bannerbannerbanner
Отчаянные подружки

Анна Яковлевна Яковлева
Отчаянные подружки

Полная версия

Вся эта путаница у меня в голове и удерживала меня от многих соблазнов, в том числе и от мужчин. Мужчины тоже обходили меня стороной, видимо, я не умела держать свои мысли при себе. Зато у Алевтины в голове все было ясно и определенно, она видела перед собой цель и шла к ней.

Платье и туфли были куплены, украшения ждали своего часа, и Алька с утра перед юбилеем Черных отправилась в салон. Там ее мыли, скребли, гладили, обертывали в шоколад, массажировали, но вышла она из салона все такой же Алевтиной Сумрай, только с маникюром и педикюром, которого, кстати, никто не увидит, если только специально не показать. По всему было видно, что именно это она и собиралась сделать, то есть показать Валентину свой педикюр.

Меня все это время занимал один вопрос: как она это сделает, в смысле как Алька будет соблазнять Валентина на глазах у его супруги и ее грозного отца?

…Когда мы подъехали с Алькой к загородному дому, в котором Черных устраивал прием, мне показалось, что мы идем на эшафот. Вот сейчас мы пройдем сквозь строй стражников, потом поднимемся по лестнице на помост, толпа останется внизу, а впереди только плаха с палачом.

Палач был на месте. Плаху где-то маскировали до поры, до времени.

Сентябрь был солнечным, теплым. Участок, на котором находился дом, был огромным, с него открывался вид на речку. Черных стоял на высоком полукруглом крыльце усадьбы, широкоплечий, мощный, в светлом костюме, и встречал гостей. Волосы цвета «перец с солью», непроницаемый взгляд, ни намека на улыбку на загорелом лице.

Слева от него находился столик с фужерами и бокалами, официант тут же предлагал прибывшему напитки, тут же вручались букеты и подарки юбиляру, которые он откладывал направо, на другой столик.

Взглянув на Черных, я подняла к небу глаза и попыталась понять, как это Альке только пришло в голову, чтобы я его соблазнила. Он замораживал все живое вокруг себя в радиусе километра. Солнце пряталось, птицы замолкали, поднимался ветер. Как в «Слове о полку Игореве» перед битвой с татаро-монголами.

Алевтина произнесла какие-то слова, клюнула юбиляра в щеку, и тут же отошла, обшаривая взглядом толпу. Я, как парализованная, стояла столбом на ступеньках, глядя себе под ноги. Ноги не слушались.

Сзади напирали вновь прибывшие, а я не могла преодолеть несколько ступенек вверх. Владимир Иванович ждал. Мой страх его забавлял.

– Девушка, – позвал он меня.

– Здравствуйте,– пропищала я.

– Здравствуйте. Вы подруга Алевтины?

«Вежливый палач»,– подумала я и кивнула головой, стараясь не смотреть в его сторону.

– Поднимайтесь, проходите, я пока сыт и закусывать гостями буду не скоро, – подбодрил меня хозяин дома.

Я дотянула до официанта, схватила фужер с шампанским, прошмыгнула в дом и забилась в угол под лестницей на второй этаж, в зарослях редких растений. Мне повезло, здесь было уютно, стояла кушетка в стиле «ампир», а через остекленный фасад дома открывался отличный вид на лужайку, заставленную накрытыми белоснежными скатертями столами. На лужайке сновали официанты, музыканты, осветители и пиротехники.

Мне нужна была пауза для осмысления увиденного. Прижавшись спиной к спинке кушетки, будто в ожидании атаки противника, я поискала глазами подругу. Она мелькала среди гостей, и я стала с любопытством следить за ее передвижениями. Видно было, как Алька прокладывает себе путь к жене Валентина, Юле.

Юлина коляска стояла как раз на пути к столикам, и гости, отходя от юбиляра, натыкались на инвалидное кресло. Мужчины прикладывались к ручке, женщины что-то щебетали, я не слышала, что, только видела, как они фальшиво улыбаются. Светский раут, черт бы его побрал.

Все происходящее вгоняло меня в тоску, мне даже не надо было прикидываться сиротой казанской, я себя ею ощущала. Очень хотелось исчезнуть с этого приема, оказаться дома, на диване под пледом и открыть учебник по криминалистике, чтобы приготовиться к семинару. Ну чем я могла быть полезной своей подруге в таком состоянии? Конечно, ничем! Фужер мой опустел, и когда мимо проплывал официант, я протянула руку и схватила следующий.

Шампанское не сделало меня смелее. Я по-прежнему торчала в зимнем саду под лестницей, начисто забыв об Алькиных планах и своем ответственном задании. Я даже ни разу не смогла себя заставить посмотреть в сторону Черных, какое уж там соблазнение!

Гости съехались, началась суета вокруг столиков. Я видела, как Алевтина крутила головой, наверное, искала Валентина и меня, но я точно знала, что из укрытия не выйду, а при первой возможности улизну домой. Валентина я тоже не видела.

Подруга, похоже, смирилась с моим предательством, заняла место рядом с какой-то парой во всем синем. Алевтина в своем белом и эти двое в синем напоминали мне капитана и двух юнг на палубе лайнера.

Гости рассаживались, суета на некоторое время стихла.

Из зарослей было отлично видно, как к Владимиру Ивановичу подошел кто-то из охранников и что-то зашептал ему на ухо. Черных кивнул, сдвинув брови, потом он увидел кого-то, изобразил подобие улыбки и помахал рукой.

По дорожке между столами к юбиляру направлялся чуть припозднившийся гость, привлекательный мужчина лет тридцати пяти, в черном костюме, среднего роста, крепкий, коротко стриженый. Он пожал Черных руку и сел рядом с Алевтиной. Из своего угла под лестницей я видела, как гость уставился на Альку, и порадовалась: похоже, подруге сегодня будет не до меня и даже не до мужчины ее мечты.

Алька передернула плечами и отвернулась от своего соседа, как бы давая мне знать, что напрасно я на это рассчитываю.

Тут Черных взял в руки микрофон и произнес перед гостями речь.

Смысл ее сводился к тому, что он ничего бы в этой жизни не добился, если бы не друзья, дочь, и те, кто любит его и верит в него. Хотела бы я посмотреть на этих людей.

Примерно через полчаса я поднялась со своего места и направилась в противоположную от парадного входа сторону. Чутье мне подсказывало, что в той стороне дома должен быть выход на задний двор, оттуда я рассчитывала добраться до ворот.

Я шла осторожно, стараясь не шуметь, избегая встреч с прислугой и домочадцами. Пересекла холл и попала в столовую. Ковры глушили мои шаги, и, радуясь тому, что иду в верном направлении, я оказалась на кухне. Тут до меня донесся стон. Я остановилась, прислушиваясь. Звук исходил из комнаты рядом со столовой. Стон повторился, я заспешила, оглядываясь, и натолкнулась на стул. Он сдвинулся по мраморному полу, издав отвратительный звук. Послышалась возня, шепот, потом в дверь просунулась светловолосая мужская голова. Когда голова повернулась в мою сторону, я узнала Валентина. Рубашка на нем была расстегнута, узел галстука распущен, волосы взлохмачены.

– Здравствуйте,– как механическая игрушка проговорила я.

– Привет,– ответил мне Решетников и вновь скрылся за дверью. Стоны продолжились, а я пулей промчалась мимо.

«Что Алька в нем нашла?»– думала я, стремительно покидая дом по мощеной дорожке. Дорожка сворачивала, и за кустами поздних кальквиций и жимолости я услышала голоса. Один голос я узнала сразу и почувствовала озноб. Владимир Иванович тихо переговаривался с охранником, но я услышала конец фразы:

– Как найдешь его, посадишь под замок и позовешь меня.

Охранник кинулся исполнять поручение, я еще немного постояла, не зная, как поступить. За кустами было тихо, и я рискнула двинуться дальше. Не успела я сделать двух шагов, как передо мной выросла огромная фигура хозяина дома. Я шарахнулась в сторону, каблук попал в шов между плитками, которыми был выложен двор, и нога подвернулась. Боль ударила в голову, охнув, я присела, уперлась рукой в землю, на глаза навернулись слезы. Я наклонилась, чтобы Черных не увидел моих слез, светленькие кудряшки, доставшиеся мне от мамы, закрыли лицо.

Черных подошел ко мне и заглянул под кудряшки:

– Болит?– его ладонь легла мне на щиколотку, накрыв полноги сразу, пальцы осторожно прощупали кость, и Владимир Иванович поставил диагноз:

– Цела, не переживай.

Он резко выпрямился, поднял меня и, перехватив под коленями, понес в дом, в комнату, из которой несколько минут назад слышались стоны.

Я в ужасе поняла, что Валентина сейчас кастрируют, и я буду в этом виновата. Алька тогда сначала убьет меня, потом себя. А ей еще надо пересдавать зачет по гражданскому праву. Как-то нехорошо умирать, не приведя дела в порядок.

– Спасибо,– выдавила я из себя, – уже не болит, вам надо к гостям идти, я сама, спасибо.

Черных внес меня на кухню и усадил на высокий стул у барной стойки.

– Неужели я такой страшный? – подкупающе мягко спросил меня хозяин дома.

Избегая его взгляда, я честно призналась:

– Очень.

– Что же это получается, я отпугиваю таких милых девушек, как ты? Это никуда не годится. Надо что-то делать.

– Владимир Иванович,– расхрабрилась я и посмотрела, наконец, в глаза хозяину дома,– вам сегодня пятьдесят стукнуло, не все ли вам равно, кого вы отпугиваете, а кого нет?

– Думаешь поздно?

И он, вместо того, чтобы уйти к гостям, взял меня за подбородок, повернул к себе и поцеловал. Поцелуй длился вечность. О ноге я забыла, как и обо всех других органах и чувствах. Хозяин дома оторвался от моих губ и насмешливо спросил:

– Поздно или все-таки нет?

Красная, как вареный краб, испытывая неловкость, я согласилась, что, пожалуй, еще не поздно.

– Невозможно удержаться,– сдерживая дыхание, признался Черных и опять надвинулся на меня с поцелуем.

Я отстранилась:

– А вы попробуйте.

– Зачем?

– Чтобы доставить мне удовольствие.

– Тебе это доставит удовольствие?

– Еще какое,– заверила я его.

Он засмеялся. Смех у этого страшного человека оказался приятным, мягким, улыбка ему очень шла, меняя лицо до неузнаваемости. Я, распахнув глаза, наблюдала за этими переменами. Он заметил удивление, с которым я на него смотрела, и замолчал. Улыбка сошла с лица, и оно опять стало неприятным и непроницаемым. Только глаза были как у больного волка. Владимир Иванович сознался:

 

– Давно я так не смеялся. Спасибо тебе, девочка. Как тебя звать?– вдруг вспомнил он.

– Вася.

Он уставился на меня, помолчал и опять рассмеялся.

– Как?

– Василиса, – с достоинством объяснила я.

– Ну, вот это другое дело, а то «Вася». Никогда так себя не называй, какая ты Вася, если ты настоящая Василиса. Кудри только не стриги, – попросил Черных и опять коснулся губами моих губ.

Проделал он это как-то очень осторожно, собственно, поцелуем прикосновение назвать было нельзя. «Хитрый»,– отчетливо подумала я, и в следующий момент вдруг потянулась к нему губами. Он только этого и ждал. Не знаю, сколько бы все продолжалось, но нога у меня наливалась, дергала, посмотрев на нее, я сползла с барного стула:

– Владимир Иванович, мне надо домой, похоже, я загостилась.

– Давай, сначала покажем ногу доктору.

Черных пригласил врача, пришел какой-то тип с ближневосточной внешностью, помял ногу, заставил пошевелить пальцами, помазал чем-то, наложил тугую повязку и дал рекомендации.

После чего юбиляр помог мне подняться, проводил до ворот, усадил в свою машину, отдал распоряжение водителю, шепнул «спасибо» и помахал огромной ладонью мне вслед.

Я была так рада вырваться из усадьбы, что не сразу сообразила: а ведь Черных меня соблазнял. Не я его, как предписывала Алькина инструкция, а он меня.

Дома кое-как устроив ногу на диване, я задремала и проснулась от того, что Алька повернула ключ в замке.

Подруга была мрачной, с порога она накинулась на меня с упреками в том, что я все сделала не так, как она просила. Я обиделась, предъявила ей травмированную ногу и сказала, что пошла на крайние меры, выполняя ее задание, не пожалела даже парный орган.

Алька немного смягчилась и стала делиться впечатлениями.

Впечатлений было огромное множество, и Алька бессистемно вываливала их на меня:

– Я танцевала с Валентином! Представляешь, Вась, он опоздал, а юбиляр болтался где-то полвечера. Но не в этом дело. Они друг друга не выносят, это я поняла сразу, как только Валентин пришел. Все еще хуже, чем я думала, старый дурак за ним следит. У меня никаких условий не было. С одной стороны откуда-то взялся на мою голову главный партнер Черных, Игорь Морозов, весь вечер проходу не давал, прилип, как банный лист. С другой стороны Юлька. А какой салю-ю-т был! Представляешь, во время салюта я танцевала с Валентином. Чуть не умерла от счастья.

– И что, ты не разочаровалась?

– Шутишь? Он же душка, он же лапочка, он же… он мое все.

– А по-моему, он Дон Жуан, и Юля несчастна с ним.

– А с кем она будет счастливой, в ее-то положении? Где взять такого мужчину, который жил бы с инвалидом и считал это нормой? Валентин же не слепой, он же видит красивых энергичных женщин.

– Неужели ты еще не поняла, что он просто соблазнил Юлю ради денег ее папаши?

– Глупости, зачем ты на него наговариваешь?

– А зачем, по-твоему, он женился?

– Мало ли, пожалел, думал, что любит, теперь выяснил, что ошибся. Если еще не выяснил, то скоро выяснит.

– И ты собираешься ему в этом помочь, как я поняла.

– Конечно, если не я, то какая-то другая девчонка откроет ему глаза на мир.

– Уже,– не удержалась я.

– Что уже?

– Нашлась девчонка, которая открыла ему глаза. Я его сегодня застукала с какой-то девицей в спальне на первом этаже, они любовью занимались, а Черных его искал по всему дому. Я еле отвлекла Владимира Ивановича,– брякнула я и заткнулась.

Алька в это время снимала с себя колготки и застыла в неудобном положении, на одной ноге. Чтобы не потерять равновесие, она привалилась плечом к двери. Ее свежий педикюр, похоже, никто так и не увидел, кроме меня. Пропустив мимо ушей мое замечание о ее любимом мужчине, подруга обратила внимание совсем на другое:

– Ну-ка, ну-ка, – прыгая на одной ноге, сосредоточилась Алевтина,– расскажи, что там у тебя с этим старым вороном?

Пришлось собрать волю в кулак:

– У меня с Владимиром Ивановичем? Да ничего! Он вообще меня бы не заметил, если б я не шарахнулась от этой проклятой спальни и не вывихнула ногу. Ему пришлось проявлять заботу и приглашать ко мне доктора. Вот и все. Я тебя, если помнишь, предупреждала,– тут же стала оправдываться я.

–Не-е-т, я считаю, это полный успех, если он вызвал врача и сам при тебе находился, – как-то вывернула все наизнанку подруга.

– Ну, почему ты не живешь в реальном мире, почему в своих фантазиях?-неизвестно зачем спросила я.– Аля, очнись, Валентин – чужой муж, Черных – торговец оружием. Зачем они нам нужны? Кроме неприятностей ничего не получится, вот увидишь.

– Я знаю, что ты не умеешь мечтать, не мешай хотя бы другим.

Подруга удалилась в свою комнату, влезла в халат и прошла на кухню.

– Ты есть хочешь?– крикнула она оттуда.

– Конечно, у меня во рту маковая росинка побывала,– имея в виду два фужера шампанского, ответила я.

Алька кормила меня то ли поздним ужином, то ли ранним завтраком, а сама сидела, пригорюнившись. Видимо, все-таки ее мозг усваивал информацию о безнравственном поведении Валентина.

Фото любимого висело у нее над кроватью, не давая ей возможности его забыть. Я несколько раз порывалась истребить эту рожу, но Алька не позволяла мне до конца осуществить задуманное. Один раз я все-таки изловчилась оторвать угол от парадного портрета, и теперь Алька любовалась ущербным Валентином. Я не знала, как ее вразумить.

– А что Игорь Морозов? Один был, без жены?

– Он разведен.

– И что, он тебе совсем не понравился? Может, встретились бы, куда-нибудь сходили, поближе познакомились, глядишь, и вышло что-нибудь приличное?

– Фу, какая тоска,– скривилась Алька и очень похоже меня передразнила: -«Сходили бы куда-нибудь». Страсть должна захватить врасплох, нахлынуть, скрутить, а ты… …

– Не понимаю, почему тебя тянет к проходимцам? – опять начала я, но Алька поднялась, схватила подушку с дивана и стукнула меня ею по голове.

– Какая ты, Василиса, зануда. Ты сведешь с ума любого, кто отважится на тебе жениться.

– Никто и не отважится, – успокоила я подругу.

– Вот поэтому не учи меня жить.

…Как потом выяснилось, в то время, как я воспитывала Альку, в своем загородном доме Владимир Иванович воспитывал зятя. Юбилейный вечер закончился семейным скандалом.

Ненасытный Валентин опять тискал в одной из многочисленных комнат какую-то девицу, охрана донесла тестю, и тот вломился в самый неподходящий момент, когда Валентин уже плохо соображал. Юлю на это время предусмотрительно заперли в ее же спальне.

Полуживую от страха девку тут же вышвырнули за ворота усадьбы.

«Альфонс» – это самое ласковое слово, которое услышал Валентин в тот вечер. Черных раздувал ноздри, сжимал кулаки и был страшен. Только такой идиот, как Валентин Решетников мог допустить мысль, что ему это приключение сойдет с рук. Я подозревала, он не держал в руках настольную книгу начинающих мафиози – «Крестный отец».

Застукав зятя, Черных не удержался, заехал Валентину в челюсть и предупредил, что тот в последний раз так легко отделался. Юля стучала в дверь, плакала, умоляла отца не трогать мужа, а потом пригрозила покончить с собой, если с ним что-то случится. Только это и остановило отца. Напомнив зятю, что брачный контракт составлен таким образом, что он остается голым и босым после развода, Черных не отказал себе в удовольствии и дал родственнику еще раз по шее.

Ближе к утру в усадьбе, наконец, все стихло.

Ночью усадьба выглядела особенно романтично. В цветниках прятались фонарики, через остекленный фасад дома свет ложился на белые гранитные ступеньки, которые переходили в засыпанные гравием дорожки. Дом казался настоящей гаванью тихого семейного счастья.

Владимир Иванович налил себе коньяка, сел под лестницей на кушетку в стиле «ампир», глотнул из фужера и принял решение, как всегда молниеносно: зятя надо менять.

Найс улегся в ногах у хозяина и удовлетворенно вздохнул, как бы сказав: «наконец-то ты со мной». Владимир Иванович потрепал собаку и задумался.

Что-то трогательное и нежное неожиданно всплыло в памяти, какое-то пленительное видение, хрупкое, волнующее, пахнущее хвоей, неуловимое, как улыбка йоркширского кота. «Василиса»,– удивился он и, конечно, не поверил сам себе. Потом смутно почувствовал забытое томление по какой-то одной, только своей женщине, и опять не поверил.

Неслышно появился Виктор, начальник службы безопасности, заглянул под лестницу и так же неслышно исчез, найдя босса в непривычном месте, в непривычное время и в непривычном настроении.

Владимир Иванович вспомнил жену, Ольгу, первый и единственный роман всей своей полувековой жизни. Как-то все у них было легко, незатейливо, просто, быстро и по-настоящему.

…Младший лейтенант Черных получил тогда первую боевую награду и отпуск.

Была осень, о своем приезде он родителям не сообщил, поэтому его никто не встретил. Со станции Володя добирался попутками, и как только открыл калитку, сразу понял, что дому нужен ремонт.

Почти весь отпуск он ставил новый забор, латал кровлю, спиливал лишние ветки на деревьях в саду, потом менял полы в комнатах, утеплял подпол и еще что-то делал, уже не вспомнить. Мать только качала головой и крестилась на икону Георгия Победоносца.

Вставал по привычке рано, день заканчивал пробежкой к речке и обратно. Вот так вечером на речке он и вспугнул свою будущую жену, Ольгу. Ей было шестнадцать. Она уронила с мостика ключи, сидела на берегу, ревела и боялась возвращаться домой.

Чтобы успокоить девушку, Черных пообещал, что утром найдет ключи и вызвался ее провожать.

Утром, бросив все дела, пришел, как обещал, к речке, обшарил дно под мостом в том месте, где обронила ключи Ольга. Вода уже была холодной, речка мелкой, илистой, мутной и местами вонючей. Пошарив минут двадцать, Володя понял, что теряет время и авторитет Советской армии. Ключей не было. Ольга вновь принялась плакать, и младший лейтенант Черных смотрел на нее виновато.

Они брели по деревне в полном молчании, и само собой, Володя пригласил девушку в кино. Целый день он вспоминал зареванные глаза, покрасневший носик и слезу, дрожавшую на подбородке.

Вечером у него поднялась температура, и он почти не понимал, что происходит на экране. А когда фильм закончился, лейтенант Советской армии потерял сознание прямо в фойе кинотеатра.

Над ним хлопотали, вызвали скорую, и он самым позорнейшим образом десять дней провалялся в больнице. Ольга навещала его, приносила компоты собственного приготовления, которые были ужасно сладкими, и все время спрашивала, чего бы ему хотелось поесть.

Через десять дней Володя понял, что женится на ней. В следующий свой приезд он пошел свататься, а через год сыграли свадьбу. Младший лейтенант увез с собой молодую жену, и пять лет она «служила» с ним, пока не родилась Юлька.

Все было правильно, рационально, разумно и…обыденно. Праздника не было, одни только будни.

Сейчас, под лестницей из стекла и никеля, среди фикусов и пальм, на какой-то вычурной кушетке его, уже седого, вдруг пронзило острое желание любви. Чтобы она стала наградой, песней, пусть и лебединой.

Черных налил себе еще конька, но пить передумал.

«Давно уж сердце никуда не просится, но почему-то продолжает биться»,– вдруг вспомнил какую-то бардовскую муть.

Прошлое осталось в прошлом, хотя он все помнил и не собирался забывать. Но, может, сердце бьется не зря? Может, он что-то вымолил у судьбы, только нужно поверить в это?

Так Владимир Иванович сидел еще долго, рассматривая вишневые, в прожилках, листья заморских растений.

«Зачем?– наконец, спросил он себя,– права девочка Василиса, поздно уже менять себя, пусть все остается, как есть».

Черных опять погладил Найса, пес лизнул ему руку и не сдвинулся с места, приглашая хозяина еще отдохнуть.

– Пошли спать, Найс,– позвал собаку Владимир Иванович и поднялся с кушетки.

Укладываясь в постель, опять вспомнил запах и вкус этой маленькой пугливой птицы по имени Вася. С тем и заснул.

…Утром уже не вспомнил ни о своей тоске по любви, ни о пугливой птице Василисе.

Праздник закончился, Владимира Ивановича ждали дела.

Весь последний год он сворачивал бизнес. Российские компании Черных подготовил к ликвидации, а их число перевалило за двадцать еще семь лет назад. В зарубежных компаниях он вышел из состава учредителей. Не все получалось, как он хотел, но с потерями Владимир Иванович мириться не умел.

Главным финансистом в его бизнесе был Морозов, с которым Черных связывали самые прочные отношения: у обоих друг на друга был собран компромат, которым интересовалось Управление по борьбе с экономическими преступлениями и ФСБ. В любое время можно было хорошо поторговаться и сдать этим структурам сообщника. От решительных действий обоих удерживало чувство самосохранения: если один сдаст другого, то сам живым не уйдет, расправятся либо свои, либо чужие. У компрометирующих документов была совсем другая задача, это было «насильственное понуждение к миру».

 

Сейчас Черных хотел больше всего на свете отойти от дел, зажить тихой, спокойной жизнью с рыбалкой, охотой, баней и сеттером по кличке Найс. Можно было осесть в любой точке планеты, но Черных был потомственным казаком и его, как магнитом, тянуло на историческую родину, «к отеческим гробам». Да и Олина могилка не отпускала.

За эти долгие пятнадцать лет злость на систему притупилась, желание мстить перестало быть маниакальным. Черных уже не часто вспоминал разочарование и бешенство, которые толкнули его тогда перейти черту. Все забывается, и боль с обидой тоже. Девочка Вася напомнила ему, что жизнь проходит, точнее, вот-вот пройдет.

Счета в европейских банках уже давно позволяли Владимиру Ивановичу курить бамбук, но партнеры не отпускали. Жадность тех, с кем он работал, поражала даже его, и не давала выйти из бизнеса цивилизованно. Первым, самым незначительным препятствием оказался зять Валентин.

Он перешел на сторону Морозова, быстро сообразив, что это выгодней, чем верность семье и дому. Финансист хорошо платил за информацию. Преемника у Черных не было, весь бизнес – это и был, собственно, сам Владимир Иванович. Он мог обойтись без своих партнеров, замов и помощников, они без него – нет.

Владимир Иванович прекрасно понимал, что отступление, как и нападение, нужно хорошо подготовить. Кроме того, он чувствовал настороженность Морозова.

Пора было сделать ход.

Когда «лексус» Игоря Морозова въехал в ворота усадьбы, Черных поймал то состояние покоя и уверенности, которое помогало ему все эти годы заниматься полукриминальным бизнесом. Интуиция подсказывала Владимиру Ивановичу, что Морозов будет требовать серьезных отступных. Хорошо, что знал он не так много. Никто никогда, включая Морозова, не присутствовал на деловых встречах Черных и не имел полного представления о масштабах дела. Последняя сделка, которая проходила через Украину, принесла Черных полмиллиарда долларов.

Правда, никакой эйфории Владимир Иванович не испытывал, как раз наоборот. Как ни парадоксально, именно эта сделка навела его на мысль о зря прожитых годах. «Всех в сад», – сказал он тогда себе.

Черных стоял в кабинете и сквозь жалюзи смотрел, как Игорь вышел из машины, оглядел кусты цветущих анемон, постоял, щурясь на осеннее солнце, и легко взбежал по ступенькам.

Утром Черных получил факс, в котором сообщалось, что его китайский партнер в Швейцарии арестован, а счета его компании заморожены.

Настроение было отличным, росла уверенность, что он сможет с Морозовым договориться.

…Через неделю после юбилея Черных Алевтина возобновила занятия йогой и походы в бассейн. С первого же занятия она вернулась крайне возбужденная. В такое состояние ее привела встреча с Юлей. Смахивая злые слезы с круглых тугих щек, прямо как в детстве, Алька выплевывала злобные слова в адрес Юлиного отца:

– Ублюдок, урод, дерьмо. Как он мог на него руку поднять?

Алька была вне себя от злости на Владимира Ивановича, и почти при смерти от жалости к Решетникову. На вопрос, за что она его жалеет, подруга уверенно ответила:

– Он живет в ненормальных условиях, бедненький.

На воображение я никогда не жаловалась, и сейчас представила все вживую: запертая в спальне Юля, полуголая девица, которую отрывают от Решетникова, и Черных, похожий на Зевса-громовержца.

– Аля, он взрослый мужчина, он знал, на что шел, денег сильно хотелось, вот и получил.

Но Алька свою ненависть направила на Черных, душителя свобод и прав человека:

– Садист, как таких земля носит? Он же получает удовольствие от ситуации! Ты его видела?

– Не только видела, но и разговаривала с ним, и по твоей, между прочим, просьбе.

– Ужас, бедный Валентин.

И все. И я опять натыкалась на полное непонимание. Алька металась по комнате и причитала:

– Ему медаль за отвагу надо вручить за то, что он с ней живет!

– Да кто его заставляет? Ты хоть понимаешь, что он может в любой момент забрать свои трусы с тапками и уйти. Только вряд ли он хочет оставаться в трусах и тапках.

– Она его не отпускает, говорит, что повесится, если он уйдет.

– Если человек говорит о своих суицидных планах вслух, вряд ли дойдет до исполнения. Психологию читай. Но вообще-то мне кажется, задумай она это всерьез, у нее возникли бы трудности, ты так не думаешь? Хотя, ты права, драться – нехорошо.

Я была уверена, что кроме злобы и корысти в душе Валентина никаких растений не произрастает. Ну, на самом деле, не рассчитывал же Владимир Иванович на его раскаяние, если не совсем дурак. А что дураком он не был, это я знала точно. Дурак не создаст бизнес такого масштаба. «Зря он не сдержался»,– с сожалением подумала я, поняв вдруг, что мне не безразлично все, что касается Черных. Это стало для меня открытием.

…Валентин Решетников не работал бы на Черных, если б не прошел проверку и не показал себя профессионалом. Он был отличным телохранителем, поэтому Владимир Иванович поручил ему самое дорогое – дочь.

Когда Юля приехала из Лозанны, Валентин отнесся к своим обязанностям слишком добросовестно, так, что поначалу даже немного напугал девушку. Теперь никто, включая отца, не имел прав на нее. Странным было даже не это, а то, что Юля действительно нравилась Решетникову. Нравилась болезненная бледность ее худенького лица, маленькие кисти рук, ее привычка к одиночеству, образованность и знание языков.

Через полгода, когда Юля отказалась ехать на очередную операцию на позвоночнике, Черных пригласил Валентина на разговор. Заперев дверь кабинета, он посмотрел парню в глаза, прямо предложил ему дочь и содержание, объяснив, что Юля любит его и не хочет уезжать без Решетникова, а отпустить его с ней в Лозанну в качестве секьюрити отец не может. Решетников не раздумывая согласился.

После свадьбы все изменилось. Валентин какое-то время, прямо как Алька, думал о себе как о благородном рыцаре, но Юля все время ставила его на место.

Скорее всего, она или знала, или догадалась о сделке между мужем и отцом, иначе ее деспотизм не имел объяснения.

После ссоры с тестем Решетников не струсил, не забился в угол и не выбросил из головы всех женщин, кроме жены, не затаился, как можно было бы ожидать от любого мужика. Выплюнув из кровавого рта зуб, Валентин озлобился. Теперь он пользовался любой возможностью получить удовольствие на стороне. Черных его явно недооценил.

Сопровождая Юлю, Решетников регулярно и охотно встречался с Алевтиной в оздоровительном комплексе.

Алькины пламенные взгляды, конечно, не остались незамеченными. Она очень старалась.

От подруги исходило такое мощное женское начало, мертвый бы возбудился, а уж Решетников был живее многих.

Во время одного такого посещения бассейна, Валентин прошел в дамскую комнату отдыха. Дверь была открыта, в душевой кабинке шумела вода. В просвете между полом и дверью виднелись две стройные крепкие ножки с изящными щиколотками. Валентин потянул на себя дверку и в образовавшуюся щель увидел женщину, от которой не смог отвести глаз. Подруга почувствовала, как у нее занемела шея, потом спина. Она медленно обернулась на взгляд. Как под гипнозом, не издав ни звука, закрыла кран и подняла руки, распуская волосы. Они тяжелой волной упали на ее мокрую спину, плечи и грудь в каплях воды. Оглушенный и ослепленный Алькиной красотой, Решетников забыл, что можно получить удовольствие сейчас, сразу и все. Он не вошел к Альке, а как раз наоборот, сбежал от нее, захлопнув дверь душевой.

Алька, решив, что ею пренебрегли, присела в углу кабинки и затряслась от рыданий.

После этого случая она заявила мне, что с любовью покончено раз и навсегда. Стойкости у Альки хватило ровно на неделю, через неделю она опять поехала в бассейн, правда, позже обычного.

Когда она вышла из оздоровительного комплекса, было уже совсем темно, машины со стоянки вокруг здания почти все разъехались. Алька, не оглядываясь по сторонам, направилась к центральному въезду на территорию комплекса, рядом с которым находилась остановка маршруток.

Рейтинг@Mail.ru