Анна Поршнева
Бедный пес
– Да, я не представился, – вспомнил он, но имени так и не назвал, а протянул черную лаковую карточку.
Дома эту карточку мадам Петухова торжествующе показала невестке и принялась взахлеб рассказывать о том, какой это был представительный мужчина.
– На нем была настоящая кротовая шуба! И трость с серебряным набалдашником и гранатами! А какие зубы! Они, наверное, стоили ему кучу денег! – и прочие женские глупости.
Василий подошел поближе и взял визитку, чтобы рассмотреть. Золотыми буквами на ней было написано: «Владис. Клуб «Убыр». И больше ничего.
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека
Василий опять влюблен. На закрытом теннисном корте он встретил прекрасную незнакомку. Он не знает ни сколько ей лет, ни какого цвета у нее глаза, ни форму ее носика. Он видел ее только со спины. Очень тонкую талию и над перекрестьем лямочек – широкие, но не чрезмерно, мускулистые, но не слишком, ровно загорелые (это зимой-то!) плечи. Он видел ее только со спины и только один раз. Он влюблен и не спит. Стоит у окна и смотрит на улицу.
На улице мигают ровным желтым светом светофоры. Фонари освещают тонкий слой снега, выпавшего с вечера, на котором уже показались черные проплешины. Красный крест аптеки на углу. И тишина. У Василия от любви сжимается все внутри, и комок подступает к горлу. Хочется плакать – ведь он ее не увидит больше никогда. Почему-то мальчик в этом уверен. И также крепко он уверен в том, что это – настоящая большая любовь на всю жизнь. Вот он вырастет, выучится, пойдет работать пилотом лайнеров международного сообщения и однажды, выходя из аэропорта, встретит ее – такую же тоненькую и прекрасную. Он сразу ее узнает, а она будет думать, что это их первая встреча. И когда он признается ей в любви с первого взгляда, она будет смеяться и делать вид, что не верит. «Что ты врешь? Я была такая нелепая в тот день, в старых джинсах, дорожных кроссовках и растянутой футболке» – скажет она. И так никогда и не узнает, что на самом деле он влюбился в нее еще десятилетним мальчиком.
Василий вздыхает и поворачивается к комнате лицом. Хэм спит на своей подстилке в углу. Рыжее тело расслаблено, лапы раскинуты, морда полуулыбается.
«Вот интересно, – думает Василий, – любил бы я так Хэма если бы он был просто собакой?» Не найдя ответа на этот вопрос, он подходит к псу и чешет его за ухом, тот просыпается, но не открывает глаз, просто поднимает голову и лижет ласкающую его ладонь.
Внезапно Василий чувствует, что ужасно устал, да и босые ноги начинают мерзнуть. Он возвращается в постель, закутывается в одеяло и через минуту уже спит.
Возвращение с Бермуд
Про эту историю никто из младших Петуховых не знает. И вы бы не узнали, если бы не безымянная кошка, которая была всему свидетельницей и рассказала мне.
Однажды мадам Петухова решила купить настоящей баранины. А где можно купить хорошего мяса? Конечно, на Кузнечном рынке. Там покупали филе и рагу мать мадам Петуховой, ее бабушка и, без сомнения, прабабушка. И вот уже женщина важно прохаживается между рядами и решает, что ей взять: такую аппетитную корейку с совсем тонким слоем жира, или ребрышки. Что делать с мясом, она уже знает: она пожарит его, а потом припустит с большим количеством чеснока. А на гарнир подаст тушеную фасоль с грецкими орехами. И вот мадам Петухова совсем уже решила в пользу корейки, как какой-то лысоватый дедок в потертом пальто, непонятно как оказавшийся на дорогом рынке, через два ряда простер к ней руки и закричал:
– Олюшка! Олюшка!
Мадам Петухова взглянула и позабыла о кулинарии. Это был он – пропавший некогда без вести из ее жизни летчик авиации особого назначения Василий Петухов старший. То есть, конечно, как уже догадался проницательный читатель, летчиком он и не был никогда. Служил он инженером на судостроительном заводе и по причинам, не имеющим никакого отношения к моему повествованию, однажды решил уйти из семьи. Суровая жена решительно пресекла все его (по правде сказать, не очень рьяные) попытки встречаться с малолетним сыном, и в течение нескольких лет широкими мазками нарисовала в воспоминаниях ребенка образ бравого летчика. И вот теперь этот самый инженер-летчик, пробравшись сквозь толпу, стоял перед ней и радостно бормотал что-то вроде:
– А я вот видишь, пошел творожку купить и сметанки. Ну, как ты, Олюшка, как Алексей? Небось, большой уже?
– Еще бы! – фыркнула мадам Петухова, – Ему уже тридцать шесть исполнилось в этом году.
– Как время-то летит! – сокрушался лысоватый Василий и заискивающе заглядывал в глаза бывшей жене, – у меня ведь тоже двое. Девочки. Уже взрослые, одна замужем, в декрете сейчас, другая институт заканчивает.
– Ну, и как ты живешь с этой? – словно бы нехотя поинтересовалась мадам Петухова.
– Неплохо, – ответил Василий старший. – Только знаешь, Олюшка, я в последнее время все чаще тебя вспоминать стал.
– А нечего меня вспоминать, – отрезала женщина. – Ты для нас – чужой.
– Вот ведь, – вздохнул старик, – Ну, бывай, Олюшка, может, встретимся еще!
– Не хотелось бы, – пробурчала мадам Петухова и принялась очень внимательно разглядывать мясо на прилавке.
И позабыла о нем напрочь. Ну, в общем, почти совсем позабыла. Только, может, самую чуточку еще помнила, когда готовила проклятущую баранину и горячим расплавленным жиром обожгла нежную кожу на запястье левой руки. Сунула она руку под струю холодной воды и расплакалась. Но случайная встреча на рынке тут, конечно, была не причем.
Любовь, любовь…
Зима в тот год была такой слякотной и теплой, что люди чуть-чуть не пропустили приход весны. И точно пропустили бы, и потом очнулись бы только в мае, с удивлением глядя на зеленые листики и желтые одуваны, неизвестно когда вылезшие из земли, если бы не верные спутники людей – коты. Едва настал март, как все окрестные Мурзики и Барсики потянули носами, раззявили пасти и запели.
Появились поклонники и у безымянной кошки. Один из них вел сытую жизнь прихлебателя на Кузнечном рынке и пару раз приглашал к себе даму сердца подкрепиться. Это был сытый крепкий кот черного цвета с белыми носочками на передних лапах, очень представительный. Но сердце у нашей кошки к нему не лежало. Гораздо больше нравился ей второй кавалер – серый полосатый и совершенно беспородный (на взгляд людей), которого старая чудаковатая Кондратьевна почему-то прозвала Семеном. Кот этот на самом деле происходил по прямой линии от знаменитых ярославцев, которые когда-то спасли Ленинград от нашествия крыс. От своих храбрых предков унаследовал он вольнолюбивый нрав, крепкие когти и зубы и повышенную драчливость.
Едва заприметив трехцветную кошку, кот тут же решил, что она будет гулять с ним и даже, вполне возможно, принесет ему выводок серых котят. Решивши это, он принялся расчищать себе дорогу, нещадно когтя и кусая всех конкурентов, появлявшихся в непосредственной близости от двора, в котором проживала его безымянная избранница. В ходе этих боев он потерял не один клок шерсти, получил пару царапин на носу и порванное ухо, но не сдался. И вот уже сидят они на теплом люке вместе и распевают дуэтом прекрасные мартовские песни.
Впрочем, как всякая кошачья любовь, длилась эта идиллия недолго. Вскоре безымянная кошка снова бегала по двору одна, а в мае родила троих забавных слепышей. Когда она впервые вывела их погулять на солнышко, Кондратьевна оглядела семейство внимательным взглядом и сказала удовлетворенно:
– Семенычи.
Белые ночи
Наступала ненавидимая им пора – проклятие прекрасного северного города, столь богатого на пищу и развлечения, цена, которую нужно было платить за сладкую мглу осени и зимы – белые ночи. Мужчина, которого при первой нашей встрече я назвала стариком, стоял у окна, снабженного специальным стеклом, тонированным с внешней стороны и прозрачным с внутренней, и любовался закатом. Впрочем, теперь стариком он не выглядел – сторонний наблюдатель дал бы ему лет сорок пять: лицо было гладко, седые волосы выглядели так, словно им придал цвет опытный колорист в угоду какому-то модному течению, фигура поражала редкой в наше время стройностью, глаза излучали ясность и блеск, присущие, скорее, юности, чем зрелости. И все-таки это был тот же мужчина, которого в январе встретили на прогулке мои герои. Тогда, помнится мне, он представился им, как Владис, владелец полузакрытых заведений для непростой публики.
Он отошел от окна, сел в глубокое кресло и потянулся к серебряному бокалу, стоявшему на старинной консоли. С удовольствием выпил и даже облизнул губы. Темно-красная капля побежала было по стенке бокала, но мужчина поймал ее своим холеным ногтем и слизнул с пальца, показав ровные белые зубы, которые мадам Петухова совершенно напрасно посчитала за работу хорошего протезиста – зубы были свои. Владис вернулся к своему занятию – он рассматривал фотографии, доставленные ему начальником службы охраны. На фотографиях два веселых человека играли в баскетбол. Это были Василий и Хэм.
«Да, – подумал Владис, – какая неудача! Совершенно очевидно, что он счастлив. А пока он счастлив, он ко мне не придет. Найти такую редкость и не мочь ее заполучить – вот досада!» Впрочем, он недолго грустил. Даже самое безоблачное счастье кратковременно. Рано или поздно этот уникальный оборотень погрузится в печаль, и тогда присоединится к коллекции.
Противостояние
Марья Михайловна затеяла пакость. Всем пакостям пакость затеяла она – вызвала специальную службу по отлову диких животных и натравила ее на безымянную кошку и ее малолетних котят. И вот как раз когда страшный таджик в спецовке вытаскивал животин из сачка и укладывал в клетки, во двор неспешно вышла Кондратьевна, приветствуя мир своей наивной улыбкой.
– Это чтой-то ты тут делаешь, сынок? – спросила она у страшного мужчины. Тот неожиданно улыбнулся ей в ответ и сказал с мягким восточным акцентом:
– Да вот, мать, бездомных котов ловлю.
– И что же с ними будет?
– Потравят.
– А ежели, к примеру, – продолжала Кондратьевна, роясь в своей бесформенной кошелке, – я скажу тебе, что это вовсе не бездомная кошка, а совсем даже наоборот, моя? Муркой кличут. Эй Мурка, Мурка, кис-кис-кис, – сообразительная безымянная кошка подошла к прутьям клетки и потянулась носом к Кондратьевне.
Таджик заколебался, но клетку не открыл.
Тут старушка перестала копаться в кошелке и извлекла на свет румяный душистый пирожок.
– Нака-сь, сынок, попробуй. С рисом, яйцом и зеленым луком.
Такие вкусные пирожки таджик прежде ел только у себя на родине, в детстве. Доев, он стряхнул крошки с рук и решительно освободил кошку с котятами.
– Ну, счастливого пути тебе, сынок, – напутствовала его Кондратьевна.
– А вы, – обернулась она к ошалевшему от неожиданной удачи кошачьему семейству, – больше не попадайтесь.
В окно за всем этим наблюдала Марья Михайловна и от злости колупала крючковатым ногтем дырку в тюле. Но сделать ничего не могла. Как вы все уже догадались, ребята, чудаковатая Кондратьевна была доброй волшебницей. Так ведь всегда бывает: во дворе, где поселилась ведьма, обязательно селится и добрая волшебница. Просто она не такая заметная, вот и все.
Мягкие губы, ветвистые рога
Лето. Семейство Петуховых разобщено. Папа уехал на курсы по борьбе с коррупцией и легализацией преступных доходов (уф, еле выговорила) в Москву. Мадам Петухова с Василием и Хэмом блаженствуют на даче. Мама изнывает в душном Питере в своем стоматологическом кабинете с дипломами на стенках и лечит-лечит-лечит кариес, пульпит и абсцессы. Впрочем, иногда она вырывается за город, но поступает в эти дни странно: не валяется весь день в гамаке с тарелкой крыжовника в руках и планшетом, а берет Василия в охапку и тащит его культурно развлекаться. Мама обожает планировать разные культурные программы. Вот и в это лето она почему-то решила, что сыну пора ознакомиться с красотами пригородов Петербурга. Они уже были и в Павловске, и в Пушкине, и в Гатчине, и в Петродворце. Сегодня вот едут в место с зубодробительным названием Ораниенбаум.
Василию вся эта культура давным-давно надоела. Везде все одинаковое: одни и те же дворцы в резных завитушках, одни и те же парадные залы в зеркалах, одни и те же гостиные со стенами, обитыми шелком в цветочек, один и тот же паркет, из-за которого приходится надевать бахилы, одни и те же старушки, следящие, чтобы ты ничего не трогал. И парки с цветочными клумбами. Только в Павловске Василий было оживился и предложил маме углубиться в чащу. Но мама в чащу не пошла, а продолжала тащить мальчика по широкой пыльной аллее. Скукота!
Правда, сегодня вышло поинтересней: сегодня полнолуние днем, и Хэм – человек, и мама взяла его с собой. Кроме того, помимо дворцов, которых в Ораниенбауме целых три, там есть еще павильон Катальной горки и реконструкция, какой она была при Екатерине Второй. Оказывается к этому, похожему на торт, украшенный голубой и белой глазурью, зданию была пристроена галерея и длинная (в полкилометра) горка – то вверх-то вниз со скоростью до пятидесяти километров. Зимой гости катались по ней в санях, а летом – на специальных колясках. Поглядев на макет этого чуда, Василий сразу догадался, почему во всем мире американские горки называют русскими. Потому что они и есть русские – в России придуманы. Хэму макет тоже понравился, и он долго допытывался у экскурсовода, почему не хотят этот чудесный аттракцион восстановить.
А потом, когда культурная программа, которую составила мама и носила с собой распечатанной на листочке, закончилась, Хэм предложил пойти, куда глаза глядят. И они пошли, куда глаза глядят, и натолкнулись на вольер и охранника в будке. В вольере гулял чудесный, невероятный, потрясающий олень! Ростом он был невелик – с небольшого пони, но на голове его ветвились огромные рога в метр размахом.
– Мишка! Мишка! – позвал охранник, и олень грациозно побежал к ним.
Мам сорвала несколько крупных ягод шиповника с кустов, что росли неподалеку, и протянула животному. Тот ткнулся мордой в мамину ладонь – ягоды тут же исчезли, как и не было.
– Покорми его! – сказала мама и Василий, замирая от непонятного страха, подставил руку с лежащим на ней шиповником оленю. Губы у оленя были мягкие и бархатистые, и пока он жевал, мальчик протянул другую руку и потрогал дивные рога, которые тоже были покрыты пушком и на ощупь оказались одновременно твердыми и мягкими.
Настала очередь Хэма. Он скормил животному ягоды и очень серьезно посмотрел в его глаза, обрамленные длинными ресницами. Олень и оборотень некоторое время глядели друг на друга, не отрываясь. Василий даже почувствовал, что вот сейчас случится что-то необыкновенное. Но мама, как это часто делают мамы, все испортила. Она деловито посмотрела на часы и сказала:
– Пошли ребята, нам пора обедать.
И они ушли в придорожный ресторанчик есть шашлыки, помидоры и лаваш.
А олень остался в вольере. Это был домашний олень, родившийся в загоне, и никогда не мечтавший о воле, которой не знал. Но в глазах бородатого мужчины он увидел что-то, и затосковал.
Сплетницы
Неизвестно почему с давних пор завелись в петербургских дворах сплетницы. Они сидят на скамейках, вяжут чулки, сосут карамельки, жуют соевые батончики и перемывают кости соседям. Во дворе Петуховых такая скамейка стояла под раскидистым тополем и на ней грозно восседали хранительницы обычаев старины и порядка. Главной, конечно, была Марья Михайловна. Вторая, не намного уступавшая ей в язвительности, старушка всегда приносила с собой огромный мужской коричневый зонт-трость. И светило ли солнце, шел ли дождь, или просто тучки прогуливались по небу, она раскрывала зонт над головой и крепко сжимала его сухой рукой. Звали ее Регина Савельевна. Третья – тихая, незаметная бабушка в платочке Юлия Борисовна – много на скамейке не болтала. Она все внимательно выслушивала, переваривала и затем разносила сплетню по всем окрестным местам сбора старушек – магазинам, аптекам, поликлиникам и даже церквям.
Вот и в этот теплый августовский вечер троица в полном составе сидит на скамейке и обсуждает. Сперва Ксюшу – длинноногую девицу из третьего подъезда. Она только что прошла мимо них в платье, открывающем стройные бедра чересчур высоко, по мнению старух.
– В наши годы, – говорит Марья Михайловна, видимо от старости подзабывшая ультрамини шестидесятых и семидесятых лет прошлого столетия, – мы никогда бы не стали носить такие платья.
– Коленочки должны быть прикрыты вот посюда – показывает Регина Савельевна.
Юлия Борисовна молча кивает.
Поболтав еще о том – о сём, троица переходит на семью Петуховых. Их очень волнует командировка, в которую уехал папа.
– Знаем мы эти командировки!
И мама Петухова тоже позволяет себе лишнего – разоденется, раскрасится, как на парад, и уезжает куда-то. Куда? Говорит, что на дачу. Но кто же ездит на дачу в голубом шифоновом платье? Тут что-то нечисто.
Юлия Борисовна молча кивает.
А этот их родственник из Конотопа, который время от времени неожиданно появляется и так же неожиданно исчезает? Интересно, мадам Петухова проверяла его документы? И никакой это не родственник, любому ясно. Это, наверное, первая романтическая любовь мамы Петуховых, который все никак не может забыть сероглазую девочку с хвостиками, за которой носил портфель в девятом классе. И куда только смотрит отец Петуховых? Того и гляди жену отобьют, а он по командировкам шляется!
