Антип Архипов
Жатва
– Иди ко мне, свет мой, Устинушка… Завсегда я тебя любила, и с тобою делила ложе, так не откажи и теперь, раздели ты со мной и могилу… – говорила Настасья Федоровна, а по алым устам ее бархатным уж ползли черви жирные, белые.
– Ну иди же ко мне, муж мой венчанный…
Попятился Устин Гордеич, да за лавку ногой зацепился, навзничь с криком опрокинулся и не на пол упал дубовый, но в дыру черную, хладную провалился и летел пока свет не пропал из очей, а на лик все земля сыра сыпалась…
__________
– Что с тобою, Устин? Аль привиделось?
Старший подьячий с открытым ртом сидел на перине, руки дрожат, все чело потом покрытое. Рядом, испуганно хлопая воронеными ресницами сидела жена, все такая же белая да пригожая. Длани пухлые чрево круглое прикрывают, будто от зла защищают.
– Привиделось, Настюшка. Да тако, что лучше бы и не видеть… – молвил Устин Гордеич и откинулся на подушку. Жена тоже легла, прижавшись к нему жарким телом. Тихо-тихо завела она песнь колыбельную, перебирая тонкими пальцами мужнины кудри.
Не заметил Устин Гордеич как снова уснул и уже спал без снов до самого пробуждения.
***
В свитке, который передал мне гетманский посланец, тонким, витиеватым почерком было писано следующее:
«Здрав будь, господин лекарь. Обращаюсь к тебе, памятуя об услуге, которую ты оказал родителю моему Великому Гетману Кшиштофу во время прошлой войны моего народа с Московией. Находясь на смертном одре, Великий Гетман поведал мне о тебе, и завещал обратиться снова, буде придет день, когда нам снова понадобится твоя помощь. Сегодня такой день пришел.
Не знаю, осведомлен ты или нет, но ныне московский царь, самолично предводительствуя огромное войско, вторгся в литовские земли, вопреки договоренностям, которые подписали наши с ним отцы.
Мои распри с польскими панами не позволяют собрать силу, способную дать отпор восточной угрозе, и потеря большей части наших земель представляется мне весьма вероятной. Посему я вынужден просить тебя снова прибегнуть к великому твоему умению и заставить московского царя обратить свое войско назад в Московию.
Если ты, господин лекарь, согласишься помочь нам, то будь уверен, что я не поскуплюсь на ответную благодарность и выдам тебе все, что ты запросишь, и, что будет в моей власти
Я.Р.»
………………..
Сразу после разговора с Ним, я отдал распоряжения своему управляющему, зашел в городскую ратушу, заплатил пошлину за охрану моего дома на три года вперед, после приобрел на рынке, доброго ганноверского жеребца и, вечером того же дня, покинул город.
В нормандский Руан я прибыл спустя трое суток. Не зная сколь долго здесь пробуду, я решил снять комнату, но такую, чтобы не привлекать излишнего внимания.
Выбрав постоялый двор победнее, записался французским мещанином Филиппом де Маниаком. Жеребца сдал на конюшню, а сам, не теряя времени принялся за работу.
Атриум Сен-Маклу находился всего в трех кварталах от постоялого двора, поэтому первым делом, я нанес визит на это небольшое, почти заброшенное кладбище. Я уже знал, где именно нужно искать, но, встретив у ворот старика-сторожа, не поленился познакомиться с ним, и, пообщавшись, выудил из него все, что он знал о старых захоронениях. А знал он много.
Его отец и отец его отца также в свое время охраняли это кладбище, поэтому, к тому месту, где следует копать, старик меня подвел сам и, указывая на ровную площадку, поросшую густым бурьяном, сказал:
– Вот здесь большинство их и зарыто. Неглубоко, потому как торопились, хотя велено было копать глубже, но дело в том, что и копать-то уже было некому – смерть в те дни людей косила, что косарь траву. Потому просто бросали, да землей сверху присыпали фута на два.
Поблагодарив старика, я отправился на рыночную площадь, немного потолкался по торговым рядам, присматриваясь к местным. После этого, зашел в таверну с примечательным названием «Черная вдовушка». Из таверны я вышел спустя пару часов, в сопровождении троих молодцев, нанять которых мне посоветовала хозяйка заведения.
Представившись им лекарем, я объяснил в чем будет состоять их работа, а предупреждая ненужные расспросы, дал каждому по пол ливра серебром и обещал еще по три после того как дело будет сделано. Обрадовавшиеся быстрому заработку, молодцы выказали согласие делать все, о чем я попрошу. Большего мне и не было нужно.
Поздней ночью, я и мои вооруженные заступами и лопатами помощники подошли к воротам Сен-Маклу. Приказав ожидать меня снаружи, я прошел к дому сторожа и постучал в дверь. Конечно, я мог бы и не убивать старика, но оставлять свидетелей своей работы в живых не входило в мои привычки.
Расправившись со сторожем, я вышел к воротам и кликнул своих помощников. Те быстро проскочили в раскрытую створку на кладбищенский двор.
Указав им место, где копать, я присел на каменное надгробие и под тихий стук острого заступа сам не заметил, как задремал.
Очнулся я внезапно. Мне вдруг стало нечем дышать. Я захрипел и, открыв глаза, увидел, что двое из моих помощников стоят рядом и испуганно на меня смотрят, в то время как руки третьего сжимают мне шею.
Я с самого начала планировал от них избавиться, но сделать это хотел пристойно. Чтобы они доделали свою тяжелую работу, на которую мне в силу возраста просто не хватит сил, а уже после я бы щедро с ними «расплатился». Но все пошло не по плану. Очевидно, увидев меня спящим, мерзавцы решили тут же свернуть мне шею и забрать мой кошель. Ну что ж, сами напросились…
На правой руке я всегда ношу перстень с выступающим тонким шипом. Полость внутри перстня заполнена одним из самых страшных ядов – ядом древесной лягушки, что водится в болотах Нового Света. На самом перстне есть шип, соединенный с полостью посредством тончайшего канала, по которому яд поступает в сделанный этим шипом прокол.
Схватив душащего меня мерзавца за руку, я слегка царапнул его. Тот ойкнул и спустя секунду отпустил мою шею и завалился на спину, схватившись руками за грудь и извиваясь в конвульсиях. Похрипев с полминуты на глазах изумленных товарищей, он затих.
Я не стал ждать, пока двое других опомнятся и набросятся на меня. Сунув руку за голенище сапога, я выхватил нож и метнул его, целясь в лоб того, в чьих руках был тяжелый заступ. Тот охнул, отпустил инструмент, и, схватившись за голову, упал навзничь.
С третьим я поступил еще проще: пока он круглыми от ужаса глазами смотрел на второго подельника, лежащего в траве с торчащей изо лба рукоятью кинжала, я вскочил на ноги и схватил валяющийся на земле заступ. Широко размахнувшись, я снес половину его черепа. Без звука, руанец повалился на своего товарища.
Ну вот и все. Я осмотрелся и вздохнул. Конечно, мой страшный друг несомненно сейчас доволен – каждый убитый моими руками человек насыщает Его ненасытную утробу. Но основная работа, ради которой я нанял эту троицу не доделана. Я заглянул в яму, которую они копали и увидел, что там лишь земля без каких-либо признаков того, что мне нужно. Заступ все еще был зажат в моей руке, поэтому я спрыгнул вниз и, поморщившись от боли в пояснице, принялся за работу.
К счастью, сторож не солгал, когда говорил, что их зарывали не глубоко. Уже после шестого взмаха я услышал звук удара обо что-то деревянное. Обрадовавшись, я размахнулся сильнее, целясь туда откуда донесся звук и в следующее мгновение, едва не упал вперед, увлекаемый тяжестью провалившегося в пустоту заступа. Старое, полусгнившее дерево, из которого был сделан гроб, не выдержало удара и рассыпалось в прах. Из образовавшегося отверстия выскочило небольшое облачко пыли. Я быстро отвернулся и поспешно достав из кармана платок, обернул им свое лицо. Я знал каким смертельно опасным может быть эта пыль. После, я снова обернулся и, стараясь не делать сильных вдохов, наклонился над провалившимся гробом.
***
Рано поутру, когда серые сумерки еще застилали спящую Москву, в ворота тына забарабанили. На дворе залаяли псы. Посланный отрок, отпер воротину и впустил одетого в скарлатный кафтан стрелецкого пятидесятника. Тот, скоро взбежав по высоким ступенькам, вошел в сени.
– Здравствуй, господин подьячий! – молвил он.
– Почто пожаловал так рано? – хмуро спросил недоспавший Устин Гордеич.
– По делу я, господин подьячий! – ответствовал стрелец. – Патриархов дьяк Иван велел вчерашнего колдуна из нашего приказа изъять.
– Куда изъять?! – поднял бровь Устин Гордеич.
– Сказал, сам де сыск учинит, ибо дело то непростое. Дело царского разбора требует. А коль царь на войну ушел да вместо себя Патриарха Никона оставил, то Патриарх и будет с колдуном Филькой разбираться.
– Дементий Минич про то ведает?
– Не знаю, господин подьячий! Дьяк Иван нынче за полночь явился, так я сразу к тебе.
– Ладно, ступай! – махнул рукой Устин Гордеич. – Сам доложу.
Пятидесятник ушел.
Старший подьячий наскоро умылся, съел пряженого мяса, запил квасом, оделся и, не простившись с женой, вышел из дому.
Резвый ахалтекинец в полчаса домчал его до Кремля. Время было ранним. Великий город еще спал, лишь на крестцах улиц уже копошились калики и юроды, роясь в кучах отбросов, расставляли свои лотки торговцы, да на церковных папертях собирались нищие, дабы к заутрене занять лучшее для подаяния место.
На взгорье у покровского собора Устин Гордеич, натянул поводья и остановил коня. Обернувшись, посмотрел назад на Москву-реку, что тянулась серой лентой за черными крышами Зарядья. Позади нее, насколь хватало глаз, раскинулись слободы да посады, окруженные земляным валом. А еще далее, широкой, алой полосой поднималось над городом летнее Солнце, готовое обогреть своими лучами всех без разбору: богатых и нищих, младых и старых, добрых и злых.