Анна Самохина
Алые птицы
Павел сомневался, что Елена или Ирина могли сделать что-то подобное с телом Семёна. А вот с Елизаветой Петровной стоит быть осторожнее. Она была вдовой какого-то давно убитого бандита, кроме того, поддерживала стабильно плохие отношения с Мстиславом. Это делало её женщиной опасной. Хотя она была одного возраста с бабушкой Павла, мало кто обманывался её показной добротой. Елизавета Петровна имела острый ум и крепкую волю. Она не сдала своего мужа, когда к нему приезжала полиция; помогала ему прятаться от терроризирующей Птицын банды Мстислава. А потом подстроила аварию, в которой погибли его убийца с женой.
Странно, что жители Птицына давно перестали пугать Павла. Может, потому что он давно стал одним из них?
Глава 3. Пустая злость
18 августа. Утро.
Ульяна припарковала машину возле ворот бабушкиного дома. Она осмотрела две колеи примятой травы, оставленные недавно уехавшей машиной, и вошла в калитку. Елизавета Петровна уже встречала внучку на пороге, слегка жмурясь от поднимающегося солнца.
– Уля, ты сегодня рано, – с улыбкой пробурчала женщина. – Я ещё обед не готовила.
– Я недавно позавтракала, – ответила Ульяна и поднялась на крыльцо. – Как поживаешь? К тебе кто-то приезжал?
– Да, Паша убийство это проклятое расследует. Ужасно, хоть и Семён.
– Собаке собачья смерть.
– Ульяна, нельзя так о покойниках.
– Ты сама всегда так о них говорила.
– Будет тебе умничать, – отмахнулась Елизавета Петровна и зашла в дом.
Ульяна направилась следом и с подозрением посмотрела на бабушку, которая хлопотала на кухне и старательно делала вид, что ничего не произошло.
– Ба, расскажи то, что я должна знать, – наконец попросила Ульяна.
Елизавета Петровна на пару секунд оторвалась от помешивания супа и обернулась на внучку.
– Ты и сама всё знаешь.
– Да, я знаю, что ты страшно ненавидела Семёна. А теперь просишь не говорить о нём плохо. Не кажется тебе странным?
– Побойся Бога, Уля. Всё это – дела давно минувших дней. Семён мёртв, и смерть надо уважать.
– Именно поэтому десять лет назад ты принесла свиную голову на могилу родителей Полины?
Елизавета Петровна вздохнула и вытерла руки кухонным полотенцем, хотя не мочила их. Потом уселась за стол напротив внучки и снова вздохнула.
– У твоей бабушки давление, и сердце ночью так разболелось…
– Прекрати свой спектакль, – потребовала Ульяна, ни на миг не поверив пожилой женщине. – Ответь, ты убила Семёна?
Лицо Елизаветы Петровны мгновенно приобрело спокойное выражение, но в глазах читалось что-то, похожее на разочарование. Как будто она ожидала от внучки чего-то более выдающегося, чем очередное нелепое обвинение.
– Ах, Улька-Улька… Думала я, ты умная у нас. Видишь, порой и я ошибаюсь.
Ульяна оскорблённо насупилась. Если Семёна в самом деле убила не бабушка, то можно о ней не беспокоиться. Но, с другой стороны, Павел мог скинуть всю вину на неё, если настоящий убийца достаточно ему заплатит. И хотя Елизавета Петровна была далеко не безобидной овечкой, даже она бессильна против решения суда.
– Что сказал Паша? – со вздохом спросила Ульяна, постаравшись унять раздражение.
– Ничего. Но, по-моему, он заметил, что я где-то соврала. Впрочем, без лжецов старый Птицын рухнет, и все это хорошо понимают. Немногие хотят решительных изменений, а Паша точно не из их числа. За меня не волнуйся, у меня ещё остался порох в пороховницах…
– Ты как была отбитая, так и осталась, – процедила Ульяна.
– Яблочко от яблони недалеко падает, – с острой улыбкой парировала Елизавета Петровна.
– Но далеко катится.
С этими словами Ульяна вскочила и направилась к выходу из дома, не желая и дальше вести этот разговор, больше похожий на блуждание по минному полю. Победить бабушку в словесной перепалке ей не удавалось ещё ни разу.
– Смотри в чужой огород не укатись, – насмешливо бросила ей вслед Елизавета Петровна.
Ульяна села в машину и сжимала руль до тех пор, пока не почувствовала в ладонях боль. Лет до двенадцати она была уверена, что её бабушка лучшая на всём белом свете. Потом начала понимать, что она – самая сумасшедшая на всём белом свете. Впрочем, как считала мать, одно другому не мешает. Но теперь Ульяна была полностью уверена лишь в одном – дорогу её бабушке лучше не переходить.
Елизавета Петровна могла многое. И, конечно, она вполне могла убить Семёна. Она безумно ненавидела всех друзей Мстислава – как бывших, так и настоящих. К счастью, своё возмездие она осуществляла в одиночестве, но Ульяна всё равно считала, что на восьмом десятке пора найти другие увлечения, кроме вендетты. Ведь подлецов в Птицыне как майских жуков на клубничном поле – слишком много, чтобы можно было вывести.
От безысходной злости Ульяна пихнула руль. Её раздражала двуличность людей. Но ещё больше раздражало то, что она во всём была на них похожа. Те же привычки, та же лицемерная улыбка, те же уловки и способы скрыть истину. А под этим всем – бесконечное одиночество, рождённое десятками ошибок и осознанием, что некому в них признаться. И это глодало изнутри. Это строило между Ульяной и миром глухую прозрачную стену, сквозь которую окружающие видели происходящее, но до конца его не осознавали.
Звук пришедшего уведомления отвлёк Ульяну. Она взглянула на заблокированный экран телефона и с неудовольствием отметила, что подруга записала ей голосовое сообщение. Пару минут подумав, послушать его или сделать вид, что занята, Ульяна всё-таки решила открыть диалог.
– Ты сегодня приедешь? – заговорила Полина своим обыкновенным слишком весёлым голосом. – У меня ужасный день. Миша меня выгнал, представляешь? Мы срочно должны выпить и посмотреть какую-нибудь отвлекающую киношку. Жду тебя.
Ульяна вздохнула и зажала значок записи.
– Да, в магаз заскочу и к тебе. Выбери пока фильм.
Она повернула ключ зажигания и выехала на дорогу.
Машину давно пора бы продать – всё руки не доходят. Раньше, когда Ульяна училась в городе, та была ей крайне нужна. Теперь эта необходимость резко пропала: дальше Птицына она редко выезжала. Только вот кто купит её старую развалюху, которую и машиной-то назвать сложно?
В магазине Ульяна, как обычно, несколько минут рассеянно осматривала продукты. Предположив, что у Полины дома снова ничего нет, взяла две замороженные пиццы и большую пачку чипсов. Насчёт алкоголя Ульяна не переживала – в отличие от еды, у подруги его всегда было в избытке.
Немного постояв возле овощного отдела, она направилась к кассе, попутно размышляя об их с Полиной дружбе. Ульяна давно смутно догадывалась, что их отношения для обеих напоминали скорее обязанность, а не желание быть рядом. Во-первых, ни у одной не осталось других подруг, только общие и не слишком близкие, потому выбирать не приходилось. Во-вторых, каждой наверняка было жалко прекращать общение после долгих лет тесной дружбы в школе. Несколько лет назад Ульяне казалось, что они с Полиной как старые супруги, между которыми давно угасла всякая страсть, но поселилось какое-то большое семейное чувство. Но, приглядываясь к подруге и прислушиваясь к своим ощущениям, Ульяна постепенно поняла – это не оно. Не любовь, не привязанность; скорее, привычка и некоторое удобство.
Слушая об очередной ссоре подруги с её молодым человеком, Ульяна всё отчётливее понимала, что между ними находится… Пустота. Не пропасть. Не стена. Между ними – бескрайнее ничего, в котором теряются разговоры и сюжеты. Так не было в школе. В школе они будто были другими людьми. Но потом школа кончилась, они поступили в разные университеты и, как это обычно бывает, общение стало затихать. Ссоры, недомолвки, странная холодность и раздражительность со стороны Полины. Вернувшись в Птицын, они снова сошлись, но прошлое никуда не исчезло. И хотя обе пытались делать вид, что эти годы молчания ничего не значили для дружбы, обе понимали, что это не так.
И если Полина смогла вернуться в ту дружбу, то Ульяна – нет. Она не смогла ни забыть, ни отпустить. Как бы она ни старалась, старые, необсуждённые и отчасти глупые обиды заставили Ульяну иначе смотреть на подругу – со скрытой злостью и завистью.
Ульяна вернулась в машину и двинулась в сторону дома Полины. Хотя та имела внушительных размеров особняк недалеко от Птицына, жить предпочитала в доме куда меньше, построенном отцом специально для неё. Полина тосковала по родителям, и потому этот дом стал в некотором роде лекарством и отравляющей ностальгией одновременно. Ульяна об этом не спрашивала, боясь вызвать болезненные воспоминания, и потому о причинах решения жить именно здесь могла лишь догадываться.
Оставив машину возле гаража Полины, Ульяна зашла в дом. Там, как и всегда, было патологически чисто. Вероятно, так Полина занимала свободное время, которого у неё было в избытке.
Подруга полулежала на диване в гостиной и смотрела очередной бессмысленный фильм по телевизору.
– Долго, – прокомментировала она, даже не взглянув на появившуюся в дверях Ульяну. – Посмотрим «Секс в большом городе»?
Ульяна поморщилась, испытав прилив раздражения.
– Только не его. Давай хотя бы «Отчаянных домохозяек», и того лучше.
– Да, там они замужем и имеют детей!
– Может, ты хотя бы поймёшь, что брак далеко не всегда делает женщину счастливой.
Полина фыркнула, однако включила «Отчаянных домохозяек».
– Тебе дай волю, бесконечно будешь про своих наркоманов смотреть, – пробурчала она и взглянула на замороженную пиццу. – Разогреешь духовку?
– Не про наркоманов, а про деньги. И вообще, «Озарк» – хороший сериал.
Ульяна ушла на кухню, включила духовку и достала из ящика штопор. Бутылку красного сухого она нашла в холодильнике, после чего вернулась к подруге.
– И что на этот раз? – без особого интереса спросила она, решив, что игнорировать проблему подруги как-то совсем не вежливо.
– Миша сказал, что я слишком настойчива.
– Это правда.
– Ты вообще чья подруга?
– Я желаю тебе лучшего, – ответила Ульяна как можно искреннее, но почему-то почувствовала привкус лжи на губах. – Мужчины боятся такого напора. Миша многим нравится, он же такой харизматичный, богатый, ещё и художник… И многие ведут себя так же, как ты. Попробуй как-то из них выделиться.
Пусть Ульяна не испытывала искреннего желания помочь Полине, она знала, как быть хорошей подругой. И была ею так, как только могла.
– Тебе легко говорить. Егор полгода за тобой бегал, пока ты не снизошла до него. И всё равно сразу бросила, сердцеедка.
– За тобой тоже бегают, а тебе другого подавай.
– О нет, не говори о нём.
Ульяна посмотрела в окно, в пятидесяти метрах от которого росли пышные вечнозелёные туи. Среди них обычно с биноклем сидел Георгий. Поначалу он пугал, однако потом девушка привыкла. Он не доставал Полину сообщениями и признаниями в любви, как и в ненависти, не преследовал и не пытался навязываться. Вполне возможно, он предполагал, что Полина вообще не в курсе его наблюдений, хотя эту мысль Ульяна воспринимала скептически. Она предполагала, что Георгий специально действовал на нервы.
– Он богатый, высокий и даже симпатичный. Что тебя не устраивает? – спросила Ульяна.
– Не знаю, например… – Полина деланно задумалась. – Например, тот факт, что он сталкерит меня едва ли не каждый день?
– У всех свои странности. К тому же его не так сложно понять.
– Пусть радуется, что я на него ещё ментов не вызвала.
– Почему, кстати? Он же тебя так напрягает. Неужели совесть мучает?
– Ага, кого вызвать? Пашу? Да и потом, знаешь, Гоша вроде как не хочет затащить меня в подвал и держать там.
И хотя Полина произнесла это в шутку, Ульяна не была настроена веселиться. Она задумчиво посмотрела в окно. Георгий не был похож на психопата, каким мог показаться. И хотя Полина не воспринимала его всерьёз, Ульяна считала, что он крайне непредсказуем и потому опасен. Она начинала всерьёз опасаться, что Георгий не оставит свою обиду на Полину в прошлом и попытается как-то свести с ней счёты. И хотя сейчас он казался влюблённым в неё, Ульяна не спешила верить этому обманчивому впечатлению.
Семён угрожал Полине раскрыть её секреты, если она не заплатит за молчание. Его смерть была выгодна девушке, и вот он мёртв… Если Георгий каким-то образом об этом узнал, то мог ли он убить Семёна, чтобы подставить Полину? Ульяна не слишком хорошо знала его, но предполагала, что Георгий был из тех людей, которые любыми способами добьются желаемого. А зная его нездоровую целеустремлённость, сложить два и два не так уж и сложно. Возможно, он пытался обвести вокруг пальца не только Ульяну и саму Полину, но и Павла, который, кажется, относился к ситуации слишком легко.
– На твоём месте и в твоём положении я бы не стала слишком раздражать Гошу, – протянула Ульяна. – Особенно с учётом того, что Миша об тебя ноги вытирает, и защитить тебя некому.
– Но он же такой классный!
– В мире куча классных мужиков.
– Но мне нравится именно он.
– Тебе нравится каждый второй. Ты только и делаешь, что проматываешь состояние родителей и бегаешь за всеми козлами Птицына. Тебе давно пора вырасти.
Полина обиженно отвернулась, видимо, подбирая слова для колкого ответа. Но Ульяна уже так устала, что ждала его со стойким равнодушием. Она не знала, зачем ходит к Полине так часто, зачем смотрит вместе с ней бессмысленные сериалы, зачем обсуждает очередных её кавалеров. За несколько лет Ульяне сделалось все равно, так почему она продолжала жить так, как раньше, ничего не пытаясь менять?
Тёплое дружеское отношение к Полине давно растаяло, превращаясь то ли в раздражение, то ли в зависть, то ли в беспричинную злость. Ульяну кидало между этими чувствами, но она продолжала молчать и приходить к Полине, как будто ничего не происходило.
– Вот почему ты такая? – с лёгким разочарованием спросила Полина, словно услышав мысли подруги.
– Какая?
– Не знаю, холодная. Никогда такой не была раньше.
– А может, ты не замечала?
Полина перестала улыбаться и приняла более вертикальное положение, повернувшись к подруге лицом. Теперь она не напоминала пьяного подростка, обделённого умом и чувством ответственности.
– Нет, я замечала. Не хотела тебя напрягать, мало ли, может, у тебя проблемы какие. Но ты такая постоянно. В чём дело? Я что-то делаю не так? Я обидела тебя?
– Просто я такая, какая есть.
– В школе ты такой не была.
– Дети обычно вырастают.
– И становятся озлобленными взрослыми, ненавидящими себя и весь этот мир.
Довольно однообразный сериал, к тому же на неинтересную для Ульяны тему, она смотрела исключительно под какое-нибудь унылое бытовое дело. Сейчас он и вовсе наводил тоску. Тем не менее ей почему-то хотелось остаться.
– Я никого не ненавижу. Просто я не слепая.
– Мы все до последнего пытаемся чего-то не замечать. Это не делает нас слепыми, но все же… Глупо говорить, что ты не из таких.
Спорить не хотелось. Не хотелось что-то доказывать и снова ссориться. Ульяна так устала от этого всего, что ей проще было согласиться и промолчать. Именно так она и сделала, ничего не ответив и устроившись перед телевизором поудобнее.
Глава 4. Пугающая тишина
19 августа. День.
Павел высидел два совершенно бессмысленных дня на работе. За это время провели вскрытие трупа, изучили немногочисленные улики и завалили его таким количеством бумаг, что можно было подумать, будто в них пряталось что-то стоящее.
Свидетельские показания, больше напоминающие обычные сплетни; цветы, на которых нашли десятки образцов ДНК; ставшая причиной смерти колото-резаная рана, которую нанесли обычным кухонным ножом. Ничего конкретно не указывало ни на Георгия, ни на другого человека, что, в принципе, Павла не удивило.
Никиту больше всего заинтересовала рана, и он с самого утра отправился во все немногочисленные хозяйственные магазины, надеясь выяснить, не покупал ли у них кто-нибудь нож. Насчёт этого Павел слегка переживал. Хотя Георгий уверял, что убил Семёна его же ножом, ситуация всё равно была опасной. Это оружие сутки вымачивалось в концентрированном растворе хлорной извести, поэтому все следы крови с него исчезли, после чего Георгий выбросил оружие в Птицу2.
Солнце клонилось к закату; Павел решил закончить рабочий день, хотя оставалась ещё пара часов, и вышел на улицу. Погода была хорошей: знойные дни медленно уходящего лета закончились не так давно, и теперь над городом по вечерам висела лёгкая дымка надвигающейся осени, которая заставляет кутаться в тонкую куртку. Павлу нравилась середина августа, но ещё больше он любил сентябрь. И хотя подобное было ему не по возрасту, он частенько наступал в большие кучи сухих опавших листьев и слушал, как они хрустят.
Павел давно хотел бросить курить и даже снизил дневную норму сигарет. Но невроз давал о себе знать, и он вытащил предпоследнюю сигарету из пачки. Твердо решив, что больше не купит ни одной, он достал из кармана зажигалку и закурил. Запах дыма ему уже не нравился.
Завтра должны состояться похороны Семёна, и Павел планировал пойти туда, лишь бы прогулять хотя бы половину рабочего дня.
Снова и снова прокручивая в голове картину вчерашнего утра, Павел начинал понимать, что изображённая и словно замершая во времени сцена с трупом была обставлена подобным образом не просто так. Каждая деталь несла свой смысл, только какой? Его все ещё смущал молитвенный жест. Павел чувствовал нутром, но не мог облечь в слова значение этого контраста. Кто-то, кто это сделал, потрясающе прозорлив и талантлив, только талант у него странный. Может, человек искусства?
Осознание впилось в мозг. Был в Птицыне один человек – художник, о котором не знали разве только младенцы. Мог ли он устроить всё это представление? Да и нужно ли оно ему? Решив не забивать голову лишними вопросами, Павел спустился с крыльца полицейского участка. Дом художника находился в десяти минутах езды, и следователь не собирался терять время.
Направив машину в нужную сторону, Павел вскоре припарковался возле одноэтажного дома, облицованного тёмно-серым кирпичом. Он постучал в дверь, и вскоре её открыл хозяин – весьма помятый и заспанный, в измазанной разноцветной краской одежде.
– Доброе утро, – пробормотал художник Михаил.
– Уже вечер.
– О… Понятно. Чем обязан?
– Хотел побеседовать с вами, – видя, что Михаил открыл рот, наверняка чтобы опровергнуть своё участие в убийстве, Павел поспешил перебить его. – Как с человеком знающим. Видите ли, я не слишком сведущ в символизме.
– Вы о крыльях?
– Не только. Меня больше волнует молитвенный жест.
Михаил открыл дверь шире и пропустил Павла в дом. Видимо, после осознания, что его никто не подозревает, художник расслабился. Но Павел решил расширить круг подозрений и предположил, что любителя символизма можно искать ещё и в близком окружении Михаила – среди тех, кто мог бы услышать размышления художника и воплотить их в жизнь.
Тот был лет на пятнадцать младше Семёна, но не слишком тесно с ним общался. Как они познакомились и каким образом поддерживали общение, никто не знал. Семёна было сложно назвать поклонником искусства, а Михаила – любителем криминала. Но Павел был почти уверен в том, что эти двое часто общались. Он отметил для себя, что после возвращения в участок нужно внимательнее прочитать личное дело Михаила. Жизнь Семёна уже вычитали до дыр, однако тех, с кем он поддерживал общение, изучали не столь подробно, хотя Павел считал, что ответ кроется именно там.
Тем временем Михаил вернулся на кухню к недопитой чашке кофе.
– Молитвенный жест… Аналогий множество. Но в данном контексте у меня не так много вариантов.
– Например?
– Убийца указывал на что-то общее и объёмное, если судить по крыльям. Посмотрите, какой размах! Может, он указывал не на конкретно этого убитого, а на что-то более масштабное?
– Но ведь этот кто-то не мог убить его именно за этим?
– Кто знает?
Михаил с чашкой в руке стремительно покинул комнату. Он свернул в следующую по коридору дверь и остановился сразу за порогом.
Помещение было полупустым, с двумя большими окнами на соседних стенах. В углу между ними стояло кресло, по диагонали от него – мольберт с незаконченной картиной.
На ней была изображена кроваво-красная птица, чьи перья на концах будто плавились, стекая по её телу алыми ручейками. Те растворялись в воде грязной лужи, в которой, безжизненно раскинув крылья, лежала птица. В правой лапе она сжимала золотую монету – Павел склонил голову к плечу, заинтересованно рассматривая её. Первая из двух золотых и блестящих вещей на картине.
Вторая – царственный скипетр, который насквозь протыкал грудь птицы.
– Грязь, кровь, мёртвая птица, – Павел отошёл на несколько шагов. – Золото и скипетр. На заказ?
– О, что вы. Вдохновение. Не спал со вчерашнего утра. И не ел. Только пишу. Давно такого не испытывал. Как много слов хочется сказать, но говорить нечего…
– И все же вы не ответили на вопрос о молитвенном жесте.
– А что о нём говорить?
Павел повернулся к художнику. Ответ давно был на поверхности, и настало время признать его очевидным.
– Вы нарисовали бессилие смерти несмотря на все деньги. Символ власти стал орудием убийства, показывающим, что есть вещи, на которые не могут влиять даже сильнейшие. Грязь, кровь и золото. Как молящийся Семён – несочетаемые вещи. Антонимы в то же время закономерности. Вот, что имел в виду убийца.
Что-то масштабное и объёмное. Что-то, касающееся каждого. Почему-то в эту минуту истекающей кровью птицей Павлу стал казаться город, погрязший в противоречии и пороке.
Крылья. Птицын. Как он мог не догадаться сам? Кто-то неслышно говорил: «Семён – это Птицын, его копия, его отражение». Кто-то окунал зрителей лицом в правду как котят в блюдце с молоком.
Опросив Михаила по стандартной схеме, Павел наконец приехал домой. Он завёз машину в гараж возле дома Георгия – своего у него не было – и остановился на дорожке в раздумьях.
Открытие стало не столь неожиданным, однако позволило взглянуть на новые горизонты исхода дела. Если Семён действительно олицетворял Птицын целиком, то всё становилось сложнее. Вполне вероятно, что кто-то следил за ним и мог увидеть Георгия. И не только его. Кто-то в принципе мог видеть всё, что происходит в Птицыне, наблюдая за городом с высоты птичьего полёта, но почему-то не решаясь заговорить. Сколько знал этот человек? И сколько из этого не знал Павел?
Он не знал главного: почему его лучший друг убил Семёна. У Павла были догадки, и не самые приятные, однако он не мог подтвердить свои подозрения фактами. А устраивать бессмысленный скандал желания не было.
Решив, что дома делать нечего, Павел пересёк лужайку с пожухлой от жары травой и постучал в дом Георгия.
Друг не ответил, тогда Павел открыл дверь своими ключами и зашёл внутрь. Там было тихо.
– Герыч?
Павел прошёл в глубину дома и осмотрелся. Поднялся на второй этаж и удостоверился в том, что телефон друга лежал на столе. Как безрассудно оставлять телефон без присмотра, особенно в такой ситуации. Там хранились его переписки с Павлом, за которые тот мог легко вылететь с работы. Следователь вспомнил самодовольное лицо Георгия, когда тот рассказывал о каком-то очередном несданном экзамене – даже в такой ситуации друг оставался уверенным в себе. Теперь Павел в этом сомневался.
«Я всегда выигрываю, – сказал тогда Георгий с равнодушным выражением лица. – Не зря же меня назвали в честь Георгия Победоносца. Пересдам. Может, даже ещё раз. Я всё равно получу то, чего хочу».
До шестнадцати лет Павел свято верил в то, что однажды Георгий станет президентом. А после шестнадцати надеялся, что этого не произойдёт.
В том, что лучший друг не всесилен, он начал сомневаться только в двадцать. Но в двадцать четыре, когда зарплата Павла составляла тридцать с небольшим, а Георгий на широкую ногу отметил свой первый миллион, снова поверил в это.
За шесть лет много чего изменилось. Единственное, что всегда оставалось постоянным – уверенность Георгия в том, что он получит абсолютно всё, что желает. И Павел знал, чего тот желал больше всего на свете.
Поэтому он покинул дом, захватив с собой телефон друга. Павел догадывался, куда мог отправиться Георгий, поэтому пошёл следом. По дороге Павел сменил пароль из четырёх единиц на нормальный и шестизначный.
Миновав несколько кварталов, Павел приблизился к коттеджу, притаившемуся за деревьями. Хотя и двухэтажный, он не был достаточно большим для Птицына, жители которого определённо имели склонность к гигантомании. Но Павел понимал, почему одинокая девушка выбрала именно такой дом для жизни. Особняк её ныне покойных родителей наверняка наводил тоску или даже страх своими пустыми комнатами и сумрачными коридорами.
Пышные кустистые туи, растущие по краю забора, закрывали обзор на сад. Но Павел знал, где те редели; он прошёл вдоль участка и раздвинул ветки деревьев, сразу наткнувшись на того, кого тут искал.
– Опять ты здесь? – со злостью процедил Павел.
Георгий развернулся и деланно виновато опустил глаза.
– Извини. Бросить старую привычку так сложно.
– Бросай. Я серьёзно. Ты не должен попадать в поле зрения полиции ещё лет пять минимум.
Георгий с тоской взглянул на сад и отвернулся, следом за Павлом выходя из кустов.
– Сколько раз я тебе говорил? – с неудовольствием протянул Павел. – Прекрати за ней следить. В последний раз, когда вы виделись, Полина выгнала тебя из дома пинками и обещала огреть сковородкой, если ты ещё раз заявишься. Она может окончательно разозлиться и написать заявление.
– И что? Ты всё равно не дашь этому делу ход.
Самое печальное было то, что Павел это понимал. Он не сможет оставить Георгия, какие бы странные поступки тот ни совершал. А ещё он прекрасно знал, что с каждым днём навязчивая идея следить за Полиной только сильнее захватывает сознание Георгия. Что будет дальше, если она ничего не предпримет? Павел и думать боялся. Больше, чем скуку и груши, Георгий ненавидел только проигрывать. А холодность Полины и её равнодушие были сродни поражению, особенно для такого человека, как Георгий.
– Она не должна тебя заметить.
– Знаю. Не волнуйся.
– Имей в виду, что сейчас твои действия отражаются не только на тебе, но и на мне. Я вписался за тебя, и если тебя поймают, считай, что поймают и меня.
– Не волнуйся, – с нажимом повторил Георгий.
Он не любил, когда друг говорил о серьёзных вещах, но давно перестал сбегать после трёх минут разговора, что уже можно считать успехом.
– А я – самый близкий тебе человек, – уже тише произнёс Павел. – Кто сделал бы для тебя то же, что делал я? Никто. Только я. Помни об этом. И не смей подставлять меня, придурок.
– Спасибо, я помню. И ты очень важен для меня. Но и ты пойми, что я не могу оставить Полину… Просто не могу. Когда вижу её, чувствую себя… Ладно. Не будем об этом.
Павел устало потёр переносицу. Сражаться с одержимостью Георгия было бесполезно, объяснять – тоже. Он устал от этого. Чтобы продолжать дружбу с Георгием, он должен понимать момент, когда нужно остановиться.
– Надеюсь, ты меня услышал… – пробормотал Павел, прекрасно зная, что нет. – В общем, ты же помнишь, что завтра похороны? Пойдёшь?
– Конечно. Надеюсь, будет драка.
– Не смей пить.
– Тебя послушать, я вообще алкоголик.
– Если только начинающий.
Георгий весело пихнул друга в плечо и направился к дому.
Глава 5. Последний танец
20 августа. День.
Возле прощального зала было многолюдно. И хотя все соблюдали дресс-код, на атмосферу траура в небольшом дворе перед входом не было даже намёка.
Павел приблизился к Елене и вежливо кивнул ей.
– Сегодня тяжёлый день, – сказал он.
Та приняла соболезнования со сдержанной улыбкой, холодно и дежурно. Обменявшись со следователем парой ничего не значащих фраз, Елена вернулась в зал.
Павел отошёл к Елизавете Петровне, которой хватило такта надеть чёрное платье.
– Вы поедете на кладбище? – спросил он у пожилой женщины, хотя ему это было абсолютно неинтересно.
– Да надо бы, – запричитала Елизавета Петровна и показушно вытерла уголки глаз кроваво-красным платком. – Мы с ним столько лет знакомы были. А ты?
– Нет… Не думаю.
Краем глаза он заметил Георгия, который выпрыгнул из своей машины и, даже не закрыв её, быстро подошёл к другу.
– Как это не думаешь? – спросил Георгий таким тоном, как будто Павел был по меньшей мере подлецом и дезертиром.
– Что?
– А то, что поминки всегда после похорон. Ты же не хочешь пропустить бесплатную еду?
– А тебя туда приглашали?
– На поминки разве приглашают?
– Конечно, – вмешалась Елизавета Петровна.
Георгий с недоверием взглянул на неё, но, похоже, решил не спорить. На его лице мелькнуло разочарование.
– Ладно уж. Тогда без кладбища.
Павел давно привык к наглости друга, но в этот раз почему-то она задела сильнее. Поэтому он решил немного проучить Георгия – в любом случае, небольшая поездка на кладбище ещё никому не навредила.
– О чём ты? – Павел повернулся к другу с застывшим на лице недоумением. – Это невежливо. Нужно попрощаться. Ты же не хочешь оставить о себе неверное впечатление? Тем более, душа Семёна сейчас с нами, вдруг он обидится?
– Мы в прощальном зале. – Георгий указал на потрепанную временем вывеску «прощальный зал» над входом.
– Я имею в виду нормально попрощаться. Ты что, не хочешь поцеловать его в лоб?
– Мечтал об этом всю ночь, – протянул Георгий, мгновенно меняя выражение лица на печальное и задумчивое. – Надеюсь, у меня не будет трястись рука, когда я стану кидать землю ему в могилу. Уверен, мы с Семёном расстанемся друзьями, какими и были всегда.
Елизавета Петровна хихикнула, скрыв смех за кашлем, а Павел внутренне похолодел: не хватало только, чтобы Георгий разбрасывался такими глупыми шутками после того, что натворил. С другой стороны, было бы странно, если бы он молчал. Но Павел предпочёл бы, чтобы Георгий сказался больным и вообще на похороны не приходил. Но нет… Тому нужны зрелища.
– Очень мило с твоей стороны, – буркнул Павел и отвернулся.
Из прощального зала вышел Мстислав – мэр Птицына, высокий и статный мужчина пятидесяти четырёх лет. Его волосы наполовину покрывала седина, но наполовину они остались природного тёмно-коричневого цвета. Из-под чёрного пиджака виднелась белоснежная рубашка, сияющая, будто подсвеченная изнутри. Весь вид Мстислава демонстрировал власть, богатство и смертельную опасность, но Павел знал, что впечатление частично обманчиво.
За Мстиславом следовали двое молодых людей, которых Павел знал довольно плохо. Они работали на мэра, а чем конкретно занимались, он понятия не имел. Вполне возможно, что Мстислав продолжал проворачивать свои незаконные дела или отмывать оставшиеся деньги, и тогда неудивительно, что ему понадобились помощники.
Решив пока не думать об этом, потому что вряд ли Мстислав был ночью в парке, Павел проскочил в прощальный зал и остановился над гробом с Семёном.