Анна Ш.
Послезавтра было лучше, чем вчера

ПАРИЖ. 2009

Андрей зовет Жанну на документальный спектакль молодежного камерного театра, разместившегося на территории бывшего винного завода. Сегодняшняя постановка посвящена массовым беспорядкам 2005 года, поводом к которым стала гибель двух подростков африканского происхождения, спрятавшихся от полиции в трансформаторной будке.

После представления Андрей дал короткий комментарий – поделился впечатлениями об увиденном – начинающей корреспондентке, которая случайно встретила его, и разумеется, узнала.

К известности он никогда не стремился, но получилось само собой. Иногда он считает, что не совсем заслуженно, но глупо отказываться от медийного капитала, когда он прекрасно конвертируется в евро. Лишнего ему не надо: до 70% всех доходов он жертвует на благотворительность. Не ради пиара, просто по-другому не умеет. Андрей всегда называет белое белым, а черное – черным. Первым стал исправлять свои посты в соцсетях, оставляя при этом первоначальный вариант и извиняясь перед подписчиками за ошибки или неточности. Позже это стало мейнстримом. Люди ему верят. Некоторые даже сулят политическую карьеру, но ему это неинтересно. Полутона не для него.

– А Элизабет что не празднует? – недоуменно спрашивает Жанна, садясь на переднее пассажирское место в белом хэтчбэке премиум-класса и вспомнив, что у избранницы друга сегодня день рождения.

Андрей как ни в чем не бывало заводит двигатель, словно не услышал ее вопрос. Затем сосредоточенно нажимает на газ и, не встречаясь взглядом с Жанной, выезжает с парковки.

– Вы что, поссорились? – встревоженно предполагает она.

– Расстались, – холодно отвечает Андрей.

Без особого энтузиазма он рассказывает, что Элизабет решила уволиться. Физически она еще вполне сильная, особенно если учитывать, что у нее шрамов столько же, сколько у пехотинцев, но она хочет усыновить ребенка. Женщина предложила Андрею вернуться к работе переводчиком во Франции или в Британии – ей непринципиально – чтобы он мог больше времени проводить с новоиспеченной семьей.

Он к этому не готов. Кажется, она восприняла его отказ вполне спокойно. Она же понимает, что у него все только начинается, а стать отцом он может и через десять лет. Теоретически он мог бы ничего не менять в своей жизни, только съехаться с Элизабет и по-прежнему гонять в командировки. Но она была против. Сочла, что у ребенка должна быть полноценная семья, а не вечно мотающийся по Ближнему Востоку папаша.

– Ты как? – с сочувствием спрашивает подруга, выслушав его.

– Пока не нахлынуло. Наверное, рванет позже. Я не хотел тебе говорить, потому что пока ты ничего не знаешь, создавалось ощущение, что ничего и не произошло, – грустно поясняет он, выезжая на окружную дорогу.

– Еще можно все переиграть. Наверняка вы сможете прийти к компромиссу, – считает Жанна.

– Ты предлагаешь мне бросить эту работу? – с вызовом спрашивает Андрей.

– Нет, но можно же найти золотую середину.

– Нам не удалось. Я не хочу перетягивать одеяло на себя. Кстати, я был уверен, что ты скажешь, что мне надо завязать с горячими точками, раз подвернулся отличный повод.

– Вовсе нет, это совсем необязательно. Ты востребован, тебе нравится твоя работа, да и приносит отличный доход.

– То есть тебя больше не смущает, что я могу – как ты там говорила – погибнуть в какой-нибудь обычный четверг?

– Конечно, я боюсь, но ты же осторожен, ни одного ранения, умничка. Продолжай в том же духе.

– Это же не от человека зависит. По крайней мере, далеко не всегда от него. Хочешь сказать, что Элизабет сама виновата в том, что на ней живого места нет? – он повышает голос.

– Ну, операторы всегда рискуют больше, чем остальные журналисты… И мы оба знаем, что она не всегда была в бронике, – неуверенно отвечает она.

– Я бы на тебя посмотрел на ее месте, – парирует Андрей.

– Прости, Андрюш. Я не хотела вас задеть. Но, блин… Я надеюсь, ты-то всегда в бронике?

– Без комментариев.

– Серьезно? – опешив, переспрашивает Жанна.

– Предположим, что чаще, чем можно, без вреда для здоровья. Но реже, чем следовало бы по технике безопасности, – нахмурившись, признается он, когда они приходят в его квартиру в новом ЖК в стиле неоклассицизма в ближайшем пригороде Парижа.

Он снимает пальто и вешает его в огромный шкаф-купе, который стоит вдоль длинной стороны коридора.

– Бред какой-то получается, – задумчиво констатирует факт она, раздеваясь.

– В жизни вообще много нелогичного: взять хотя бы то, что мы обсуждаем в 21 веке с тобой войны как что-то само собой разумеющееся, – отзывается он, проходя на кухню. – Есть будешь что-нибудь? – спрашивает он, открывая белый двустворчатый холодильник.

– Физалис можно, – отвечает она, садясь на диван в гостиной.

– Или то, что для открытия счета в банке нужно где-то жить, а чтобы где-то жить, нужен местный счет в банке, – добавляет мужчина.

– Не замечала.

Поставив ягоды на журнальный столик, Андрей приземляется рядом.

– Ты-то понятно, что не замечала, – отвечает он, памятуя о том, что она могла открыть местный счет в банке еще в отрочестве, а французское гражданство и регистрация в Париже у нее с рождения. – Но я тоже. Я, видимо, очень везучий, иногда открываю русскоязычный Интернет и глазам своим не верю, когда читаю, как здесь тяжело, оказывается, некоторым мигрантам.

– На одной удаче далеко не уедешь. Ты очень упорный и трудолюбивый, – подчеркивает женщина. – Я бы не смогла каждый день все детство заниматься иностранными языками по 5-14 часов в день.

– Мне это в кайф, ты же знаешь. Мне все равно больше делать было нечего. И у меня выбора не было, – дрожащим голосом добавляет он, потянувшись за очередной ягодой.

– Я бы с такими родителями, как твои, только плакала бы круглыми сутками и ничего сложнее «hello» не выучила бы в такой обстановке, – признается Жанна, прожевав оранжевую бусинку.

– Нет, ты бы все рассказала учительнице в первый же день, и тебя бы изъяли из семьи. Ты же была бойкой и смелой, не то, что я… – он прикусывает губы.

– Не факт… Если бы я росла советским ребенком, я бы, скорее всего, тоже молчала. Воспитание и среда многое определяют.

– Может…

– Давай съездим летом в Брюссель на фестиваль цветов?

– Если буду свободен, то можно, – отвечает он. – Но вообще, я бы лучше на теплое море рванул.

– Так можно и туда, и туда, – предлагает Жанна.

– Нет, лето очень тяжелое будет, у меня начнутся съемки, и в Афганистане сейчас полная жесть.

Андрей подходит к столу, берет ноутбук и, садясь на диван, ставит его на колени.

– Как-то так, – он открывает какую-то фотографию.

Взглянув на нее, женщина испуганно вскрикивает.

– Может, тебе тогда действительно завязать с горячими точками? – ужаснувшись, спрашивает она.

– Я в порядке. Забудь, зря я тебе это показал.

– Тебе отдохнуть надо.

– Я отдыхал сегодня.

– Один день в месяц, – она закатывает глаза. – Ты, если не там, так на других проектах пашешь.

– Неправда, – возражает он.

– Несколько дней в месяц.

– Все так работают, – он убирает ноутбук обратно на стол.

– Я так не работаю.

– Я норм, только спина от броника болит немного, – Андрей ложится на живот, расстегнув и задрав рубашку. – Почище, чем от ваших компьютеров, – поясняет он. – Пожинай плоды своей теории о том, что броник – это якобы наше все.

Его тело накачано, как у профессионального спортсмена, лицо, руки и шея загоревшие, но спина более бледная.

– Сходи на массаж, я же не умею, еще хуже сделаю, – растерянно отвечает Жанна.

– Я ходил. Но сейчас мне некогда. Завтра в Варшаву, в пятницу в Афганистан.

– А что в Польше? – интересуется она, начиная слегка гладить ему спину.

– Съемки о приемных семьях.

– Может, тебе лучше заниматься только социальной журналистикой? Можно еще внутриполитической.

– Не могу. Изначально я стал известным именно как военный журналист, я адаптировался к работе там, насколько это вообще возможно, конечно, у меня это получается, я приношу какую-то пользу, аудитория меня любит и ценит… С какой стати я должен это бросать?

– Ты можешь устать, это нормально. Ты не должен делать это через силу, – настаивает Жанна.

– А ты думаешь другим легче, чем мне?

Жанна молчит.

– Давай встречаться, когда или… если ты расстанешься с Амиром? – предлагает он через некоторое время, пристально посмотрев на нее.

Девушка собирается его поцеловать, но он не дается.

– У тебя вообще-то парень есть, – усмехаясь, он чуть притормаживает ее пыл.

– Если для тебя это так принципиально, я могу расстаться с ним прямо сейчас, – она тянется за смартфоном.

Андрей ее останавливает:

– Не нужно это делать из-за меня. Если вы сами по себе решите разбежаться, то можно попробовать.

– Может, я сама выберу, с кем мне расставаться, а с кем нет? Я тебя люблю больше, чем Амира.

– Ему будет больно. Я не хочу, чтобы он страдал из-за меня.

– А меня тебе, значит, не жалко? – возмущается она, перестав его массировать.

– Тебе же хорошо с ним. Разве нет?

Жанна медлит с ответом.

– Да, он зарабатывает меньше меня, но деньги же не главное. К тому же, он тоже далеко не нищенствует. И у него безопасная работа. И он умеет готовить, не то что некоторые, которые только салат могут родить и то с Божьей помощью. И наверняка он в постели хорош – не то что я. И он в твоем вкусе. Ты всю жизнь симпатизировала темненьким, значит, они твоя судьба, а я всего лишь исключение из правил, – высказывает Андрей свое мнение.

– Мы начнем встречаться в 90 лет? – женщина повышает голос.

– Мы можем встречаться и раньше, если оба одновременно будем волею судьбы одиноки.

– А если этого никогда не произойдет? – ее щеки становятся пунцовыми.

– Значит, так суждено. И да – дружба во сто крат лучше любви. Посуди сама. Любовь заставляет людей казаться круче, чем они на самом деле, а в дружбе все по чесноку.

***

На сайте знакомств Андрей находит 27-летнюю Эмму – блондинку с ослепительно белыми зубами и грудными имплантами. Рост 170 сантиметров.

Сидя на просторной кухне с бокалом сухого белого вина, он показывает Жанне с ноутбука фотографии и переписку с Эммой.

– Видимо, все ушло во внешность, – стебется женщина, делая глоток сладкого розового и заметив в сообщениях, что в слове «bonjour» избранница друга умудрилась допустить сразу четыре ошибки.

– Это верлан⁷, – Андрей защищает Эмму всеми фибрами души, поедая салат из омаров с фисташками и сыром.

– Мне напомнить, что такое верлан и как он образуется? – усмехается она.

– Может, у нее дислексия, – гнет свою линию мужчина.

– Что ты в ней нашел? – Жанна ест тот же салат. – У вас же нет никаких точек соприкосновения, а для тебя это важно.

– Влюбился. Она веселая.

– А еще, – Жанна продолжает ревностно штудировать их переписку в компьютере, – узнав, что ты из России, спросила, где это. Тебя это нисколько не смущает? – Женщина чуть не поперхнулась от симбиоза возмущения, удивления и негодования.

– Может, она просто имела в виду, с какими конкретно странами граничит Россия, – парирует мужчина, закрывая сайт, чтобы Жанна больше не выискивала у девушки недостатки, и откладывает ноутбук в сторону, захлопнув крышку. – Но я ее люблю. Что, не имею права?

– Любой дурак знает, с кем граничит Россия.

– Не утрируй. Тебя зачали в СССР, поэтому тебе хотелось больше узнать об этой стране, а среднестатистический француз этого не знает и не обязан знать. Например, на днях молодая ассистентка продюсера очень удивилась, когда узнала, что Польша раньше входила в социалистический блок.

– Ну, допустим. А чем она вообще по жизни занимается?

– Безработная. У нас свободная страна, имеет право.

– Можно честно? Только не обижайся, пожалуйста.

– Конечно.

– Тебе просто льстит обладание конвенционально красивой девушкой. Хотя с твоими-то возможностями ты мог отхватить кого-нибудь и помозговитее. И если уж ты интересуешься моим мнением, то я вполне допускаю, что Эмма будет тебе изменять, особенно когда ты будешь в командировках.

– Не каркай. Я обеспеченный человек, она не будет зариться на других. Не посмеет.

– Ну-ну. Нашел себе собачку и будешь наслаждаться тем, что она от тебя материально полностью зависит?

– И что? Я же не на рабство ее обрекаю. Захочет – будет работать, я буду только рад. Мне нравится заниматься с Эммой сексом. И ради этого можно пожертвовать тем, что духовно она из себя действительно мало что представляет. Идеал же недостижим.

– Ладно. Поздравляю, – Жанна усмехается. – Это дорогого стоит.

В ЧЕРТОГАХ ДЬЯВОЛА. 2014

В камере с бетонными стенами и полом площадью двадцать – двадцать пять квадратных метров их осталось восемь. Семь мужчин с сальными от пота, дистресса и времени волосами, бородами, растущими в творческом беспорядке и широко раскрытыми от ужаса зрачками, и миниатюрная, но подтянутая 25-летняя Паула с такой же безрадостной прической и облупившимся маникюром. Они выглядят бледными и слегка исхудавшими, но ни на ком нет следов свежих ран или побоев. Алехандро, встав на цыпочки, заглядывает в маленькое решетчатое окно: рядом с вырытой ямой стройной шеренгой виднеются человеческие силуэты в оранжевой униформе, стоящие на мушке у тех⁸, кто возомнил себя властью. Справа разместился еще один боевик с камерой в руках.

– Не смотри туда, – тихо просит Дэвид по-английски.

Андрей в джинсах и когда-то белой футболке, которая теперь стала серо-рыжей, сидит на корточках, закрыв лицо руками.

С улицы раздаются выстрелы. Андрея колотит мелкой дрожью, Алехандро молниеносно отпрыгивает от окна, Паула вскрикивает, Дэвид вытирает слезы, Дэниэль вздрагивает, Бастиан одними губами читает какую-то молитву. Жульен и Марк, первыми заметив, что в помещение ворвались боевики, покорно встают лицом к стене, сомкнув руки за спиной.

– Лицом к стене! – разъяренно напоминает террорист на английском, так как остальные, еще не отошедшие от шока, похоже, не спешат следовать примеру товарищей по несчастью.

Не дожидаясь, пока в ход пойдет дубинка, пленники повинуются. На Андрея надевают наручники и выводят наружу, закрыв дверь. Обратно его приводят примерно через полчаса, освобождают от оков и запирают камеру. Он медленно ложится на толстовку на правый бок. Его левая рука красная и сильно припухла, а со спины из-под футболки тонкой струйкой сочится кровь. Подойдя к пострадавшему, Марк оголяет его спину и осматривает ее.

– Жить буду? – грустно усмехнувшись, спрашивает Андрей.

– Да, ничего серьезного. Повернись на спину, пожалуйста, – просит он.

Андрей, сморщившись, без особого энтузиазма выполняет его просьбу.

– Вывих, – выносит вердикт Марк, осмотрев его левую руку.

– За что они тебя так? – со смесью удивления, сочувствия и страха спрашивает Алехандро.

Никто, конечно, не думал, что с ними будут обращаться по закону, но первая кровь в их компании выживших могла означать дурные вести.

Андрей молчит, из его глотки вырывается лишь едва слышный однократный стон.

Бастиан стучит в стену: хочет попросить что-нибудь ледяное, жгут и обезболивающее. Боевик приходит, как ни странно, быстро. Журналист озвучивает свое требование. Усмехнувшись и заявив, что русский точно ничего не получит, преступник уходит, заперев камеру.

Дэвид, сняв свою футболку, рвет ее и протягивает часть ткани пострадавшему, Андрей засовывает ее в рот, чтобы не прикусить язык и щеки.

– Готов? – спрашивает Марк.

Андрей кивает. Мужчина вправляет вывих. Пострадавший, скривившись, издает оглушающий вопль, Марк накладывает ему повязку из остатков футболки.

– Все, умничка, – подытоживает он дружелюбно, вставая с корточек.

Жульен протягивает Андрею ломтик хлеба, оставшийся с того, что в мирное время назвали бы обедом. Мужчина запихивает еду в рот, вытирая инстинктивно нахлынувшие слезы и дежурно поблагодарив. Дэвид надевает темное худи на голое тело.

– Теперь легче будет, – с полувопросительной интонацией добавляет Дэниэль.

– Да, и мы скоро будем на свободе, – обнадеживает Марк.

– Это вы будете, – поправляет его Андрей, поставив логическое ударение на слове «вы».

– То есть? – Дэвид удивленно вскидывает брови. – За всех заплатят выкуп.

– За меня не заплатят, – Андрей мрачнеет.

Американцев, британцев и представителей некоторых стран зарубежной континентальной Европы сегодня расстреляли, так как их правительства договариваться отказались. Оставшимся пока в живых гражданам других зарубежных европейских государств повезло больше: их власти то ли более сговорчивы, то ли более гуманны. Большинство пленников – журналисты, Марк – врач, а среди погибших есть еще два переводчика и представители других невоенных специальностей.

– Тебя снимали на видео для выкупа? – спрашивает Жульен, присаживаясь рядом с Андреем по-турецки.

– Я в очередной раз отказался от того, чтобы за меня платили деньги, поэтому меня избили. Как вы сможете жить после этого? – повысив голос, мужчина встает. – Понимая, что за эти миллионы долларов они смогут взять в заложники не один, не два и даже не десять школьных автобусов? Зная, что на вашей совести будет кровь и загубленная психика невинных детей? Осознавая, что на эти деньги они купят оружие и боеприпасы?

– Иначе нас сегодня тоже расстреляли бы, – тихо констатирует факт Алехандро.

– А вы не знали, чем все это может закончиться? Кого-то отправили в Сирию под дулом автомата? Угрожали уголовной ответственностью, если откажешься? В мире полно профессий и мест, где можно заработать деньги и реализовываться без риска для жизни. Вы добровольно согласились на работу на горячих точках.

– У меня трехлетняя дочь, – тихо оправдывается Марк, опустив глаза.

– У всех есть близкие, и никто не может и не хочет превращать их жизнь в такой ад, – соглашается Алехандро.

– У тех, кто погибнет из-за вашего малодушия, тоже есть близкие. И в отличие от ваших, они к этому совсем не готовы, – гнет свою линию Андрей.

– Окей, что ты предлагаешь? Радостно пойти на убой всей гурьбой? – недоумевает Паула.

– Что-нибудь придумали бы, а если бы нет, то да, нас бы расстреляли, – тихо признает он. – Зато мы бы не чувствовали себя трусами и предателями.

– А потом в дань уважения о нашем подвиге Голливуд бы сварганил кино, которое незаслуженно выиграло бы в уйме номинаций на Оскар. И что? Что бы это изменило? Мировой терроризм был бы побежден? – скептически рассуждает Алехандро.

– Да, тяжело, да, нам потом жить с этим грузом на сердце, но мы тоже люди. По всем конвенциям мы приравнены к гражданским лицам. Нас нельзя расстреливать без суда и следствия только потому, что нам не повезло оказаться в плену у террористов, с которыми весь цивилизованный мир борется, – Паула нервно постукивает зубами.

– Ты можешь сам еще все переиграть? – с надеждой спрашивает Бастиан. – Ты пострадал, тебе точно надо на волю.

– Нет, я все для себя решил. Вас я не осуждаю, – добавляет он, немного подумав.– Извините, если был слишком груб, рука просто болит и спину щиплет.

– Не глупи, – просит Дэниэль. – Хоть раз в жизни подумай о себе. В Малакале⁹ ты один троих вынес, рискуя жизнью, в Багдаде Джона спас, в Париже кровь и плазму каждые три месяца сдаешь, хотя мог бы с такой работой просто отдыхать, когда находишься на гражданке.

– Я не могу по-другому, не умею и не хочу, – настаивает на своем Андрей.

Он ложится на правый бок, справа от него, расстелив ветровку на двоих, приземляются Дэниэль и Дэвид. Паула, всхлипывая, отходит от них к своей кофте и садится по-турецки, Алехандро располагается рядом с ней, брюнетка кладет ему голову на колени. Сходив в туалет по-маленькому в ведро, стоящее в дальнем углу камеры, Жульен размещается слева от Андрея. Марк и Бастиан по-немецки обсуждают философию.

– Передать что-нибудь твоим? – спрашивает Дэвид, перейдя на французский.

– Я всех люблю, – слабо отзывается он.

– А конкретнее? Мы все запомним, слово в слово, – обещает Дэниэль.

– Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами, – усмехается Андрей. – Лучше я не скажу, по крайней мере, сейчас, сидя три месяца на скудном пайке, но готов подписаться под каждым словом из этого предложения.

– А близким? Может, ты жалеешь о чем-то? Или хотел что-то давно сказать, но не решался много лет кому-то конкретно, а не в паблик? Помнишь, как… – он на доли секунды осекается, – ребята вчера здесь письма надиктовывали? – уточняет Жульен, тяжело вздохнув.

– Нет, ничего такого, я не знаю.

– Ладно, если что-то вспомнишь или надумаешь, говори, – Дэвид выпивает немного воды из пластиковой литровой бутылки.

Слышится звук открывающегося замка, пленники вскакивают и прижимаются лицом к стене, зажав руки за спиной. Боевики надевают на правую руку Андрея наручник и собираются его выводить; мужчина пытается что-то прошептать, украдкой косясь на французов, но надзиратели, заметив несанкционированные разговоры, ударяют его дубинкой в живот. Согнувшись от боли пополам, Андрей замолкает. Обратно его приводят минут через двадцать. Учащенно дыша, он ложится на правый бок, к нему подходит Марк:

– Ты как?

– В порядке.

– На спину ляг и живот покажи, пожалуйста, – просит мужчина.

– Мне до спины не дотронуться, – сжимая губы, бормочет Андрей.

– У тебя на спине обычные гематомы, а на животе может быть закрытая травма. Повернись, пожалуйста.

Сморщившись, Андрей переворачивается на спину фиолетово-багрового цвета.

– Больно? – Марк осторожно притрагивается к его животу.

– Нет, – кривит душой пострадавший.

– Тебе в больницу надо.

– Я бы на твоем месте вообще помалкивал, нацист переодетый! – вспыхивает Андрей. —Твои предки на все соглашалась: и в гитлерюгенд¹⁰ побежали в первых рядах, и в партию, но тебя такого якобы белого и пушистого допустили, несмотря на это, на приличную работу.

– Двоюродные внуки должны отвечать за поступки дедов?

– Ничего ты не должен, но и учить меня жизни не должен и не имеешь морального права.

– Предки Бастиана укрывали евреев в подвалах, – вмешивается Дэвид.

– А я сейчас не с Бастианом разговариваю, – возмущается Андрей. – К нему у меня нет претензий, а Марк фотографии со своим родственником до сих пор выкладывает. Не стыдно?

– Я выложил одну фотографию в закрытом профиле с престарелым мужчиной, отсидевшим свой срок в тюрьме. Он раскаялся, он уже давно не нацист, он оступился, он был тогда совсем молодым, он школу окончил при Гитлере, ему запудрили мозги, и ты сам это прекрасно знаешь, – объясняет Марк.

– В чем конкретно Марк виноват? – спрашивает Дэниэль.

– Пить хочу, – игнорируя вопрос коллеги, просит Андрей.

Дэвид протягивает ему бутылку, в которой оставалось почти пол-литра воды, мужчина с жадностью все выпивает.

– Еще, пожалуйста, – умоляет он.

Марк протягивает ему другую бутылку, в которой воды меньше четверти, Андрей опустошает и ее.

– Еще, – бормочет он тихо.

– Нет больше, – оправдывается Дэниэль. – Завтра утром принесут, надеюсь.

– Паула, дай, пожалуйста, – просит Бастиан, заметив, что у нее в бутылке еще что-то осталось.

– Ты предлагаешь нас совсем без воды оставить? – негодует Алехандро, сидящий рядом с девушкой.

– Ему плохо. Андрей никогда бы не стал просить, если бы мог вынести без нее. Тебе жалко?

– А если завтра ничего никому не принесут? – спрашивает Алехандро.

– Принесут, каждый день приносили, – уверяет Дэвид.

Паула, слегка колеблясь, протягивает им бутылку, в которой воды осталось меньше четверти. Андрей делает один глоток и откладывает ее.

– Обратно отдавайте, – требует Алехандро.

Андрей протягивает руку с бутылкой, Алехандро, подходя к нему, резко выхватывает ее.

– Серьезно? – недоумевает Дэниэль.

– Так уж и быть, возможно, дам ему утром, а то он все сразу выпьет и останется точно ни с чем, – поясняет Алехандро, присаживаясь рядом с девушкой.

– В туалет хочу, – с мольбой в глазах просит Андрей, посмотрев на Дэниэля.

Опершись на мужчину с правой стороны, он ковыляет до ведра. Дэниэль отворачивается, Андрей ходит по-маленькому.

Они возвращаются на толстовку и ветровку, вскоре все засыпают. В середине ночи Андрей открывает глаза и тормошит Дэниэля:

– Проводи в туалет, пожалуйста, – просит он смущенным шепотом.

Андрей облокачивается об него и доходит до ведра. Когда они возвращаются, Дэвид поднимает голову.

– Я Жанну люблю и всегда любил, кажется. Еще с 98 года. Скажите ей это, если я умру, буду в плену или без сознания дольше года, – тихо просит Андрей, посмотрев на обоих мужчин.

– Ок. Что-нибудь еще передать? – спрашивает Дэвид.

– Она лучшее, что было в моей жизни, и я очень жалею, что мы никогда с ней толком не встречались.

– Совсем? – спрашивает Дэниэль.

– Один раз целовались перед первой командировкой в Багдад, – поясняет Андрей.

– Она не любит тебя?

– Любит. Любила раньше. Раньше точно любила, сейчас – не знаю. Она всегда знала, что я могу погибнуть, она готова к этому. Теоретически точно, – он сжимает губы, всхлипывая. – Перед Марком извинитесь, я на эмоциях на него наехал.

– Ок, он понимает.

Ближе к утру боевики врываются в камеру; протирая глаза, пленные прижимаются лицом к стене, сжав руки на спине. Террористы подходят к Андрею, резко хватают его за плечо и норовят стащить с него импровизированную повязку.

– Пожалуйста, не трогайте, – умоляет он, визжа от боли.

Боевики резко выкручивают его руки за спину и сцепляют их наручниками. Дэвид разворачивается лицом к боевикам, но получает от них удар дубинкой в живот. Скрючившись, он через доли секунд поворачивается лицом к стене.

– Ты лучший, ты выкарабкаешься, – смотря в стену, говорит Дэниэль на французском и сразу же получает удар в спину от второго боевика.

Террористы уходят, волоча за собой Андрея, который еле переставляет ноги, камера закрывается. Через полчаса им приносят вскрытую коробку с гуманитарной помощью и канистры с водой. Пленные достают оттуда медикаменты, базовые средства личной гигиены (бритв и маникюрных ножниц, конечно, нет), сэндвичи и пирожки. Марк дает пострадавшим обезболивающие и обрабатывает их раны.

– Кого-то убивают, а кому-то раздают десерты, – задумчиво произносит Бастиан, рассматривая слишком щедрый по нынешним временам паек.

– Если сам не будешь, мне дай, – просит Алехандро, откусывая от сэндвича.

– Обойдешься, лучше ребятам отдам, – он показывает взглядом в сторону потерпевших.

– Чего вы все так убиваетесь? Наверняка у Андрея есть план, просто он нам его не рассказал, – предполагает Алехандро.

– Какой, интересно? – критически прыскает Паула.

– Сбежит или его русские штурмом освободят, – говорит Алехандро. – Наверняка он обо всем договорился, останется единственный в белом пальто, весь такой типа принципиальный мученик.

– Как он сбежит? О чем договорился? С кем? Когда? Ты его вообще видел?– недоумевает Жульен, доедая сэндвич. – Он до ведра дойти не мог, и еще неизвестно, что с ним потом сделают. А русских в этом районе нет. И никого нет, поэтому мы и сидим здесь в полной жопе.

– Сегодня нет, завтра есть. У них меньше бюрократии, пока мы раскочегаримся, они уже весь регион под контроль Асада вернут.

– Нет у него никакого плана, просто человек не ссыкло, – говорит Дэниэль тихо, лежа на животе.

Издалека доносится истошный вопль Андрея, он кричит что-то на арабском, поэтому никто из коллег, не владеющих языком в совершенстве, ничего не понимает.

***

Андрей просыпается от холода, пробирающего до самых костей, и орущей на всю округу музыки, но глаза открывать не торопится: надеется понежиться еще, но, похоже, его соседи считают, что правила писаны не для них. Он готов биться об заклад, что еще нет шести утра, а значит, по кодексу их многоквартирного дома положено вести себя потише. Чуть вслушавшись в слова, он осознает, что играет гимн Соединенных Штатов Америки.

– Если они такие америкофилы, то могли бы приобрести наушники, – инстинктивно думает он, от болевого шока и спросонья подзабыв, где он и что с ним происходит.

В нижнем ряду справа ноет зуб, предательски возвращая мужчину в безрадостную реальность, где даже самый примитивный уход за полостью рта – роскошь, доступная только избранным. Воняет тиной, потом, железом, и издалека он улавливает едва ощутимый запах гари. Попытавшись напрячь разум, который спешит на больничный, Андрей, наконец, отчетливо вспоминает, как его привезли сюда на машине с завязанными глазами и что было потом.

Прежде чем оставить его в этой одиночной камере, его избили, обвинив в пытках в Гуантанамо¹¹и в пособничестве неверным. Ну, как обвинили… Юридически никакого суда, конечно, не было, государство же вовсе не государство, но в темницу его уволокли за это. С первым пунктом обвинения он категорически не согласен. Он против наказаний, унижающих человеческое достоинство. Более того, его коллеги открыто осуждали творившийся там беспредел и даже выпускали расследования на этот счет. А насчет второго – конечно, сообщник. Во-первых, не мусульманин, во-вторых, считает их самодеятельность террористическим квазигосударством.

Пленник вспоминает, что их было двое. Оба в куфии¹² и с бородой. Первый араб моложе, выше ростом и говорил с заметным британским акцентом, второй – коренастый средних лет и с оружием в руках – идеально изъяснялся на сирийском диалекте. Должно быть, местный. Андрею тогда подумалось, что первый родился в Великобритании или переехал туда совсем маленьким. Стало искренне жаль его родителей или более дальних предков, которые эмигрировали. Они собрали уйму справок, наверняка жертвовали многим, чтобы обеспечить ребенку счастливое детство, а тот вырос и выбрал Сатану. Лучше бы вкладывались в предотвращение радикализации молодежи и борьбу с исламофобией, чем содержали королеву и ее многочисленное семейство. Империи, пусть даже конституционные, Андрей всегда недолюбливал: его бесило, что все равны, но некоторые равнее. Британский террорист говорил из рук вон плохо. Немудрено, что с таким уровнем арабского он не уяснил, что написано в священном писании мусульман. Надо было изучать Коран в переводе, раз лингвистические способности подкачали.

С помощью наручников они пристегнули Андрея к цепи, которая была закреплена на потолке, подвесив пленника так, что только кончики пальцев его обнаженных ступней дотягивались до пола. Затем избили по спине то ли палкой, то ли дубинкой, периодически сменяя друг друга. После этого они засунули его внутрь автомобильной шины, и досталось его ступням. После экзекуции заложника, находящегося в полуобморочном состоянии, переместили и приковали наручниками к железному крюку на стене таким образом, чтобы он располагался лицом к стене, и ушли, заперев камеру.

Так он и проснулся, не понимая, сколько времени прошло с того момента, как отрубился. Он по-прежнему стоит на коленях на бетонном полу, пристегнутый наручниками к крюку. Металлические оковы так сильно зажимают его запястья, что он не может сдвинуть их даже на миллиметр. Впиваются в руки мертвой хваткой. Он пытается лечь на живот или сесть на корточки, но дискомфорт от наручников становится невыносимым, тогда он повисает на них и большую часть времени мучается на коленях – тогда не очень давит на руки. Повернуться спиной к стене и сесть не получается. Стоять он мог бы, оковы это позволяют, но на ступнях нет живого места. Андрей мысленно пытается отрезать их – после экзекуции они все в колдобинах и в соусе из красного вина; музыка нон-стоп оглушает и бьет по голове чуть ли не как взрывная волна; спина – паутина из кожи на ней горит и щиплет так, словно его окунули в бочку для сжигания мусора; запястья стали одного цвета с аконит, а о левой руке даже вспоминать больно.