Анна Поршнева
Рассказы об Алой
– Ну, вот опять, дежавю. Кажный день тебя кормлю, что ж и не быть дежавю-то этому!
Колдунья подняла с земли пустую миску и пошла к двери. Перед ней по траве бежала верная привычная тень. Алая подошла вплотную к двери, и тут тень повела себя своевольно: вместо того, чтобы лечь гладко на деревянное полотно, она нырнула в щель у порога и скрылась в доме. Алая застыла, наклонив голову и наблюдая за вероломным поведением тени. И вдруг – трам-тарабам! – дверь распахнулась и врезала ей прямо по темечку. "Ёктыж-моктыж! – успела подумать колдунья. – Да чтоб все твои пути свернулись в кольцо!" – и погрузилась в беспамятство.
***
– Временная петля – бормотала под нос Алая, потирая бог знает сколько уже нывшую макушку. – Далась мне эта временная петля! Всем давно известно, что никаких временных петель и на свете-то не бывает!
13.Б Внутренний голос
– Временная петля – бормотала под нос Алая, потирая бог знает сколько уже нывшую макушку. – Далась мне эта временная петля! Всем давно известно, что никаких временных петель и на свете-то не бывает! Континуум пространства-времени так крепок, что ничто не может его разрушить. Тут надо такую силищу иметь, что ого-го, – последняя мысль вышла какой-то вялой. Виноват был внутренний голос, который всегда просыпался как-то некстати и нашептывал Алой всякие завиральные идеи. Вот и сейчас, вопреки твердой логике и скромности, которых должна придерживаться всякая уважающая себя колдунья, внутренний голос проводил подрывную работу:
«А кто сказал, что у тебя нет такой силы? И вообще, кто сказал, что для этого нужна силища ого-го-го?»
– Все мастера так говорят, – вяло отмахивалась Алая, которая плохо соображала из-за болевшей головы, – Чертов Мельник из Норской впадины, Алаис из Динка, Мальматруб бездомный, опять же…
«Да плюнь ты им в глаза! – горячился внутренний голос. – То же мне авторитеты. Нет у них, понимаешь, временной петли. А вдруг есть? А вдруг она такая, что в ней можно застрять на чертову уйму оборотов и ничего не почувствовать? А вдруг логика не помогает из нее выбраться, а только удерживает в ней. Не будь логичной! Будь абсурдной!»
– А вот возьмем дежавю – попыталась продолжить Алая, смешивая в глиняной корчаге слизь носатой жабы с пыльцой ветреницы, чтобы получить хорошо себя зарекомендовавшую мазь от кругов под глазами. – Некоторые считают, что это следствие все той же временной петли. А как тут не быть дежавю, когда цельный день только и делаешь, что варишь зелья и толчешь травы в ступке! – Получалось неубедительно. Алая недоуменно потрясла головой, и боль вернулась с удесятеренной силой.
– Вот ведь. Как будто кто меня дубиной прямо в темя шандарахнул. По-хорошему, оно надо отвар черной бульбы – он любую боль вытягивает, в особенности такую, про какую сам не знаешь, откуда взялась. Да где ж ее сейчас возьмешь, черную бульбу? Разве что в рундуке осталась…
И колдунья полезла копаться в стоявшем в сенях древнем рундуке. Один за другим на пол валились разнообразные предметы: изодранный в клочья фартук, парик не первой свежести иссиня-черного цвета, связка ивовых прутьев, несколько гусиных перьев, остро отточенных и измазанных засохшими чернилами, чугунок с топленым свиным салом… Наконец, Алая издала торжествующий крик: в руке у нее чернел крохотный, еле заметный клубень.
Дело спорилось: кипела вода, целебный отвар булькал и даже пар от него веселил душу. Впрочем, дел еще было немеряно. Например, надо было покормить лису.
«Не корми лису!» – встрял неугомонный внутренний голос.
– Так она ж голодная! – попыталась возразить колдунья
– Оголодает, сама придет. Ишь, взяла моду кормить зверей деликатесами. Куриные сердечки им, заячью печенку им.
– Сегодня бараний рубец, – оправдывалась Алая.
Она взяла миску с приготовленным кормом и нехотя пошла к двери.
«Сидеть!» – велел неугомонный внутренний голос.
– Да черт с тобой! – сказала Алая и покорно села на рундук.
Время тащилось медленно, но сидеть на рундуке было покойно и приятно. Голова больше не ныла – видно отвар черной бульбы помог, и вообще жизнь налаживалась.
В дверь деликатно поскреблись. Алая выглянула на улицу – за порогом сидела лисица и смотрела на нее голодными упрекающими глазами. Хозяйка поставила миску с кормом на землю, и зверек принялся с жадностью есть. Лучи солнца золотили блестящую шерстку на спине и хвосте. Алая залюбовалась. Внутренний голос довольно молчал.
14. Морской волк и морская собака
Алая всю жизнь провела в лесу и моря никогда не видела. Она о нем, конечно, слышала, и немало. Но никогда, никогда даже самое яркое воображение не могло бы воссоздать такое обширное явление.
Море представлялось колдунье в виде громадного котла, в котором мелькали водоросли, экзотические рыбы и рукотворные корабли. Весь этот воображаемый отвар был чем-то вроде насыщенного соленого бульона, который Алой, страсть, как хотелось попробовать, и который был для нее совершенно недостижим.
Поэтому, когда в ее жилище постучал Конрад, она обрадовалась. Конрад был возвратившийся из дальних странствий доживать в родном селении старик. Вид он имел самый живописный. Лицо смуглое, покрытое старыми оспинами и шрамами. В левом ухе пробит тоннель, и в дыру вставлен достаточно редкий, хотя и не такой дорогой камень – глаз дьявола (буро-зеленая, переливающаяся, точно опал, масса прорезана угольно-черной вертикальной полосой). В правом ухе сверху вделан маленький бриллиант, а мочка украшена золотым кольцом. Свободные штаны и блуза, подхваченная широким алым поясом, видавшие виды сапоги, кривой нож за поясом, которым он ловко орудовал, отрезая ломти дичины в трактире. Так и представлялось, что так же ловко он орудовал этим ножом в какой-нибудь короткой стычке на улицах портового города или даже – чем черт не шутит – в схватке со свирепыми жестокими пиратами.
Конрад привез с собой целую повозку морских редкостей – веревок, стянутых хитрыми узлами, сундуков, крашенных перламутром, карт неведомых земель, и даже целый (правда, маленький) корабль, дивной силой упакованный в бутылку. Кроме того, Конрад принес с собой множество рассказов о своей бурной молодости и полной опасностей зрелости. До Алой долетали отголоски этих рассказов, а вот и сам их герой стоит перед ней, широко расставив ноги, как когда-то стоял он на палубе брига. Странные ласкающие слова: шпангоуты, стаксели, рында и том подобные – закружились в голове колдуньи.
С Конрадом пришел пес, старый, косматый зверь, появление которого в жизни мужчины было окутано романтической тайной. Пса обнаружили в открытом океане, плывущим на обломке какого-то несчастного судна, однажды серым ноябрьским днем. «Как ни рыскали мы вокруг, как ни искали моряков, спасшихся в катастрофе, никого больше мы не нашли», – говорил, посасывая трубочку, Конрад. – «Умная животина, и благодарная". – Он свистом подзывал собаку и велел ей показать трюк, установив на кончике собачьего носа соленый сухарик. Пес держал сухарик на носу точно выверенное время и потом по команде ловко подбрасывал его в воздух, ловил и глотал, предварительно разгрызая все еще мощными челюстями.
Сейчас спутник Конрада улегся у очага и не сводил с хозяина глаз.
Между тем пришелец, перемежая свои слова самыми морскими проклятиями, пожаловался на радикулит, который, того и гляди, разобьет его, к чертям собачьим, вдрызг, трам-тарарам.
Одновременно Конрад рассматривал колдунью тем особым взглядом, каким мужчины разглядывают еще нестарых одиноких женщин. Но Алая была достаточно опытна и сильна, чтобы льститься такими взглядами или бояться их.
Весело и споро перебирая стручки леоманского бордового перца, Алая подумывала даже, что старик, возможно, не так и стар, и что имеет смысл проверить после поподробней, как удалось леченье.
В маленьком котелке кипел барсучий жир, женщина быстро – все надо было делать быстро, если не хочешь потом чихать три дня подряд – рубила вяленые конусы перца и бросала их в булькающую жидкость. Еще немного перечной мяты, чтобы мазь не была слишком жгучей…
Меж тем Конрад, вполне освоившись, уже рассказывал, как однажды в бурную темную ночь (а, может, это был день, из-за шторма черный, словно ночь) он со своей командой загарпунил громадного кашалота, и как этот дьявол мотал их – а их и без того мотало неспокойное море…
Алая замечталась и едва не пропустила момент, когда зелье поспело. Впрочем, едва не пропустила не значит пропустила.
Натянув плотные перчатки из кожи козленка, Алая велела:
– Заголяй спин и вались на лавку!
Мужчина покорно стянул рубаху, обнажив мускулистую когда-то, а теперь уже дрябнущую и заплывающую жиром спину.
Охладив котелок ледяной водой до терпимой температуры, колдунья скатала его содержимое в шар и принялась катать этот шар по спине, сперва вдоль, а потом поперек, образуя выгнутую сетку, становившуюся гуще к пояснице.
Покончив с сеткой Алая принялась разминать спину. Перчатки, пусть и тонкой кожи, мешали, и она, наконец, сняла их и принялась работать голыми руками.
При первом прикосновении к спине, колдунья задумчиво замерла, н не жалящий, точно сотня пчел, состав был тому причиной. Просто прикоснувшись к доверчиво обнаженной коже, она сразу узнала все о Конраде. Такая немудреная правда: Конрад вовсе не был морским волком. Все сорок лет своего отсутствия он торговал в лавке какого-то приморского города, продавая парусину и снасти. Там он и набрался всех тех дивных историй, которыми смущал горожан.
Меж тем Конрад, выгибая в разные стороны ставшую подвижной спину, поднялся, натянул рубаху – там, где полотно касалось кожи, жжение заметно усиливалось, и еще раз смерил Алую оценивающим взглядом.
Но колдунью взгляд этот уже не волновал. Словно поняв это, старый лжец свистнул псу, и собака подбежала к нему, привычно подставляя под жесткую ладонь толстолобую голову.
Алая смотрела на них и думала, что у этого старика нет никого, кроме пса, а у пса нет никого, кроме старика.
– По крайней мере, он видел море, – вздохнула она, проводив парочку взглядом. – По крайней мере, он его видел, – и принялась очищать котелок от жира. Снадобье это имело пренеприятное свойство, застывая, становится невыносимо вонючим.
15.Все в отца
– Мир никогда не будет прежним, – эта глубокая и оригинальная мысль была высказана Алой в ответ на просьбу жены мельника сделать так, чтобы муж любил ее по –прежнему.
– То есть ты не можешь мне помочь? – спросила несчастная женщина, измученная постоянными интрижками муженька с молодыми служанками, кокетливыми соседками и вдовыми крестьянками, привозившими зерно на помол и расплачивавшимися натурой. Также, конечно, не радовал мельничиху и убыток доходам семьи, который наносила его безудержная похоть.
Алая потерла переносицу левой рукой, что означало у нее приступ неистовой лени, нежелание работать и жажду завалиться на лежанку и всхрапнуть до рассвета, а то и дольше. Но врать Алая не любила.
– Отчего ж не могу, – сказала она, повязывая кожаный передник, – помочь могу. И любить он тебя будет. Но не по-прежнему, а по-новому.
И принялась варить зелье. Мельничиха наблюдая за тем, как колдунья бросает в котел то глаз лягушки, то ноздрю нетопыря, то что-то бледное и склизкое, в чьем ее, мельничихино, воображение признало жир нерожденного младенца ( и что на самом деле было обычным салом дикого вепря), сидела ни жива, ни мертва.
Часа через два, перелив в глиняный горшок нечто, перламутрово блестевшее и пахнувшее, точно дикий жасмин в цвету, Алая назвала цену.
– Пятнадцать монет! – вздохнула мельничиха, – да что ж это делается, люди добрые! – всплеснула она руками, обращаясь к невидимым свидетелям сделки.
– Сэкономишь больше, – буркнула колдунья, – кто мне жаловался, что он соседке перстень с настоящим жемчугом подарил. А каждой брюхатой служанке отступное платить не надоело?
Мельничиха вздохнула и отсчитала монеты. Затем подумала и добавила еще две – в деревне считалось, что колдунье лучше переплатить, не то она доберет недостающее чем-нибудь нематериальным – например, до дна выпьет твою удачу или испортит твою красоту, так что станешь ты вся бледная и худая.
– Значит так, – мельничиха насторожилась, – через две ночи наступит новолуние. Ночью, как появится серп на небо и засияет в твое окно, встань супротив него, разденься догола и натрись мазью. А там увидишь, что будет.
Прошло полгода. Посвежевшая, румяная и красивая, мельничиха вошла в горниц к Алой, неся наперевес округлившийся живот.
– Вот, пришла поблагодарить, – и поставила на стол корзину, из которой торчали половинка окорока, пара колец домашней колбасы, пирог с жаворонками и перепелками, горлышко бутылки и горшок свежесбитого масла.
– Да еще, чай, узнать хочешь, кого носишь? – прищурилась колдунья.
– Хотелось бы.
– За это, сама знаешь, денег не беру. Мальчик будет. Весь в отца. И следующий будет тоже мальчишка. И тоже весь в отца. Ну, а потом и девки пойдут.
– Спасибо, – мельничиха двинулась к выходу.
– Ты это. Ты, когда сыновья женятся, лучше сразу невесток ко мне налаживай.
– Зачем? – в голосе мельничихи появилось беспокойство.
– Да за тем самым. Я ж сказала: сыновья все в отца пойдут. Ну, на твое счастье, я, чай, еще живая буду. Помогу. Монет за двадцать.
16. Рождение легенды
Человек со странным именем Морбиндер пришел к Алой, чтобы купить у нее приворотное зелье.
Приворотное зелье – товар ходовой, всегда в цене, но не всякому его продашь. Если, к примеру, покупательница – косая, рябая, толстопятая девка, планирующая подлить его первому парню на деревне, то тут сделка не состоится. Потому что сразу всем (и даже зачарованному) станет ясно, что тут без волшбы не обошлось. А приворотное зелье работает, если подвергаемый ему не осознает ущерба своей свободной воле. Как только он догадался, что дело нечисто – фьють! – и действие магии развеивается.
Простой народ, конечно, таких тонкостей не понимает. Простой народ понимает, что зелье не сработало, и значит колдун (ну, или, в нашем случае, колдунья) попался неудачный. Говоря словами народа, дерьмо, а не колдунья. Дерьмом Алой быть не хотелось, и поэтому свое приворотное зелье она продавала только тем, кто вполне мог вызвать неподдельную страстную любовь, без сомнения, чистую, точно роса на лепестках ночной фиалки.
Человек же со странным именем Морбиндер был страшен, как тысяча чертей. Лицо его было исполосовано глубокими язвами, остающимися после того, как взрослый человек переболеет блошиной лихорадкой. Сверх того, та же лихорадка лишила его волос, а совершенно лысый череп украшала татуировка, сделанная дурно криворуким мастером, и от того совсем его не украшавшая. Росту Морбиндер был высокого, телом крепок, но опять же – не было в нем той приятной складности, того намека на надежную силу, который делает привлекательным для понимающих женщин и не слишком красивых на лицо мужиков. Руки у него были длинные и костистые, плечи покатые, ноги… в общем, какие-то не такие были у него и ноги.
Вот если бы Морбиндер был великим воином, министром финансов или ученым звездочетом, еще могла быть надежда. Многие бабы влюбляются в высокопоставленных особ просто потому, что те высоко поставлены. Но нет же! И тут не повезло Алой! Морбиндер был экзекутором. Попросту говоря, в его обязанности входило пороть беглых слуг, брить наголо распутных девок и выставлять на позор обществу, предварительно привязав к столбу посередь площади, закоренелых пьяниц и любителей травы хах.
Нет, приворотное зелье тут не поможет. А ссориться с Морбиндером не хотелось. Вообще – запомните это все, ступившие на темный путь колдовства! – никогда не стоит ссориться с экзекутором, если зарабатываешь на жизнь тем, что продаешь зелья и амулеты. Впрочем… Алая задумалась.
– А ну-ка, спой! – вдруг велела она. (Дело в том, что кое-что привлекательное в пришельце все-таки обнаружилось – это был его мягкий, бархатный голос и чистое "городское" произношение). Морбиндер согласно запел мало подходящую к случаю народную песню "А я, молоденький, всю ноченьку гулял".
– Баритон, – заключила Алая. – И слух есть. Будем варить соловьиное зелье.
И сварила-таки! Прекрасное соловьиное зелье нежно-малинового цвета, почти безвкусное и пощипывающее язык, словно ядреный квас.
– На что оно мне! – пробовал было сопротивляться экзекутор, да разве Алую переспоришь… Пришлось выпить.
– Пой еще! – приказала колдунья, и Морбиндер запел. Мыши стихли в подполе, и лисица перестала возиться под лавкой, мухи не жужжали больше и даже ветер в дымоходе, казалось, прекратил свое немолчное завывание.
Алая одобрительно кивнула Морбиндеру:
– Ну, теперь понял?
– Чего понял-то? – спросил гладким, как масло, пленительным голосом тот.
– Дурак! Ну, на, вот тебе книжица с заветными словами.
– Да тут стихи какие-то, – разочаровался Морбиндер.
Алая ругнулась.
– Не какие-то, а любовные, – нетерпеливо пояснила она. – Заучи и читай полюбившейся женщине. Вечером читай, при луне. На закате тоже можно. И пой ей серенады. Найми менестреля, чтоб он тебя обучил, и пой.
Экзекутор, по правде сказать, ничего не понял. Но менестреля нанял и стишки из книжки заучил.
Да, давно это было… Много столетий назад… Но до сих пор в той стране (где Алая давненько уже не живет) всякого удачливого любимца женщин называют странным именем – Морбиндер.
17. Не такая, как все
"Вот любят они пыль в глаза пустить!" – подумала Алая, оглядывая своды пещеры, которой изо всех сил старались придать таинственный мрачный вид. То там, то здесь, со сводов спускалась пыльная старая паутина, на которой копошились несчастные пауки, по всей видимости помиравшие тут с голоду. Черепа и кости мелких животных были сложены в аккуратные кучи по периметру. В центре кипел огромный котел (клаудрон – усмехнулась Алая – его надо называть клаудрон), в котором булькало что-то противное, склизкое и зеленое, источая резкий мерзкий запах.
Колдунья вспомнила свой уютный домик, в котором пахло разве что можжевельником и чабрецом, и поежилась. Но приличия соблюдать следовало. Она отхлебнула из грубо слепленной, украшенной символами, которых не опознал бы никто из истинных колдунов, кружки хмельной напиток и улыбнулась:
– Так зачем же ты меня позвала?
Сидевшая напротив сморщенная старуха нахмурила брови:
– Не я позвала, – проскрипела она голосом, который, небось, наводил ужас на деревенских девок и баб, – Ковен позвал.
Алая почувствовала, что промолчать после таких важных слов было бы невежливым.
– О! – сказала она, для убедительности приподняв брови.
Старуха затряслась и вытянула вперед правую руку, заканчивавшуюся давно не стриженными грязными ногтями.
– Ты нарушаешь законы! – завыла она. – Ты не чтишь великого рогатого господина! Ты не подчиняешься темной силе! Ты не поклоняешься черному козлу и не лелеешь черных котов!
– Нет никакой темной силы. И рогатого господина нет. Понавыдумывали тоже. И лисы мне нравятся гораздо больше котов, – пожала плечами Алая, которой надоело быть вежливой.
– Ты не такая как все! – взвизгнула старуха, – Ковен постановил: казнить! Сжечь на багровом огне, чтоб он очистил нерадивую ведьму!
Алая покачала головой, и хотела было сказать, что никакая она не ведьма, но почувствовала шевеление в углах пещеры и насторожилась.
– Хватайте ее! – заорала старуха, и отовсюду посыпались старые и молодые, но одинаково лохматые и когтистые женщины.
Всхлипы, вскрики, куча-мала, недоуменный вой – и кодла расступилась. Лица и руки многих были украшены свежими царапинами, причина чего сразу очевидной: посреди пещеры, как раз там, где минуту назад сидела Алая, цвел роскошный куст пышных тысячелепестковых роз, благоухавших, точно райский сад, и вооруженных крепкими острыми шипами.
Старуха воздела к небу (которого в пещере, конечно не было, но ведь оно было где-то там, снаружи) руки и вскричала:
– Клянусь полной луной, мы отыщем тебя, отступница! Мы будем преследовать тебя, пока будет жива хоть одна из нас! Мы растерзаем тебя на клочки! – и весь ковен, приплясывая и дергаясь, принялся изрыгать проклятья.
Алая смотрела на это из своего уютного далека и грустила. "Не хотела я этого, не хотела, – думала она. – Но делать нечего: в покое они меня не оставят. Придется учредить инквизицию".
18. Горе-изобретение
– Вот зачем я все откладываю на последнюю минуту? – горестно воскликнула Алая, созерцая очередное кривое и косое творение своих рук. – Была бы я благоразумной колдуньей, начала бы экспериментировать уже года два назад, последние три месяца совершенствовала бы придумку, и, конечно, выступила бы с блеском. Опозорюсь, ох, опозорюсь! – И, широким жестом сметя с лица земли неудачное изобретение, села на лавку и уставилась в потолок.
Ничего на ум не шло. Ну, вот просто ничегошеньки! А ведь уже послезавтра (о боги! уже послезавтра!) знаменитый развпятидесятилетний сбор колдунов и колдуний, на который каждый должен представить оригинальную магическую штучку. В прошлый раз она нельзя сказать, чтобы потрясла присутствующих своим мастерством, но представленный ею котел – скороварка прельстил публику маленьким дополнительным бонусом – очищением паров варева от неприятных запахов, красящих пигментов и прочих не самых приятных отходов зельеварения. Сто пятьдесят лет назад она даже почти победила – ее смоляное чучелко, приваживающее к себе всех недругов и магически прилеплявшее их к себе, произвело фурор. А в этот раз… В этот раз придется, видно, позорится.
Алая почесала нос, пригладила волосы, потерла лоб – ничего путного на ум не шло. Просидев еще минут пять, она снова вскочила на ноги и подбежала к простому чугунному котлу – свою скороварку она почему-то не использовала (впрочем, она знала почему: без пусть иногда и противных запахов и колористических эффектов трудно было следить за степенью готовности зелья).
Схватила с полки первое, что попалось – кажется, соду, и шваркнула в котел. Потом подумала и добавила полбанки медвежьего жира. "И еще розового масла туда – что-нибудь, да получится!" – мстительно подумала Алая, читая нараспев одно из самых сложных трансформирующих заклинаний. И заклятье сработало!
В центре комнаты искрилось и переливалось самое настоящее чудо. Пленительные картины сменяли одна другую, скользя по его округлым бокам. Прозрачное и тонкое, оно в то же время казалось вечным. Один взгляд на него веселил сердце и наполнял душу радужными надеждами. Наверняка, это было что-то удивительное, что-то очень сильное магически и потрясающее! Скорее всего, это волшебное зеркало, сквозь которое можно проникать в суть вещей и пронзать взором пространство и время! Колдунья удовлетворенно вздохнула. От ее легкого вздоха чудо заколебалось, легкая рябь пронеслась по его поверхности, оно вздрогнуло всем своим обширным телом и лопнуло…
Алая изобрела мыльный пузырь.
19. И нечего ответить…
"Эх, – думала Алая, – дать бы тебе спертым воздухом под дых, чтоб согнулась в три погибели, да дюжину дюжин лезвий в рот, чтоб блевала ими полчаса и в лохмотья изрезала губы! Полведра вишневых косточек тебе в желудок, и чтоб все проросли, да не враз, а по отдельности, и живот покрылся зеленой порослью еще до того, как ты сойдешь в могилу! Головную боль тебе в мозжечок и в виски, чтоб одновременно и распирала голову и сдавливала виски, и чесалась в затылке и кровь чтоб носом хотела пойти, да все никак не прорывалась! Или вот еще…" – продолжала перебирать про себя она самые утонченные казни, какие могла придумать.
А девушка, занявшая поперек колдуньи последнее свободное место в вагоне метро, легкомысленно потряхивала головой, с которой свешивался проводок наушников и увлеченно печатала кому-то сообщение в мобильнике. Она и не знала, какой опасности избежала. Впрочем, была ли эта опасность? алая в мыслях своих, конечно, – весьма кровожадная особа. Но в реальной жизни, в ее простых житейских перипетиях, встречалась все чаще она с такой ситуацией, когда вроде ее обидели, а вроде и нечего ответить…
Ну, в самом деле, не спускать же на нее по таким пустякам остроухих кошек Хель?
20. Лесной парень
– Красавицы всегда влюбляются в чудовищ, – важно сказала Алая. На самом деле девка, сидевшая перед ней, на красавицу не тянула: тощие коленки и локти, торчащие ключицы, светло-рыжие волосы, розовая от майского жаркого солнца кожа покрыта веснушками… Глаза вот хороши – медово-карие, опушенные золотыми ресницами, не наглые, как то часто бывает у рыжух, но ясные и добрые. "Точно, как у несмышленой телки," – подумала колдунья. Да девка и вправду была телкой: ее угораздило влюбиться в лесного парня.
Правда, отец ее, крепкий серьезный шорник этого не понимал. Он привел дочь к Алой, чтобы узнать, не понесла ли та от своего тщательно скрывающегося дружка. Рыжуха была чиста, как лилия долин, о чем колдунья торжественно объявила пару минут назад. И, когда последовала обиженная реплика шорника:
– Что ж он тогда прячется от нас? -
важно сказала:
– А потому что чудовище. Красавицы всегда влюбляются в чудовищ.
И дура-девка немедленно заплакала в три ручья. "Так тебе и надо! – безмолвно ругала ее Алая, – А то ты не понимала, отчего парень из лесу выходить отказывается, да все в теньке у ручейка с тобой встречается! Все знают – так поступают только лесные дети".
Колдунья встала, открыла сундук, вытащила расшитый крестами и петухами рушник, протянула шорнику:
– Три дня пусть моет лицо на утренней и вечерней заре водой, упавшей с неба, и вытирает лицо этим полотенцем. И в лес больше – ни ногой! А то знаю я этих, лесных парней, приманят девку песнями, заворожат ласковыми словами, околдуют нежными поцелуями. А потом лето придет и ищи его свищи. А девка мается, девка на своего деревенского, да хоть и городского, уже и смотреть не может. Еще бы – тот ведь был такой понимающий, такой родной! А я возись тут! Тьфу!
Шорник понимающе кивнул и принялся отсчитывать из кошеля вознаграждение.
Алая сгребла монеты и ссыпала в глубокий карман фартука:
– Как угомонится, еще столько же принесешь.
Шорник опять кивнул, и потянул дочь за рукав к двери.
Тем же вечером колдунья пробралась к лягушечьей заводи и принялась перевязывать бордовыми и черными ленточками ветви молодого клена, стоявшего почти у самой воды.
– Не угомонишься – пожгу. Не угомонишься – пожгу, – приговаривала она, а разноцветные веточки, точно языки пламени, реяли на ветру.
– Ишь баловник! – пригрозила она напоследок дереву, да и пошла восвояси по лесу хозяйским широким шагом, думая про себя, до чего влюбчивый он, этот древесный молодняк, по весне, когда буйные соки начинают вольно гулять по юным расцветающим телам.
21. Большая чистка
Далеко вокруг славилась Алая за свое умение находить потерянные вещи. Пропадет ли красный нарядный передник у купеческой жены, уронит ли непоседливая девушка дорогое дареное колечко с пальца, потеряет ли малыш любимую игрушку – за любой пропажей можно было прийти к колдунье и получить ее в целости и сохранности. Но только в пятницу.
Даже сам великий маг и целитель Марк Синебровый спрашивал Алую, почему так. Та, как обычно, ответила уклончиво:
– Потому что в четверг у меня банный день.
Маг, конечно, ничего не понял, а между тем в этом-то и заключалась разгадка. В четверг к Алой приходил из лесу отшельник Варфоломей, погреть в баньке свои старые косточки, и колдунья сама, собственноручно, мыла и распутывала его длинные курчавые волосы и бороду, которые за неделю снова спутывались в нечто, весьма напоминавшее (нет, даже не воронье) журавлиное гнездо.
И вот тщательно промывая настоем мыльного корня, разбирая частым гребнем, умащая маслом дикого ореха, и попутно обсуждая непростые дела леса, что находила Алая во всклокоченных волосах Варфоломея? Сперва, на поверхности, обнаруживалась золотая цепочка с подвеской-амулетом, потом берестяной шаркунок – детская забава, серебряная вилочка для груш (за ней наверняка пришлют из какого-нибудь богатого замка), два векселя, один из которых подписан маркграфом, а второй неким Иоганом-копьеносцем (оба вместо подписи скреплены изображением птицы). Затем – голубая вязанная пинетка, кружевной изящный воротник, пара заморских диковин – раковина, превращенная в кубок и стеклянные бусы (редкая роскошь! Тут, пожалуй, пришлют из самого дворца Правителя), изящно свернутое в виде сердца любовное послание (может, никто и искать не будет). Ого! Сапожничья толстая игла с куском дратвы! Маленький глиняный пузырек с еще не засохшими остатками недешевых румян, черепаховый гребешок, пара пуговиц – костяная и деревянная, пряжка от перевязи (ничего особенного, обычная бронза, даже не посеребрённая) и старый черенок от столового ножа.
