Анна Ткач
Хронополис
© Анна Ткач, 2021
Часть 1
Хронополис
Палата Центра. Колчак в халате перед экраном монитора – врос, не оторвать. На экране мелькают со страшной скоростью тракторы, колхозники, заводы, шахтёры, танки, физкультурники на параде, самолёты – все под соответствующую музыку. Зритель нетерпеливо ерзает, словно чего-то ждёт. И дожидается: летят бомбы на советские города, сражается Брест, изнемогает в блокаде Ленинград… Колчак каменеет и горбится в кресле, его не трогает даже хроника Победы с парадом и знаменем над рейхстагом. На экране печатают шаг воины, швыряя к подножию Мавзолея побеждённые штандарты, а в его расширившихся до неправдоподобия глазах пылает отражение печей Освенцима… И только когда на мониторе засверкало пламя ракетных дюз и пошёл к полюсу атомный ледокол, он расправляет плечи и садится поудобнее. Осторожно и с удовольствием переключает монитор. На нем появляется объемный чертёж ледокола. Его Колчак смотрит детально и раза три во всех проекциях. Одобрительно кивает сам себе, выключает чертёж и склоняется к панели:
– Материалы по моей группе, попрошу вас… – произносит преувеличенно решительно. Про себя: – Никогда не привыкну относиться к этим… механизмам… не как к людям….
Панель игриво вспыхивает розовым и томно, с придыханием отвечает мелодичным дамским голосом:
– Благодарю вас… – на панели высвечивается алое сердечко, Колчак отшатывается, комично втянув голову в плечи, и розовеет не хуже панели:
– Милостивая государыня, я должен настаивать!
Панель гасит сердечко и деловито чеканит:
– Есть, адмирал!
Монитор листает молодые лица: совсем юные, яркие, с серьезными чистыми глазами, большинство совсем почти подростки, только несколько сформировавшихся юношей и девушек (на одну Колчак невольно засматривается, такая она красавица) и всего один зрелый мужчина, лукаво улыбающийся сквозь усы. Щелкает невидимый метроном – громче, громче! И ползёт из-за монитора клубящаяся багровая тьма, из которой доносятся стоны, невнятные восклицания, ругательства на немецком языке… и вдруг ясно, чеканно: Вечная слава героям-подпольщикам, Героям Советского Союза Кошевому Олегу Васильевичу, Громовой Ульяне Матвеевне… – только тьма никуда не делась! Заполнила половину палаты. Перечисляемые имена сливаются в невнятное бормотание, в бормотании начинает завывать вьюжный ветер:
– Дяяяяятлоооввв… Колеваааатов… Холмогоооорова….
Кривонииииищщщщенкоооо… – громче, злее, и в розовую полутьму уютной палаты врывается натуральная снежная буря. Хлопья снега валят ниоткуда, исчезая на столе, на ковре, на раскрытой постели, ветер рвёт прозрачные гардины окна!
Колчак, ужаснувшийся почти до слез – медленно и широко крестясь:
– Ребята… Ребятушки… Сынки… Доченьки милые. О деточки мои! – губы у него дрожат, пальцы трясутся, деморализация налицо.
Отъезжает в сторону дверь, на пороге стоит Александр:
– Не помешаю, наварх (адмирал по древнегречески)?
Колчак оборачивается: грустно улыбающийся Александр сквозь пургу делает короткий отстраняющий жест – и стихает ветер, исчезает тьма и снег….
Колчак собранно, словно и не сходил только что с ума от боли, поднимается:
– Ваше императорское величество.
Александр едва заметно качает головой в локонах (очень недостаёт банта на макушке), Колчак понимает на лету:
– Александр Филиппович, великий государь, ни в коей мере, – делает шаг вперёд, протягивая руку и умудряется усадить венценосного гостя на своё место с галантностью – как усаживают даму! Единственно к ручке не приложился… вполне довольный адмиральским обхождением гость элегантно залезает в кресло, привычно, наманикюренной лапкой в браслетах и кольцах, расправляет на коленях платье и обмахивается веером!!!
Темнеет и снова разгорается тёплым светом панель. Александр и Колчак мирно делят одно кресло на двоих (мебель выросла, подстраиваясь под человеческие причуды) и прихлебывают явно вкусное: у Колчака что-то вроде пиалы, которую он ловко держит по купечески, на растопыренных пальцах, у Александра изящная чайная чашка. Рядом с панелью – чайник, бутылка коньяку, блюдечко с лимоном, вазочка с виноградом и очень древнегреческого вида кувшинчик. Александр меньше всего похож на молодящуюся даму, несмотря на прическу и платье, а Колчак ничем не напоминает недавнего неврастеника, хоть и по прежнему в пижаме под распахнутым халатом. Сидят два повидавших всякое мужика, запивают разговор. Колчак с удовольствием прикладывается к пиалке, смакует напиток на языке.
Александр, с неменьшим удовольствием наблюдая:
– Закусывай-закусывай. Виноград хороший, фессалийский виноград! – сам тянется, отщипывает ягодку, кидает в рот, осторожно запивает из чашки, дуя в неё – там горячее.
Колчак – глаза в потолок:
– Такое вино закуской портить грешно, Александр Филиппович! Фалернское? Цекубское?
Александр, оживившись по мальчишески, мотает головой, фыркнув:
– Мигдонийское, Александр Васильевич! Эма-эма. (Что-то вроде "эх" по нашему) Из моей Македонии вино… на меду стоялое, с горной ежевикой… – ловит взгляд Колчака и улыбается: – А чаек по моряцки хорош! С коньяком да с лимоном, который при мне только в Индии произрастал. Я раньше думал – хуже чаю ничего и нет! – снова подносит к губам чашку и примеривается отпить.
– Где ж вы чаю, государь, пробовали… в своём времени… – невольно улыбается Колчак.
– На Гиндукуше, где… когда ледники Сефед-Кух проходили, ох трудненько дался перевал… – вздыхает Александр – а чаек там с молоком яка, с солью и ячменной мукой, бррр! – и без перехода:
– Берёшь эфебов, наварх?
– Вы сомневаетесь в моем ответе, государь? – жестко до непочтительности и без паузы отвечает Колчак, ставя на столик пустую посуду, прямо выдерживает устремлённый на него взгляд прищуренных зелёных глаз. – Мне безразлична, знаете ли, некоторая ироничность ситуации, в которой погибший в борьбе с большевиками адмирал должен прийти на помощь правнукам тех самых большевиков! Прошлое осталось в прошлом. Я – вне сомнения сделаю все, что в моих силах, чтобы молодые люди стали полезными членами общества!
Александр приветствует эту речь поднятой на манер бокала чашкой с чаем:
– Хочешь, я познакомлю тебя со своим хроно-техником?.. – вкрадчиво: впрочем, ты должен его знать: он твой соотечественник и в некоторой мере даже предок. Из так называемых и весьма славных донских казаков….
Колчак, с некоторой опаской – почуял подвох:
– И как имя вашего почтенного ассистента, государь?
– Степан Тимофеевич… – с милой улыбочкой отвечает Александр. Колчак секунду глядит на него ошалело – и разражается громким хохотом!
Уголок парка. Одновременно растёт все и везде: бананы, яблоки, дыни, земляника, арбузы, мандарины. В этом съедобном безумии стоит синтезатор – вероятно для полного комплекта. Рядом с синтезатором столик с креслами, на столике неописуемая куча коробок от конфет, пирожных, обёрток от мороженого, лимонадных бутылочек, кожура, корки. Вокруг столика ОЧЕНЬ осоловевшие уральские туристы дожевывают и собирают мусор от дожёванного. Колеватов (с молочными усами) держит громадный мешок с мусором, с полным ртом:
– К… да этт п… хатть? Гм. Куда это пихать?
Дубинина (все раздутые щёки в землянике), складывая пластиковые тарелочки, прожевав и щеками похудев:
– Там написано – обратно в синтезатор… – величественно указывает рукой со стопкой тарелок.
Колеватов выполняет приказ. Синтезатор заглатывает богатую добычу и выдаёт:
– Закуски, напитки, горячие блюда? Сделайте очередной заказ. Колеватов, в ужасе:
– Отстань, электронное чудовище!
Поднявший голову на этот вопль Золотарев – из кресла, в котором распластан на манер тюленя, поглаживая сильно выпирающий живот, провоцирующе:
– Может, ещё дыньку?.. – мечтательно: – у нас на Кубани….
На него оборачиваются с неподдельным страхом. Золотарев невинно поднимает брови, оглядывая студентов: физиономии у кого в шоколаде, у кого в креме, у кого в потеках мороженого, но у всех без исключения – в соке и в мякоти фруктов. Те ещё рожицы. Ничего героического, как вчера на мониторе, все вспотели, несмотря на легкую одёжку – цветастые сарафанчики у девушек, светлые тенниски у парней – и отдуваются.
Золотарев – с сочувствием:
– Что, больше не лезет?.. эх, измельчала молодёжь, богатыри – не вы! – мечтательно: – у нас на фронте… – и мастерски имитирует интонацию Колеватова: – Отстань, чудовище! Да?..
Все не обижаясь смеются, оглядывая друг друга. Зиночка Холмогорова (по уши в шоколаде) облизывается, достаёт зеркальце, начинает чиститься платочком – и видит в зеркале кого-то в белом с золотом на плечах костюме:
– Ребята! Там! Генерал! Старинный! В эполетах… – молниеносно приводит себя в порядок и оборачивается. Перед ней стоит Колчак в парадной форме командующего Черноморским флотом: погоны, ордена, золотой пояс, на поясе георгиевская сабля. Студенческая компания уставилась на него как на музейный экспонат, с восхищенным интересом и с нескрываемым ожиданием продолжения праздника. Колчак смотрит на них с явным облегчением, неубиваемая жизнерадостность юнцов произвела на него благоприятное впечатление.
– Здравствуйте, товарищ генерал! – протягивает ему руку Зиночка. Колчак снимает фуражку и с большим удовольствием Зиночкину руку целует:
– Ваш покорный слуга, сударыня.
Кривонищенко, Дятлов и Колеватов (каким-то чудом студенты все как один уже с чистенькими мордочками) переглядываются с весёлым изумлением. Людочка Дубинина вздергивает носик. Тибо глядит во все глаза и мечтает тоже научиться так целовать ручки. Подобравшийся Золотарев, вставая с кресла, вполголоса:
– Это не генерал, Зина. Вице-адмирал… Дореволюционный. Выпрямившийся из поклона к руке Зиночки Колчак встречается с ним глазами – и оба мужчины на секунду и синхронно принимают строевую стойку.
Колчак, кивнув:
– Полноте. Меня зовут Александр Васильевич. – протягивает руку. Золотарев, понимающе:
– Семён Алексеевич… – принимает рукопожатие.
Дятлов, сам себе: А нам просто Сашей представлялся…
Колчак, доверительно:
– В каких войсках довелось служить, Семён Алексеевич?
Золотарев, миг поколебавшись:
– Отдельная мото-стрелковая бригада особого назначения, господин царский адмирал. Диверсионные войска это. ОМБОН. Старший лейтенант, командир отделения. От Ростова-на-Дону до Кенигсберга прошёл… – скашивает глаза на обалдевших молодых друзей, для которых почти все эти сведения большая новость, и вдруг с любопытством спрашивает:
– А вы где изволили воевать-то начать… Александр Васильевич?
– Порт-Артур, – коротко отвечает Колчак – и от изумления чуть не пятится, такой студенты выказывают восторг. Вопли:
– Ребята, порт-артуровец! Все как в книжке, железно!!
– Да! Да! Законная иллюстрация к Степанову!
– Ты что, он тогда моложе был! И не адмирал, а лейтенант! Должно быть… Сказал же, что только начал в Порт-Артуре воевать!
– Наверное самого адмирала Макарова видел!
– И Кондратенко!
– И Белого, генерала Белого тоже!
– Скажи ещё – Риву… (сказавший это получает от Люды подзатыльник, мол не порти впечатление от ожившей хорошей литературы)
– А вы потом в плену были, Александр Васильевич?
– А у вас столько орденов! И за Порт-Артур есть?
– У Саши… у Семёна Алексеевича тоже есть орден! За Кёнигсберг! Красная Звезда!
– Это вроде Георгиевского креста, понимаете?! Вот этот ваш – это ведь Георгиевский? За Порт-Артур?
– Александр Васильевич, а в нашем времени вышел роман Порт-Артур! В библиотеке было не достать, представляете!
– Ага! Вчетвером один том одновременно читали… – все это многоголосие обрушивается на Колчака лавиной. Золотарев, сволочь, стоит, смотрит и исподтишка хихикает. На лбу написано что-то вроде "попался, такое-то превосходительство" и "не все мне одному страдать". Колчак уморительно пожимает одним плечом, почесав о погон ухо – и к немалому удивлению Золотарёва безмятежно и благодушно счастлив.
– Роман?? – произносит удивленно и весело – Батальный роман…? – на студенческих физиономиях плакат, что да, что роман, что эпопея не хуже Войны и мира – У вас? Не ожидал, признаться… что запомнят и воспоют… виноват! – студенты переглядываются покровительственно, мол а ты как думал, старорежимный – Надобно непременно будет прочесть! – в руках Людочки откуда не возьмись знаменитая книга, и она ее торжественно Колчаку вручает, тот принимает с церемонностью, примеривается и ей ручку поцеловать, насквозь правильная Людочка отскакивает с руками за спиной! Тибо с Золотаревым синхронно удерживаются от смеха, Колеватов всей душой ее реакцию одобряет!
Вокруг студентов вздымаются дымные столбы взрывов, кренятся корабельные мачты, мелькают лица – бородатые и усталые люди совсем не генеральского вида.
– Романа Исидоровича (мое примечание: генерал-лейтенант Кондратенко, глава обороны Понт-Артура, после его гибели Стессель и Фок срочно сдались, хотя город мог ещё долго держать осаду) я чести видеть не имел, был в совсем небольших чинах, – рассказывает абсолютно счастливый Колчак, сидя нога на ногу в креслице, окружённый студентами – у тех вид: сейчас начнут конспектировать – а под командованием Василия Фёдоровича (мое примечание: генерал-майор Белый, начальник артиллерии Порт-Артура, которому те же мрази Стессель с Фоком палки в колёса старательно ставили, гениальный артиллерийский начальник) как раз и служить мне довелось! Когда на берег по болезни списали. Обидно было до чер… сударыни, прошу прощения! – сударыни снова показывают, какие они разные: Зиночка только нетерпеливо вытягивает шейку, дескать давай дальше, не отвлекайся, Людочка с достоинством кивает, принимая извинения. Колчак часто поглядывает на ее роскошную белокурую косу, безжалостно прилизанную и закрученную на затылке, и явно мечтает намекнуть о смене прически (коса у Дубининой была толщиной с руку и длиной 50 см – из материалов экспертизы) Добро б списали по ранению, а то вследствие, видите ли, простуды! – кокетничает Колчак вовсю, чувствуя себя очень даже в своей тарелке. Золотарев понимающе ухмыляется:
– Да уж, простуда такое дело… дрянь дело, можно сказать. На миноносце ходить изволили, что аж до списания промочило, господин царский адмирал?
– Угадали, господин большевистский подполковник, изволил ходить на миноносце Сердитый, – отвечает Колчак ему в тон. У Игоря Дятлова просто отвисает челюсть. Прочие тоже удивлены. Один Тибо (он родился в ГУЛАГе) понял про Золотарёва все и отводит глаза, когда кивнувший – мол узнал я тебя – на слова "миноносец Сердитый" Золотарев разводит руками:
– Раскусили вы меня, ваше превосходительство… старший я лейтенант госбезопасности, армейский подпол, стало быть! – студентам: – Ребята! Там в вашей книжке прописано, что Сердитый – показывает пальцами сантиметров десять – японский крейсер – разводит ладони на целый метр – булькнуть заставил?.. Минную банку аккурат на пути установил – потоп Тахасаго, будто его и не было! – Колчак смотрит на оппонента неожиданно благодарно, явно не думал что его подвиги в Порт-Артуре запомнили и вот ведь… аж в лицо узнают! Спустя полвека! Очень приятно!
Реакция же студентов не заставляет себя ждать. Энкаведешная должность Золотарёва перестаёт быть главной сенсацией. Народ улыбается, толкает друг друга и подбирается ещё ближе: сейчас сгребут и обнимут героя. Зиночка с горящими глазами:
– Вы потопили КРЕЙСЕР? – вся подаётся к Колчаку, и теперь уже он осторожно отодвигается назад, а то вдруг повиснут на шее. Оно бы и неплохо, но кто знает какие в этом двадцать втором веке нравы… вдруг не принято…. на лице у него это "хочется и колется" написано на трёх языках, не меньше! Да вот ведь незадача – сзади Тибо с Дятловым, и он приехал прямо в их сердечные руки, его хлопнули по плечам, дружески ухватили за локти, потрясли… а Зиночка первой оценила его надежно зафиксированное положение, мол ага, никуда не денешься, и воспользовалась на все сто: с безапелляционным "разрешите!" – чмокнула в щеку. С секундным опозданием Людочка проделывает аналогичную операцию с другой щекой. На физиономию щековладельца стоит посмотреть: просто кошка фрекен Бок, облизанная щенком Малыша. Золотарев утопил лицо в ладонях и шумно трясётся, подвывая и притопывая ногами в полном блаженстве от ситуации. Колчак – с облегчением обращая на это внимание:
– Господа, господа… или как вас там… стоп братание с контрреволюцией, – счастливый Золоторёв по слоновьи на весь Хронополис: ЫЫЫЫЫЫ!!! – а то ваш старший товарищ уже настоятельно нуждается в помощи… – Золотарев, потише – УУУУУУ!!! – при виде такого политического недоразумения…. – Золотарев из последних сил – ОООООО…
Дятлов, задумчиво, воздевая указующий палец:
– Товарищи! Или как нас там… Окажем помощь… этому… энкаведешнику….
– Колчаку: – то есть чекисту, господин адмирал… Или сам обойдётся? Ставим вопрос на голосование. Александр Васильевич, вы тоже участвуете.
Колчак взвивается на ноги, словно он торпеда и только что получил команду "пли!", с негодующими восклицаниями "увольте меня от голосования… ещё со времён Керенского…." мчится к синтезатору, получает от него стакан воды и подносит Золотарёву с такой сноровкой, будто служил братом милосердия лет десять без выходных: придерживает голову, обтирает лицо платком, поит из рук. Золотарев послушно, с трудом отпивает, морщится, смущенно глядит на него снизу вверх:
– Адмирал Александр Васильевич… Чего бы покрепче, а?..
Колчак – с облегчением:
– Спирт употребляешь, большевистская разведка?
Золотарев – оживленно:
– А то нет, императорский морфлот….
Сзади с предвкушением потирают ручки и переглядываются студенты, словно и не они только что были объевшись до умопомрачения. Стол уже сервирован: кружки, хлебушек, девушки сало режут, синтезатор колбасу выдаёт… Колчак с Золотаревым переглядываются тоже – натуральные заговорщики: сказать, с кем собираются пьянствовать? Или не сказать?! Или сам скажешь?? При этом оба хмыкают, угукают, шевелят бровями (Золотарев ещё и усами) и закатывают глаза. Зиночка, которой первой надоела эта пантомима:
– Да ладно вам! Подумаешь… Адмирал Колчак, ну и что… И вообще. После Александра Македонского никакой Колчак не страшен….
Колчак – комично разведя руками:
– Действительно, куда мне грешному до его императорского величества…
При этом выясняется, что он сидит за столом и очень уважает колбасу, Зиночка намазывает ему бутерброд, а Людочка накладывает в тарелочку. Причём при этом шёпотом воспитывает товарищей, мол сразу надо было человека накормить, а потом про Порт-Артур спрашивать, видно же что он не завтракал. Он не как некоторые, которые сразу распознают синтезатор… Золотарев понимающе подливает ему в рюмку и себя не забывает. Как Колчак умудряется выпить – это надо видеть, сейчас сие алкогольное умение едва ли сохранилось, а в его времена такому на флоте учили специально: небрежно и снайперски метко выплескивает спирт в подставленный рот, причём между губами и краем посуды сантиметров десять, после чего с наслаждением угощается от Золотарёва сигаретой советского производства, выпускает дым через ноздри и задумчиво произносит:
– Никогда не пей: гадость… – после чего мигом преображается: становится таким деловитым, что немедленно серьёзнеют и готовятся его слушать все: – Товарищи! – оглядывая слегка обалдевшие комсомольские физиономии: – Да, именно товарищи. Это традиционное обращение к матросам на российском флоте, между прочим. Отобранное у нас большевиками… – Золотарев поднимает очи вверх, словно это он лично отбирал. Колчак его подчёркнуто игнорирует: – Завтра и в последующие десять дней ожидается прибытие основной части нашей группы. В неё входят… – поднимает руку, на руке браслет-планшет разворачивает в воздухе голографическое окно. В окне галерея портретов, от которых у дятловцев глаза лезут на лоб. Дятлов – с трудом подбирая челюсть:
– Мамочки мои…
Колчак – серьёзно:
– Целиком согласен.
Тот же безумно фруктовый парк с многострадальным синтезатором, столики и кресла. Из столиков составлен большой стол, кресла перевёрнуты вверх ногами. Синтезатор явно спятил: на нем мигает табло: мороженое-мороженое-мороженое… На траве и на нижних ветвях деревьев сидят в окружении терриконов из обёрток от мороженого девчонки и мальчишки не самого старшего школьного возраста. Кое-кто даже в пионерском галстуке. Один из мальчишек, рослый, светловолосый, лезет на стол и простуженно (килограмм мороженого) вопит:
– Ставлю вопрос на голосование! – кашляет, вытирается платком. Синхронно с ним кудрявый темноволосый паренёк, который всех выше залез на дерево, чихает (полтора кило мороженого) и вытирается пальцем – Кто за то, чтобы написать приветственное воззвание потомкам?!
Поднимается несусветный тарарам: вопят все, одновременно и изо всех сил. Многие вскакивают, прыгают и машут руками, оставшиеся сидеть в упоении стучат ногами и хлопают в ладоши, приветствуя это судьбоносное решение единогласно.
Колчак, прочищая мизинчиком ухо (он сидит на единственном неопрокинутом кресле):
– Александр Македонский конечно герой, но зачем же стулья ломать…? – и продолжая смотреть на браслете фильм Республика ШКИД: собрание учкома против шкрабов. Шкидовцы на экране ведут себя ужасно похоже на детишек на травке и на деревьях. Тут свистнули в два пальца – там тоже. Причём синхронно. Тут прыжки на парте, там прыжки на столе, на травке и даже на деревьях. Одна разница: там ещё и одновременно лижут мороженое. И девочки свистят не хуже мальчишек. Особенно единственная среди них с косметикой на лице и со взрослой причёской, белокурая и голубоглазая, нарядней всех одетая и даже в туфельках на шпильке. Великолепный контраст манер и туалета. Кудрявый мальчишка, который выше всех на дереве, раскачивается на ветке обезьяной:
– Урааа!!! Написать! – вниз головой, зацепившись коленями. В такой удивительно комфортабельной позе он не забывает про мороженое. Ветка печально отламывается, кудрявый пикирует вверх ногами, в полёте умудрившись сгруппироваться и перевернуться… и – зависает в воздухе… с мороженым в зубах, потому что как можно выронить такую ценность. Оглядывается, дрыгается, пытаясь приземлиться… на обращённых к нему лицах неописуемая зависть. Несколько мальчишек решительно встают с травы и топают лезть на деревья. Светловолосый спрыгивает со стола, тоже направляется к дереву, но останавливается и предусмотрительно спрашивает:
– Сережка! А ты знаешь как спуститься?..
Извивающийся в воздухе Сережка сквозь зубы с мороженым:
– Поди ты к черту… Ещё издевается…
Палата Центра. Колчак в халате перед экраном монитора – врос, не оторвать. На экране мелькают со страшной скоростью тракторы, колхозники, заводы, шахтёры, танки, физкультурники на параде, самолёты – все под соответствующую музыку. Зритель нетерпеливо ерзает, словно чего-то ждёт. И дожидается: летят бомбы на советские города, сражается Брест, изнемогает в блокаде Ленинград… Колчак каменеет и горбится в кресле, его не трогает даже хроника Победы с парадом и знаменем над рейхстагом. На экране печатают шаг воины, швыряя к подножию Мавзолея побеждённые штандарты, а в его расширившихся до неправдоподобия глазах пылает отражение печей Освенцима… И только когда на мониторе засверкало пламя ракетных дюз и пошёл к полюсу атомный ледокол, он расправляет плечи и садится поудобнее. Осторожно и с удовольствием переключает монитор. На нем появляется объемный чертёж ледокола. Его Колчак смотрит детально и раза три во всех проекциях. Одобрительно кивает сам себе, выключает чертёж и склоняется к панели:
– Материалы по моей группе, попрошу вас… – произносит преувеличенно решительно. Про себя: – Никогда не привыкну относиться к этим… механизмам… не как к людям…
Панель игриво вспыхивает розовым и томно, с придыханием отвечает мелодичным дамским голосом:
– Благодарю вас… – на панели высвечивается алое сердечко, Колчак отшатывается, комично втянув голову в плечи, и розовеет не хуже панели:
– Милостивая государыня, я должен настаивать!
Панель гасит сердечко и деловито чеканит:
– Есть, адмирал!
Монитор листает молодые лица: совсем юные, яркие, с серьезными чистыми глазами, большинство совсем почти подростки, только несколько сформировавшихся юношей и девушек (на одну Колчак невольно засматривается, такая она красавица) и всего один зрелый мужчина, лукаво улыбающийся сквозь усы. Щелкает невидимый метроном – громче, громче! И ползёт из-за монитора клубящаяся багровая тьма, из которой доносятся стоны, невнятные восклицания, ругательства на немецком языке… и вдруг ясно, чеканно: Вечная слава героям-подпольщикам, Героям Советского Союза Кошевому Олегу Васильевичу, Громовой Ульяне Матвеевне… – только тьма никуда не делась! Заполнила половину палаты. Перечисляемые имена сливаются в невнятное бормотание, в бормотании начинает завывать вьюжный ветер:
– Дяяяяятлоооввв… Колеваааатов… Холмогоооорова…
Кривонииииищщщщенкоооо… – громче, злее, и в розовую полутьму уютной палаты врывается натуральная снежная буря. Хлопья снега валят ниоткуда, исчезая на столе, на ковре, на раскрытой постели, ветер рвёт прозрачные гардины окна!
Колчак, ужаснувшийся почти до слез – медленно и широко крестясь:
– Ребята… Ребятушки… Сынки… Доченьки милые. О деточки мои! – губы у него дрожат, пальцы трясутся, деморализация налицо.
Отъезжает в сторону дверь, на пороге стоит Александр:
– Не помешаю, наварх (адмирал по древнегречески)?
Колчак оборачивается: грустно улыбающийся Александр сквозь пургу делает короткий отстраняющий жест – и стихает ветер, исчезает тьма и снег…
Колчак собранно, словно и не сходил только что с ума от боли, поднимается:
– Ваше императорское величество.
Александр едва заметно качает головой в локонах (очень недостаёт банта на макушке), Колчак понимает на лету:
– Александр Филиппович, великий государь, ни в коей мере, – делает шаг вперёд, протягивая руку и умудряется усадить венценосного гостя на своё место с галантностью – как усаживают даму! Единственно к ручке не приложился… вполне довольный адмиральским обхождением гость элегантно залезает в кресло, привычно, наманикюренной лапкой в браслетах и кольцах, расправляет на коленях платье и обмахивается веером!!!
Темнеет и снова разгорается тёплым светом панель. Александр и Колчак мирно делят одно кресло на двоих (мебель выросла, подстраиваясь под человеческие причуды) и прихлебывают явно вкусное: у Колчака что-то вроде пиалы, которую он ловко держит по купечески, на растопыренных пальцах, у Александра изящная чайная чашка. Рядом с панелью – чайник, бутылка коньяку, блюдечко с лимоном, вазочка с виноградом и очень древнегреческого вида кувшинчик. Александр меньше всего похож на молодящуюся даму, несмотря на прическу и платье, а Колчак ничем не напоминает недавнего неврастеника, хоть и по прежнему в пижаме под распахнутым халатом. Сидят два повидавших всякое мужика, запивают разговор. Колчак с удовольствием прикладывается к пиалке, смакует напиток на языке.
Александр, с неменьшим удовольствием наблюдая:
– Закусывай-закусывай. Виноград хороший, фессалийский виноград! – сам тянется, отщипывает ягодку, кидает в рот, осторожно запивает из чашки, дуя в неё – там горячее.
Колчак – глаза в потолок:
– Такое вино закуской портить грешно, Александр Филиппович! Фалернское? Цекубское?
Александр, оживившись по мальчишески, мотает головой, фыркнув:
– Мигдонийское, Александр Васильевич! Эма-эма. (Что-то вроде "эх" по нашему) Из моей Македонии вино… на меду стоялое, с горной ежевикой… – ловит взгляд Колчака и улыбается: – А чаек по моряцки хорош! С коньяком да с лимоном, который при мне только в Индии произрастал. Я раньше думал – хуже чаю ничего и нет! – снова подносит к губам чашку и примеривается отпить.
– Где ж вы чаю, государь, пробовали… в своём времени… – невольно улыбается Колчак.
– На Гиндукуше, где… когда ледники Сефед-Кух проходили, ох трудненько дался перевал… – вздыхает Александр – а чаек там с молоком яка, с солью и ячменной мукой, бррр! – и без перехода:
– Берёшь эфебов, наварх?
– Вы сомневаетесь в моем ответе, государь? – жестко до непочтительности и без паузы отвечает Колчак, ставя на столик пустую посуду, прямо выдерживает устремлённый на него взгляд прищуренных зелёных глаз. – Мне безразлична, знаете ли, некоторая ироничность ситуации, в которой погибший в борьбе с большевиками адмирал должен прийти на помощь правнукам тех самых большевиков! Прошлое осталось в прошлом. Я – вне сомнения сделаю все, что в моих силах, чтобы молодые люди стали полезными членами общества!
Александр приветствует эту речь поднятой на манер бокала чашкой с чаем:
– Хочешь, я познакомлю тебя со своим хроно-техником?.. – вкрадчиво: впрочем, ты должен его знать: он твой соотечественник и в некоторой мере даже предок. Из так называемых и весьма славных донских казаков…
Колчак, с некоторой опаской – почуял подвох:
– И как имя вашего почтенного ассистента, государь?
– Степан Тимофеевич… – с милой улыбочкой отвечает Александр. Колчак секунду глядит на него ошалело – и разражается громким хохотом!
Уголок парка. Одновременно растёт все и везде: бананы, яблоки, дыни, земляника, арбузы, мандарины. В этом съедобном безумии стоит синтезатор – вероятно для полного комплекта. Рядом с синтезатором столик с креслами, на столике неописуемая куча коробок от конфет, пирожных, обёрток от мороженого, лимонадных бутылочек, кожура, корки. Вокруг столика ОЧЕНЬ осоловевшие уральские туристы дожевывают и собирают мусор от дожёванного. Колеватов (с молочными усами) держит громадный мешок с мусором, с полным ртом:
– К… да этт п… хатть? Гм. Куда это пихать?
Дубинина (все раздутые щёки в землянике), складывая пластиковые тарелочки, прожевав и щеками похудев:
– Там написано – обратно в синтезатор… – величественно указывает рукой со стопкой тарелок.
Колеватов выполняет приказ. Синтезатор заглатывает богатую добычу и выдаёт:
– Закуски, напитки, горячие блюда? Сделайте очередной заказ.
Колеватов, в ужасе:
– Отстань, электронное чудовище!
Поднявший голову на этот вопль Золотарев – из кресла, в котором распластан на манер тюленя, поглаживая сильно выпирающий живот, провоцирующе:
– Может, ещё дыньку?.. – мечтательно: – у нас на Кубани…
На него оборачиваются с неподдельным страхом. Золотарев невинно поднимает брови, оглядывая студентов: физиономии у кого в шоколаде, у кого в креме, у кого в потеках мороженого, но у всех без исключения – в соке и в мякоти фруктов. Те ещё рожицы. Ничего героического, как вчера на мониторе, все вспотели, несмотря на легкую одёжку – цветастые сарафанчики у девушек, светлые тенниски у парней – и отдуваются.
Золотарев – с сочувствием:
– Что, больше не лезет?.. эх, измельчала молодёжь, богатыри – не вы! – мечтательно: – у нас на фронте… – и мастерски имитирует интонацию Колеватова: – Отстань, чудовище! Да?..
