Анна Зимина
Кикимора и ее ёкай
Глава 3
– Привет, – дружелюбно сказала кикимора и вежливо улыбнулась, – скажи, ты не мог бы перестать скрипеть? День был трудный, спать очень хочется.
Кубирэ-они посмотрел на кикимору выпученными глазами и от удивления перестал раскачиваться. Скрип прекратился.
– Вот спасибо, – обрадовалась кикимора.
Это она рано, конечно, обрадовалась. Потому что жуткий демон – рр-р-аз – и спрыгнул с ветки на землю прямо перед ней. Оскалился, наклонился к кикиморе и потусторонним голосом прошептал ей прямо на ухо:
– Давай повисим с тобой вместе. Вижу, как одиноко твое сердце, вижу, как болит душа. Соглашайся, и все сразу закончится.
Кикимора слушала внимательно. Она давно жила на свете и знала, что собеседнику всегда нужно дать шанс выговориться.
– Вот эта веревка очень прочная, все будет быстро, так быстро, что ты даже не заметишь. И мы будем висеть вместе, – продолжал екай, – я тебя никогда не оставлю, как оставил тебя твой муж, как оставили тебя твои дети. Мы будем рядом, только умри прямо сейчас. Умри, умри…
Он нудел уже минут пять, и кикиморе начало надоедать. Депрессия у нее не начиналась, к тому же, против нытья мавок и залетающей порой на огонек баньши демон-висельник был детсадовец.
– Ты уж меня извини, но спать хочу – сил нет, – перебила кикимора, и висельник вылупил глаза еще сильнее. Привык к менее устойчивым типажам.
– Ну не смотри ты так, аж на сердце свербит, – вздохнула кикимора, – на вот пирожок да тоже спать иди. Время уже недетское.
Демон взял пирожок да так и остался стоять, глядя, как непонятная то ли девица, то ли нечисть с моровым духом у ног обдирает лапник и устраивается на ночлег.
– Спокойной ночи, – сказала она и махнула демону-висельнику рукой, – и не скрипи, пожалуйста, дай выспаться, по-человечески, да? Дружок тоже устал.
Что-что, а вот выспаться по-человечески у кубирэ-они еще никто не просил. И никто на скрип не жаловался. Поэтому несчастный демон стянул с шеи веревку, сел под деревом и замер. Ему требовался психотерапевт или хотя бы психолог. Вероятно, у него самого начала развиваться депрессия.
Утро тоже началось для него несахарно.
– Что ж ты пирожок не скушал? Я тебя от чистого сердца угостила, а ты вот так…
Кубирэ-они посмотрел на свою синюю руку, покрытую трупными пятнами, в которой лежала половина пирожка. Пирожок был непривычный, золотистый, с красивой каймой колоском, и пах очень вкусно.
В душе каждого японца живет трепетное отношение к подаркам. Японские духи – не исключение. Демон устыдился, поклонился, пролопотал извинения.
– Да ничего, ничего, ты кушай, главное, а то зачерствеет, – сказала кикимора, уселась рядом и принялась переплетать косу. Коса у нее была знатная, до пояса, и демон залип, рассматривая девицу-нечисть. Выглядит почти как человек, а аура у нее темная, как ночь. С такой аурой в ёкаях человеческого ничего не могло остаться, а эта двигается как человек, выглядит как человек, в другую форму не переходит. Под его воздействие опять-таки не попала…
– Кто ты? – помолчав, спросил демон.
– Кикимора я болотная, из Благовещенска. Никогда не слыхал?
Демон пожал плечами. О таких ёкаях и о таких местах он ничего не слышал. Образование у него чуток похуже было, чем у кикиморы.
– Как я тут оказалась? Понятия не имею. Вот, Дружок меня к тенгу ведет. Не знаю уж, кто они такие, но вроде как сильные, с крыльями. Мне домой надо, может, помогут.
Висельник сочувственно покивал. Между делом съел пирожок, почавкал от удовольствия и протянул ответный подарок.
– Держите этот кусок веревки, госпожа Кикимора-Сан. Если понадоблюсь, наденьте на шею, и я приду.
«Да, это не волшебный клубок и не яблочко заговоренное», – подумала кикимора, но подарок приняла и даже поклонилась со сложенными перед лицом руками. Она была женщина вежливая.
– Госпожа кики-мора-сан, а каукегэн твой повеситься не хочет? – с надеждой напоследок спросил демон.
– Тотошка-то? Нет, не хочет. Он мне служит верой и правдой.
Кубирэ-они погрустнел, но попрощался с гостями чин по чину. Если с ним по-человечески, то и он к другим так же.
Демон вздохнул, посмотрел гостям вслед и залез на дерево. Спустя минуту по лесу снова разнесся противный монотонный скрип.
Глава 4
Утро в мире духов было поганеньким. Такое туманное, серое, промозглое. В отдалении шлялись полупрозрачные тени, выли и стонали. Дома, казавшиеся вчера обитаемыми, сегодня выглядели заброшенными развалинами. Всюду по-прежнему стоял густой туман. Звуки доносились до уха с запозданием, и это тоже не добавляло радости. В общем, было неуютно.
– М-да, это мне не родные болота, – сказала кикимора. – Идем, Тузик, на вашу кудыкину гору.
– Да, Мара Сама, – послушно сказал дух мора и неудач и поплелся за своей новообретенной госпожой. До кудыкиной горы было еще пилить и пилить.
Прошли они не сказать чтоб долго.
Женский испуганный крик раздался совсем рядом, а потом смолк. А потом снова, и опять смолк. Кикимора тяжело вздохнула и пошла прямо на крики. Такая уж у нее была натура – не проходить мимо.
Женщина средних лет в розовом платье размахивала сумочкой. Глаза у нее были совершенно ошалевшие, круглые и очень испуганные. Один каблук на ее туфле был сломан. Женщина определенно была человеком. Видимо, засосало бедолагу в мир духов, это дело не прям чтоб уж редкое, такое и на благоцещенвских болотах случалось.
Вокруг женщины уже вились жуткие ёкаи и открывали рты – примерялись. Чавкали челюсти, прямо в туман на дороге капали голодные слюни. Ёкаи были слабенькие, мелкие, потому и нападали стаей, примеряясь к лодыжке несчастной женщины.
– Мать моя Мокошь, – вздохнула кикимора, – ну что ж вы как дикари какие? Нельзя по-человечески, да? Вон, в сумке у нее и рыбка есть, и овощи. Попросили бы нормально – поделилась бы, как от шока отошла. Человечину-то жрать зачем? Так вкусно что ли?
Ёкаи как один уставились на кикимору.
– Вкусшсшсно, – сказал один, с головой краба, и вертикально моргнул.
– Ничего слаще хрена не пробовали чтоли? – изумилась кикимора. Она была гурман, но человечинку не понимала. Всяко похуже хорошей оленинки или кабанинки. А уж рыбка точно вкуснее, чем несчастная потная тетка со всклоченной прической.
– Дружок, проводи даму до дома, нечего тут ей делать. Только рыбку у нее отбери, будет налог на переход, – сказала кикимора, и каукегэн поспешил выполнить поручение. Темная аура, которой делилась Мара Сама, была полный восторг, и теперь у Бобика было много сил.
Кикимора смотрела, как Тузик с бешеным лаем кусает круглыми челюстями мелких демонов за попы и радовалась. Полезная животина – собачка. Может, с собой домой забрать? Все веселее будет на болотах, компания какая-никакая. Сядут вечерком на крылечко, будут пирожки жевать и на закат смотреть.
Наконец каукегэн отбил от ёкаев всхлипывающую тетку, растекся серым дымком по земле, и они оба исчезли. Оставив, впрочем, тут, на ёкайской земле, пакет из человеческого супермаркета.
– Пожалуемся на тебя, – плаксиво вякнул один из ёкаев, на этот раз с черной козлиной головой, – найдут на тебя управу.
Он был раздосадован, а еще больше голоден, но не дергался, потому что вернувшийся каукегэн показал зубки, мол, только попробуй сунуться.
– Да погоди ты ябедничать. Обойдемся и без человеческих филеев, – сказала кикимора и деловито набрала в руки веточек. Через минутку развела костер, отрядила козлоголового найти кастрюлю и соли.
– Рыбка не карась, конечно, но и эта очень даже хороша, – сказала она, оглядев добычу, и принялась творить.
Кикимора готовить любила и умела. Она вообще-то была знатный зельевар, травы разбирала, а где травы, там и приправы, и пропорции, и вообще: когда столько лет на свете живешь, времени довести свои умения до совершенства хватает.
Уха получилась отменная. Правда, соевый соус, по мнению кикиморы, был лишним, но тут свои культурные и пищевые особенности.
Расставались все вполне довольные друг другом, что кикиморе очень понравилось. Ей вообще нравилось, когда все тихо и мирно.
К обеду взошло солнце. Тут, в мире екаев, оно было все какое-то кривенькое, косонькое, тусклое, но у кикиморы поднялось настроение. Сейчас как дойдет до горы, как договориться с тенгу на оказание услуг по грузоперевозкам, как вернется домой! Устроит пир горой, напьется с Ягушей, набарагозится с лешими и водяными, а потом как выспится в своей уютной мягкой кроватке из натурального лебединого пуха (благо, на болотах в перелетной птице недостатка не было). Побыстрей бы!
***
– Мы заблудились, Мара Сама, – сказал каукегэн и понуро опустил голову.
Кикимора вздохнула. Предгорный лес был на диво густым и многонаселенным. Они по дороге и к злобной паучихе попали, и к какой-то говорящей слизи, и с духом болот каппой поцапались от души. А теперь вот – здравствуйте – заблудились! Кикимора ноженьки истоптала, устала, кустами колючими себе все руки расцарапала, собака ее в шерсть репейников набрала – мама дорогая! Сейчас бы прилечь, водички попить, отдохнуть. Хотя вон, в отдалении, домик, чтоль, какой?
И правда, домик.
– Иди, девочка, сюда, иди, милая, в гости. Я тебя гречневой лапшой соба накормлю, зеленым чаем маття напою, спать на пуховом футоне уложу, – услышала кикимора и вдруг расплылась в довольной улыбке. Голос узнала.
– Ягуша, милая моя, и ты здесь, – с облегчением сказала она.
Ямауба – горная ведьма – стояла на крылечке премилой деревянной постройки и ласково улыбалась. Она была вся такая миленькая пожилая японочка, в красном нарядном кимоно, с гладко зачесанными черными волосами. Глазки подведенные, щечки побеленные, губки накрашенные, на ногах белые носочки. Такая приветливая и хорошая, прямо сил нет. Ну просто как с открытки сошла.
– Иди сюда, девочка, – подманивала она ласковым и нежным голосочком, и кикимора послушалась. А чего бы и не послушаться, когда так просят? Жалко только, что обозналась, больно уж местная ведьма голосом на бабу Ягу похожа.
– Меня Марьяна зовут, – поклонилась кикимора старушке и ослепительно улыбнулась.
Бабулечка прищурилась, присмотрелась к девице и плюнула на землю. На земле на месте плевка расцвела черная плесень.
– Тьфу, дрянь! Ты ж не человек совсем! – прокряхтела милая старушка и в одну секунду поменяла облик. Теперь это была не милая японская бабуська, а жуткая двуротая старуха в драном красном кимоно. Ни тебе подведенных глазок, ни прически, ни белых носочков.
– Нет, ну быть того не может! – выдохнула вдруг кикимора. – Скажи-ка, а сестры у тебя родной в другой стране нет часом? Ягушей зовут, – спросила кикимора.
Сходство было просто поразительным, даже интонации одинаковые.
Старуха призадумалась.
– Если я ее не сожрала по детству или по юности, значит, есть, – прошамкала наконец она одним из двух ртов. – А ты кто? Воду в тебе чую. Ты каппа-онна? Юри-онна? Нуре-онна? Другая какая водница?
– Да нет, кикимора. Из Благовещенска я. Из России. Вот, иду к тенгу, просить, домой чтоб вернули.
Старуха расхохоталась сразу двумя ртами.
– К Тенгу? Мать моя Идзанами! К тенгу! Нашла помощничков!
Кикимора погрустнела.
– А чего они? Не помогут?
Старуха ухмыльнулась двумя ртами.
– Спроси. За спрос йены не берут.
– А как их найти?
Старуха прищурилась, готовясь вытрясти из чужачки чего-нибудь в обмен на помощь, к тому же услуга-то плевая – грязным когтем направление указать. Но чего-то передумала: ощутила вдруг от странной девицы-ёкая чистую темную ауру, сильную, мощную. И решила на всякий случай помочь безвозмездно. А вдруг польза какая будет от оказанной услуги?
– Вон туда иди, – недовольно сказала Ямауба и ткнула пальцем в едва приметную тропку среди камней. – И неча мне тут воздух своей аурой портить.
С этими словами старуха открыла трухлявую деревянную дверь и юркнула в свое жуткое жилище. Изнутри раздался поганенький смешок.
«Ну чисто Ягуша», – подумала с умилением кикимора и любовно посмотрела на избушку. Курьих ножек там не было, но это были уже такие мелочи, на которые и внимания-то можно не обращать. Душа – вот что важно, а духовная связь между Ягушей и Ямаубой была очевидной.
Сердце вдруг кольнула тоска. Ягуша в гости захаживала нечасто, но почтовых воронов с открытками с котятками они друг другу отправляли каждый день. Испереживается подружка, ответа не получив, придет проведать – а дома никого. Нет кикиморы, и куда делась, никто и не знает.
По белой нежной щеке скатилась слеза. Тоскливо заскулил у ног каукегэн, потерся лобастой башкой об коленку.
– Пойдем, Тузичек, – всхлипнула кикимора. – Была не была. Права горная ведьма, неча тут воздух портить.
И они пошли вверх. На самый пик горы Камияма, где испокон веков жили сильные и гордые ёкаи тенгу.
Глава 5
– Чтоб я… еще хоть раз… да никогда, – бормотала кикимора.
Они уже третий час взбирались с Тотошкой к вершине. У кикиморы устали ножки, а куакегэн набрал в шерсти еще больше грязи, от чего стал похож на мохнатую швабру.
Замок тенгу стоял прямо на самой вершине горы. Он был обнесен мощной каменной стеной, которую, в свою очередь, скрывали густые деревья. Над головой то и дело появлялись тени – это молодняк грел крылья и летал туда-сюда.
– А красиво, да, Бобик? – спросила кикимора, восхищенно задрав голову вверх. Там как раз пролетала новая стая.
Тузик кивнул. Он был со всем согласный.
– Ну, пора и бы в гости заявиться, – наконец сказала кикимора и нежно стукнула маленьким кулачком в огромную дверь крепости.
И двери тут же открылись.
Вообще тенгу кому попало двери не открывали. Женщин они вообще презирали и никогда не пускали на свою священную гору. Но старший дайтенгу, которому доложили о странной девице у ворот, был сильно не в духе в последнее время, и потому решил отыграться на заблудившейся девчонке и ее грязной собаке.
Он пролетел от своего замка до крепости в одну секунду, распахнул двери и поднял расписной веер из острых перьев вверх.
– Убирайся с нашей священной горы! За осквернение смерть тебе, человек! – пророкотал дайтенгу и взмахнул веером.
Сильнейший ураганный ветер понесся прямо на кикимору с собакой. Он должен был смести их с ног, ударить о деревья, переломать им кости, забиться вместе с землей в глаза, в нос, уничтожить и смять.
Но вместо этого жуткий ветер легким ветерком нежно коснулся косы кикиморы и заиграл ее русый локон, выбившийся из-под косынки.
Дайтенгу офигел. Его красная кожа стала совсем бордовой, огромные крылья распетушились, а из длинного красного носа вылетело пламя. Злой птиц-екай замахал веером со всей силы, только и теперь урагана не случилось. Так, разлохматило немножко Тузика, и все на этом. Дайтенгу чуть инфаркт не хватил.
– Ну что ж размахался-то? А если бы человечишка тут был бы? Мокрого места бы не осталось от бедолаги. Добрее надо быть, спокойнее, – назидательно сказала кикимора. – У нас вот так лешак старый помер. Заблудился как-то грибник у нас, дело обычное, а лешак и давай с ним забавляться, водил-водил по лесу. А грибник – парень молодой, силы много. Так и переходил лешака. Мы уж ему говорили все, мол, Петр Игоревич, отстань от пацана, чего пристал-то? У тебя здоровье уже не то, вон, корни все в артрите. Да не послушал нас Петр Игоревич, так и сгинул в болотах. Лежит теперь корягою, а на него грибники наступают, плюются…
Кикимора загрустила. Тенгу тоже загрустил. Молодняк, который поодаль скучился и все слышал, опечалился. Их всех настиг экзистенциальный кризис.
Так бы они и стояли в кризисе, кручинясь и рефлексируя, пока старший тенгу, наконец, не взял себя в руки и не пригласил незваных гостей в свою тихую горную обитель. Он знал и чтил законы гостеприимства. Особенно если гостю боевая магия тенгу до одного известного места.
***
– Так я и знала, – сказала кикимора, глядя в окно на начавшийся дождь. На сердце у нее тоже противно квакало и хлюпало, прямо как на улице. Потому что тенгу ей помочь ничем не могли. Вдали от своей священной горы они теряли силы, и чем дальше, тем хуже. До того могло дойти, что молодые тенгу, уехавшие в дальние дали Японии, теряли память и становились людьми. А людей тенгу не любили.
– Почему? – спросила кикимора у дайтенгу, отпивая саке и закусывая маринованной сливой. «А ничего, вкусно, на грузди похоже», – думала она, подливая себе еще в мелкую посуду. Из такой она обычно пила только абсент из полыни, собранной в день летнего солнцестояния – из большой посуды такие напитки употреблять было кощунственно. Хотя бы потому, что до конца чарочку с чудо-абсентом не допивал никто.
– Мы все – екаи, аякаси, демоны. Мы над людьми издеваемся и иногда их едим, – снисходительно и высокомерно объяснили кикиморе. – Кого до безумия доведем, кого с горы скинем. Веселимся тут по мере сил.
И хохотнул, вспомнив, видимо, славные деньки.
Коварное саке точно стукнуло кикиморе в голову. А может, и не в саке было дело, а в гордыне и высокомерии тенгу. А может, и дурное настроение бедной кикиморы, которая не по своей воле оказалась в хорошей стране Япония, повлияло. Кто ж знает-то теперь? Только кикимора, прищурив зеленые глазищи, задумчиво сказала слова, которые впоследствии перевернут все с ног на голову:
– Садисты вы, значит. На слабых отыгрываетесь. На вершине священной вашей горы живете, а в помыслах у вас только злоба против тех, кто ответить не может.
Дайтенгу поперхнулся саке.
– Кощунство! – заорал он, откашлявшись, и расправил крылья. Вскочил, чуть длинный нос не сломал. В двух руках одновременно оказалось по вееру, только это были другие веера, не те белые из перьев с черными рисунками кривых деревьев, а огромные, красные, с металлическими острыми спицами. Взмах – и мимо лица кикиморы пролетели острые металлические полоски, едва не оцарапав нежную скулу.
– Ну, раз так, – сказала кикимора, нехорошо улыбнулась и тоже встала с неудобной маленькой табуреточки.
Сверкнули болотными огнями зеленые глаза. Сверкнули – и в комнате для приема гостей стало темно. Запахло болотной травой, таволгой, и воздух стал влажным. Закапала откуда-то вода, потянуло прохладой.
– Кощунство – на слабых наезжать. Природа-мать их такими сделала, и не тебе, демону, против ее замысла идти и ломать то, что ею было сотворено, – услышал тенгу вкрадчивый голосок совсем рядом. Его красной кожи на лице коснулись холодные руки, а перед глазами засияли зеленые болотные огни. Они множились, расползались перед глазами, и тело великого сильного тенгу становилось слабее и слабее. Вот подогнулись колени, вот опустились крылья… Темная аура кикиморы пожирала такую же темную ауру тенгу, прибавляла ее себе.
Каукегэн Тузик лежал в отключке и икал – перебрал темной энергии. Молодежь тенгу попыталась пробиться в комнату для приема гостей, но темная аура подползла к ним, обездвижила и лишила дара речи.
– От.. пусти, – шипел Тенгу и пытался ударить кикимору крылом.
– Успокойся, старый демон, – прошептала кикимора, и огоньков стало больше, – успокойся.
Тенгу совсем ослаб. Он уже тяжело дышал, хватался за сердце. Красная кожа выцвела, побелела.
– Ну все, будет, – сказала кикимора, и снова стало светло. Исчез запах болотной травы, исчезла влажность болот. На полу корчился синеющий дайтенгу.
