Анна Толкачева
Поцелуй смерти
Но зато это наиболее эффективно призвало Тайрью перейти от эмоций к действиям, и вскоре по коридору уже мчались шелест и шлепанье босых ног и надрывное дыхание, перехватываемое спазмами ужаса. Она бежала и бежала, а гулкое эхо то раскатом грома, то еле слышным шелестом ветра повторяло быстрее, быстрее, быстрее… Ее сознание безудержно рвалось вперед, и Тайрье казалось, что ноги несут ее слишком медленно, что она топчется на месте, тогда как будь у нее крылья, она бы полетела быстрее ветра. В старинном замке-монастыре происходило нечто странное, и даже сквозь плотную корку ужаса Тайрья ощущала вибрацию каменных стен и гудение воздуха над головой. Быстрее, быстрее… Сначала ей стало казаться, что стены ожили и дышат, прямо ей в лицо. А потом ей перестало казаться, потому что это действительно происходило. Стены смыкались перед ней, она разворачивалась и бежала по другому коридору, но и там ее настигало нечто неожиданное: ход назад могло засыпать внезапно обрушившейся каменной перегородкой или часть стены отодвигалась в сторону, загораживая прежний ход и открывая новый. Чугунные решетки, жившие своей особой жизнью, поднимались и опускались, пропуская или задерживая беглянку. Быстрее.... Когда от оглушительного грохота дрогнул пол, и Тайрью окатило волной пыли и песка, и она поняла, что дорога вперед в очередной раз отрезана, она принялась торопливо спускаться по лестнице. И тут же резко остановилась, вцепившись в ажурные перила. Ступенька, куда она собиралась только что поставить ногу, на глазах осела и провалилась вниз, открыв, как пасть хищника, зияющую пустотой пропасть. Подавив инстинктивно рвавшийся откуда-то изнутри вопль, она попыталась перешагнуть образовавшуюся брешь, но камень задрожал и начал осыпаться, и вскоре ей пришлось подняться обратно, так как лестницы уже не существовало, она осыпалась прямо из-под ног. А тяжелая решетка оказалась открыта. Не раздумывая, Тайрья бросилась вперед, смутно подозревая, что обвал на этом может и не закончиться. Сама не помня как, она миновала еще несколько поворотов и отпертых чугунных дверей и влетела в просторный зал, показавшийся ей сначала бушующим океаном алой крови, и Тайрия не сумела сдержать громкий вскрик, нечто среднее между возгласом восхищения и последним всхлипом загнанной в угол жертвы.
«Вот я и умерла», – пронеслось в ее голове. Но нет. Ступни по-прежнему ощущали холод, идущий от каменного пола, легкие втягивали прохладный воздух, перемешанный с озоном и ароматом жасмина, глаза все еще различали формы и краски.
– Бедное, бедное дитя. Бежит, задыхаясь от ужаса. Ты бежишь от своих желаний, маленькая несмышленая девочка, ты бежишь от самой себя. Оглянись назад. За тобой никто не гонится. Твой страх гонит тебя, – внезапно раздавшийся голос был настолько приятен, что Тайрьи сразу захотелось ему поверить. Он ласкал ее слух, также как дуновение теплого ветра ласкает кожу холодной весной. И тут Тайрья поняла: это не ночной кошмар. Это же тот голос! Это он! Он не бросил ее, он пришел за ней!
Тайрья покружилась на месте, пытаясь понять, откуда исходит звук. Вокруг колыхались, вибрировали, пульсировали кровью алые волны багряных лоскутов, полощась в загустевшем винно-красном воздухе. Шелк или атлас, или сатин. Темно-вишневые и карминно-красные ленты извивались и приплясывали меж струящихся складок и узких прорезей ожившей ткани.
– Бедное дитя, ты потеряла себя в этом жестоком и абсурдном мире…
Тайрья уловила едва различимое движение воздуха откуда-то сбоку, будто чье-то дыхание, но, резко обернувшись, успела увидеть лишь промелькнувшую и растворившуюся в ливне рубиновых искр тень.
– Ты будто скользишь по пласту льда, тщетно ища опоры собственным устремлениям. Ты ищешь путь в другой мир, в тот, где птицы будут петь беззаботно, а ручьи будут вторить им звонкими колокольчиками. Я знаю, где его искать. Протяни мне руку, и ты сможешь увидеть свою мечту сама.
Казалось, что голос трепетал при этих словах также как эти пурпурные драпировки, слегка вздрагивающие от скользящего мимо них потока воздуха или, может быть, от дыхания говорящего. Казалось, он был нигде и всюду. Тайрия следовала за ним по пятам, но каждый раз он ускользал, растворялся и появлялся уже в совершенно другом месте, за противоположной складкой атласа, мерцающего загадкой, за струящимся розовыми лепестками бархатным покрывалом, за дрожащим воздушным, невесомым коридором темно-вишневых лент. Тайрия видела, как он касается с противоположной стороны лоскута гранатового полупрозрачного шелка, молниеносно кидалась туда и обнаруживала лишь слабый знакомый аромат и покачивавшуюся от недавнего прикосновения ткань.
– Кто же ты? – выдохнула она, задыхаясь от волнения.
– Я проводник, – не сразу откликнулся ее собеседник. – Я приведу тебя к счастью.
– красный… – восхищенно прошептала Тайрья, оглядываясь вокруг.
– Твой любимый, – подтвердил голос. – Кто-то любит зеленый…
С этими словами все вокруг стало зеленым. Над головой зашуршала листва, и все потонуло в изумрудном свете проникающих сквозь листву лучей весеннего солнца. Беспечность заискрилась в воздухе цветочной пыльцой. А вслед за ней послышалось гудение шмеля.
– Другие обожают желтый…
Воздух всколыхнулся лепестками цветов: насыщенно-желтого цвета роз, лимонных нарциссов, бледных, как утренняя заря, астр, и скромных акаций, и дерзких маргариток, и экзальтированных гладиолусов, и непоседливой мимозы… И среди капель этого цветочного дождя ладьями скользили кленовые листья, позолоченные осенью. И все было забрызгано солнечным смехом…
А ты любишь красный, и я полностью разделяю твой выбор.
Пространство снова заполонило тягучее тепло, алые ленты огня и винные брызги пьянящей страсти. Тайрья хотела возразить, что вовсе ничего она не выбирала, но дыхание перехватил терпкий аромат сандала, и мысли вскружило и унесло, как молотую корицу неосторожным порывистым вздохом. Морской бриз скользнул по длинным волосам, окутал тонкую шею шелковым платком. Нежное тепло обхватило талию, мягко, но властно притянуло к себе. Пробежавшая по телу искра импульса вызвала легкую слабость и сладкую дрожь.
Семена страстности и азарта, до того пребывавшие в анабиозе, покрытые плотной корой страха и нерешительности, пульсировали новой жизнью. Они взрывались миллиардом огненных брызг и высвобождали, подобные новым галактикам, ростки чувственности. Тонкие, еще слабые побеги, подпитываемые, согреваемые острыми лучами желания, тянулись, наощупь прокладывая себе дорогу, сперва робко, но затем все увереннее и настойчивее устремляясь вперед.
Тонкие пальцы скользили по молодому и сильному телу, на время превратившись в глаза и уши. Они видели звуковые волны вибрирующего альта, они слышали потоки дождя, заливающего иссушенные дыханием горящего гелия земли, клокочущего в широких весенних реках.
Крепкие руки подхватили и прижали к себе. Лицо погрузилось в ночной мрак его волос, источавших воздушный запах хвои и озона. Ноги ощущали каждых сделанный шаг, не свой шаг: через тепло напряженных мышц, их размеренный танец, толчки спружинивших от опоры ступней.
Издалека летели всплески падающих капель. Они питали корни разросшейся страсти, ее побеги обвивали обоих гибким вьюнком и осыпали цветами гибискуса.
Недлинный путь подошел к концу, горизонт прочертил вертикаль, и Тайрья ощутила, как ладони уперлись в мягкий и упругий ворс меха или мха рыжеватого цвета киновари.
Подняв голову и посмотрев вперед, Тайрья увидела колеблющиеся огоньки тюльпанов, но, возможно, это была поляна цветущих свечей. В лицо дунуло хрустальным звучанием скрипки. Ее мелодия была похожа на нежное прикосновение лепестков розы. Приподняло, закружило в вихре звука и обрушило в лавину света, подхватившую их обоих, ставших вдруг легкими, как облака на рассвете. Они взмывают вверх, и, кажется, что сердце сейчас остановится, перешагнет границы тела и начнет существовать отдельно. Они срываются вниз, и пронзительный восторг отражается эхом звучания скрипки. И они не знают, сколько еще лететь в эту пропасть. Сладким дурманом пьянит страх разбиться, но бойкое соло виолончели гонит прочь опасения и заменяет их уверенностью нового взлета.
Вихрь чувств. Брызги эмоций. И, кажется, возможно все, лишь бы суметь унять безумие водоворота и хоть на миг обрести равновесие. Скорость близка к скорости света. Нет, она гораздо больше. И вот острые осколки холодных лучей теперь рассеяны в прозрачной черноте. Звучание сердца переходит в ультразвук.
Мозг пронзил медный звон удара, прокатившегося по мышцам почти болезненным спазмом.
Сознание вырвалось легкой сойкой из раструба усталой меди, скатилось каплей росы по гладкой поверхности лепестка и сорвалось вниз.
Часть 5
Тайрьи кажется, что ей снится сон. Но ведь она знает, что уже спит, а значит, спать, видеть сон во сне и одновременно осознавать это было бы абсурдно. Тем более что сейчас ей совсем не хочется ничего осознавать. Она медленно погружается в нечто зыбкое, подрагивающее, обволакивающее дурманом, лишающее способности мыслить. Оно плещется мраморно-синими волнами, на волнах играют блики, но они приглушенные, мягкие, как будто смотришь из-под воды. Нежность плещется внутри, теплом растекаясь по телу, вспыхивая искрами на кончиках пальцев. Тайрьи представляется, что она лежит на дне океана, а вокруг, наверху, целый мир, и мир этот наполнен любовью, так же, как и она сама. Ей представляется, что это из нее исходит любовь и растворяется в океане, и постепенно океан насыщается ею. И что о любви шепчут волны, подкрадываясь к берегу. И их слова подхватывает ветер и поет о любви цветам, растущим на склоне берега. И цветы завороженно внемлят ему, осыпая землю звездной пылью и благоухающей росой. А чуть подальше в океан впадает горная река. Тайрья слышит, как она бушует, бурлит и пенится. Вода тяжело срывается с огромных черных камней и врезается в плещущие спокойствием волны, будит, будоражит их. Река говорит о страсти, ярко, звучно, будто поет испанское танго.
Река берет начало высоко в горах. Ледяной ключ в тени зарослей жасмина. Сначала он звенит подобно лютневой струне. Постепенно поток набирает силу, по пути в него впадают говорливые родники. И вот он уже гудит контрабасом, перескакивая мягко с камня на камень и урча хищным зверем. Пение птиц наполняет его воды игривостью. Терпкостью миндаля оседают на губах искристые брызги.
Минуя олеандровую рощу, река устремляется к отвесному утесу и ревущим каскадом летит вниз, рассеивая по отшлифованным камням обжигающие осколки прохлады.
Цепь горных кручин протянулась вдоль берега так далеко, насколько хватает глаз. Их вершины поочередно то темнеют махровыми шапками сосновых иголок, то пестреют листвой смешанных лесов, то подставляют ласковому солнцу гладкие проплешины. И если вскарабкаться на одну из них, то в буром песке можно заметить юрких ящериц, молниеносно проскальзывающих через сухие колючки редкой растительности. А если присесть у родника на склоне под трепещущей тенью оливковой листвы, его мелодичная песня зачарует настолько, что захочется остаться здесь навечно.
Спрятавшаяся за горами россыпь золотистых холмов тянется недалеко, и за ними вскоре начинается степь. Обширные равнины с зелеными, как малахит, лугами, с морями пушистых кисточек колышущегося на ветру ковыля, с прозрачными округлыми озерцами и заводным стрекотом кузнечиков.
А потом идет горная гряда терракотово-красного цвета с расселинами, природными арками, пещерками и крутыми отвалами. Там живут черные птицы с лазурными круглыми глазами-бусинками. Вечером они собираются стаями, рассаживаются на подрумяненных солнцем камнях и молчат, наблюдая закат. Они всегда молчат. А за грядой море. Огненно-красные скалы вгрызаются в ртутно-черную толщу воды, образуют бухты и заводи. Там есть одна маленькая бухточка со скалой, нависшей над водой наподобие неглубокой пещерки. Когда садится солнце, по черноте беспокойной поверхности воды проскальзывают красные искры и ослепительно-белые блики. Они отражаются от сводов пещерки и внутри нее начинают блуждать огоньки. Но красивее всего наблюдать, как садится солнце, сидя на камне утеса под пышной кроной многовековой сосны с шершавой корой, залитой липкой смолой. Глядя с утеса, можно наблюдать, как солнце опускается ровно в середину моря. Оседает оно медленно, не спеша наливаясь, как созревающее яблоко, всеми оттенками красного, разбрызгивая алый сок по воде. У горизонта парят легкие облака, невесомые и нежно-розовые, как перья астрильда. Воздух пьянеет от тягучего маслянистого аромата магнолии, он наполняет мысли легкостью, он дарит умиротворение. Нежность плещется еле слышным шуршанием волн, набегающих на каменистый берег, она плещется внутри, теплом растекаясь по телу, и вспыхивает искрами на кончиках пальцев.
