Анна Вырубова
Страницы моей жизни. Воспоминания подруги императрицы Александры Федоровны
Оформление художника Я.А. Галеевой
© «Центрполиграф», 2023
От издательства
Анна Вырубова была близким человеком для семьи последнего императора России Николая II. И невероятно преданным…
Ее называли фрейлиной. Но должность фрейлины Анна Вырубова, урожденная Танеева, занимала лишь в начале своей придворной деятельности, до замужества. Замужние дамы уже не могли оставаться фрейлинами. Брак Анны Вырубовой был недолгим и неудачным; одинокая и несчастная женщина сосредоточила все душевные силы на любви к родителям и царской семье, став не придворной дамой, а близкой подругой императрицы.
В письмах, написанных из ссылки, Александра Федоровна не случайно называет ее дочкой.
Влияние Анны Вырубовой на императрицу оценивали по-разному даже доброжелательно настроенные люди, враги же и завистники распускали слишком много слухов и сплетен, мешающих понять истину. Ей ставили в вину помощь Григорию Распутину, хотя не она привела его к царскому двору и не от нее зависело его положение в высших кругах. Ее пытались обвинить в меркантильных интересах, но она никогда не выпрашивала у царской семьи ни денег, ни особых милостей…
Чтобы разобраться в придворных хитросплетениях и дать оценку деятельности Вырубовой, необходимо прочесть страницы ее книги с искренним, а порой и наивным рассказом о пережитом. Причем эпизоды, происходившие в 1917 году, после Февральской революции, кажутся очень страшными – столько издевательств и смертельного риска пережила эта женщина при «демократическом» Временном правительстве, столько грязи на нее вылилось, что даже после прихода к власти большевиков ей оказалось легче…
Когда она смогла в 1920 году бежать в Финляндию – голодная, больная, оборванная, босая, изменившаяся до неузнаваемости, – ей уже ничего было не нужно, кроме тихого уголка для монашеской жизни, где можно было бы вспоминать навсегда ушедших близких, любимых друзей, жестоко казненную царскую семью и молиться…
Проживая в Финляндии под своей девичьей фамилией – Танеева, Анна Александровна в 1923 году приняла тайный монашеский постриг в Смоленском скиту Валаамского монастыря. Оставшиеся 40 лет своей жизни она провела «монахиней в миру» под именем мать Мария. Скончалась мать Мария (Анна Танеева-Вырубова) летом 1963 года и была похоронена на православном кладбище в Хельсинки.
Несмотря на все пережитые беды, Анна Вырубова нашла силы записать свои воспоминания и размышления на бумагу, чтобы оставить новым поколениям собственное свидетельство о прошлом…
Воспоминания подруги императрицы Александры Федоровны
Аще бо и пойду я посреди тени смертный, не убоюся зла, яко Ты со мною еси.
Псалтирь, 22: 4
«Укоряемы – благословляйте, гонимы – терпите, хулимы – утешайтесь, злословимы – радуйтесь» (слова отца Серафима Саровского). Вот наш путь с тобой.
Из письма государыни императрицы от 20 марта 1918 года из Тобольска
Приступая, с молитвой и чувством глубокого благоговения, к рассказу о священной для меня дружбе с императрицей Александрой Феодоровной, хочу сказать вкратце – кто я и как могла я, воспитанная в тесном семейном кругу, приблизиться к моей государыне.
Отец мой, статс-секретарь Александр Сергеевич Танеев, занимал видный пост главноуправляющего Собственной его императорского величества канцелярией в продолжение двадцати лет. По странному стечению обстоятельств этот же самый пост занимали его отец и дед при императорах Александре I, Николае I, Александре II и Александре III.
Дед мой, генерал Толстой, был флигель-адъютантом императора Александра II, а прадед был знаменитый фельдмаршал Кутузов. Прадед матери был граф Кутай-сов, друг императора Павла.
I
Несмотря на высокое положение отца, наша семейная жизнь была простая и скромная. Кроме служебных обязанностей, весь его жизненный интерес был сосредоточен на семье и любимой им музыке, – он занимал видное место среди русских композиторов[1]. Вспоминаю тихие вечера дома: брат, сестра и я, поместившись за круглым столом, готовили уроки, мама работала, отец же, сидя у рояля, занимался композицией. Благодарю Бога за счастливое детство, в котором почерпнула силы для тяжелых переживаний последних лет.
Шесть месяцев в году мы проводили в родовом имении Рождествено под Москвой. Это имение принадлежало нашему роду 200 лет. Соседями были наши родственники, князья Голицыны, и великий князь Сергей Александрович. С раннего детства мы, дети, обожали великую княгиню Елизавету Феодоровну[2] (старшую сестру государыни императрицы Александры Феодоровны), которая нас баловала и ласкала, даря платья и игрушки. Часто мы ездили к ним в Ильинское, и они приезжали к нам – на длинных линейках[3] – со свитой, пить чай на балконе и гулять в старинном парке. Однажды, приехав из Москвы, великая княгиня пригласила нас к чаю, после которого мы, дети, искали игрушки, спрятанные ею в большой угловой гостиной, как вдруг доложили, что приехала императрица Александра Феодоровна! Великая княгиня, оставляя своих маленьких гостей, побежала навстречу сестре.
Первое мое впечатление об императрице Александре Феодоровне относится к началу царствования, когда она была в расцвете молодости и красоты: высокая, стройная, с царственной осанкой, золотистыми волосами и огромными, грустными глазами – она выглядела настоящей царицей. К моему отцу государыня с первого же времени проявила доверие, назначив его вице-председателем Комитета трудовой помощи, основанного ею в России. В это время зимой мы жили в Петербурге, в Михайловском дворце, летом же на даче в Петергофе.
Возвращаясь с докладов от юной государыни, мой отец делился с нами своими впечатлениями. Так, он рассказывал, что на первом докладе он уронил бумаги со стола и что государыня, быстро нагнувшись, подала их сильно смутившемуся отцу. Необычайная застенчивость императрицы его поражала. «Но, – говорил он, – ум у нее мужской». Прежде же всего она была матерью: держа на руках шестимесячную великую княжну Ольгу Николаевну, государыня обсуждала с моим отцом серьезные вопросы своего нового учреждения; одной рукой качая колыбель с новорожденной великой княжной Татьяной Николаевной, она другой подписывала деловые бумаги. Раз, во время одного из докладов, в соседней комнате раздался необыкновенный свист. «Какая это птица?» – спросил отец. «Это государь зовет меня», – ответила, сильно покраснев, государыня и убежала, быстро простившись с отцом. Впоследствии как часто я слыхала этот свист, когда государь звал императрицу, детей или меня; сколько было в нем обаяния, как и во всем существе государя.
Обоюдная любовь к музыке и разговоры на эту тему сблизили государыню с нашей семьей. Я уже упоминала о музыкальном даровании моего отца. Само собой разумеется, что нам с ранних лет дали музыкальное образование. Отец возил нас на все концерты, в оперу, на репетиции и во время исполнения часто заставлял следить за партитурой; весь музыкальный мир бывал у нас – артисты, капельмейстеры – русские и иностранцы. Помню, как раз пришел завтракать П.И. Чайковский и зашел к нам в детскую.
Образование мы, девочки, получили домашнее и держали экзамен на звание учительниц при округе[4]. Иногда через отца мы посылали наши рисунки и работы императрице, которая хвалила нас, но в то же время говорила отцу, что поражается, что русские барышни не знают ни хозяйства, ни рукоделия и ничем, кроме офицеров, не интересуются. Воспитанной в Англии и Германии императрице не нравилась пустая атмосфера петербургского света, и она все надеялась привить вкус к труду. С этой целью она основала «Общество рукоделия», члены которого, дамы и барышни, обязаны были сработать не менее трех вещей в год для бедных. Сначала все принялись за работу, но вскоре, как и ко всему, наши дамы охладели, и никто не мог сработать даже трех вещей в год. Идея не привилась. Невзирая на это, государыня продолжала открывать по всей России дома трудолюбия для безработных, учредила дома призрения для падших девушек, страстно принимая к сердцу все это дело.
Жизнь при дворе в то время была веселая и беззаботная. 17-ти лет я была представлена императрице Марии Феодоровне в Петергофе в ее дворце. Сначала страшно застенчивая, я вскоре освоилась и очень веселилась. В эту первую зиму я успела побывать на 32 балах, не считая разных других увеселений. Вероятно, переутомление отозвалось на моем здоровье, – и летом, заболев брюшным тифом, я была три месяца при смерти. У меня сделалось воспаление легких, почек и мозга, отнялся язык, и я потеряла слух. Во время долгих мучительных ночей я видела как-то раз во сне отца Иоанна Кронштадтского, который сказал мне, что скоро мне будет лучше. В детстве отец Иоанн Кронштадский раза три бывал у нас и своим благодатным присутствием оставил в моей душе глубокое впечатление, и теперь, казалось мне, мог скорее помочь, чем доктора и сестры, которые за мной ухаживали. Я как-то сумела объяснить свою просьбу – позвать отца Иоанна, и отец сейчас же послал ему телеграмму, которую он, впрочем, не сразу получил, так как был у себя на родине. В полузабытьи я чувствовала, что отец Иоанн едет к нам, и не удивилась, когда он вошел ко мне в комнату. Он отслужил молебен, положив епитрахиль[5] мне на голову. По окончании молебна он взял стакан воды, благословил и облил меня, к ужасу сестры и доктора, которые кинулись меня вытирать. Я сразу заснула, и на следующий день жар спал, вернулся слух, и я стала поправляться. Великая княгиня Елизавета Феодоровна три раза навестила меня, а государыня присылала чудные цветы, которые мне клали в руки, пока я была без сознания.
В сентябре я уехала с родителями в Баден и затем в Неаполь. Здесь мы жили в одной гостинице с великим князем Сергеем Александровичем и великой княгиней Елизаветой Феодоровной, которые очень забавлялись, видя меня в парике. Вообще же великий князь имел сумрачный вид и говорил матери, что расстроен свадьбой его брата, великого князя Павла Александровича. В июне я совсем поправилась и зиму 1903 года очень много выезжала и веселилась. В январе получила шифр[6] – т. е. была назначена городской фрейлиной, но дежурила при государыне только на балах и выходах. Это дало возможность ближе видеть и официально познакомиться с императрицей Александрой Феодоровной, и вскоре потом мы подружились тесной неразрывной дружбой, продолжавшейся все последующие годы.
Мне бы хотелось нарисовать портрет государыни императрицы Александры Феодоровны – такой, какой она была в эти светлые дни, пока горе и испытания не постигли нашу дорогую Родину. Высокая, с золотистыми густыми волосами, доходившими до колен, она, как девочка, постоянно краснела от застенчивости; глаза ее, огромные и глубокие, оживлялись при разговоре и смеялись. Дома ей дали прозвище Sunny – Солнышко – имя, которым всегда называл ее государь. С первых же дней нашего знакомства я всей душой привязалась к государыне: любовь и привязанность к ней остались на всю мою жизнь.
Зима 1903 года была очень веселая. Особенно памятны мне в этом году знаменитые балы при дворе в костюмах времени Алексея Михайловича[7]; первый бал был в Эрмитаже, второй – в концертном зале Зимнего дворца и третий – у графа Шереметева. Сестра и я были в числе 20 пар, которые танцевали русскую. Мы несколько раз репетировали танец в зале Эрмитажа, и императрица приходила на эти репетиции. В день бала она была поразительно хороша в золотом парчовом костюме, и на этот раз, как она мне рассказывала, она забыла свою застенчивость, ходила по зале, разговаривая и рассматривая костюмы.
Летом я заболела сердцем. Мы жили в Петергофе, и это было первый раз, что государыня нас посетила. Приехала она в маленьком шарабане, сама правила. Пришла веселая и ласковая наверх в комнату, где я лежала, в белом платье и большой шляпе. Ей, видимо, доставляло удовольствие приехать запросто, не предупреждая. Вскоре после того мы уехали в деревню. В нашем отсутствии императрица еще раз приезжала к нам и оторопевшему курьеру, который открыл ей дверь, передала бутылку со святой водой из Сарова[8], поручив передать ее нам.
На следующую зиму началась Японская война. Это ужасное событие, которое принесло столько горя и глубоко потрясло страну, отразилось на нашей семейной жизни тем, что сократилось количество балов, что не было приемов при дворе и что мать заставила нас пройти курс сестер милосердия. Для практики мы ездили в Елизаветинскую общину. По инициативе государыни в залах Зимнего дворца открыт был склад белья для раненых. Мать моя заведовала отделом раздачи работ на дом, и мы помогали ей целыми днями. Императрица почти ежедневно приходила на склад; обойдя длинный ряд зал, где за бесчисленными столами трудились дамы, она садилась где-нибудь работать.
Императрица тогда была в ожидании наследника. Помню ее высокую фигуру в темном бархатном платье, опушенном мехом, скрадывавшем ее полноту, и длинном жемчужном ожерелье. За ее стулом стоял арап Jimmy в белой чалме и шитом платье; арап этот был одним из четырех абиссинцев, которые дежурили у дверей покоев их величеств. Вся их обязанность состояла в том, чтобы открывать двери. Появление Jimmy на складе производило всеобщее волнение, так как оно предвещало прибытие государыни. Абиссинцы эти были остатком придворного штата времен Екатерины Великой.
Следующим летом родился наследник. Государыня потом мне рассказывала, что из всех ее детей это были самые легкие роды. Императрица едва успела подняться из маленького кабинета по витой лестнице к себе в спальню, как родился наследник. Сколько было радости, несмотря на всю тяжесть войны; кажется, не было того, чего государь не сделал бы в память этого дорогого дня. Но почти с первых же дней родители заметили, что Алексей Николаевич унаследовал ужасную болезнь, гемофилию, которой страдали многие в семье государыни; женщина не страдает этой болезнью, но она может передаваться от матери к сыну. Вся жизнь маленького наследника, красивого, ласкового ребенка, была одним сплошным страданием, но вдвойне страдали родители, в особенности государыня, которая не знала более покоя. Здоровье ее сильно пошатнулось после всех переживаний войны, и у нее начались сильные сердечные припадки. Она бесконечно страдала, сознавая, что была невольной виновницей болезни сына. Дядя ее, сын королевы Виктории, принц Леопольд, болел той же болезнью, маленький брат ее умер от нее же, и также все сыновья ее сестры, принцессы Прусской, страдали с детства кровоизлияниями.
Естественно, все, что доступно медицине, было сделано для Алексея Николаевича. Государыня кормила его с помощью кормилицы (так как сама не имела довольно молока), как кормила она и всех своих детей.
У императрицы при детях была сперва няня-англичанка и три русские няни, ее помощницы. С появлением наследника она рассталась с англичанкой и назначила его няней вторую няню, М.И. Вишнякову. Императрица ежедневно сама купала наследника и так много уделяла времени детской, что при дворе стали говорить, что императрица не царица, а только мать. Конечно, сначала не знали и не понимали серьезности положения здоровья наследника. Человек всегда надеется на лучшее будущее. Их величества скрывали болезнь Алексея Николаевича от всех, кроме самых близких родственников и друзей, закрывая глаза на возрастающую непопулярность государыни. Она бесконечно страдала и была больна, а о ней говорили, что она холодна, горда и неприветлива: таковой она осталась в глазах придворных и петербургского света даже тогда, когда узнали о ее горе.
II
В конце февраля 1905 года моя мать получила телеграмму от светлейшей княгини Голицыной, гофмейстерины государыни, которая просила отпустить меня на дежурство – заменить больную свитскую фрейлину княжну Орбелиани. Я сейчас же отправилась с матерью в Царское Село. Квартиру мне дали в музее – небольшие мрачные комнаты, выходящие на церковь Знаменья. Будь квартира и более приветливой, все же я с трудом могла побороть в себе чувство одиночества, находясь в первый раз в жизни вдали от родных, окруженная чуждой мне придворной атмосферой. Кроме того, двор был в трауре. 4 февраля был убит великий князь Сергей Александрович, московский генерал-губернатор. По слухам, его не любили в Москве, где началось серьезное революционное движение, и великому князю грозила ежедневная опасность. Великая княгиня, несмотря на тяжелый характер великого князя, была бесконечно ему предана и боялась отпускать его одного. Но в этот роковой день он уехал без ее ведома. Услышав страшный взрыв, она воскликнула: «It is Serge?»[9]Она поспешно выбежала из дворца, и глазам ее представилась ужасающая картина: тело великого князя, разорванное на сотни кусков…
Таким страшным образом погиб великий князь Сергей Александрович. Злодея-убийцу схватили и приговорили к смертной казни. Характерно, что великая княгиня сама поехала к нему в тюрьму сказать, что прощает его, и молилась возле него. Молился ли он вместе с ней, я не знаю: социалисты-революционеры гордятся своим безбожием. Грустное настроение при дворе тяжело ложилось на душу одинокой девушки. Мне сшили траурное черное платье, носила я и длинный креповый вуаль, как носили остальные фрейлины.
Императрица приняла меня в большой приемной-гостиной. Она была тоже в глубоком трауре и показалась мне очень пополневшей. Она сказала мне, что видеть меня почти не будет, так как занята своими сестрами, великой княгиней Елизаветой Феодоровной и принцессой Ирэной Прусской. Кроме того, у них гостила императрица-мать. Свиты было много, и я чувствовала себя среди них чужой. По желанию государыни главной моей обязанностью было проводить время с больной фрейлиной, княжной Орбелиани, которая страдала прогрессивным параличом. Вследствие болезни характер у нее был очень тяжелый. Остальные придворные дамы также не отличались любезностью, я страдала от их частых насмешек – особенно они потешались над моим французским языком, и должна сознаться, что говорила я тогда очень дурно по-французски.
Государыню я видела только раз, когда она позвала меня кататься с собой, о чем мне сообщил скороход по телефону. Был теплый весенний день, снег на солнце таял. Мы выехали в открытой коляске. Помню как сейчас, что я не знала, как сидеть возле нее: мне все казалось, что я недостаточно почтительно себя держу. Вообще, я была подавлена всей окружающей обстановкой этой прогулки, кланяющейся публикой, казаком, который скакал за нами по дороге. Первые впечатления ярко остаются в памяти, и я помню все вопросы государыни о моих родных и ее рассказы о своих детях, в особенности о наследнике, которому было тогда 7 месяцев. Императрица торопилась вернуться к уроку танцев детей. Потом, вечером, княжна Орбелиани все дразнила меня, что императрица меня не позвала на урок, позови же она, может быть, княжна нашла бы предлог еще больше издеваться надо мной; таков был двор.
Был пост, и по средам и пятницам в походной церкви Александровского дворца служили преждеосвященные литургии для государыни. Я просила и получила разрешение бывать на этих службах. Другом моим была княжна Шаховская, фрейлина великой княгини Елизаветы Феодоровны, только что осиротевшая[10]. Всегда добрая и ласковая, она первая начала мне давать религиозные книги для чтения. Очень добра была ко мне и великая княгиня Елизавета Феодоровна. Меня поражал ее взгляд – точно она видела перед собой картину убийства мужа… Но наружно она всегда казалась спокойной, по праздникам одевалась вся в белое, напоминая собой мадонну. Принцесса Ирэна Прусская была в трауре по случаю смерти ее маленького сына, которого она так жалела и о котором она мне говорила со слезами на глазах. Подошла Страстная неделя, и мне объявили, что дежурство мое кончено. Императрица вызвала меня в детскую проститься. Застала я ее в угловой игральной комнате окруженную детьми, на руках у нее был наследник. Я была поражена его красотой – так он был похож на херувима: вся головка в золотых кудрях, огромные синие глаза, белое кружевное платьице. Императрица дала мне его подержать на руки и тут же подарила мне медальон (серый камень в виде сердца, окруженный бриллиантами) на память о моем первом дежурстве и простилась со мной. Несмотря на ее ласку, я была рада вернуться домой.
На лето я переехала на дачу с родителями в Петергоф и видела государыню чаще, чем во время первого дежурства, работая в складе в Английском дворце. Императрица приезжала туда почти ежедневно в маленьком экипаже и всегда сама правила. Каждую неделю она ездила в автомобиле в Царское Село в свой лазарет и два раза просила мать отпустить меня с ней. Во время одной из этих поездок состоялась закладка школы нянь, основанной ею в Царском Селе. В лазарете она обходила раненых офицеров, играла с ними в шашки, пила чай, – с материнской нежностью говорила с ними, нисколько не стесняясь, и в эти минуты мне казалось странным, что ее находили холодной и неприветливой. С бесконечной благодарностью и уважением окружали ее больные и раненые, каждый стараясь быть к ней поближе. Между мной и государыней сразу установились простые, дружеские отношения, и я молила Бога, чтобы Он помог мне всю жизнь мою положить на служение их величествам. Вскоре я узнала, что и ее величество желала приблизить меня к себе.
В августе императрица прислала к нам фрейлину Оленину, прося отпустить меня с ними в шхеры. Отплыли мы из Петергофа на яхте «Александрия», в Кронштадте перешли на «Полярную звезду» и ушли в море. Сопровождали их величеств: флигель-адъютант князь Оболенский, граф Гейден, морской министр, адмирал Би-рилев, контр-адмирал Чагин, командир яхты граф Толстой, Е. Шнейдер[11], я и другие. Я была очень взволнована, сидя в первый раз около государя за завтраком. Сидели за длинным столом, государь на обычном своем месте, императрица и я около него. Вспоминая тяжкий год войны, государь сказал мне, указывая на императрицу: «Если бы не она, я бы ничего не вынес».
Жизнь на яхте была простая и беззаботная. Каждый день мы съезжали на берег, гуляли по лесу с государыней и детьми, лазили на скалы, собирали бруснику и чернику, искали грибы, находили разные тропинки. Их величества, словно дети, радовались простой, свободной жизни. Набегавшись и надышавшись здоровым морским воздухом, мне так хотелось спать по вечерам, а садились пить чай только в 11 часов вечера. Раз, к моему стыду, я заснула за чаем и чуть не упала со стула. Как дразнил меня государь!
Тогда же в первый раз мы начали играть с императрицей в четыре руки. Я играла недурно и привыкла разбирать ноты, но от волнения теряла место и пальцы леденели. Играли мы Бетховена, Чайковского и других композиторов.
Вспоминаю наши первые задушевные разговоры у рояля и, иногда, до сна, как мало-помалу она мне открывала свою душу, рассказывая, как с первых дней ее приезда в Россию она почувствовала, что ее не любят, и это было ей вдвойне тяжело, так как она вышла замуж за государя только потому, что любила его, и, любя государя, она надеялась, что их обоюдное счастье приблизит к ним сердца их подданных.
Моя бабушка Толстая рассказывала мне случай, переданный ей ее родственницей, баронессой Анной Карловной Пилар, фрейлиной государыни императрицы Марии Александровны. Во время посещения государыней Дармштадта[12] в семидесятых годах принцесса Алиса Гессенская привела показать ей всех своих детей, принесла на руках и маленькую принцессу Алису (государыню императрицу Александру Феодоровну). Императрица Мария Александровна, обернувшись к баронессе Пилар, произнесла, указывая на маленькую принцессу Алису: «Baisez lui la main, elle sera votre future Impera-trice[13]».
Еще маленькой девочкой в 1884 году императрица приезжала в Петербург на свадьбу своей сестры, великой княгини Елизаветы Феодоровны. Она тогда очень подружилась с сестрой государя[14], маленькой великой княжной Ксенией Александровной, а также с малолетним наследником Николаем Александровичем, который как-то раз подарил ей маленькую брошку. Сперва она приняла ее, но после решила в своей детской головке, что подарка принимать нельзя; но как сделать, чтобы его не обидеть? И вот на детском балу в Аничковом дворце она потихоньку втиснула брошку в его руку. Он был очень огорчен и подарил эту брошку своей сестре. С годами увлечение их росло, но государыня боролась со своими чувствами, боясь сделать неправильный шаг в отношении своей религии. Когда женился ее брат и ей казалось, что после смерти отца, которого она обожала, ей больше уже нечего дома делать, чувство к государю все перебороло, и счастью их не было границ. Они вместе были на свадьбе брата в Кобурге; потом государь приезжал к ней в Англию, где она гостила у королевы Виктории.
В это время смертельно заболел император Александр III, и ее вызвали, как будущую цесаревну, в Крым. Императрица с любовью вспоминала, как встретил ее император Александр III, как он надел мундир, когда она пришла к нему, показав этим свою ласку и уважение. Но окружающие встретили ее холодно, в особенности, рассказывала она, княгиня А.А. Оболенская и графиня Воронцова. Ей было тяжело и одиноко; не нравились ей шумные обеды, завтраки и игры собравшейся семьи в такой момент, когда там, наверху, доживал свои последние дни и часы государь император. Затем переход ее в православие и смерть государя. Государыня рассказывала, как она, обнимая императрицу-мать, когда та отошла от кресла, на котором только что скончался император, молила Бога помочь ей сблизиться с ней. Потом длинное путешествие с гробом государя по всей России и панихида за панихидой. «Так я въехала в Россию, – рассказывала она. – Государь был слишком поглощен событиями, чтобы уделить мне много времени, и я холодела от робости, одиночества и непривычной обстановки. Свадьба наша была как бы продолжением этих панихид – только что меня одели в белое платье».
Свадьба была в Зимнем дворце. Те, кто видели государыню в этот день, говорили, что она была бесконечно грустна и бледна.
Таковы были въезд и первые дни молодой государыни в России. Последующие месяцы мало изменили ее настроение. Своей подруге, графине Рантцау (фрейлине принцессы Прусской), она писала: «Я чувствую, что все, кто окружают моего мужа, не искренни, и никто не исполняет своего долга ради долга и ради России; все служат ему из-за карьеры и личной выгоды, и я мучаюсь и плачу целыми днями, так как чувствую, что мой муж очень молод и неопытен, чем все пользуются». Государыня целыми днями была одна. Государь днем был занят с министрами, вечера же проводил со своей матерью (жившей тогда в том же Аничковом дворце), которая в то время имела большое на него влияние. Трудно было молодой государыне первое время в чужой стране. Каждая молодая девушка, выйдя замуж и попав в подобную обстановку, легко могла бы понять ее душевное состояние. Кажущаяся холодность и сдержанность государыни начались с этого времени почти полного одиночества, и ее находили неприветливой.
Не все сразу, но понемногу государыня рассказывала мне о своей молодости. Разговоры эти сблизили нас, и она стала мне еще дороже. Офицеры яхты говорили мне, что я проломила стену, столько лет окружавшую государыню. Государь сказал мне, прощаясь в конце плавания: «Теперь вы абонированы ездить с нами». Но дороже всего были мне слова моей государыни. «Благодарю Бога, что Он послал мне друга», – сказала она, протягивая мне руки. Таким другом я и осталась при ней, не фрейлиной, не придворной дамой, а просто другом.
В этом году на яхту приезжал граф Витте после заключения мира с Японией. Видела его за обедом, перед которым он получил графское достоинство; он взошел вслед за государем сияющий и во время обеда рассказывал о своих впечатлениях об Америке.
