Анна Семироль
Одержизнь
– Доктор пришёл. Срочно требует вас, мадам.
Вероника спускается в вестибюль, Амелия следует за ней. Франсуа Ламонтань прохаживается вдоль высоких – от пола до потолка – окон вестибюля. И не улыбается в знак приветствия – вопреки привычке.
– Доброго утра, мадам Бойер, – с лёгким поклоном здоровается врач. – Буду краток: у нас эпидемия. Больно более пяти процентов детей Азиля. И так как мадемуазель Амелия является нулевым пациентом, я должен препроводить её в карантинную зону Второго круга.
– Я не нулевой пациент! – гневно топает ногой девочка, прячась за мать.
– Нулевой пациент – это человек, заболевший первым, – поясняет доктор Ламонтань. – Это не ругательство, милая.
– Я не больная. И никто не болеет. Вы не понимаете, что с нами происходит, – совершенно по-взрослому заявляет Амелия.
– Так помогите нам разобраться, мадемуазель Каро. Вас ожидает электромобиль у ворот.
– Она никуда не поедет! – хмуро отрезает Вероника, закрывая дочь собой.
– Увы, мадам. – Тон Ламонтаня становится официальным, колким. – Когда речь идёт об эпидемии, я перестаю быть вашим лечащим врачом и становлюсь буквой закона. Ради безопасности города я обязан забрать вашу дочь.
Амелия срывается с места, вихрем несётся на второй этаж, колотит кулаком в закрытые двери.
– Жиль! – зовёт она. – Жиль, меня хотят забрать! Помоги! Не отдавай меня! Мама, я не поеду!
Подросток выскакивает в коридор, подхватывает её на руки. Амелия цепляется за Жиля, лицо перекошено от страха:
– Он меня заберёт! Сделай что-нибудь!
– Тихо-тихо, – шёпотом успокаивает её Жиль. – Я тебя не отдам. И мама не отдаст. Только не кричи.
Он заносит её в свою комнату, с трудом отцепляет от себя руки перепуганной девочки, спускает племянницу на пол. Присаживается на корточки, внимательно смотрит ей в лицо:
– Я очень виноват перед тобой, веснушка. Но больше я тебя не оставлю. Ты мне веришь?
Вместо ответа она кладёт ладонь на его исчерченную шрамами щёку и кивает. Жиль открывает окно, смотрит вниз, перегнувшись через подоконник. Нет, не вариант. Сам-то он отсюда спустится без проблем, но если Амелия упадёт, падение может стать фатальным. Даже если она будет прыгать ему на руки – рисковать нельзя.
– В ванную, – шёпотом командует Жиль. – Бегом.
Вдвоём они пробегают по этажу до ванной возле спальни Вероники. Жиль закрывает за собой дверь и отпирает люк для сброса грязного белья.
– Малышка, придётся тебе притвориться платьем в стирку, – подмигивает он девочке. – Съедешь по трубе вниз, только руки не опускай и ни за что не цепляйся. Поняла?
– Да! – Рот до ушей, глаза сияют: всё, ей больше не страшно.
Жиль осторожно опускает её в люк, считает до трёх и разжимает руки. Тихонько ойкнув, Амелия скользит по трубе в подвал. Жиль наскоро плещет водой из-под крана в лицо, перекидывает полотенце через шею и спокойно выходит из ванной. Вовремя: Вероника и доктор Ламонтань поднимаются по лестнице.
– Здравствуйте, месье Бойер.
– Здравствуйте, доктор. Веро, что-то случилось?
Сестра вытирает слёзы запястьем, кивает, всхлипывает длинно.
– Амелию забирают, – на выдохе сообщает она. – Я поеду с ней. Пожалуйста, скажи Ксавье, когда он вернётся.
Жиль позволяет им пройти в комнату девочки и бегом несётся вниз по лестнице. Мельком взглянув, нет ли кого у ворот, он огибает дом, пригнувшись, падает на четвереньки у подвального оконца. Амелия машет ему рукой, улыбается. Жиль делает строгое лицо, прикладывает к губам палец и дёргает раму вверх. Окно не открывается, как бы он ни старался. Подросток осторожно постукивает по стеклу, показывает девочке туда, где должен находиться шпингалет. Смышлёная кроха кивает, исчезает на несколько секунд, потом снова появляется в поле зрения, тянется к защёлке изо всех сил.
– Ну же… – умоляет Жиль еле слышно.
Амелия смотрит на него разнесчастными глазами, встряхивает кудряшками: «Не могу!»
– Встань на что-нибудь, – шепчет Жиль, пытается объяснить ей жестами.
Девочка снова исчезает, на этот раз её нет с минуту. Жиль напряжённо прислушивается к голосам сестры и кормилицы, зовущим Амелию, нервно кусает губу. Да, можно разбить окно и вытащить малышку, но тогда она поранится осколками. Да и окно узкое, рама толстая – мальчишка не уверен, что Амелия пролезет.
– Амелия! – зовёт Вероника уже с крыльца.
– Чё-о-орт… – в отчаянии стонет Жиль, и тут шпингалет по ту сторону окна отчётливо щёлкает, сдвигаясь.
Мальчишка мгновенно поднимает раму, тянет руки к малышке:
– Хватайся!
Несколько секунд – и довольная Амелия стоит рядом с Жилем.
– Я нашла проволочку, сделала петельку, зацепила и потянула! – восторженно рассказывает она.
Жиль хватает девочку за руку, и они бегут в дальний угол сада, к чёрному ходу. Калитка предательски скрежещет, открываясь, но дело сделано – Жиль и Амелия выбегают на улицу позади усадьбы Бойер.
– А мы – куда? – любопытствует девочка.
Мальчишка сбавляет шаг, смотрит на неё, что-то прикидывая.
– Скажи, ты точно не придумала месье, который знает то же, что и ты?
– Точно.
– Тогда мы бежим к твоему папе. Ты же не боишься?
Она улыбается – доверчиво и тепло.
– Ты же со мной. А я храбрая!
Пятнадцать минут спустя Жиль общается с охранниками у ворот резиденции Каро:
– Передайте месье Каро, что пришла его дочь. Да, мы в курсе, что ему запрещено к ней приближаться, но ей этого делать никто не запрещал.
– Я хочу видеть папу! – вопит Амелия так, что два крепких мужика морщатся. – Срочно! Срочнее не бывает!
Она подныривает под локоть зазевавшегося охранника и вприпрыжку несётся к дому. Хлопает входная дверь, и вот уже тишину дома Каро нарушает громкий требовательный крик:
– Папа! Это я! Я пришла! Помоги мне!
Для стоящего у ворот Жиля минуты ожидания кажутся часами. Хочется очертя голову броситься туда, где исчезла девчонка, и наплевать на охрану, но что-то подсказывает ему, что вмешиваться не надо. И он терпеливо ждёт.
Наконец на крыльцо выходит Бастиан Каро, за руку его крепко держит серьёзная, но очень довольная дочь. Бывший Советник, как всегда, подтянут, аккуратно одет, борода подстрижена, лицо бесстрастно. Только вместо привычного Жилю строгого костюма на нём тонкая водолазка и лёгкие светлые брюки.
– Машину. Срочно, – распоряжается он охранникам, скользнув взглядом по Жилю. – Мне требуется сопровождение в Третий круг.
Один из крепких парней подгоняет к воротам чёрный электромобиль, в салон которого мигом ныряет Амелия, другой делает очень строгое лицо и пытается втолковать Каро, что ему запрещено покидать пределы Ядра, кроме случаев крайней необходимости, и обо всех нарушениях охрана обязана…
– Обязан – докладывай, – равнодушно обрывает словесный поток Каро и садится рядом с дочерью на заднее сиденье электромобиля.
Жиль пожимает плечами и усаживается рядом с водителем. Машина трогается, позади остаётся особняк Каро, а после и КПП Ядра. Подросток хмуро рассматривает Бастиана в широкое зеркало заднего вида, пытаясь понять, как себя вести и как к нему относиться. Но пока ничего определённого в голове не складывается.
Бастиан смотрит на дочь с таким неприкрытым восторгом и обожанием, что девочку это немного смущает.
– Пап, мама не знает, что я убежала, – говорит она, провожая взглядом кукурузное поле за окном.
– Ну, это уже будет моя проблема, – машет рукой Каро. – А теперь расскажи, как ты себя чувствуешь и зачем угнала мою машину.
– Я чувствую себя хорошо, но мне никто не верит. И не верит в то, что одержизнь – это не болезнь. Это как… как когда кормилица готовит пирог, а потом кричит из кухни: матерь божья, а сахара-то у нас не хватает! – Амелия настолько похоже имитирует интонации Ганны, что Жиль фыркает в кулак. – Так вот, мы делаем пирог, и у нас нет сахара, пап.
– У нас? – удивлённо переспрашивает Бастиан.
– Ага. Нас много. Одержизнь не только у меня. Месье врачи хотели меня к другим забрать, но если я буду там, я никак им не помогу. А они не понимают. Поэтому мы с Жилем убежали, чтобы найти месье, который скажет всем, что я не вру. Пап, почему ты с Жилем не здороваешься? Ты что, не видишь, что мы с ним вместе пришли?
– Здравствуй, Жиль, – равнодушно произносит Бастиан, взглянув наконец в зеркальце и поймав взгляд подростка. – Вот, значит, кого мне обучать управлению городом. Я думал, ты старше.
– Вам ли не знать, какого я возраста, – цедит Жиль сквозь зубы. – Здравствуйте.
– Амелия, bien-aimé, я очень скучаю по тебе. Ты же моё сердце, это навсегда, это не разорвать. – Бастиан пропускает реплику мальчишки мимо ушей, протягивает руку дочери: – Садись поближе. Расскажи, как твои дела. С кем дружишь, во что играешь, чем тебя слуги балуют.
И всю дорогу девочка увлечённо рассказывает отцу о рогатке, из которой так весело стрелять по мишеням на старом чердаке, о хромом рабочем Жераре, который умеет дальше всех плеваться, о том, что у Ганны попа такая толстая, что маленькой bien-aimé и не обхватить, о том, как быстро Жиль умеет гонять на велосипеде и что чуть-чуть быстрее – и можно полететь.
– А самое вкусное, пап, – это лепёшечки, которые Жиль привозит после учёбы. Они махонькие такие, но я знаю, что дети из Третьего круга едят их всего по одной. А мы их вообще не едим, потому что мы ещё беднее, вот!
Выслушав эту тираду от Амелии, Бастиан прикрывает лицо рукой и отворачивается к окну. Жиль не видит его, но точно знает, что бывший Советник Каро не смеётся.
– Месье Каро, – подаёт голос водитель. – Вы так и не сказали, куда мы едем.
– Третий круг, сектор девять. Линия один, дом двенадцать. Квартиру не помню, но найду.
– А как месье зовут, пап?
– Месье зовут Йосеф. Тома Йосеф.
Амелия весело скачет вверх по лестнице, с любопытством разглядывая граффити на стенах и затхло воняющие завалы барахла в углах.
– А это зачем? – спрашивает она, тыча пальчиком в сторону сломанного стула.
– Это мусор, – терпеливо отвечает Бастиан раз в десятый.
– А это?
– И это тоже. Перила не трогай, пожалуйста.
Идущий впереди Жиль оборачивается:
– Веснушка, может, всё-таки на закорки?
– Нет! На закорках я вниз поеду, на папе. Пап, я хочу жить в таком большущем доме! – восторженно верещит Амелия. – И чтобы наверху, к небу ближе!
Охранник за спиной Бастиана хмыкает и тут же получает уничтожающий взгляд.
– Ей всего семь. Это смешно? – Голос эхом бьётся в бетонном колодце лестничных пролётов.
– Простите, месье Каро.
– Стоп, пришли, – распоряжается Бастиан и стучит в неприметную дверь слева на лестничной площадке.
Амелия хватает Жиля за руку, прячется за него.
– Я не боюсь, – поясняет она. – Но там чужие люди.
Проходит минута, другая, но дверь никто не открывает.
– На работе твой месье, – подводит итог Жиль. – Давай, мелкая, запрыгивай на закорки. Ты обещала.
Амелия грустно опускает плечи, трогает дверную ручку. Мгновенье замешательства – и девчонка вовсю барабанит ладонями по соседней двери. Щёлкает задвижка, и на лестничную площадку выглядывает пожилая женщина.
– Мадам, здравствуйте, мадам! – тараторит Амелия, не давая ей опомниться. – Мы очень-очень ищем месье Йосефа, но не знаем, где он работает! Вы нам не подскажете?
Женщина подслеповато щурится, разглядывая девочку, потом поднимает взгляд на Бастиана, вздрагивает и пытается закрыть дверь. Воплем Амелии можно крушить стены:
– Мадам бабушка, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-а-а-а!
– Он в доке, чинит баркас, – испуганно отвечает женщина. – Там его спросите.
Щёлкает, запираясь, задвижка. Амелия радостно тянет Бастиана за руку:
– Поехали скорее, папа! Жиль, побежали наперегонки вниз!
В машине девочка нетерпеливо ёрзает, вертится и задаёт по сто вопросов в минуту:
– А что это – док? А баркас? А почему так называется, если это просто корабль? А какие ещё корабли бывают? А ещё? А зачем эсминец? А траулер почему? А кто в доке работает? А почему мне туда нельзя? А папе можно? А мне с папой? А потом мне можно без папы? А Жилю можно? Жиль, а меня с собой возьмёшь? А почему велосипед по песку не едет? Значит, колёса надо большие, да? А где такие взять? Папа, а в Ядре есть большие колёса для велосипеда? А машина там проедет? Жиль, а давай на машине ездить? Почему нет? А нам дадут машину, правда же, пап? Ну Жи-иль! Тогда я водить буду! А почему нет? Почему «сядь и не тарахти»?
Бастиан неловко прячет улыбку, терпеливо отвечает на бесконечные дочкины вопросы. Жиль поглядывает на него в зеркало и удивляется про себя: нет, не таким он себе представлял бывшего Советника Каро. Столько лет подряд воображение рисовало его подлым, надменным, высокомерным, неприятным внешне. Тот Бастиан, которого Жиль видел в зале суда, был подавлен и жалок. Тот, что сидел сейчас на заднем сиденье и не сводил глаз с Амелии, виделся мальчишке удивительно заботливым и добродушным.
«А ты не сильно верь глазам, – одёргивает подросток сам себя. – Помни о Веронике. Помни о своих шрамах. И подумай ещё раз о том, почему твоя Акеми в тюрьме, а эта сволочь под домашним арестом. Да и отца его вместо тюрьмы на проживание в городском архиве отправили. Или таким достойным и прекрасным людям город простил убийства, или…»
Мысль обрывается. Память подсовывает образ Мицуко, шепчущей: «Вы же простили отцу Ланглу смерть Ники Каро…»
– Жиль, – окликает Каро, пристально рассматривая его отражение в боковом зеркале. – Что-то не так?
Мальчишка игнорирует вопрос, отвернувшись. Пусть общается с Амелией. Он же не нанимался развлекать беседой бывшего Советника.
Электромобиль вздрагивает, съезжая с бетонной трассы на грунтовку, мягко шелестит шинами по припорошенному песком гравию. Амелия привстаёт с сиденья, вытягивает шею, стараясь рассмотреть всё-всё-всё, мимо чего едет машина.
– Ой, какие железки грязные… – восторгается она. – И большущие! Старые, да? А что во-он там, мимо чего мы только что проехали?
– Там корабль, малышка. Он уже не ходит в море, лежит теперь на берегу, – поясняет Бастиан.
– А зачем тут домики? В них корабли живут, да? Но корабли же гораздо больше домиков!
– Там люди работают, – тихо отвечает Жиль.
Взгляд мальчишки мечется, ищет среди пришвартованных судов очертания баркаса «Проныра». Ну где же он, обычно он вон там… «Затонул твой баркас, – вспоминает он. – Год назад, как раз в мае. Забыл, бака?»
Электромобиль останавливается у здания администрации порта, Бастиан с охранником уходят туда наводить справки о Йосефе. Амелия выпрыгивает из машины, тянет дверцу со стороны Жиля:
– Выходи! Пойдём смотреть! Давай корабли погладим, пока они спят!
Он нехотя вылезает, плетётся за неугомонной девочкой. Порт словно провожает Жиля насмешливым взглядом: чего это ты один, бывший юнга, где твоя Акеми? Всё здесь напоминает о ней. Вон цех, в который они таскали контейнеры с уловом и вонючие длинные ленты водорослей. Вон там обычно собиралась перед выходом в море команда, а Акеми сидела вот на этих свёрнутых канатах.
С моря дует сильный ветер, оставляет на губах мелкие песчинки. Акеми любила поворчать, что этот песок у неё везде и что это «везде» дико чешется после возвращения на сушу. И она первая летела в душевую, не обращая внимания на ехидные комментарии и гогот команды. Жиль никогда не смеялся, сочувствовал девушке.
– Амелия! – зовёт Бастиан Каро, возвращаясь к машине. – Ты где, bien-aimé?
Малышка появляется из-за спины Жиля, шлёпает подростка по бедру:
– Ты водишь! Догоняй! – и мчится к отцу.
Бастиан протягивает дочери руку, и они почти бегут в сторону дока, оборудованного правее административного здания. Жиль спешит за ними.
Вид дока – гигантской бетонной ямы, в которой покоится старый траулер, – приводит Амелию в восторг. Она разглядывает суетящихся возле судна людей – маленьких, словно игрушечных. Вертится, дёргает взрослых за руки:
– Ух ты! А зачем ворота? А как туда корабль приехал? На колёсах?
– Когда ворота открыты, в док заливается вода, – объясняет Жиль. – Потом ворота закрывают, воду выкачивают насосами. Похоже, нам туда.
Спуск до самого бетонного дна по спиралям лестниц занимает минут десять. Бастиан с неприязнью поглядывает на проходящих мимо людей в грязных комбинезонах, старается ничего не касаться руками. Амелия со всеми здоровается, норовит заглянуть в каждый уголок, открывающийся её любопытному взору. Жиль держится позади, больше смотрит под ноги, нежели по сторонам. Вот спуск заканчивается, и троица оказывается под днищем траулера – холодным, тёмным, покрытым металлическими заплатками. Сразу становится очень мало неба и света, и Амелия робко жмётся к Жилю.
– Он точно не упадёт? – шёпотом спрашивает она, указывая на махину корабля.
– Точно, – с особенной серьёзностью отвечает подросток. – Его тут держит вода-невидимка.
Бастиан внимательно вглядывается в лица проходящих мимо людей, задирает голову, смотрит на рабочих-сварщиков в подвесных люльках на корпусе траулера и громко зовёт:
– Тома Йосеф! Есть здесь Тома Йосеф?
Один из сварщиков машет рукой, спускается быстро, скользя по тросам. У самого бетонного дна дока сдвигает на затылок сварочную маску. Яркие синие глаза, тёмные вьющиеся волосы с проседью, худое лицо, нос с лёгкой горбинкой.
– Добрый день, Советник. Здравствуйте, мадемуазель Амелия. Здравствуй, Жиль.
– Приветствую вас, Тома, – сдержанно здоровается Бастиан.
Жиль успевает заметить странную, почти болезненную улыбку, мелькнувшую на лице Каро. И взгляд – напряжённый, беспокойный. «Он что – его боится?» – с удивлением думает мальчишка, а потом вглядывается в черты лица сварщика… и холодеет.
«Дидье. Господи, Дидье бы так выглядел, будь ему за тридцать! Как я сразу не понял, что это его отец? Бака ты, Бойер! Сам удивился, откуда он тебя знает, а фамилию знакомую и не… Тупица».
– Здрасьте, месье Йосеф! – Амелия уже вертится рядом с Тома, довольная тем, что её назвали по имени. – Месье Йосеф, а расскажите им! Вы же тоже это знаете, да?
Бастиан протягивает Тома Йосефу руку – как равному. И тот пожимает – уверенно, с достоинством – как равный.
– Знаю, мадемуазель Каро, – серьёзно кивает он девочке и обращается к её отцу: – Видите, Советник, снова судьба нас с вами сводит. В прошлый раз это плохо кончилось. Я предупреждал.
– Я получил урок, Тома. Жестокий, страшный урок. Но без вас я бы не познал разницы между путём Зверя и путём Человека. И я вам за это благодарен. – Бастиан говорит неспешно, делая паузы, словно тщательно подбирает слова. – И полагаю, на этот раз судьба даёт мне шанс. И неспроста мы с вами снова повстречались.
– Просто так ничего не бывает, – соглашается Йосеф. – Чем я могу быть вам полезен на этот раз?
– Месье Йосеф! Расскажите папе про одержизнь! – умоляет Амелия. – Меня хотят запереть в больнице, потому что думают, что одержизнь – это болезнь!
Тома присаживается перед ней на корточки, вглядывается в обрамлённое растрёпанными кудряшками лицо.
– Это не болезнь, верно. И вам её принесла не птица, которая вас клюнула.
– Какая птица? – насторожённо спрашивает Бастиан.
Амелия неохотно показывает отметину на правой ладони:
– Меня укусила горехвостка. А потом умерла. Мама её отправила в полицию, но месье Канселье сказал, что мёртвую птицу к ним не приносили.
– Это был вестник, мадемуазель Амелия. Доктора неверно приняли её за причину болезни. Вас пометили таким образом.
– Кто? – подаёт голос Жиль.
– Тот, кто привёл в мир синий лёд. И кто вернул душу Азиля – тебя и Веронику.
– Месье Бог? – удивлённо уточняет Амелия.
– Да.
Бастиан нервно оглаживает подстриженную бороду.
– Откуда вы всё это взяли, Тома? Звучит это по меньшей мере… – Он запинается, подыскивая слово, и Йосеф продолжает за него:
– …абсурдно. Но как я могу знать то же, что знает ваша дочь, Советник? Об этом не писали в газетах. Значит, это что-то выше обычных домыслов, не так ли?
– Так, – поразмыслив, соглашается Бастиан. – Учитывая вашу репутацию, я склонен вам верить.
– Это не моя репутация. Это цыганская кровь моего рода. С вашего позволения, я продолжу. Мадемуазель Амелия, вы же не крутили верньеры аппаратуры месье Робера?
– Я вообще ничего не крутила, я только чуть-чуть потрогала. Мы играли в прятки, я полезла под стол, и со стола запищал ящик. И он говорил. По-английски.
Тома удовлетворённо кивает, внимательно смотрит на Бастиана, потом на Жиля.
– Вы убедились, что мы с маленькой мадемуазель знаем одно и то же?
– Скажите им, что Амелия Каро – не врушка! – просит девочка.
– Я скажу больше. Советник, постарайтесь услышать. От вас будет зависеть куда больше, чем кажется. Одержизнь, которая владеет каждым двадцатым ребёнком города, – это не недуг. Это некая миссия, которая требует завершения. Ключа, если так будет угодно. Человек, с которого всё началось в Азиле, должен найти человека, с которого всё началось в… К сожалению, я не силён в названии этой страны. Мадемуазель Амелия покажет вам её на карте.
Бастиан хмурится всё сильнее и наконец не выдерживает:
– Стоп! Тома, вы что – предлагаете отправить мою дочь искать не пойми кого не пойми куда?
– Именно. Как можно быстрее. Иначе припадки будут чаще и сильнее, от этого не станет лучше никому. И ваша задача, Советник, убедить людей в управе Азиля в том, что это необходимо.
– Нет-нет! – встревает Жиль. – Месье Йосеф, ей семь! Ей всего семь, а вы говорите… Да её мать не отпустит! Давайте пойду я, мне бы только знать, куда и кого надо найти.
Амелия тянет его за руку. Жиль смолкает, смотрит на неё: чего тебе?
– Жиль, ты не узнаешь того, кто нам нужен. А я узнаю. И ты туда не дойдёшь без меня. А я знаю дорогу. Папа?..
Бастиан смотрит вверх, где видна из-за громады траулера узкая полоса неба. Жилю кажется это ужасно нелепым: мужчина в дорогом костюме, стоящий под днищем корабля посреди пропахшего солью и водорослями дока. Нелепым – как и всё, что они услышали от Тома Йосефа. Нелепым – но от этого не менее настоящим.
– Я понял вас, Тома, – произносит Каро. – Буду думать. Спасибо и до встречи.
– До свидания, месье Йосеф! – машет руками Амелия и первая бежит к лестницам, по которым они спустились в док.
Бастиан быстрым шагом следует за дочерью. Жиль коротко прощается и разворачивается, чтобы уйти, но Йосеф хватает его за запястье:
– Жиль, постой. Я должен сказать и тебе. Ты помнишь, что всё не случайно?
– Угу, – кивает юный Бойер.
– Этот мир живёт узами. Кому-то это шёлковые ленточки, кому-то – проволочный капкан. Ты накрепко повязан с судьбой города, мальчик. Как и тот, кого ты по привычке продолжаешь ненавидеть. Жиль, это будет непросто. Это будет горько.
– Что – горько?
– Потом поймёшь. Я прошу тебя об одном: помни, что ты нужен Азилю. Как бы ни было плохо.
– Ну, спасибо за настрой, – криво ухмыляется Жиль.
Пальцы сварщика отпускают его запястье. Тома Йосеф возвращается к работе. Подросток пожимает плечами и бежит догонять Амелию и Бастиана. Домой ехать нет ни малейшего желания. Но ещё меньше хочется вдумываться в услышанное от Йосефа.
«А вот ни слова Веронике не скажу! – решает на бегу мальчишка. – Пусть ей Каро всё объясняет. А я… если действительно Амелии разрешат идти искать тот самый ключ, я уйду с ней. И к чёрту город, которому я так нужен».
Длинный подол изумрудно-зелёного платья грязен и мокр. В плетёные кожаные сандалии то и дело попадают мелкие камушки, подвёрнутая нога ноет. Вероника Бойер молча плачет, некрасиво кривя губы и размазывая слёзы по лицу. Ей уже всё равно, увидит ли её кто-то из соседей, подумают ли о ней неподобающе её статусу. Амелии нигде нет, и это всё, что сейчас имеет значение.
Они с Ганной обыскали весь дом – от чердака до подвала. Вероника сорвала голос, зовя дочь. Просила, угрожала, умоляла, обещала, что не отдаст свою малышку никому-никому… Доктор Ламонтань подождал полчаса, махнул рукой и ушёл. Конечно, мадам Бойер тут же сообщит, когда девочка найдётся. Да, она согласна, что её необходимо поместить в карантин, она же понимает, что безопасность города…
Вероника плачет. Бредёт по пыльной обочине под сенью цветущих садов Ядра, роняя слёзы. Сейчас она чувствует себя беспомощной. Будто это она потерялась, а не Амелия. И никто её не ищет.
Она обшарила сад, перевернула всё, где можно спрятаться, в гараже и пристройке. Бегала к реке. Опросила всех соседей. Амелия исчезла, никто не видел её. Больше всего Вероника боится, что напуганный ребёнок убежал вдоль реки, пролез через решётку, поскользнулся на камнях…
«С ней Жиль, – твердит про себя Вероника, вытирая мокрые щёки. – Не смей думать о плохом, с ней Жиль».
Мимо проносится электромобиль, и Вероника едва успевает убраться с его пути. Она неловко отпрыгивает в сторону, подвёрнутая нога напоминает о себе, и молодая женщина падает в заросли придорожного кустарника. Машина останавливается неподалёку, хлопает дверца, к Веронике подбегает Сельен Лефевр:
– Господи, мадам Бойер, вы целы?
Он выглядит напуганным. Поднимает всхлипывающую Веронику, отряхивает ей подол длинного платья.
– Я вас не видел, честное слово, простите… Вам больно?
Она молча качает головой, прячет зарёванное лицо в ладонях.
– Позвольте, я вас довезу? – заботливо предлагает Сельен. – Опирайтесь на меня, пойдёмте в машину.
Он усаживает её на переднее сиденье, отходит на пару шагов в сторону.
– Давайте вы пока чуть успокоитесь, а я покурю?
– Хорошо, – едва слышно шепчет Вероника.
Сельен достаёт из бардачка антикварный портсигар, шлепком о ладонь ловко вытряхивает сигарету, щёлкает зажигалкой. Отходит к заднему крылу, затягивается, опираясь на багажник. Вероника поглядывает на него в боковое зеркало, потом спохватывается, смотрит на себя. Растрёпанная, с опухшими от слёз глазами, руки до локтей исцарапаны ветками кустов, подол платья по краю грязный… Вероника стыдливо прячет в кулаки пальцы с обкусанными уголками ногтей, наскоро поправляет причёску. Ловит сочувствующий взгляд молодого Лефевра и вдруг вспоминает о том, что они ровесники. Невольно она сравнивает себя и этого беззаботного мальчишку, красавца номер один в Ядре. «Почему мне за себя так неловко? Мы равны, но рядом с ним я словно оборванка из трущоб или прислуга…»
– Мадам Бойер?..
Снова набегают слёзы, заставляя Веронику часто моргать, отворачиваться.
– Ресница в глаз попала, – дрожащим голосом врёт она.
Сельен докуривает, щелчком отправляет окурок на обочину. Возвращается на место водителя, косится на пассажирку:
– Вероника, что у тебя случилось, а?
Это простое обращение, от которого она так отвыкла, рвёт что-то внутри. Слёзы уже не капают – бегут, обгоняя друг друга.
– Дочка пропала… – выдавливает она.
– Это серьёзно. Удрала гулять?
– Нет. Она… – Вероника всхлипывает, прикрывает рот ладонью: господи, как неприлично рыдать…
– У отца искала?
– Нет…
– Поехали.
Те несколько минут, что занимает их путь до особняка Каро, Вероника чувствует себя идиоткой. Почему она сразу об этом не подумала? Куда ещё могла убежать обиженная, напуганная Амелия, кроме как к отцу?
«Она же боится его, – вспоминает Вероника, и тут же мысль сменяется другой: – Уже нет. За книгой в библиотеку ходила – значит, не боится. Ты трусливей, чем семилетняя кроха, Вероника Бойер. Это ты боишься, не она».
Электромобиль Сельена сигналит у ворот дома Каро. Сельен опускает стекло, ободряюще улыбается Веронике. С крыльца резво сбегает охранник:
– Месье Лефевр, моё почтение. Чем могу помочь?
– Мадемуазель Каро у вас? – грубовато, игнорируя приветствие, спрашивает Сельен, заправляя за ухо золотистую чёлку.
– Нет, месье.
– Тогда зови хозяина. И побыстрее.
Охранник мнётся, нервно щёлкает пальцами.
– Ну?.. – напоминает о себе Сельен. – Мне самому сходить?
– Дело в том, что месье Каро срочно отъехал по делам, – бледнея, отвечает наконец охранник.
– Надо же! А что, домашний арест закончился? – Голос Лефевра-младшего источает ехидство.
И тут Веронику осеняет:
– Погодите. Он уехал с Амелией?
Охранник молча кивает. Вероника откидывается на спинку сиденья, медленно выдыхает. «Ну вот. Я хотя бы знаю, с кем дочь», – с облегчением думает она.
– Давно уехал? – интересуется Сельен.
– Часа четыре будет.
– Та-ак… Ты валишь в Ось писать признание в халатном отношении к своим обязанностям и докладывать о том, что месье Каро поехал прогуляться. Да-да, прямо сейчас. А мы с вами, мадам Бойер, едем к вам домой. Ваша нянька умеет варить кофе?
– У нас только чай, – неловко краснея, отвечает Вероника.
– А я и от чая не откажусь.
Электромобиль срывается с места, заставив молодую женщину вжаться в сиденье. Сельен косится на неё, сбрасывает скорость.
– Прости, что напрашиваюсь. Не надо тебе сейчас одной быть. Дождусь твоего бывшего и уеду.
«Я не одна, Ксавье придёт вечером», – хочет сказать Вероника, но понимает, что Сельен прав, и просто кивает.
Внезапно Сельен мрачнеет, исчезает с лица лёгкая улыбка:
– А братец твой где? Как учёба закончилась, его и не видно.
В его голосе Веронике чудится что-то похожее на затаённый страх. Показалось?
– Он с Амелией должен быть. Они оба пропали после завтрака.
Сельен кивает, снова улыбается. Наигранно весело барабанит пальцами по рулю:
– А, ну тогда вообще отлично.
Дома их встречает взволнованная Ганна.
– Мадам, ну что? – умоляющим тоном спрашивает она.
– Амелия с отцом. Где-то, – отвечает Вероника сдержанно и распоряжается: – Nourrice, чаю, пожалуйста. Для месье Лефевра и меня. Подать в библиотеку.
В библиотеке Сельен долго изучает стеллажи со старинными книгами, достаёт несколько томов по истории, усаживается в кресло за их изучение. Вероника ходит туда-сюда, без конца выглядывает в окно. Ей мерещится то шелест шин по мостовой, то скрип створок ворот, то голос Амелии во дворе.
– Да присядь… – умоляюще тянет Сельен. – От того, что ты мечешься, они быстрее не приедут. Выпей чаю.
Метнув раздражённый взгляд, Вероника отходит от окна и присаживается с краю софы напротив сына Советника.
– Во, так лучше. Что за травки в чае? Расскажешь?
– Мята, чабрец, ромашка, – слегка нервозно перечисляет Вероника. – Сушёные яблоки ещё. Ягоды.
– Ты клубнику любишь? У матери целая грядка клубники, вот-вот поспеет.
Клубникой маленькую Веронику часто угощал отец. Как давно это было…
– Да, наверное.
– А что точно любишь? – прищурясь, спрашивает парень.
– Читать люблю, – отвечает Вероника и растерянно умолкает.
– А ещё?
«Люблю, когда Амелия и Жиль вместе играют и носятся по дому. Люблю, как пахнет рубашка Ксавье. И свежая, и после мессы. Когда Ганна поёт свои цыганские песни. Люблю розы в утренней росе. Особенно когда они с шипами, настоящие. Люблю наблюдать, как растёт виноград и салатные травы. Люблю туманы после сильных дождей. И когда солнце сквозь густую листву светит…»
– Рыбок смотреть в городском парке, – тихо отвечает Вероника, краснея.
Сельен усмехается, и Вероника окончательно тушуется.
– А брат что любит? Мне ж интересно, нам работать вместе предстоит.
