. И я посетовала, что у девиц-то смольных эти самые бюстики-то были… А я вот выросла… а у меня нет.

И мама, посчитав бюджет, сказала: Идем. В Пассаж. Выделяю

2 р. 50 коп.

И я собралась быстрее, чем горит спичка, и уже неслась вниз, а мама ждала лифт. И мы пошли в огромный многоэтажный магазин.

И я прилипла к витрине. Потому что это была взрослая и такая невероятная покупка. И что скажет Маринка, а Катька? Катька наверняка заставит снять и будет крутить в руках и комментировать. Но сейчас, сейчас очень важно выбрать.

Так. Что? Какой? Понятно, размер пока нулевой. Цвет? Черный. Гляжу на маму. Мама улыбается. Черный – не маркий. Хороший.

О, выбрала. Такой шикарный, чуть поролона внизу с кружевом. Лямочки атласные, изящные. Восторг. Вещизм во всей красе… 4 р. 50…

– Насть, прости. Давай другой.

Просто атласный. Ну, другой формы… Кружево может и натирать вообще-то… лямки по ширине, как у бабули… Хороший.

– Ладно.

Потом как-нибудь. Идем в кассу, пробиваем.

Я какая-то грустная. Отдаю чек. Продавщица так странно на меня посмотрела. Завернула. Отдала сверток.

В номере мама спросила:

– Примеришь?

– Нет, дома. В Москве.

В поезде думала, что зря деньги у мамы взяла, лучше б книг купили… Уснула под стук колес… Московский – Ленинградский, увижу ли вас снова когда-нибудь? Вы части моего сердца, без которых не буду целой никогда…

Дома разворачиваю сверток, а там этот. С кружевом. Офигенный. Маринка аж вскрикнула, увидев. ТОТ САМЫЙ.

Самый лучший. Самый первый мой сухетодор.

Австралия

Когда-то давно я сидела на станции «Маяковская» московского метро и тихо плакала, делая вид, что читаю книгу. Причины для плача в тот момент были. И были серьезные. Я сейчас, оглядываясь назад, вообще думаю, что такой период в жизни был мне послан только с одной целью: я обязана стать сценаристом бразильского сериала серий этак в пятьсот, со временем я поняла, что серий будет несколько тысяч, и выучилась на бухгалтера.

Ко мне подсел улыбчивый молодой человек, и на нем были бежевые джинсы, что само по себе в стране, завоеванной «мальвинами», было странно. И шляпа. Шляпа и ковбойские сапоги из крокодила. Я точно поняла, что это крокодил, потому что от слез меня иногда отвлекали журналы с модой.

Лицо его было загорелое и улыбчивое. И офигенные глаза. «Иностранец» – подумала я и внутренне сжалась, вспоминая Булгакова. Мы беседовали, а мимо нас проезжали поезда. И он согласился со мной, что мне надо уезжать и как можно быстрее. И поведал, что он из Австралии и там очень мало женщин и особенно таких красивых, как я. Я в этот момент уже видела, как у меня отняли паспорт и продали в бордель. Но он сказал, что наличие у меня ТАКОЙ истории и маленькой дочки мне могут помочь и надо рискнуть собрать документы, встретиться с консулом и уехать подальше, где меня никто никогда не найдет.

– А мама? – спросила я.

– Маме будем писать, а потом заберем.

Утром следующего дня мне по факсу пришел список документов и теплое искреннее письмо, написанное мелким каллиграфическим почерком.

Я загорелась этой идеей.

Но в день встречи с консулом испугалась. И не пошла. А просто переехала в очередную съемную квартиру и сменила работу…

В итоге через много-много лет другой мужчина увез меня из России, хотя на тот момент я в ней жила бы очень даже неплохо.

И хорошо, что все так вышло, тем более что астролог, томно перебирая звездные карты, сказала мне 30 лет назад, что после сорока я буду непременно жить в Европе. А я фыкнула и сказала – это ересь полная. Ни один Сатурн с Юпитером меня не заставят уехать туда, где надо говорить на другом языке.

А вывод такой, мои друзья: счастье – это совокупность использованных возможностей.

Не хочется думать, как бы оно там было. Важно, что здесь и сейчас я целая и нашедшая сама себя. Но иногда мелькнет мыслишка: а как бы оно было бы…

Как стать королевой

С этой учебой я совсем буквы рожать перестала и даже не беременею ими. Но тут барышня очень симпатичная рассказала, как она на тренинг модный ходила и училась чувствовать себя королевой.

А я от себя лично вот что поведаю: чтобы быть королевой, не надо каждый день у зеркала заклинать свое отражение: Я королева. Надо один раз пройти инаугурацию. И все. Жить с этим до последнего вздоха.

Запарковалась я как-то у подъезда. Время осень. Это в Аликанте машину мыть, только если ей на капот бутерброды положили и их чайки клевали. А в России. Осенью. Надо мыть. Мимо идет друг мужа:

– Настя. Вымой машину. У нее уже цвет с данными в техпаспорте не совпадает)))

– Некогда.

– Да вот сто метров от дома мойка. Иди туда.

– Так ручная. Я потом на автомате.

– Иди, скажешь, что в списке. Я тебя еще месяц назад внес. Будешь довольна.

И подмигнул.

Поехала. Ну, мойка как мойка. Барак железный, набитый рабами. Отдала малышку в нежные таджикские руки. Сижу, журнал читаю.

Настал момент расплаты. Подхожу к девушке на кассе.

– Ээээ, я там в списке, кажется…

– А в каком? У нас их несколько.

– Не знаю.

– Ну, давайте поищем.

В списке «должен» не обнаружилась, соседи (что очень странно) тоже. Девушки на перспективу – так же. Налоговая))) Пожарные))) Санэпидемстанция – так же зеро. Ну, – думаю, – придется как есть заплатить и не унижаться.

– Подождите, подождите, – девушка старается.

Идем дальше: друзья, собутыльники-гаражи и их жены, родственники жены! Нет меня. И тут она достает самый последний список:

ОСОБЫ ПРИБЛИЖЕННЫЕ К ЦАРЮ. Бесплатно.

Я говорю:

– Че я пошла, что ль?

– Да, да ждем вас в любое время. Не говорите Игорю, что я так долго вас искала. – И улыбается.

В машину села – выезжаю, а рабочие руками машут и кланяются слегка. В зеркало заднего вида глянула: на башке корона.

Все. Так и хожу. Только поправляю иногда. И никаких тренингов.

441 504 000 секунд назад

Кто сказал, что прошлое нельзя ворошить? Через 441 504 000 секунд не больно. А воспоминание наполняет радостью, что судьба подарила тебе эти мгновения.

Когда отношения замешаны на страсти, то всегда есть место для боли. Она будет, как ни крути. И уже видишь потухшие глаза и уклончивые ответы, чуешь холод, а не веришь. Такой самообман не бывает полезным, но привносит в жизнь большой и нужный опыт.

Боль не чувствуешь сразу. Она сначала звучит тупым звуком прямо в сердце и растекается горячими подтеками медленно. Сжигает заживо.

Я точно знала, что она сейчас придет. Ниоткуда, просто чувствовала приближение маленького юного торнадо. Эмоции не позволили ей звонить в дверь. Она долбилась всем телом о входную общего коридора, и я молила Бога, чтобы соседи не вызвали милицию. Потом она икала и размазывала по лицу глаза и губы.

– А я… я… я хотела этот свитер. Я пошла за ним и не было размера. Ик… И витрина такая огромная. Окно прямо на улицу. И прямо напротив ВАШЕГО кафе. Ты не понимаешь: он привел ее туда. За ВАШ столик.

Я пошла, я хотела сказать. А как же… да что же… Мне стало жарко. И больно. И страшно. Я пыталась выбежать из магазина. Рвала дверь не в ту сторону. Охранник помог. Открыл. Спрашивал: что случилось? А я стояла напротив кафе и смотрела, как он ей рот салфеткой вытирает. И дождь пошел. Они вышли из кафе и двинулись к метро. А я стояла и стояла. Потом да что же это я? Побежала за ними, сломала каблук. На Кузнецком брусчатка. Упала. Поняла, что еду к тебе. Как я буду жить? Когда вы оба такая пара? А теперь нет. Что МНЕ теперь со всем этим делать?

Именно в тот момент боль докатилась и до меня. И я сказала единственное, что могла:

– Ты же автор. Пиши песню.

И она ушла в ванную, а через полчаса родилась: дождь по лужам, дождь по крышам, дождь возьми печаль повыше. Раствори в холодных каплях, чтоб хотелось меньше плакать…

Это было невероятно, как о мои ошибки и страсти разбился наивный и нежный мир маленькой девочки. Но она смогла взять боль и превратить в музыку и слова. Так талант отреагировал на предательство, на завершение, на чужой опыт.

Про твои глаза, дочь, рассказ

А в деревне под Белой Церковью перед самым началом Великой Отечественной встал табор. Цыганский. Большой, с шатрами, кострами и лошадьми.

Мария с девчатами бегала смотреть на цыган. Они выглядывали из-за кустов, а цыганская босоногая чумазая ребятня дразнила их.

Местные с недоверием поглядывали на табор. Привязывали животных от греха подальше и в ночное лучше сторожили лошадей.

Бабцы постарше под покровом ночи ходили гадать. Старуха лет двести от роду, не меньше, гремела браслетами и монисто… Тасовала колоду больших темных карт и вещала.

Отец Марии, местный кузнец, детей воспитывал в строгости. Утром хмуро сел за стол, отломил кусок хлеба и стал есть, запивая молоком. Из-под густых светлых бровей глянул на Марию. Та решила, что нужно подлить молока в кружку. Покачал головой. Нет. Не то…

– Держись от цыган подальше.

– Бать, да я…

– Последняя буква в алфавите, дома сегодня работаешь. В поле мать пойдет.

Мария шуганула мелких гулять во двор, сама принялась за хозяйство. Пошла за водой. У колодца никого не было. Набрала два ведра. Услышала тихий хруст. Обернулась.

Он огромный. Копна черных волос, сзади перехвачена в хвост куском бечевки. Глаза две планеты, черные. Смотрят прямо в душу и за душу берут, не отпускают. Только и пискнула: «Ой!».

Молча взялся за край ведра, пил воду. Долго, большими вкусными глотками, с наслаждением. Вытер рот рукавом. Вдох глубокий. Потом отошел на шаг назад.

– Когда отец дома будет?

– Так в кузне он…

– Мне коня надо подковать. Приведу?