Анна Поршнева
В лесу, на море, в небесах. Подлинная история избушки на курьих ножках
Зверь индрик
Вот вы думаете, что я сейчас вам буду рассказывать, какие трудности моя компания преодолела, прежде чем нашла индрика. А все вовсе не так оказалось.
Едва приземлилась летучая ладья на мутные воды Тибра, как из прибрежных зарослей появился сам зверь индрик, точь-в-точь, как описывали: белый, аж искрится, с витым рогом во лбу, с карими любопытными глазами, а грива и хвост у него серебром отливают и струятся чуть не до самой земли.
– Ишь ты, -говорит зверь индрик, – летучий корабль. Сто лет летучих кораблей не видел. А может, двести. Да к тому же с колдуньей на борту. Здравствуй, лесная ведьма!
– Здравствуй, диковинный зверь индрик, – говорит Аленка. – Только как же это получается, что ты нас видишь? Или зелье мое выдохлось?
– Я зверь индрик, страшный в ярости, любезный в милости. Мне открыто все скрытое и ведомо все тайное. Знаю я даже, зачем ты в странствие пустилась, колдунья, хоть не рассказала ты этого даже своим верным спутникам.
Аленка закраснелась.
– Ищешь ты вечной жизни. И в этом я отчасти могу тебе помочь. Взгляни в глубь вод Тибра – видишь тот цветок?
Аленка пригляделась, и точно – алеет что-то под мутной водой.
– Покрыт стебель этого цветка страшными шипами, и кто уколется об них, непременно умрет от крепкого яда, от которого нет спасения. Но если удастся сорвать цветок, будешь вознаграждена: отвар из него дарует тебе вечную молодость. А от вечной молодости недалеко и до вечной жизни.
Аленка одежду скинула и нырнула в воду, не забоявшись даже крокодилов. Впрочем, крокодилы на Аленку нападать не стали – побоялись грозного зверя индрика. И вот плывет Аленка в глубине, плывет, видит перед собой цветок, пытается добраться до него, а не может; он словно все глубже уходит. Не хватило дыхания у Аленки, вынырнула она и дышит тяжело. Хочет еще раз попытаться, а зверь индрик ей говорит:
– Нет, колдунья, чтобы достать тот цветок, человеку дается только одна попытка в жизни. И я знаю лишь одного человека, который это сделал. То был древний царь, великий воин. Да только и ему цветок в результате не достался – положил он его на берег, и его съела проползавшая мимо змея, которая тотчас скинула кожу и омолодилась. Но и змее той не повезло – не прошло и года, как поймал ее и сожрал примерно вот такой же орлан, как тот, что кружит над твоим кораблем.
Аленка от такой долгой речи насупилась:
– Ты что ж, издеваешься, что ли? Говорил, что можешь помочь, а разве это помощь?
– Я зверь индрик, грозный в гневе, любезный в милости. Я говорю только правду. Могу указать путь к бессмертию. Слышала ты, наверное, колдунья, о боге Озирисе, которого завистливый брат разрубил на куски и разбросал по миру, а верная жена собрала те куски, склеила, и поднялся Озирис, живой, как и прежде. Слышала ты, наверное, еще и о Персефоне прекраснорукой, которая полгода проводит в царстве мертвых, полгода – в царстве живых. Ну, да то ведь боги.
Аленка уже чуть не лопается от нетерпения, а зверь индрик продолжает свои цветистые речи.
– Так вот, известен мне только один случай, когда обычный человек вернулся из смертного плена. Ступай в Индию, найди там на берегах Ганга пасущихся бурых буйволов и расспроси их о Савитри, жене преданной и любящей.
Чуть не подпрыгнула Аленка от радости и поспешила развернуть карты судоходные, чтобы прочертить маршрут в Индию.
Орлан же почесал под крылом, посмотрел вслед зверю индрику и сказал:
– Что-то рыба в этих местах суховата. А что в жизни важнее рыбы? Слетать, что ли, с вами в Индию, посмотреть, чем там кормят?
Повесть о Савитри, жене преданной и любящей
Долго ли, коротко ли, добрались до Индии. Поднялись по Гангу, великой реке, священной реке, до заливных лугов, где паслись бурые буйволы. Орлан отправился охотиться, рыбку ловить, а Аленка спрыгнула с ладьи, снова стала видимой и пошла по пояс в воде прямо к буйволам. Буйволы опасаются, фыркают носами недовольно, а как заговорила она с ними на тайном зверином языке, помягчели и указали ей на старую буйволицу, которая была у них вожаком.
– Знаю ли я историю о Савитри и муже ее Сатьяване? Да кто же в Индии ее не знает! Была я еще молочным теленком, когда услышала ее впервые, и с тех пор слышала еще ровно восемьдесят семь раз. Если хочешь, добрая колдунья, поведаю и тебе.
– Поскорее, – умоляет Аленка, которой все эти восточные цветистые речи не по нраву, – ради всего святого, поскорее!
– Можно и поскорее. Только не пропадет ли соль истории, если мы будем торопиться? Значит, так
Жила-была царевна Савитри и настало ей время выйти замуж. И сказал древний отшельник, что суженный ее – царевич Сатьяван, муж великих достоинств, с одним лишь недостатком – ровно через год он должен умереть. Савитри так полюбился Сатьяван, что она вышла за него замуж, несмотря на предсказание. Наконец, мгновенье смерти мужа приблизилось настолько, что осталось до него три дня. И тогда царевна дала строгий обет, что все эти три дня не будет есть и будет стоять неподвижно. И исполнила его.
– Так-таки три дня не емши? – изумилась Аленка.
– Да, а на исходе третьего дня, – сказала буйволица, – Сатьяван собрался в лес. И как была, не преломив даже куска хлеба, Савитри проследовала за ним, так как знала: час его кончины близок. В лесу Сатьявану стало плохо, он положил олову на колени жене и умер. Тогда-то принцесса и увидела самого бога смерти Яму; в красной одежде, с веревкой, чтобы связать и унести мертвеца, он стоял перед ней и глаза его ярко сверкали.
Но Савитри не испугалась, а вступила в спор. Много даров обещал страшный бог ей, но она упорно требовала возвращения мужа.
Буйволица прикрыла глаза, вспоминая, и прочитала наизусть:
Без мужа не надо мне хлеба и крова,
Без мужа не надо мне неба дневного!
Не надо мне дома, и поля, и сада.
Без мужа мне жизни не надо, не надо!
(Перевод С. Липкина)
И бог отпустил Сатьявана и даровал ему и Савитри, жене преданной и любящей, четыреста лет жизни и сто сыновей.
– Ух ты, – сказала Аленка, – а где его найти, этого бога Яму?
– Ты увидишь его в свой час, когда он придет за твоей душой. Но не надейся умилостивить его, как Савитри. Насколько мне известно, это единственный случай и больше такого не было.
– О мудрая буйволица, не знаешь ли ты еще какого-нибудь мудреца, который помог бы мне в моих поисках?
– Знаю, – ответила буйволица, – в далеком Китае, в южных его провинциях, живет отшельник-обезьяна. Говорят, он превзошел все науки на свете, обрел плоды бессмертия, и живет уже больше трех тысяч лет.
– А как его найти? Китай – великая страна, – беспокоится Аленка.
– Проще простого. Возьми по полчашки молока от меня и других буйволиц этого стада, сбей масло, а на сыворотке сотвори блины. Как поешь ты этих блинов с маслом, так и откроется тебе путь.
Аленка подоила буйволиц, сбила масло, а блины печь решила уж наутро. Шибко устала – масло сбивать много сил надобно.
Привередница и скромница (сказка, рассказанная ладье крокодилами, пока Аленка буйволиц доила)
Жили были в одном индийском селе две сестры: старшая – Дийя – и младшая – Канья. И вышло так, что родители старшую сестру любили и очень баловали, а младшую нагружали работой да поругивали частенько. Вот и выросла старшая привередницей, а младшая – скромницей.
В то время, как обе девушки вошли в пору замужества и славились красотой далеко вокруг, случилось так, что один богатый купец задумал женить сына. Призвал он к себе сваху и велел ей сыскать самых красивых девиц в округе.
– Да тут и искать нечего, – говорит сваха, – нет красивее во всем свете, чем Дийя и Канья. Обе очень хороши собой, выбирайте, какая вам по вкусу.
Сходил купец, посмотрел, точно – обе раскрасавицы. Какую же выбрать? – задумался. А жила с ним старушка-мать, женщина столь же мудрая, сколь седая.
– А устрой им состязание, – говорит, – я придумаю такие задания, которые сразу покажут, кто из них благонравнее.
Так и сделал. Родители вместе с Дийей и Каньей приехали в дом купца – очень уж им хотелось, чтобы старшая дочь вошла в богатый дом.
– Перво-наперво, – говорит старуха, – проверим, которая из ваших дочерей лучше стряпает. Пусть они изготовят нам блюдо к обеду каждая, да повкуснее. Вот ключи от кладовой – берите, что хотите.
Дийя набрала жасминового риса, дичи, шафрана, пряностей всяких и изготовила царское угощение. Канья же взяла только какую-то мелкую рыбку, обычный круглый рис и немного перца.
Сел купец обедать, отведал дийиного блюда -вкусно, отведал каньиного – да все и съел, даже рыбьи косточки обсосал.
– Хорошо, – продолжает старуха, – теперь посмотрим, кто из вас лучше сумеет мужу угодить, красоту свою представить. Возьмите сурьму, румяна, возьмите благовония и украсьте себя, как следует.
Привереднице не впервой себя украшать – она подвела миндалевидные глаза, вычернила веки, подкрасила красным ноздри и губы, нарумянила щеки, облилась сандаловым маслом с ног до головы. Скромница же только слегка подкрасила глаза и брови, да окурила одежду одной ароматной палочкой.
Вышли они к старухе, та осмотрела их – обе хороши, глаза радуются.
– Ну что ж, – говорит, – вот вам последнее задание да заодно и награда за старание. Пойдите в нашу кладовую и выберите себе каждая по сари в подарок. А я посмотрю, как вы умеете наряжаться.
Дийя, конечно же, выбрала себе оранжевое сари, шитое золотом, и тут же принялась вертеться перед зеркалом. Канья же взяла какую-то простую полосатую ткань, быстро оглядела себя со всех сторон, а к зеркалу даже не подошла.
Ну, вот, теперь все ясно, – сказала старуха и присоветовала сыну взять в невестки младшую, скромницу.
Старшая же в обиде возвратилась домой. Она потом тоже вышла замуж, но вовсе не так удачно, как сестра.
– Ну вот! – воскликнула Аленка, когда ладья пересказала ей эту сказку, – эти купцы просто жадины. Выбрали ту, что экономнее!
– А я не так эту сказку поняла, – возразила ладья. – Из дорогого риса да редкой дичины кто угодно вкусное блюдо состряпает. А ты попробуй из мелкой рыбешки изготовить так, чтоб косточки обсасывали! И с притираниями тоже все ясно: младшая хорошо знала, что ее красота не нуждается в украшениях, а старшая сомневалась в себе, вот и разрисовала лицо. И насчет сари: старуха смотрела, как они держатся, как ведут себя. И опять скромница показала себя более уверенной, а значит, более надежной.
– Ну, может и так, – неохотно согласилась Аленка. – Хотя что плохого, чтобы повертеться перед зеркалом, особенно, если платье красивое.
– Ничего плохого, – подтвердила ладья.
Блинчики да с маслицем
Единственное, что на ладье осталось неизменным со старых времен, – это печка. Представьте себе, прямо посреди корпуса стоит самая настоящая русская печь с вьюшками, устьем и плитой! Настоящая она, конечно, но не совсем. Все-таки, немного волшебная. Во-первых, стала ладья легче перышка, легче пуха (это ладья Аленке рассказала) и печь с ней; во-вторых, дым от дров поднимается в трубу, труба выходит на палубу, а из трубы невероятным образом появляются опять дрова, да самолучшие – сухие, березовые. И ровно столько, сколько в печку закинули. "Прям перпетуум мобиле какой-то"– говорила иностранными словами ученая Аленка.
Но все-таки печь была, и, стало быть, можно печь блины. С утра затворила Аленка тесто, напекла золотистых хрустких блинков, смазала их буйволиным маслом и наелась от души. Предлагала и орлану, но тот гордо отказался.
А после сытной еды Аленку в сон потянуло. Пыталась она о дисциплине вспомнить, да где там, клонит подремать, и все тут. Так прямо за столом, положила голову рядом с миской и заснула. И снится ей карта Китая. Странная карта – если в какое место приглядеться, видны дома, скот, деревья, человечки видны. В Китае неспокойно. Война идет в Китае. А в южной ее части словно солнышко светит. Присмотрелась Аленка и видит: сидит в старой пагоде обезьяна, вернее, обезьян, потому что явно мужского пола, смиренно сидит, острой палочкой что-то на земле чертит, а от обезьяна ну в точности сияние исходит. Поняла Аленка, что вот оно – место назначения. Как поняла, так сразу проснулась и побежала к картам отметку делать. А морской орлан, в окно за Аленкой наблюдая, проворчал:
– Ну, в Китай, стало быть. И слава богу! А то рыба тут какая-то пресная, не вкусная совсем рыба. А что в жизни важнее рыбы?
Мудрая обезьяна
Тут мне умные товарищи подсказали, что нельзя говорить "обезьян". Что так я детей плохому научу, а должна я детей, совсем наоборот, учить хорошему. Ну, что ж, исправляюсь. Только сначала сделаю небольшое предисловие. Эта самая обезьяна был известна тем, что всю жизнь превосходила, и наконец превзошла учение пути, которое по-китайски дао называется. Так что теперь я так ее и буду называть: обезьяна-даос. Вроде как достаточно по-мужски?
Итак, как-то летним вечером сидел обезьяна-даос у стен заброшенной пагоды и поедал плоды. Плоды ему доставляли монахи, которые делали это с древних времен, и уже, по правде сказать, забыли, зачем делали. Обезьяна-даос не просто ел плоды, он размышлял. О чем, вы спросите? Да не могу сказать, о чем.
Посудите сами, как я, обычный, в общем-то, человек, могу рассказать о глубинах мыслей мудрой обезьяны. Впрочем, он, может быть, и думал только о том, что абрикосы в этом году уродились сладкие. И тут к обезьяне подошла Аленка со своим обычным вопросом. Ну вот вынь да положь ей это бессмертие! Обезьяна-даос даже рассердился, нахмурил брови и вскричал:
– Ох уж эти мне коровы, вечно все напутают! И вовсе не я воровал персики бессмертия из небесного сада, а Сунь Укун, великий мудрец, равный небу. Кстати, тоже обезьяна, – скромно добавил он, увидев, что Аленке это имя ни о чем не говорит. – Так и он давно перешел в буддизм, просветлел и теперь восседает в бутоне лотоса. То есть в нирване – пояснил он разинувшей рот Аленке, – то есть в абсолютном недеянии. Ну, в общем, молода ты еще, чтобы понять. Но все-таки я могу тебе помочь. Дело ведь не в том, что тебе так нужно бессмертие. Мало приятного в вечной жизни, если подумать! А дело в том, что ты страшишься смерти. Поэтому надо тебе пробраться в страну Японию и расспросить там о самурайском кодексе.
Аленка про самураев слышала что-то, но крайне невразумительное.
– Самураи – это ж воины такие, а не мудрецы. Чему они научить могут?
А обезьяна-даос настаивает:
– Ступай ко двору какого-нибудь даймё и расспроси там коней. Кони – животные благородные, а в Японии еще и редкие. Они много знают. Только вот загвоздка. Япония так долго жила замкнуто от всего мира, что у животных ее образовался свой особый язык. Ты его просто так не поймешь, а чтобы выучить, нужны долгие месяцы. Но у меня есть волшебная серебряная пилюля. Положишь ее в рот – и сможешь понимать любой язык. Только просто так я ее тебе отдать не могу. У нас, у даосов, принято знание на знание обменивать.
Аленка много зелий знает, думает: что-нибудь да найдется интересное для обезьяны, вот и пригласила его на корабль, ознакомится со своим богатством.
А на ладье выяснилось, что все эти зелья даосу знакомы. То есть, может быть, другие травы и коренья используются, да эффект все тот же достигается. Нечего Аленке предложить взамен. Только слышит, шепчет ладья:
– Предложи ему липовых куколок.
– Каких-таких куколок? – интересуется обезьяна-даос, которая то ли по своему уму, то ли из-за серебряной пилюли за щекой превосходно ладью понимает.
И рассказала Аленка историю про липовых куколок, как они появились, как танцевали вдвоем и как вдвоем же умерли.
– А я, – говорит ладья, – могу в точности научить тебя, как вдохнуть в куколок жизнь.
– Это печальное знание, – говорит обезьяна-даос. – Не знаю даже, смогу ли я пустить его в дело. Однако сама эта история так поучительна, что отдам я за нее пилюлю. – Вынул пилюлю из-за щеки, отдал Аленке и растаял (даосы это умеют). Аленка долго потом пилюлю с уксусом и кипятком чистила, чуть кожу на руках не ободрала. Вроде умная девка, а обезьяны брезгует.
– Рыба тут, – проворчал орлан, наблюдая, как Аленка чистит пилюлю, – костлявая ужасно. Может, в Японии получше будет. Ведь что может быть важнее рыбы!
Путь смерти
Настоящий писатель, тот, который пишет большие исторические романы, посвятил бы глав семь тому, как Аленка блуждала по Японии, вернее говоря, по великой Ниппон, как искала нужный дом, несколько раз ошибалась, потом нашла, перекинулась в мальчишку-прислужника, пробралась на конюшню, убедила несговорчивого коня раскрыть ей тайну самураев, не боящихся смерти. Но я не настоящий писатель – я сказочница, а сказки, как известно, сказывают, вовсе не пишут.
Поэтому я сразу обращусь к тому моменту, как очень серьезная Аленка вернулась к ладье и с выражением зачитала то, о чем поведал ей самурайский конь.
" Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти
оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает
жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно. Если же он не достиг
цели и умер, это действительно фанатизм и собачья смерть. Но в этом нет
ничего постыдного. Такая смерть есть Путь Самурая. Если каждое утро и каждый
вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело
уже умерло, ты станешь подлинным самураем. Тогда вся твоя жизнь будет
безупречной, и ты преуспеешь на своем поприще."
(Перевод Котенко Р.В., Мищенко А.А.)
На краткий миг воцарилось молчание, которое прервал орлан:
– Я все понял! – воскликнул он в волнении. – У человека, у животного, у птицы должно быть предназначение в жизни, его цель. И когда она есть, смерть не важна. Для чего я жил? Ради рыбы. И вот я попробовал рыбу в тысяче разных мест (кстати сказать, здесь она какая-то кисловатая), и понял одно – самая вкусная рыба ловится в месте, где я родился. Значит, я достиг своей цели. Теперь мне следует умереть!
И орлан сложил крылья, закрыл глаза и грохнулся на палубу. Аленка ахнула. Ладья была потрясена. Они обе уже привыкли к неугомонной птице и ее дурацкой присказке "А что может быть важнее рыбы?". Они было приготовились проливать обильные слезы, как вдруг орлан пошевелился, встал на лапы, подошел к краю палубы, бросился с борта вниз и тут же стремительно набрал высоту и гордо прокричал сверху:
– Крылья! Крылья важнее рыбы! Полет важнее всех рыб на свете! Летать – вот мое призвание!
Покружил над мачтами и скрылся за облаками, не попрощавшись. Все-таки он был порядочный нахал, этот орлан!
Кицунэ
Аленка решила задержаться в удивительной стране Ниппон подольше. Тем более, что даосская серебряная пилюля, как оказалось, имела еще одно волшебное свойство. Она делала понятными непонятные явления жизни японцев. Вот скажет тебе кто "сёдзи", и ты сразу представляешь сетчатые перегородки из дерева и бумаги, которыми комнаты разделяют. Очень полезная оказалась пилюля!
Но в одном она не могла помочь. Аленка страдала по русскому хлебу, ноздреватому, черному, с горбушечкой. По горшку доброй каши, гречневой или пшенной, с лучком, чесночком, с душистым салом, хорошо пропаренной в печке, страдала она. Запасы на ладье подошли к концу, и приходилось питаться местным рисом, рыбой и всякими, прости господи, ика – осьминогами.
И вот как-то гуляла Аленка в мужском обличьи по узким улицам старого города, думала, не пора ли уже возвращаться домой. Как вдруг услыхала за углом тихий плач. Подошла посмотреть, а там сидит на приступочке девушка-красавица в нарядном кимоно, глаза рукавом закрывает и всхлипывает.
– Что за беда у тебя, девица? – спросила Аленка.
Та подняла глаза, и такие то были беззащитные глаза, что сразу захотелось незнакомку обогреть и обиходить. Аленка было собралась это сделать, как вдруг глаза превратились в щелочки и красавица рассмеялась.
– Ну, надо же! На свою нарвалась, – сквозь смех сказала девушка, и тут уж Аленка пригляделась к ней повнимательней. Смотрит, а это не девушка вовсе, – сидит перед ней огненно-рыжая лиса о пяти хвостах. И серебряная пилюля, что за щекой находится, услужливо подсказывает: кицунэ, оборотень.
Не могла Аленка мимо пройти, зазвала эту кицунэ к себе на ладью. Там красавица живо налепила из вчерашнего риса какие-то колобки, приготовила суп из водорослей с яйцом и ловко разделала сырую рыбу. Поставила на стол угощенье – нельзя ж отказываться, приходится есть. Аленка поблагодарила, но потом сказала почти сурово:
– У нас не принято, чтобы гости хозяев потчевали.
– Так это я по привычке, – смеется девушка. – Если какой прохожий повеса меня пожалеет, в дом свой приведет, так перво-наперво его вкусно угостить надо, потом приласкать, а там уж он растает и совсем будет мой.
– Зачем же тебе это надо?
– А жить на что? Мы, кицунэ, больше тысячи лет живем, и редкая из нас, как ты, может в мужчину превратится. А женщина в нашем мире не может жить без мужа, сына или отца.
– Я бы своим трудом жила, -негодует Аленка.
– Так и я своим трудом живу, – опять смеется красавица, – Знаешь, как трудно угодить нынче молодым повесам? Все они мамками да няньками избалованы. В старину, говорят, много лучше было.
– Ну, – заметила Аленка, – так всегда говорят.
Кицунэ оглядела каюту и заметила стоящее в углу на рогожке денежное дерево.
– Ах! – сказала она. – Своим трудом, значит? Легко тебе так говорить, когда у тебя серебро, точно сливы, на ветках растет.
Пожалела Аленка лисицу: натрясла ей в платочек с дерева горсти две монет. С тем и распрощались.
– Эх ты, раззява, – корила ладья Аленку, – пожалела оборотня, который тем и живет, что из честных людей деньги выманивает.
– Жаль ее, – ответила Аленка, – тяжело по чужим людям весь век мыкаться, к чужим порядкам приспосабливаться. А, может, у нее еще и детушки есть?
Детушки у кицунэ и правда были. И все до одного – лисы-оборотни. Очень они обрадовались серебру и тут же стали строить планы, как из простодушной иноземки побольше добра вытрясти. Заявились назавтра всем семейством в порт – а ладьи и след простыл. Улетела она обратно на родину.
