Анна Замосковная
Сокровище чародея

– Просыпайся.

Глава 2. Чародейка и воин

Пробуждение Ёфура должно было быть слаще варения из персиков с мёдом.

Едва очнувшись, ещё не открывая глаза, он улыбнулся и протянул руку, надеясь отыскать рядом тёплое женское тело, ночью по-змеиному извившееся в его руках. Как и многие северяне, Ёфур был очарован мифами о страстности южных женщин, а чародейка Амизи – как и для многих стражей – давно стала предметом его самых непристойных фантазий.

Но вместо шелковистой кожи под его пальцами оказался короткий жёсткий мех. Ёфур распахнул глаза: на кровати лежал песочного цвета лев. Степной кот открыл жёлтые глазищи и облизнул широкий нос.

Подавившись вскриком, Ёфур рванул назад и свалился с кровати. Путаясь в одеяле, пополз задом наперёд.

Лев зевнул, до хруста распахнув клыкастую пасть, и уткнулся мордой в подушку.

Голубые глаза Ёфура оставались круглыми от ужаса, он тяжело дышал.

О льве и львице Амизи он слышал, но не думал, что они свободно расхаживают по дому.

Плавно приподнявшись, Ёфур оглядел жёлто-охристую комнату, вспоминая, в какую из трёх дверей можно выйти из спальни.

Ночью страсть и плохое освещение, а теперь страх перед зверем помешал Ёфуру присмотреться к убранству в южном стиле, он лишь мельком удивился, как тонкие ножки кровати выдерживают вес громадного зверя.

Прикрывая пах скомканным одеялом, Ёфур отодвинулся к стене. Лев приоткрыл жёлтый глаз. Чтобы пройти в любую из дверей, надо было пройти мимо зубастой твари.

В мускулистую спину Ёфура подувал ветерок. Решётка на окне выглядела достаточно хлипкой, чтобы выбить её одним ударом. Ёфура не пугало даже то, что спальня Амизи на втором этаже. По крайней мере, при прыжке с такой высоты по мнению Ёфура больше шансов выжить, чем в сражении со львом, ведь рядом не было никакого оружия, даже жалкой шпильки.

Уже занеся руку над решёткой, Ёфур задумался о последствиях. Нет, не падения, а отношения Амизи к его побегу. Южная чародейка обладала характером капризным и упрямым, он уже полгода обхаживал её, и терять с таким трудом завоёванную благосклонность ему не хотелось.

Он боковым зрением, чтобы не злить хищника, оглядел льва. Тот не спал, но лежал расслабленно.

«Он ручной, он не тронул меня, пока я спал», – уняв внезапную дрожь в пальцах, Ёфур пошёл вдоль стены к дверям по другую сторону широкой кровати, ночь на которой принесла ему столько сумасшедшего блаженства.

Лев следил за ним ленивым сытым взглядом до двери в маленькую комнату с ванной и, развернув громадную голову, моргнул, когда Ёфур уже ступал на лестницу на нижний этаж.

Тут пахло свежим мясом, кровью. По коже Ёфура побежали мурашки, он подумал об окне и отругал себя за недостойную стража трусость.

Он сражался с воплощёнными кошмарами, а сейчас в доме прекрасной чародейки едва ли не дрожит от страха. Мысль о том, что с кошмарами он сражался в зачарованной броне и с зачарованным оружием, а сейчас у него только мужское оружие против женской холодности, Ёфур старался не думать.

Он расправил одеяло, которое комкал у паха, и обвязал вокруг бёдер, хотя это сковывало движения, и стал спускаться по наполированным ступеням. Лестница своим ворчливым поскрипыванием выдавала старость заново отделанного дома.

В тусклом свете сумрачного утра Ёфур прислушивался, присматривался к непривычным охристым стенам и пёстро раскрашенным папирусам. Мысленно он уже обустраивался здесь, ведь он сделал всё, что пожелала Амизи.

Угрызения совести на миг кольнули его, – он ведь лгал, Бера не была обузой, и хуже всех она точно не была, – но он тут же стал торопливо перебирать в памяти её оплошности, преувеличивать их глупость, упуская из виду, что ошибки допускали и другие стражи. К тому же разрыв с Берой принёс ему облегчение: не будет борьбы, постоянного напряжения из-за необходимости быть сильнее и быстрее Беры, ловчее справляться с кошмарами.

У Ёфура будто закончилось долгое изматывающее состязание, и он мог расслабиться, позволить себе быть просто мужчиной, а не мужчиной-который-постоянно-должен-доказывать-своё-превосходство.

Спускаясь по скрипучей лестнице, Ёфур на миг признался себе, что отношения с Берой, начавшиеся из-за его желания заполучить самую обсуждаемую девушку Гатарха, – вовсе ошибка, ведь самая желанная чародейка Гатарха куда более сладкий трофей.

В последнем Ёфур убедился этой ночью: у Амизи даже кожа со сладковатым привкусом, а уж что она в постели вытворяла, так у него от мимолётных воспоминаний пальцы ног поджались, а член норовисто упёрся в обмотанное на бёдрах одеяло.

Желание, впрочем, не лишило Ёфура осторожности, он выглянул с лестницы в небольшой песочного цвета холл, поискал среди жёлтых шкур львицу и, не найдя, свободно шагнул на пол. Напротив лестницы располагалась тёмная дверь в сад.

Слева, за двустворчатой бежевой дверью, звякнуло. Ёфур направился туда, мимоходом думая, что Амизи очень хорошо устроилась.

«А она из богатой семьи. Доставка этих папирусов и мебели обошлась в целое состояние, – этот вывод ещё возвысил Амизи в глазах Ёфура. – Возможно, её род даже богаче, чем у Беры».

С улыбкой Ёфур стал открывать двустворчатую дверь, готовый захлопнуть её при виде львицы.

В просторной комнате горели свечи, изгоняя серый сумрачный свет. Среди ковров и шёлковых подушек Амизи полулежала на софе, точно львица. Южное расшитое бисером платье обнимало её стройное тело, туго охватывало пышную грудь. Ёфур застыл с глупой улыбкой на губах, с упиравшимся в одеяло членом, настолько захваченный соблазнительным видом женщины, которую желала добрая половина стражей, что не сразу заметил маленькую закутанную в чадру фигурку в изножье софы.

Служанка массировала изящные ножки Амизи, которые накануне ночью в порыве восторга Ёфур страстно целовал, поражаясь их мягкости, нежности, создававшей впечатление, что Амизи никогда не ходит.

Сейчас Ёфур был не прочь опять облобызать эти ножки, хотя предпочёл бы приступить сразу к делу. Он уже представлял, как сгребёт в пятерню густые чёрные волосы Амизи, остриженные до середины шеи по моде её жаркой страны. Пусть ночью Амизи этого не позволила, но сегодня, по мнению Ёфура, она должна стать уступчивее.

Он толкнул коленом маленькую служанку:

– Брысь, – и стал вытягивать угол своего одеяла из-за пояса. – У нас с твоей хозяйкой неотложные дела.

Ёфур усмехнулся собственной шутке. Амизи приоткрыла густо обведённые глаза цвета тёмной вишни, мазнула по нему равнодушным взглядом и опустила веки:

– Свободен.

Решив, что ослышался, Ёфур вытянул вперёд голову, повернул ухо:

– Что?

– Свои обязательства по сделке я выполнила, – не открывая глаз, пояснила Амизи. – На большее не рассчитывай.

Лицо Ефура налилось гневным багрянцем. Глубоко вдохнув, он шумно выдохнул, так что ноздри раздулись, а усы и бородка едва не встали дыбом.

– Что?

На этот раз Амизи распахнула огромные глаза:

– Ты дурак?

Моргнув, Ёфур мотнул головой.

– Тогда почему не понимаешь простейших слов? Я вроде хорошо говорю на местном наречии.

– Ты! – Стиснув кулаки, Ёфур наклонился к Амизи, намереваясь схватить её за тонкие запястья и основательно встряхнуть, чтобы поставить на место зарвавшуюся чародейку. – Побольше уважения!

– Са! – Амизи не шелохнулась.

Рык сотряс воздух. Хлопнула дверь, и в устланную коврами комнату вбежала львица.

На этот раз все волосы Ёфура встали дыбом. Львица рыкнула вновь. Песочного цвета шкура топорщилась, глаза вспыхивали зелёным.

– Тихо. – Ёфур огляделся, но в проклятой комнатушке не было оружия. Он схватил столик на одной ножке и прикрылся от надвигавшейся львицы. Попятился. – Амизи, отзови её.

– Зачем? – весело поинтересовалась Амизи. – Может, у неё тоже с тобой неотложные дела: пожевать тебя, например.

Полуразвязанное одеяло поползло с бёдер Ёфура, он попытался перехватить его, но рык львицы заставил его крепче ухватиться за одноногий столик.

– Амизи, – прорычал Ёфур. – Что за шутки?

Львица ударила когтистой лапой ножку стола. Ёфур толкнул его, но львица увернулась, била хвостом, топорщила усы, совершенно не замечая маленькую служанку – только Ёфура. Наполированные когти поблёскивали в сиянии свечей.

– Она укусит? – Ёфур лишь на миг отвёл взгляд от клыкастой пасти.

Подскочив, львица обрушилась на стол в его руках. Под звонкий смех Амизи Ёфур метнулся за софу. Львица мчалась по пятам и рычала.

– Амизи! – Ёфур вскочил на софу.

Амизи вскинула стройные ножки и оттолкнула его. Ёфур перекатился по ковру и снова схватился за стол.

Припав на передние лапы, львица перебирала задними, готовясь к прыжку.

– Это какая-то проверка? – процедил Ёфур, следя за зверем из-за щита-стола.

Двери распахнулись, лев царственно вступил в комнату и уставился на Ёфура. Облизнул морду огромным красным языком.

– Амизи, – голос Ёфура зазвучал жалобно. – Отзови их.

– Прости, дорогой, – улыбалась Амизи. – Но теперь ты их добыча, и даже я не решусь встать между вами. Не переживай, они добрые звери, убивают сразу.

Пятясь к решётчатым окошкам, Ёфур поглядывал на Амизи: вдруг передумает. Но в её сощуренных тёмных глазах была лишь насмешка – совсем как вчера, когда он по её наущению выгонял Беру из стражей.

– Я же сделал, что ты хотела, – прорычал Ёфур. – Сказал всё… – В его груди вспыхнула надежда. – Бера так просто не сдастся, моих слов мало, чтобы она ушла. Я ещё нужен тебе.

– Если она не уйдёт – тогда и поговорим. – Амизи скрестила руки на спинке софы и наблюдала за своими зверями.

– Одежду верни, – процедил Ёфур и, прижавшись спиной к стене, ощупал решётку на окне, сдвинул засов.

– Сам возьми, – промурлыкала Амизи.

– Тварь, – плюнул Ёфур и распахнул решётку.

Видя, что добыча ускользает, лев и львица двинулись вперёд. Швырнув в них стол, Ёфур вывалился в сад, вскочил и задвинул решётку. С той стороны ударили мощные лапы, послышался разочарованный рёв зверей и звонкий весёлый смех Амизи.

Садик возле дома был маленьким, с редкими кустиками. Высокая стена закрывала его от прохожих. На бельевых верёвках слабо колыхались шёлковые одеяния Амизи: багряные, изумрудные, жёлтые, расшитые цветами и завитками – все они, вплоть до платков, были явно женскими.

«Неужели придётся возвращаться домой голышом?» – Ёфур посмотрел на решётку, подрагивающую от удара лапой.

Намотав вокруг бёдер алую накидку, он постучал в дверь с надеждой всё же получить одежду: красивые женщины часто бывают капризны и отходчивы. Но Амизи не открыла.

Через полчаса безуспешных просьб Ёфур, проклиная всё на свете, полез на окружавшую сад стену.

***

– Просыпайся. – Стоять на одной ноге было неудобно, но Бера ещё раз пнула Кнэфа.

Тот заворочался среди перьев, уткнулся лицом в подушку, марая её подводкой для глаз.

– Вставай! – Бере не понравились истерические нотки в собственном голосе.

Перевернувшись на спину и приоткрыв глаза, Кнэф сжал виски:

– А, это ты?

Меч в руке Беры дрогнул, она приставила острие к бледной жилистой шее Кнэфа со следами царапин:

– Расскажешь о том, что тут было – убью.

– А о том, что было в трактире и в переулке за ним – можно? – болезненно поморщился Кнэф.

От злости у Беры заскрипели зубы:

– Ты…

– Что – я? – Кнэф повернулся, и ей пришлось сдвинуть меч, чтобы не вспороть проклятому чародею горло. – Ты бы попить принесла, а? Во рту сушит, сил нет.

– Убирайся, – прорычала Бера.

Остриё прошлось по челюсти Кнэфа, из царапины выступили четыре бисеринки крови. Вытирая их, Кнэф смотрел на Беру с презрением:

– Мне будешь мстить за то, что Ёфур предпочёл Амизи? Глупо.

– Нет. – руки Беры тряслись. Кнэф осторожно отвёл остриё от шеи. Бера не могла унять дрожь от захлестнувшей её ненависти к себе – и к Кнэфу: за то, что видит её в таком состоянии, видел её рыдающей, слабой, разбитой, за то, что утешал и говорил: «Давай, поплачь, как нормальная девушка, и всё пройдёт», за искренность похвалы его мужской силе и повод её произнести. – Ты не должен был… пользоваться моей слабостью.

Отведя взгляд, Кнэф покачал головой. Проскользнув мимо меча, поднялся:

– Я не обязан за тебя думать, леди Бера. Если женщина себя предлагает – это не вина мужчины.

Вытряхнув из волос белые пёрышки, Кнэф почесал живот, ничуть не стесняясь наготы. А Бера с особой остротой ощутила, что стоит перед ним в чём мать родила. К её лицу неожиданно прилила кровь, хотя смущаться было поздно: за ночь Кнэф успел основательно изучить её тело.

Кнэф оглядел пол и вышел. С мечом наготове Бера ринулась за ним.

Дверь её комнаты выходила в коридор, опоясывающий по второму этажу внутренний квадратный холл, стеклянную крышу которого поддерживало шестнадцать колон. В фонтане в середине холла плавало надкушенное яблоко. В углублении сакрария перед урнами предков не горели лампады, отчего озарённое тусклым светом помещение казалось мрачной пещерой.

«Я же должна была долить масло, – запоздало спохватилась Бера. – Только бы родители не узнали».

Она разрывалась между желанием следовать за спускавшимся по лестнице Кнэфом, явно не опасавшимся столкнуться в таком виде с её родными, и мчаться в кладовку за душистым церемониальным маслом.

Почесав ягодицу, Кнэф пересёк холл и шире распахнул двери в средний пиршественный зал с перевёрнутой мебелью: стояло лишь кресло отца Беры. Подобрал с пола чешуйчатый доспех для живота. Накануне Бера успела надрезать несколько завязок, прежде чем Кнэф активно запротестовал. Теперь он с видимым сожалением взглянул на торчащие кожаные ремешки.

«Пожалуется – убью», – подумала Бера.

Кнэф огляделся и, потирая исцарапанное плечо, направился к камину, обходя осколки бутылки и фрукты. Перешагнув через залитую вином шкуру, с полки над камином снял штаны.

– Шевелись быстрее. – Бера коснулась острием меча чёрной линии на плече Кнэфа.

Тот лишь глянул на неё искоса. Вокруг его глаз размазалась чёрная краска, и это придавало ему обиженный вид.

Кнэф натянул штаны и, перекинув броню через руку, снова вышел в холл.

Бера семенила за ним: мимо фонтана, выловив и положив на борт яблоко, в ближний коридор, соединявший внутренний холл с гостевым холлом. Витраж над дверью окрашивал тусклый свет в тревожный красный.

Кнэф отворил резную дверь. Бера, увидев свою и его одежду, разбросанные по холлу между колоннами, шумно вдохнула и выдохнула, решив, что память пожалела её и не показала, что она творила на этом уложенном гранитом полу, на котором когда-то играла в мячик, собирала города из кубиков и гонялась за братом.

«Как быстро пролетело время», – мелькнуло в голове Беры.

Она невольно взглянула на собранное из множества кусочков зеркало. Оно разрезало на квадраты её нагое тело, меч, Кнэфа, надевавшего рубашку.

– Да живее же, – потребовала Бера, не зная, то ли хвататься за свою одежду, то ли продолжать угрожать мечом, хотя это безумно глупо.

Кокетливая, точно у женщины, медлительность Кнэфа начинала порядком раздражать Беру, что не мешало ему столь же медленно, как рубашку, надеть жилетку и сапоги. Подтереть растёкшуюся до скул обводку.

Снова перекинув броню через предплечье, Кнэф остановился у двери на улицу.

– Ну что ещё? – У Беры от напряжения заныла рука.

Он обернулся:

– Винить во всём меня – это так по-женски, леди Бера.

«И он туда же!» – Бере хотелось его убить, самое меньшее – сломать его тонкий нос.

– Неумение сдержать свою похоть – это очень по-мужски, – процедила она.

– Да, ты права, – беззаботно улыбнулся Кнэф и открыл дверь. – До встречи.

Он шагнул на крыльцо. Бера метнулась следом и зашипела в раскрытую дверь:

– Расскажешь кому – убью.

Кнэф только усмехнулся и поспешил к высоким воротам. Беру он взбесил до дрожи, до слёз.

«Он в тысячу раз хуже Ёфура и Амизи вместе взятых! – Бера не думала, что может кого-то ненавидеть больше, чем ту чародейку, но Кнэф… – Мерзавец! Подлая скотина!»

Захлопнув дверь, Бера оглядела разбросанную по холлу одежду, вспомнила бардак в пиршественном зале: осколки, посуду, огрызки. Её захотелось схватиться за голову, но мешал стиснутый в руке меч.

«Хорошо Кнэфу: натворил дел и помчался отсыпаться», – гневно подумала Бера и подняла с гранитных плит чулок.

Но Кнэф вовсе не ради целебного сна торопился уйти из её дома, у него было куда более важное и опасное дело.

Глава 3. Чародей и неприятности

От дома Беры – двухсотлетней массивной постройки, доставшейся её семье с патентом на торговлю – Кнэф отходил неспешно: в квартале садов бегать не принято, особенно если ты королевской крови. Даже если служишь простым стражем.

У неспешности движений Кнэфа была и более прозаичная причина: исцарапанные спина и плечи горели огнём. С поистине царской осанкой и медлительностью он шёл по широкому, вымощенному тёмными камнями проспекту.

В садах за высокими разноцветными оградами и чеканными медными воротами надрывались птицы. В это пасмурное утро окна, даже украшенные витражами, казались потухшими глазами мертвецов.

«Убьёт она меня, как же», – ворчливо думал Кнэф. Пустые угрозы раздражали его, даже если исходили от Беры. Он потёр оцарапанную челюсть и разозлился на её глупость: будь он злопамятнее, ей бы эта вспыльчивость дорого обошлась, вплоть до временного отстранения от службы.

«Ей сказочно повезло, что я понимаю причины этой вспыльчивости… Или она хотела, чтобы её отстранили насильно? – задумался Кнэф, но тут же решил: – Нет, если бы Бера хотела уйти, она сделала бы это сама». Этот вывод снова привёл его к тому, что угрозы Беры были пустыми: она бы не убила в доме родителей, не навлекла бы на семью такой позор.

«Могла бы просто попросить молчать», – продолжал раздражаться Кнэф, прибавляя шаг. Мягкие подошвы его сапог беззвучно ложились на каменную мостовую. В эту минуту он делал ровно то же, что и Бера: изливал гнев на ближайшего «виноватого». Кнэф снисходительнее отнёсся бы к всплеску её эмоций, если бы из-за Беры не опоздал на важную встречу.

Вино и страсть выветривались из головы Кнэфа, и он всё яснее осознавал, что ему не следовало уступать Бере, пусть и невыносимо хотелось.

«Зря я поддался соблазну, – складывая броню чешуйками внутрь, Кнэф повернул в проулок между низкими домами, – теперь она злится на меня». Он и сам злился на себя за несдержанность, но сожалеть было поздно, и Кнэф сосредоточился на деле.

Гатарх – город-крепость на границе Пустоши – он знал довольно хорошо, но не квартал садов, в эту минуту раздражавший даже стойким запахом цветов. Кнэфу потребовалось время, чтобы сориентироваться между особняками и выбрать правильный путь.

Семейные дома с садами и широкие улицы сменялись на многоквартирные всё более высокие дома с разросшимися мансардами над узкими кривыми улочками. Сладкий запах выпечки, ароматы мяса и тушёных овощей вместе со смрадом отходов создавал здесь неповторимую смесь запахов.

В средней части города Кнэф чувствовал себя увереннее, и его шаг сменился на бег, благо среди трудового люда мчащийся куда-то человек со свёртком в руке казался обычным посыльным.

Кнэф морщился от боли, царапины на спине будто раскалились, трескались, а выступавший пот только усиливал боль. Рыжие завитки волос метались по плечам, Кнэф то бледнел, то краснел от страха и раздражения, но ловко скользил в уплотнявшемся потоке людей. Скрипели телеги, отовсюду доносились слова всех языков и наречий мира, из храмов и домов звенели и ревели молитвы.

Дружинники солнца – просто солнца, ибо никто не осмелился бы назвать их по имени своего народного бога-солнца – лениво обходили оставленную лунными дружинниками на светлое время суток территорию.

От бега оставшаяся без пуговиц жилетка Кнэфа распахнулась, рубашка, обнажив грудь в ритуальных знаках, трепетала в потоках воздуха. На Кнэфа, не надевшего значок чародея-стража мира, стражи порядка глядели с некоторым подозрением. Но когда он приблизился к нижнему городу, этим трущобам, жавшимся к пятиметровым городским стенам, этому мясу на случай прорыва кошмаров, интерес дружинников исчез: в нижнем городе были свои порядки, и чаще их поддерживали вовсе не официальные власти.

Нижний город начинался плавно, но днём его границу легко было определить по скоплению тележек и лавок старьёвщиков, по шуму и запаху Вонючих овощных рынков – это вполне официальное название, отразившееся даже на планах города, где эти рынки отмечались квадратами на пересечениях улиц.

Во вчерашней драке Кнэф потерял свой нищенский плащ и теперь выглядывал на лавках что-нибудь подходящее по размеру и не слишком грязное. Запахнув рубашку с жилеткой, зажав под мышкой свёрток с бронёй, он, углубляясь в нижний город, бегло оглядывал шаткие прилавки. Среди накидок и плащей он приметил знакомый изумрудный плащ с серебряной нитью по вороту, заглянул под полу и узнал вензель «ТС», одного из новобранцев, накануне жаловавшегося на то, что его дорожные сумки пропали при переезде из казармы в съёмную комнату.

Купив за медяки плащ попроще, Кнэф шёл дальше, пропитываясь смрадом перегара, застарелых вещей, прокисших овощей. Бедность смотрела на него из трещин в домах, из окон без стёкол.

Окружным путём Кнэф двигался к таверне, в которой ночью на счастье или на беду встретил Беру. Он остыл после несправедливых обвинений, которые выслушал, стиснув зубы, чтобы не огрызнуться и не уязвить Беру ещё больнее. Свыкся Кнэф и с болью в спине, напоминавшей о бурной страсти.

Без особой надежды Кнэф толкнул дверь искомой таверны, и та не поддалась.

По улице пронеслась стайка чумазой детворы. В одном из многоквартирных домов затянули поминальную песню.

Кнэф спустился с крыльца в одну ступеньку и, ссутулившись, пошёл вдоль фасада.

«Где его теперь искать?» – гадал Кнэф, кутаясь в затхлый плащ. Свернув в переулок между таверной и трёхэтажным домом с мелкими пустыми окошками, прикрыл лицо рукавом – так тут воняло тухлятиной.

Поколебавшись, прошёл вглубь переулка. Стена вокруг внутреннего двора трактира выгибалась лёгкой дугой, близко подходя к заплесневелой стене дома. Глиняная обмазка во многих местах отвалилась, открыв переплетения прутьев – ивовые щиты, из которых собирали самые дешёвые дома.

Стайка детворы, галдя на немыслимой смеси наречий, пронеслась в обратную сторону. Одна малышка споткнулась и, поднимаясь, заметила Кнэфа. Опустив руку от лица, он улыбнулся ей, и девочка испуганно понеслась прочь.

«Может, он оставил мне послание?» – Кнэф осторожно вдохнул смрадный воздух и, поняв, что продержится несколько минут, положил свёрток на землю. Упёрся ладонями в стену вокруг таверны и в дом. Выбив носиком сапога место в переплетении веток, подскочил, перехватился руками выше, действуя ими как распорками. Хилая стена дома трещала и хрустела, Кнэф впихнул сапог в выемку повыше, снова оттолкнулся и, неудобно развернувшись, ухватился за край стены вокруг таверны. Та была из камня, что выдавало богатое прошлое постройки – когда-то она была домом купца, ещё до того, как торговцы стали селиться в квартале садов.

Переваливаясь через стену, Кнэф неожиданно для себя мысленно заметил воображаемой Бере: «Не такие уж мы, чародеи, хилые». По-кошачьи бесшумно он приземлился на вытоптанную землю, давно похоронившую под собой каменные плиты, и оглядел отдельные домики туалетов. Ночью к ждавшему встречи Кнэфу привязалась пьяная компания, а когда он наконец разобрался с ними, в дело вступила Бера.

Разрываясь между радостью от того наслаждения, что испытал с ней, и злостью из-за пропущенной встречи, Кнэф пошёл по просторному двору в поисках хоть какого-нибудь знака от контрабандиста, за которым так долго охотился.

Возле туалетов бешено жужжали мухи.

«Он наверняка слышал о драке и появлении здесь Беры, должен был понять, что я откладываю встречу не по своей воле», – утешал себя Кнэф, но сколько ни ходил по двору, никаких отметок не видел.

«Может, он нацарапал послание внутри кабинки?» – Кнэф отворил первую дверцу и поморщился от ударившего в нос запаха. Перешёл ко второй.

Отворил третью: на грязном коробе с отверстием сидел старик с опущенной вниз, скрытой капюшоном головой, только седые патлы свисали. Мухи ползали по его животу и морщинистым рукам, гудели.

Внутри у Кнэфа всё сжалось от дурного предчувствия. Он надавил кончиками пальцев на лоб старика, запрокидывая безвольную голову. Бледное лицо с татуированными птицами на лбу уставилось на Кнэфа кровавыми глазницами только что вырванных глаз. Рот приоткрылся, выпуская мух, сгустки крови и обрубок языка.

Кнэф отшатнулся и, закрыв дверцу, огляделся по сторонам, с особенным беспокойством – городскую стену, по которой регулярно ходил патруль. Пощупал капюшон, скрывавший его рыжие приметные волосы.

Снова оглядывая двор, Кнэф понял, что допустил ошибку: здесь не было ничего, на что он мог бы встать, чтобы перебраться через высокую стену.

***

Первым делом Бера устремилась в кладовку. Платье надевала на ходу, на все лады костеря Кнэфа и устроенный с его помощью бардак. Пытаясь вытащить из-за выреза платья коловшее между лопаток перо, Бера чуть не навернулась с крутой лестницы в погреб. В последний миг ухватилась за перила и снова прокляла Кнэфа.

Бере не казалось странным, что в это утро, когда её разбитое сердце должно было кровоточить мыслями о Ёфуре, её разумом почти полностью завладел Кнэф. А если бы случилось иначе, Бера сама попыталась бы злиться на чародея, а не тосковать о подлом возлюбленном.

Обняв амфору с душистым церемониальным маслом, Бера помчалась во внутренний холл, распаляя неприязнь к Кнэфу. Неприязнь эта началась с первой встречи.

Когда Беру спрашивали, почему она выбрала неженский путь в этом бренном мире, она отвечала: «Я просто хочу защищать людей от кошмаров. Не можем же мы всегда полагаться на мужчин», – и многозначительно улыбалась. И хотя это было чистой правдой, лукавством было бы утверждать, что причина только в этом.

Бере нравилось драться, она любила особую красоту оружия и пользоваться им, её до животной страсти возбуждала возможность сражаться в усиленном теле и зачарованной броне. И она дико завидовала мужчинам, любой из которых свободно мог явиться в Стражериум и, если не совсем ущербный, записаться в рекруты.

Её в рекруты не взяли, хотя знали, что она занималась с мастером меча с восьми лет. Не согласились записать даже за взятку. Она три недели ночевала перед Стражериумом под сенью каменных статуй и вызывала на бой проходивших мимо стражей.

Над ней смеялись.

Её прогоняли.

Ей говорили, что она не станет стражем.

Отец умолял её не позорить семью, а мать пригрозила запретить слугам носить Бере еду. Но Бера знай сидела возле своей старенькой палатки, заглядываясь на каменные лица легендарных стражей.

Как-то утром один из рекрутов, – сын пустыни Ластрэф, – проходя мимо Беры и поправляя чалму на смолянисто-чёрных волосах, многозначительно произнёс:

– Теперь ты не одна будешь такая исключительная.

– Что? – сонная Бера проводила чесавшего густую щетину Ластрэфа недоуменным взглядом.

Размышляя над странной фразой, она размечталась о соратнице, о девушке, с которой сможет вот так же пробиваться в Стражериум, вдвоём с которой они отстоят право стать воинами.

«Как хорошо было бы советоваться с кем-нибудь, вместе заниматься, делиться переживаниями, которые не поймёт никто из моих друзей и родных», – впервые за долгое время Бера улыбнулась.

Она оглядывала улицу, надеясь увидеть ту, что тоже дерзнула покуситься на исключительно мужской состав Стражериума. Но если перед Стражериумом и появлялись девушки и женщины, то родственницы с передачками и торговки всякими вкусностями.

Это был первый день, когда взгляд Беры почти не касался вожделенных ворот и высокого здания среди тренировочных площадок. Слыша звон оружия и возгласы стражей, Бера воображала не расправу с менее подготовленными рекрутами, а дружеский бой с этой неизвестной воительницей, которая не будет подначивать её и относиться свысока, которой ничего не надо будет доказывать, а лишь оттачивать боевое мастерство.

Предвкушающая встречу Бера готова была поделиться местом в своей палатке или одолжить из закромов отца ещё одну, уже продумала, о каких местах – общественных уборных, бане, таверне – стоит рассказать в первую очередь, а какие можно расписать потом.

Целый день Бера провела в сладких мечтах о подруге – настоящей, а не как те девчонки, что высмеивали её увлечения и грезили о свадьбах.

В палатку для сна Бера забиралась сильно разочарованная, и оттого ей ещё обиднее было, что на ночь опять пришли слуги отца, следили за ней из переулков.

«Я сама могу о себе позаботиться, – проворчала Бера в плотный валик из экипировки стражей для путешествий вглубь Пустоши. – А моя будущая напарница, наверное, решила сначала переночевать в городе и разведать обстановку». Стараясь не думать о том, что, услышав о девушке, дежурившей у Стражериума ради возможности стать рекрутом, она бы немедленно побежала знакомиться, Бера закрыла измученные выглядыванием новой воительницы глаза и сразу провалилась в сон, полный совместных тренировок, достижений, преодолений и разговоров по душам.

С утра, быстро выхлебав доставленную из дома жидкую кашу с мёдом и орехами, Бера прошлась по площади перед Стражериумом. Некоторые стражи и рекруты приветливо ей махали.

«Ну где же она? – Бера чувствовала себя глупо. – Может, я не так поняла?»

В конце улицы показался широкоплечий мужчина в шароварах, жилетке и чалме – Ластрэф вёл к Стражериуму учениц-чародеек в фиолетовых накидках. Рыжая была высоченной и широченной, у обеих глаза жирно обведены по южной традиции.

«Рыжую, наверное, часто сторонятся, у них же рыжий – цвет бога бурь», – Бера очень хотела спросить Ластрэфа о смысле зацепившей её фразы, но перед чародейками позориться ей не хотелось.

Ластрэф ещё издалека помахал переминавшейся с ноги на ногу Бере. Что-то сказал чародейкам, и те уставились на неё. У рыжей кудри заметались в налетевшем ветру, а у брюнетки остриженные до середины шеи волосы держали форму.

Взгляд Беры невольно приклеился к рыжей: уж больно массивна фигура, как у… мужчины. У Беры медленно перехватывало дыхание, пока рёбра не сдавило железным обручем: рыжая – на самом деле мужчина. Страшная редкость среди чародеев. Драгоценность, которую будут холить и лелеять, мужчина, которому его место досталось на серебряном блюдечке с золотой каёмочкой.

Беру будто холодной водой окатили, она оглянулась на свою разбитую на площади палатку, на приближающегося чародея, на закрытые для неё даже когда открыты ворота Стражериума, и стиснула кулаки – так ей стало обидно от того, что этот неведомый чародей просто по праву рождения получил место среди защитников мира. Он просто родился – и без усилий получил то, ради чего она трудилась не покладая рук и что может никогда не получить.

Просто потому что родился чародеем.

Она вглядывалась в его бледное лицо, обрамлённое трепещущими рыжими прядями. В сердце её вскипала ярость, Бера почти не замечала смуглую гибкую спутницу, наверняка прибывшую с ним из одной страны, она не посмотрела на неё даже когда Ластрэф остановился и указал на своих спутников: