Анна Яковлевна Яковлева
Волшебная гора
Вместо предисловия
В недалеком прошлом туберкулез или «чахотка» считалась болезнью аристократов.
На балах и приемах в неотапливаемых каменных замках и дворцах придворные кавалеры и дамы часами терпели холод, часто простывали. Модницы обнажали грудь, спину и плечи, так что чахотка («слабая грудь») была довольно распространенным явлением среди аристократии. Не избежала болезни великая княгиня Мария Александровна, супруга императора Александра II, и мать Александра III.
Революция извела под корень аристократизм, но палочка живет и здравствует. И даже получила статус «социальной».
Микобактерия не признает классовых, религиозных и национальных границ. По данным ВОЗ микобактерией инфицировано 80 % взрослого населения планеты. Однако заболевают не все. Кого же предпочитает палочка Коха?
Широко бытующее мнение, что туберкулез – болезнь бедных, одиноких и пожилых, – не более, чем миф. Заблуждение.
Тех, кто когда-нибудь лечился или в этот момент лежит под капельницей рифампицина, объединяет не только болезнь. Их объединяет нечто, что выходит за рамки медицинской компетенции: дефицит бойцовского духа. Усталость души. В обиходе это называется затяжной стресс или депрессия.
Больничные анкеты предлагают ответить на массу вопросов о вредных привычках, об условиях работы и проживания, о членах семьи, о перенесенных травмах и операциях… Но ни в одной анкете не значится вопрос: приходила вам мысль о бессмысленности вашего существования? Или: оцените свое желание жить по шкале «жажда жизни».
Не используют при анкетировании бациллярных больных и психологические тесты. Да и кто вам вот так просто признается: да, впустил в сердце мысль о смерти и не заметил, как апатия и вялость сменилась активным поиском средств и способов ухода из жизни.
Между тем, палочка Коха поражает тех, кто находится в психологически подавленном состоянии. Кто устал сражаться со злой свекровью (тещей), постылой работой, безденежьем, деспотом-начальником (мужем, женой) или соперницей… Кто не получил желаемого, потерял «рожденную в уме надежду»,– как тонко подметил прп. Иоанн Кассиан Римлялин. Кто разочарован так глубоко, что погружается в отчаяние. Неважно, чем эти люди занимаются, и какой у них достаток. Это могут быть учителя, врачи, медсестры, студенты, следователи МВД, журналисты, налоговые инспекторы, домохозяйки, пенсионеры, водители, продавцы, инженеры, спортсмены, дипломаты и бизнесмены всех оттенков кожи. Одинаково терпят крушение надежд и впадают в уныние в городе и деревне. В домах класса «А» и в хибарах без водопровода и канализации.
Статистику эту я постигала в противотуберкулезном диспансере в течение пяти месяцев, так что сведения из первых рук. Здесь, в противотуберкулезном диспансере, каждая история болезни – это история депрессии. Депрессия берет начало в унынии и отчаянии.
Так почему же развенчанная надежда, скорбь и уныние становятся питательной средой для палочки Коха?
Спросите любого психолога, и он вам ответит, что во всем виноваты отрицательные мысли и эмоции, они разрушают иммунитет. Более того, депрессия будит дремавшую в организме болезнь. Вот почему православие называет отчаяние и уныние тяжким грехом.
Так что вопросы «За что?» и «Почему я?» можно отнести в разряд праздных. Даже губительных. Формулировка должна быть иная: зачем? Для чего я заболел?
Итак, для чего…
Палата № 19.
Страха не было. Была обреченность. Я почему-то уже знала, что у меня вовсе не пневмония…
Озарение пришло незадолго до Нового года, ночью, когда повернулась на правый бок, а из груди вырвался свист. Показалось, что в правом легком дыра… Сквозная…
Загустевшая от ужаса, кровь хлынула в голову, и я вдруг все поняла… Точно увидела ретроспективу своей жизни. Да-да.
Расплата за грехи. Возмездие.
Но… так уж устроен человек. Я все-таки надеялась, что это пневмония.
Увы мне.
Едва отгрохотали новогодние петарды, еще мишура валялась по углам дворов и скверов, когда я, потея от слабости и задыхаясь под медицинской маской, втащила два огромных пакета с логотипом «Магнит» в палату № 19.
Шесть коек, три слева и три справа от прохода, облезлые стены, тоскующие по малярной кисти. Истоптанный до цемента линолеум.
Раба божья Анна, – представляюсь я, обнаружив на двух других койках бледные лица.
Я Тоня, раздается из угла.
Лена, представляется девушка с соседней койки.
А где остальные? любопытствую я.
На выходные домой ушли. Давно лежат. Их уже отпускают, следует ответ.
Небожители, значит.
Моему водворению в палату предшествовал короткий, но судьбоносный разговор в больнице «Красного креста».
Диагност вручил диск с изображением моего легкого на долгую (вечную) память:
Ваш путь лежит через ПТД.
Куда-куда? трагическим шепотом спросила я. Голос пропал месяц назад, предположительно от ларингита.
Через противотуберкулезный диспансер, не стал темнить диагност. Прямо сейчас и поезжайте. Похоже, у вас еще и туберкулез гортани. Это лечится,– добавил он поспешно, глядя на меня.
Вот тогда я испугалась. Не за себя. За ближних. За любимых и дорогих людей, чье здоровье и, может быть, жизни, я подвергала риску.
Пришибленная диагнозом, я поехала в диспансер. По пути все думала: как это могло случиться, что у меня туберкулез? Болезнь люмпенов, наркоманов, влюбленных без взаимности барышень и теперь вот моя.
Палата сильно напоминает студенческую общагу: общий шкаф под стеной, тумбочки у кроватей, между окнами холодильник, на холодильнике телевизор. В центре стол, на столе чайник – китайский «Тефаль». Имеется туалетная комната. В ближайшие пять месяцев здесь мне предстоит вразумляться и смиряться. В компании других чахоточных: Антонины, Елены, Ирины, Аллы и Алевтины.
Голос Тони извлекает меня из раздумий:
Я в магазин иду. Вам что-нибудь купить?
В носу щиплет от благодарности.
Антонина.
В педагогический колледж Тонечка ехала на тракторе «Беларусь»: брат трудился в колхозе, а другого транспорта в семье не было. Под знаком, запрещающим проезд машин весом более 3,5 тонн, трактор замер. «Беларусь» весил 3,6 тонны.
Дальше сама, извинился брат.
Тонечка спрыгнула с высокой подножки, брат подал ей тазик, сумку и чемодан. Так в обнимку с тазиком Антонина и шествовала по центральным улицам городка.
В Антонине все выдает не просто учителя, а учителя младших классов. Что бы она ни делала, она всегда думает о детях.
Детские передачи и мультфильмы, снятые по подобию американских, Тоня не любит.
Лежит свинка на пляже, с раздражением комментирует Тоня,– томная такая. Потягивается. Движения и позы поражают бесстыдством. И дети это смотрят. И подражают.
Антонина одинаково беспощадна к себе и другим.
Я деревня, халда, откровенничает она, рот открою и ору. А Павлик у меня домашний, тихий, интеллигентный мальчик.
Мальчику за тридцать, и как он ухитряется оставаться ребенком, для меня загадка. Особенно если учесть профессию – Павлик дальнобойщик.
Туберкулез у Тони дал осложнение в виде менинго-энцефалита, и она трижды за ночь теряла сознание, но всякий раз, приходя в себя, утешала напуганного «мальчика»:
Все прошло. Все уже хорошо.
И великовозрастный ребенок по своей наивности верил Тоне безоговорочно и так и не вызвал «скорую».
Поутру Тоня пешочком, опираясь на локоть доверчивого Павлика, доковыляла до поликлиники. И оказалась в реанимации. Дальше был бред, галлюцинации, рвота и все, что полагается при отеке мозга.
А Павлик пребывал в искреннем недоумении: «Что ж ты не сказала, как тебе плохо?».
На момент нашего знакомства они с Тоней жили в «гражданском браке» уже двенадцать лет. Двенадцать!
Двенадцать лет Павлик вскармливает ненависть своей матери и сестры.
Она тебе не пара, шипят женщины.
Когда удается, Тоня и Павлик снимают квартиру. Последний год «муж» сидит без работы, квартиру снимать на учительскую зарплату невозможно, и молодые живут с семей Павлика. В их доме. На каких правах живет Тоня? На птичьих, конечно.
Сестра Павлика, мать-одиночка, в присутствии некоронованной невестки не стесняется в выражениях и не считает нужным сдерживаться. Может собрать Тонины вещи и кучей свалить в прихожей. Может смахнуть со стола разделочную доску с нашинкованной капустой. Тоня сносит все в смиренном молчании. Ночью сквозь ком в горле спрашивает любимого:
Как ты не понимаешь? Мне плохо. Мне больно. Кто я тебе? Кто я в этом доме?
Чтобы услышать в ответ знакомое:
Ты же знаешь: у нас нет денег на свадьбу.
Мне не нужна свадьба, давится слезами Тоня.
А моим родным нужна, произносит заготовленную фразу Мужчина Всей Жизни.
Тонина мама подливает масла в огонь:
Когда вы уже поженитесь? Поговори с Павлом, скажи ему. Что ты молчишь?
Мама, я не молчу!
Однажды боль сделалась невыносимой, выплеснулась из сердца и затопила сознание.
Затворив дверь негостеприимного дома, Тонечка побрела по улицам городка. Незрячими глазами глядела перед собой и не заметила, как оказалась на берегу речки-поганки.
Крякали утки, пахло тиной. С удивительной ясностью Тоня поняла, что хочет только одного утонуть. Нет, не утонуть… Утопиться.
Да, утопиться!
В подробностях представила, как шаг за шагом входит в воду. Как намокают замшевые ботинки, потом джинсы. Сначала до колен, потом выше… Потом вода коснется кармана куртки с ключом от чужого, враждебного дома… Потом ее выловят в камышах.
Зато все кончится. Упреки, придирки, зависимость рабская, скрюченное существование…
Наступит свобода без конца и края.
Какое-то насекомое ударилось с размаху в щеку. Тоня непроизвольно подняла ледяную руку, коснулась щеки пальцами – щека оказалась мокрой от слез. Морок исчез. Только темная вода равнодушно блестела на вялом осеннем солнце.
Видимо, не насекомое врезалось в Тоню – ангел-хранитель.
Покидала берег Тоня нехотя, будто последнюю надежду предавала. На обратном пути дала себе слово поговорить в последний раз с Павликом об их общем будущем.
Не успела.
Палочка Коха спутала все планы.
Неопределенность обернулась предельной определенностью: туберкулез. Родители Тониных учеников в панике. По факту заболевания школьного учителя началась прокурорская проверка. По городку циркулируют сплетни, домыслы и слухи один нелепее другого. По одной из версий, Антонина Сергеевна умерла, и нужно собирать деньги на похороны. Очевидно, в связи с похоронами Тонечкин телефон звонит, не умолкая – сердобольные родители хотят пожелать покойнице Царствия Небесного.
При нас Тоня стесняется отвечать на звонки, выходит в коридор.
Возвращается мрачная и долгое время молчит. Понемногу отходит от шокирующей сплетни:
Почему всем так хочется, чтобы я умерла? Это что, лучший выход? Я что, обманула их надежды?
Это испытание, отвечаю я.
Мне, наверное, уже нельзя будет работать в школе?
Почему это,– возмущаюсь я,– у тебя ведь не сумасшествие? От туберкулеза лечат. Ты вернешься к детям. Ты же хочешь вернуться?
Глаза Тонечки наливаются слезами:
Очень. Это мой первый выпуск. Они ходят… Ходили за мной по пятам. Даже в туалет. И всем хвастались: наша Антонина Сергеевна лучше всех. Я с ними в Москву ездила. Вот это был ужас! Тонечка улыбается, показывая ровные белые зубы. Я одна, их шестнадцать! Кому-то денег дали много, кому-то вообще не дали. Кому-то не хватило на биг-мак, слезы, рев! Я их по головам пересчитываю каждые пять минут. Один раз в автобус грузимся, не могу понять: выходит на одного меньше. Два раза пересчитала то же самое. «Ребята, ору, посмотрите, кого нет!». «Все здесь», кричат. Третий раз пересчитываю… Оказалось себя не посчитала…
Тоня снова мрачнеет.
Город маленький, все обо всех все знают. Уеду,– заключает она. Если Паша на мне не женится, уеду.
Тонечка знает, что живет во грехе. На то, чтобы положить греху конец, силенок не хватает – веры мало.
Давно пора, соглашаюсь я.
Машину Павел купил в кредит. Хватило на это ума. На свадьбу взять кредит ума не хватает. Но об этом я молчу.
***
Обход в палате по-настоящему проходит раз в неделю, по понедельникам. Натягиваем маски и ждем – кто результатов анализов, кто рентгена, кто выписки – есть и такие счастливицы. Наша лечащая, кандидат наук, она же наш Моисей, несмотря на тихое имя Надежда, чьи заповеди мы исполняем и под чьим руководством идем по пустыне болезни к выздоровлению. Надежда входит с вопросом «Как ваши дела?», слушает каждого и может измерить давление.
В остальные дни недели вопрос «Как ваши дела?» ответа не требует.
Довольно быстро соображаем, что жалобы на здоровье со вторника по пятницу портят нашему Моисею настроение. В подведомственном ей государстве у всех все должно идти согласно ее предписаниям, желанию и воле. Сообразив, отвечаем:
Спасибо. Все хорошо, улыбаемся под масками.
Улыбка у меня так себе, на троечку, хорошо, что ее не видно.
Тех, кто лечится больше двух месяцев и уже «не сеет», отпускают домой на выходные. Алла, Аля, Ирина разъезжаются по домам в пятницу после обхода, забрав у медсестры «вкусняшки» по показаниям: тубазит, рифампицин, паск, изониазид, этанбутол, пиразинамид. Основная группа и резервная.
Ирина и Лена аборигены ПТД. Лечатся уже не первый год. С короткими побывками дома. Обе ждут вызова на операцию в институт им. Сеченова в Москве.
Лена домой не едет.
