Анри Старфол
Авторское кино
Дора Миллер 17 лет, 15 августа 1943 года».
За спиной Корнелии заскрипели ступени лестницы, кто-то, не торопясь, спускался в подвал. Девушка смяла записку и вместе с парой черных бусин спрятала ее в карман своего белого платья. Перед Корнелией предстал ее муж с включенной камерой в руках, которая, словно заряженный пистолет, была зловеще наставлена на девушку.
– Изящная вещица, не правда ли? – режиссер, не торопясь, подошел к граммофону, рядом с которым стояла Корнелия. – Я давно ее приметил и уже знаю, в какой сцене использую…
– Да, чудесный музыкальный инструмент…, – девушка, чувствуя на себе тяжелый взгляд мужа, уставилась в пол и нервно обхватила себя руками за плечи, словно ей было холодно.
– Ты все еще сердишься на меня.
– Нет, я не…
– Я же не слепой, Корнелия! – Лукаш Чермак не переставал снимать свою жену на камеру. – И вижу, как ты ко мне охладела! А ведь я думал, что ты выше этого! Я думал, что повстречал человека, для которого искусство значит столько же, сколько оно значит для меня!
– Что? – Девушка наконец обратила на мужа свой гневный взгляд. – В том, что происходит, ты винишь меня? Да еще и смеешь сейчас снимать наш разговор на камеру?
Режиссер болезненно отшатнулся назад и уязвленно поморщился, словно от физической боли. Он посмотрел на жену, как на чужого человека, и опустил вниз руку, держащую камеру.
– Я тебя не узнаю. Раньше ты была тихой и покладистой. Раньше ты была моей послушной музой. Объясни, что с тобой происходит, дорогая?
– Время перерыва закончилось, Босс, – прошипела Корнелия не своим голосом, вместо ответа, – время продолжать работу…
Режиссер поправил свою широкополую шляпу и зло ухмыльнулся. Пока в подвал спускалась съемочная группа, муж и его молодая жена пристально и напряженно смотрели друг на друга.
Снова настало время играть роли. Корнелия, чьи рыжие волосы и белое платье стараниями мужа были облиты черной краской, должна была на четвереньках, в неестественной позе, спуститься по крутой лестнице подвала к актеру Арману. Жена режиссера, будучи гимнасткой и танцовщицей, умела выгибать свои суставы самым немыслимым образом и уже не раз использовала свою гибкость, играя в фильмах Лукаша Чермака олицетворение темных сил. И в этот раз она без проблем исполнила свою жуткую роль с первого дубля, спустившись по ступеням, подобно четвероногому, гротескному существу.
После команды «снято!», Лукаш Чермак, как и прежде снимавший все из-за спины оператора, вышел из тени и указал актерам их расположение в следующем кадре. Теперь персонаж Корнелии должен был наброситься на своего мужа, роль которого исполнял Арман. После команды «мотор!», девушка с усилием набросилась на актера, больно придавив его всем телом к полу. Арман вскрикнул и попытался сбросить с себя Корнелию, но девушка уже вцепилась испачканными краской руками в его массивную шею.
– Лукаш, я сильно ударился и мне больно, – обратился к режиссеру Арман. – Дай, я переведу дух, и мы снимем сцену заново…
Режиссер не обратил на слова актера никакого внимания, не удостоив его даже взглядом. В тот момент его больше занимала Корнелия, не желающая отпускать лежащего под ней Армана. Актер разозлился и попытался скинуть с себя девушку, но та удержалась, сжав руки на его шее еще сильнее.
– Босс? – с тревогой в голосе обратился к Лукашу оператор Влад.
– Возьми крупным планом лицо Армана…, – задыхаясь от волнения, прошептал режиссер.
Оказавшись неожиданно сильной для своего телосложения, Корнелия продолжала сжимать стальное кольцо из рук вокруг шеи коллеги, а в ее глазах необузданным пламенем горела мстительная ненависть. Арман испугался по-настоящему и стал хвататься руками за девушку, которая, не скрывая удовольствия, расплылась в ядовитой улыбке. Актер затрясся всем телом и, суча каблуками по полу, обреченно захрипел.
– Снято! – торжествующе произнес Лукаш Чермак, но его жена даже не сдвинулась с места.
Корнелию, не без усилий, оттащили от Армана звукорежиссер Вислав и осветитель Зигфрид, а она, с довольным выражением лица, продолжала сверлить взглядом лежащего на полу Армана.
– Чокнутая сука! – прохрипел актер, отползая на всякий случай подальше. – Ты меня чуть не задушила!
– Милый Арман, ты забыл, что в фильмах моего дорогого мужа должны быть только подлинные эмоции, – зловеще пропела Корнелия и расхохоталась в мрачном пространстве подвала.
День съемок был сорван, но Лукаш Чермак выглядел на удивление довольным и взволнованным. После произошедшего он ничего не сказал жене, позволив ей удалиться в свою комнату на втором этаже. Его не волновала и потрясенная съемочная группа, тревожно смотрящая на Армана, который тяжело дышал, сидя у ящиков.
Корнелия поднялась на первый этаж и впервые не стала закрывать дверь изнутри, а, наоборот, демонстративно распахнула ее в коридор. Девушка грациозно подошла к зеркалу в полный рост и посмотрела на свое отражение.
– Я постояла за себя, – пропела Корнелия, медленно разрывая свое белое платье, испачканное черной краской. – Я готова наказать тех, кто посмеет посягнуть на мою свободу…
Девушка осталась у зеркала совершенно обнаженной и стала рассматривать себя. Любуясь отражением, она крутилась и изгибалась, поправляла измазанные черной краской волосы и проводила по своему телу изящными руками. Вдруг половица в коридоре скрипнула, и Корнелия, медленно повернувшись, увидела звукорежиссера Вислава, застывшего в дверном проеме ее комнаты.
– Нравлюсь? – игриво спросила девушка, и, без всякого смущения, медленно пошла к молодому человеку.
Вислав испуганно попятился назад и упал. Вскочив, парень бросился бежать со всех ног. Он мчался прочь, но постоянно оглядывался на девушку, которая, стоя в коридоре, спокойно за ним наблюдала и улыбалась.
Эпизод четвертый. «Человек, который кричал».
Лукаш Чермак не спал. Дневной конфликт, произошедший между его женой и Арманом, будоражил сознание режиссера. Лукаш был счастлив и горд от того, что эмоции актеров получились настолько подлинными в сюжетно важной сцене его художественного фильма. То, что режиссер творил с душой своей жены, в тот момент его волновало меньше всего. Куда больше его беспокоило сохранение настроения подлинности в чувствах и эмоциях, царящих на съемочной площадке.
Наконец, спустя несколько часов, Лукаш Чермак стал дремать внутри своего спального мешка. В тот самый момент, когда глубокий сон уже окутывал режиссера, по его обросшему лицу пробежала тень, упавшая со стороны окна. Лукаш открыл глаза и приподнялся в спальном мешке. За мутным стеклом окна, в лунном свете, стоял женский силуэт с чуть покачивающимися на ветру волосами. Он стоял к режиссеру в профиль и, задрав голову, смотрел на луну. Лукаш нервно сморгнул и снова удивленно уставился на окно. Силуэт исчез, словно был причудливой игрой тени или галлюцинацией из разгулявшейся фантазии режиссера.
– Корнелия…, – прошептал Лукаш Чермак и тихо выбрался из спального мешка.
Режиссер прошел мимо трех спящих на полу мужчин и, скрипя ступенями лестницы, поднялся на второй этаж. Через открытую дверь, из комнаты Корнелии, на пол коридора падала полоса лунного света. Лукаш Чермак встал в дверном проеме комнаты и мрачно посмотрел на пустой спальник своей жены и большое разбитое зеркало, чьи осколки зловеще поблескивали в лунном свете. Через минуту режиссер спустился по лестнице, заглянул в гостиную комнату и только тогда заметил, что в густом сумраке сопят только трое мужчин. Звукорежиссера Вислава в гостиной не было. Лукаш поспешно надел широкополую шляпу, накинул на плечи куртку и тихо хлопнул входной дверью дома.
Над Карпатами стояла лунная ночь. С деревьев с тихим шуршанием спадали и, закручиваясь в воздухе, черными пятнами улетали листья. У крыши старого дома, со злым, тихим писком кружилась пара серых летучих мышей, которым подпевали покосившиеся ставни окна. Вокруг заросшего мхом и порослью массивного фундамента шептала подсыхающая, высокая трава. В эту беспокойную симфонию ночи неожиданно ворвался одинокий мужской крик. Он прозвучал протяжно и хрипло, словно эхо от оружейного выстрела, и затих в звуках ночных Карпат.
Спустя час, Лукаш Чермак вернулся в дом и справился у проснувшейся и перепуганной съемочной группы, не вернулись ли Корнелия и Вислав. Узнав, что его жена вернулась несколькими минутами ранее, режиссер, прихватив камеру, взбежал по ступеням на второй этаж. Корнелия сидела на полу комнаты в шелковом халате и, словно играющий ребенок, медленно передвигала указательным пальцем осколки зеркала, составляя из них причудливый узор. Босые ноги девушки, по самые колени, были вымазаны глиной. Лукаш Чермак наставил на жену объектив камеры и заговорил дрожащим от волнения голосом:
– Где ты была, дорогая?
– Я гуляла, – промурлыкала Корнелия озорным тоном.
– А где Вислав, ты знаешь?
– Вислав, – девушка странно хихикнула, передвигая пальцем очередной осколок. – Зря он тогда убежал. Мы бы могли здорово провести время…
– Да что с тобой такое, Корнелия? – спросил режиссер, продолжая снимать свою жену на камеру. – Ты сама на себя не похожа!
– Лукаш, я соскучилась, – девушка поднялась с пола и, держа маленький осколок зеркала, подошла к мужу. – Останься этой ночью со мной…
– Пойдем вниз, в гостиную…
– Неет, – пропела Корнелия. – Я хочу побыть с тобой наедине.
– Не думаю, что при сложившихся обстоятельствах это уместно…
– Ты боишься? – спросила девушка и расхохоталась.
Режиссер болезненно отшатнулся и, смерив жену высокомерным взглядом, вышел из комнаты. Выражение лица Корнелии тут же помрачнело. Она посмотрела в темный прямоугольник дверного проема комнаты взглядом хищника, вышедшего на охоту.
– И не зря…, – прошептала девушка вслед мужу.
В разгорающихся оттенках бледного, осеннего утра, Лукаш Чермак сидел в гостиной комнате в окружении своей съемочной группы. Влад, Зигфрид и Арман мрачно переглядывались между собой, не нарушая тяжелого, затянувшегося молчания. Единственным, что разбавляло эту вязкую и зловещую тишину, было пугающе веселое пение Корнелии, доносящееся со второго этажа.
– Босс, извините за то, что я сейчас скажу, но это все зашло слишком далеко, – нарушил молчание осветитель Зигфрид. – Мне самому становится до жути страшно…
– Поверь, оно того стоит, – отрезал Лукаш Чермак, не глядя на мужчину.
– Серьезно? – Вскочил с пола Арман. – А как же человеческая жизнь?
– Эй, не забывайся, дружище, – сверкнул глазами Лукаш Чермак. – Не пользуйся моим особенным к тебе отношением.
– Ты, действительно, фанатик, Лукаш! – Арман схватил со своего рюкзака пачку сигарет и, выйдя из комнаты дерганной, не свойственной ему походкой, хлопнул входной дверью дома.
Режиссер проводил актера мрачным взглядом и тяжело поднялся с края старого дивана, на котором сидел. Когда мужчина заскрипел ступенями лестницы, поднимаясь на второй этаж, мимо него, вниз, сбежала Корнелия в ярко красном платье. Румяная и довольная, она даже не взглянула на мужа, словно его не было вовсе. Лукаш Чермак остановился на середине пути и обернулся ей вслед. Тяжело вздохнув, режиссер продолжил свое восхождение.
Разбитое зеркало блестело на полу комнаты Корнелии замысловатым узором. Лукаш опустился на колени, поставил на пол включенную видеокамеру и принялся медленно складывать осколки вместе, словно большую, острую с краев мозаику. Спустя тридцать минут, режиссер сложил все зеркальные кусочки и окинул мрачным взглядом результат своих трудов. Не доставало одного длинного, чуть изогнутого осколка.
Корнелия ходила вокруг сарая без окон, изредка касаясь рукой его шершавой, деревянной поверхности. Девушка ступала босыми ногами по холодной траве и улыбалась, не обращая никакого внимания на Армана, который, дымя сигаретой на длинном крыльце старого дома, напряженно за ней наблюдал. Очередной орех, спрятанный в щели между досками, не вызвал у девушки никакого удивления, будто она точно знала, что должна была его найти. Жена режиссера надавила пальцами на бугристую скорлупу, украшенную орнаментом из зеленой краски, и достала записку с парой жемчужных бусин и красной тесемкой.
«Прячусь тут от папы. Мне страшно. Он стал другим. Это из-за того, что я взглядом убила ту гадюку. С тех пор папа меня боится. Все чаще сижу в сарае и читаю книги. Это – то немногое, что мне разрешено…
Дора Миллер 10 лет, 15 апреля 1936 года».
На крыльцо дома вышел оператор Влад и наставил на Корнелию включенную видеокамеру. Девушка тут же скрылась за углом сарая, прижавшись к его стене изящной спиной. Она сжала находку в кулаке и трепетно, словно любимое дитя, поцеловала его.
– Бедная, бедная моя Дора Миллер…, – прошептала Корнелия.
После обеда Лукаш Чермак взял с собой Влада и сказал остальным, что спустится в лес, к охотничьему домику старика Ежи, чтобы один из его сыновей помог им обыскать местность. Режиссера и его оператора не было целый день, и вернулись они только под утро, мрачные и напуганные. Лукаш собрал всех обитателей дома на кухне и, выдержав паузу, под прицелом включенной оператором камеры, тихо заговорил:
– Господа, я прошу всех одеться и следовать за мной, – режиссер заметил, как с кухни ускользает его жена, и повернулся к ней. – Тебя это тоже касается, Корнелия…
Четверо мужчин и девушка шли цепью по жухлой траве, пока возглавляющий это шествие режиссер не остановился у самого откоса, за которым вниз уходил заросший мелким кустарником пологий склон. Лукаш Чермак удручено постоял на его краю, словно над могилой, и повернулся к своей команде. Следующей к краю откоса подошла Корнелия. Внизу, у большого пожелтевшего куста, лицом вниз лежало тело мужчины. Девушка отшатнулась назад и, обхватив себя руками за плечи, с ужасом в глазах посмотрела на мужа.
– Как…, как это случилось? – задыхаясь спросила Корнелия.
– Из его спины торчал обмотанный бинтом осколок зеркала…
– Но я не…, – прошептала Корнелия дрожащим голосом и, горестно разрыдавшись, упала на колени. – Я не помню! Я совсем ничего не помню!
Чуть поодаль от режиссера и его рыдающей жены стоял оператор Влад. Он снимал происходящее дрожащими руками и, казалось, сам был близок к состоянию обморока. Арман и Зигфрид многозначительно переглянулись между собой и, не сказав ни слова, направились обратно к дому, находящемуся в пятистах метрах от них.
Вечером Корнелия сидела в сумраке на полу своей комнаты и, покачиваясь, смотрела на отдающие холодом осколки зеркала. Девушка не знала, сколько времени прошло с того момента, как она увидела тело Вислава. Горло саднило от боли. Гуляя босыми ногами по холодной земле, жена режиссера простыла. Желая выпить воды, она покопалась в своих вещах, но не найдя бутылку, наконец, решилась спуститься на первый этаж. Вступив на ступень лестницы, девушка услышала голос своего мужа, разговаривающего с Зигфридом.
