Рассматривая роль огня-кормильца в жизни первобытного человека, нельзя не вспомнить о важных находках, относящихся к верхнему палеолиту. Речь идет о фигурках женщин, получивших романтическое название «палеолитические Венеры». Эти миниатюрные статуэтки (размер колеблется в пределах 3–25 см), которые находят по всей Евразии от Франции до озера Байкал, имеют между собой поразительно много общего. Относятся они к периоду 20–30 тысяч лет до н. э., хотя древнейшую, так называемую Венеру из Холе-Фельс, найденную в Германии, относят к более раннему периоду – 35–40 тысяч лет назад. Изготавливали такие фигурки из костей, бивней, мягких пород камня, встречаются и фигурки из обожженной глины, первый в истории пример ее искусственного использования. На территории нашей страны самая большая коллекция Венер представлена на воронежской стоянке Костенки (10 фигур из известняка и бивня мамонта) и иркутской Мальте (более 30 фигурок, в основном из бивня мамонта). Последняя является самым восточным ареалом нахождения подобных статуэток.
Изображенных на них женщин не назовешь миниатюрными, в основном все они отличаются пышными формами, так что сомнений в том, что перед нами именно женщины, нет никаких. Женское начало подчеркивается и даже утрируется – грудь, бедра, ягодицы, живот имеют преувеличенные размеры (некоторые исследователи даже полагают, что это изображения беременных или больных женщин). Фигурки эти, что особенно важно, нередко находят у очагов, иногда в тайниках рядом с очагом. Некоторые фигурки, например в поселении Мальта, имеют отверстие в ногах, скорее всего их носили на шнурке на шее.
Делалось много предположений относительно того, кого изображают эти сверхженственные женщины. Одни видели в них богинь плодородия, воплощение культа женщины (М. Герасимов), другие – символы объединения рода, «женщин-прародительниц» (П. Ефименко), исполнительниц охотничьих обрядов (С. Замятин), сверхчеловеческих существ, владычиц природных сфер и явлений, связанных и с культом мертвых (А. П. Окладников). Наиболее интересной представляется версия этнографа С. Токарева, считавшего пышнотелых женщин хозяйками очага и хранительницами огня.
Известно, что у многих народов, готовивших пищу на открытом огне, сохранялся культ так называемой матери огня. Сакральное отношение к огню, о котором говорилось ранее, персонифицировалось чаще всего именно в женском обличии. Примеров можно привести великое множество. Хозяйка огня у хакасов иногда «белая красивая, обнаженная женщина», иногда полная женщина в пестром платье и платке, но чаще всего седовласая старушка. Отметим, что огонь чаще всего персонифицировался в образе именно старой женщины.
Как и положено, хакасы хозяйку обязательно кормили, делали это каждое утро перед началом дня. По хакасским поверьям: «Когда огонь свистит, это означает, что хозяйка огня захотела кушать». Характерно, причем для многих культур, что через хозяйку огня пища передавалась и другим духам: хозяевам гор, воды и т. д. Она же помогала в охоте: «В тайге мужчины, когда начинают промысел, в первую очередь кормят хозяйку огня. Она помогает в добыче зверей. Благодаря ее помощи, за зверьми не надо будет далеко ходить»[37].
У народов ханты и манси существовало почитание «матери огня», «огненной старухи». В селькупской сказке она старуха, «кожа ее как огонь горит». У эвенков она «бабушка». По наблюдениям известного специалиста по верованиям эвенков этнографа A.Ф. Анисимова, «Хозяйка чума, прежде чем кормить семью, кормила духа чумового огня, бросая в огонь наиболее лакомые кусочки и приговаривая: „На, ешь, сыта будь, зверя дай, чтобы сыто было!“ Встречая оленье стадо, хозяйка обращалась к той же „бабушке“ с просьбой: „Стереги лучше, сделай так, чтобы стадо больше стало“»[38]. При перекочевке хозяйка сама переносила золу от старого очага на новое место и почтительно приглашала «бабушку» поселиться в новом жилье.
Ситуация, связанная с функцией женщины как хранительницы очага, более или менее ясна. Что касается условных изображений людей, часто женских, выполненных в виде статуэток, то их можно встретить в обрядах народов разных регионов.
У многих народов Сибири и Дальнего Востока долгое время сохранялась традиция вырезать из дерева так называемых «болванчиков». Болванчики эти выполняли самые разные функции, их считали хранителями дома, очага, совершив преступление – вырезали болванчика и уносили в лес. С. П. Крашенинников во время своего путешествия по Камчатке в 1730-е годы отмечал, что камчадалы в юртах хранят так называемых «болванчиков». Почтения им местные народы особого не оказывали, но «кормили» каждый вечер. Он отмечал, что одни болванчики «в потолок над очагом тыкаются», другие воплощают «тех бесов, кои в женской их пол вселяются во время плясания», а третьих вырезают на праздник (аж в количестве 55 штук), сажают в ряд, кладут перед каждым ложку с едой. Когда же считают, что они поели, связывают их в пучок и «с воплем и плясанием в огонь бросают»[39].
У чукчей и коряков существовали деревянные фетиши, изображавшие женщину; считалось, что они охраняют семейное благополучие, оленьи стада (т. е. главный источник существования и пропитания). Алтайцы изготавливали тряпичные куклы, называемые «бабушка», которые передавались по наследству по женской линии[40]. Исследователи чаще всего истолковывают такого рода явления как культ женских предков.
Обские угры изготавливали особые куколки на всех этапах жизни женщины от рождения до смерти. Обращает особое внимание тот факт, что куклы эти не имели лица (как и палеолитические Венеры), чтобы в них не вселились «духи»[41].
Известно о существовании каменных амулетов у коряков, называли их весьма характерно «аняпэль», что буквально означало маленькая бабушка. С его помощью гадали при наречении имени новорожденному, подвешивая особым образом. После гадания его «кормили», смазывая жиром оленя, украшали бусинами[42].
На местах святилищ нередко встречаются деревянные идолы, часто они воплощают дух хозяйки места. Так, хорошо известно изображение Духа хозяйки полуострова Ямал.
Итак, палеолитические Венеры – женщины с ярко-выраженными, подчеркнутыми женскими формами, находившиеся рядом с очагом или в закутке для хранения предметов первой необходимости (вряд ли в первобытных жилищах хранили в специальных углублениях что-то кроме самого важного), скорее всего являлись покровительницами домашнего хозяйства, которое уже в тот период стало прерогативой женщины. Дух хозяйки дома в первую очередь отвечал за приготовление пищи и все, что с этим связано, в том числе и за очаг, важнейший инструмент готовки. Еда была главной ценностью в то время, чудом и таинством, ее приготовление – само по себе магическим обрядом. Испорченная в процессе приготовления пища, добытая или сохраненная с величайшим трудом, становилась несчастьем для семьи. Неудивительно, что женщина, занимавшаяся готовкой, нуждалась в «поддержке» магических сил не меньше, чем мужчины, занимавшиеся охотой. Это покровительство ей оказывала маленькая «хозяйка», бывшая всегда рядом. Может, поэтому ее в некоторых случаях носили на шее в качестве амулета, а то, что она была подвешена за ноги, т. е. висела вниз головой, факт, смущающий многих исследователей неуважением к «великой богине», позволяло «общаться» с ней: приподняв ее и глядя ей в «лицо», можно было с ней «посоветоваться». Ну не говоря уже о том, что пробивать дырку в голове было бы еще большим неуважением.
Позднее, когда приготовление и разнообразие пищи становится делом более обыденным, такие фигурки теряют свое былое значение. Археологические данные более позднего времени, эпохи неолита и энеолита, подтверждают это. Известно немало находок женских статуэток, однако они менее выразительны, более схематичны, их роль уже более обыденная. Позже они трансформируются в «болванчиков», «кукол», «бабушек», начинается дробление функций, хотя многое и сохраняется, пусть и в новых формах. Отмечу также, что возможно и такое странное суеверие, как «куриный бог», т. е. камешек с дыркой, который некоторые и по сей день, пусть и в шутку, вешают на шею, тайно надеясь на удачу и везение во всех делах, является отголоском старинной традиции носить с собой «хранительницу». Тем более что курица является своего рода женским символом.
Хозяйка дома и очага в поздних верованиях предстает в образе старухи, что еще важнее – «бабушки». Кто, как не старшее поколение женщин, является хранителем хозяйственного опыта поколений, кто, как не бабушка, учит подрастающее поколение искусству приготовления пищи. Все эти деревянные, кожаные и тряпичные куклы у разных народов всегда находятся во владении женщин, именно им они помогают в непростом деле ведения хозяйства, готовки, кормления всей семьи.
Саму «хозяйку» обязательно кормят, за это она кормит остальных духов-покровителей людей, кормление – главная функция хозяйки, а также следит за тем, чтобы людям сопутствовала удача в обеспечении себя едой. Она хранит и поддерживает очаг, оберегает стада оленей, помогает в добыче зверей.
Русские народные сказки также сохранили древнюю память о женской помощнице. В сказке «Василиса Прекрасная» купчиха, умирая, дарит дочке куколку и завещает: «…когда приключится какое горе, дай ей поесть и спроси у нее совета». Вскоре помощь понадобилась: злая мачеха взвалила на плечи нелюбимой падчерицы всю домашнюю работу. Хорошо, что у Василисы была ее куколка: «Без этого где бы девочке сладить со всею работою! Зато Василиса сама, бывало, не съест, а уж куколке оставит самый лакомый кусочек, и вечером, когда все улягутся, она запрется в чуланчике, где жила, и потчевает ее, приговаривая: „На, куколка, покушай, моего горя послушай…“. Куколка покушает, да потом даст ей советы и утешает в горе, а наутро всякую работу справляет за Василису; та только отдыхает в холодочке да рвет цветочки… Хорошо было жить ей с куколкой». Куколка, помощница по дому и утешение в беде, помогла Василисе справиться с хозяйством и в доме Бабы-яги. Потом Василиса и царевной стала, и мужа, и богатство получила, «а куколку по конец жизни своей всегда носила в кармане» (104).
Сохранила человеческая память и еще один женский образ – странный, таинственный, противоречивый и вполне первобытный. Это персонаж славянских сказок Баба-яга. Надо отметить, что страшные старухи, живущие в лесу и чаще всего ворующие детей, чтобы их съесть, встречаются и в сказках других стран. Но только славянские сохранили этот образ во всей его яркости и древности.
Начать надо с того, что Баба-яга (она же Яга Ягишна, Баба Яга, яга-баба, известна и под другими именами) – существо очень многоплановое. Еще В. Пропп отмечал три типа Бабы-яги: яга-дарительница, помогающая героям, яга-похитительница, крадущая детей и пытающаяся их изжарить в печи, и яга-воительница, избивающая героев, как правило своим пестиком[43]. Это только в общих чертах, а так ее функции в сказках гораздо разнообразнее. При всей ее противоречивости (а исследователи неутомимо выдвигают совершенно разные теории относительно сущности и назначения этой старухи) мы знаем о Бабе-яге довольно много.
Живет она в избушке на курьих ножках (или «на козьих ножках, на бараньих рожках», или «турьей ножке, на веретяной пятке», а иногда «куричьей голяшке» или «петушьей горляшке»)[44]. Порой эта избушка выглядит устрашающе: «Василиса прошла всю ночь и весь день, только к следующему вечеру вышла на полянку, где стояла избушка яги-бабы; забор вокруг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа людские, с глазами; вместо дверей у ворот – ноги человечьи, вместо запоров – руки, вместо замка́ – рот с острыми зубами. Василиса обомлела от ужаса и стала как вкопанная» (104). Но чаще всего просто избушка на ножке, которая подчиняется магическому заклинанию, известному всем сказочным героям: «Избушка, избушка! Стань к лесу задом, а к нам передом». Кстати, охотничьи домики на высоком шесте (очень похожем на ногу) были широко распространены в Сибири и на Русском Севере.
Жительница избушки часто имеет подчеркнутые женские формы: «Вошел в избушку Иван гостиный сын, а там лежит Баба-яга костяная нога, из угла в угол, титьки через грядку висят» (224). «Яга Ягишна, Овдотья Кузьминишна, нос в потолок, титьки через порог…»[45]. Сразу обратим внимание, речь идет именно о грудях, т. е. подчеркивается кормящий, а не детородный орган.
Магические возможности Бабы-яги разнообразны. Она владеет разными волшебными предметами: клубочком, указывающим дорогу, богатырским конем, которому не страшны ни огонь, ни вода, мечом, не знающим поражения, золотыми молодильными яблоками, сапогами-скороходами, ковром-самолетом, Моголь-птицей, которая может доставить героя в любое место, живою и мертвою водой. Она хранительница волшебного огня, который может сжечь злую мачеху и принести счастье Василисе. Она всегда знает, где найти украденную героиню, как к ней добраться и как ее отвоевать у врагов, которые, кстати, часто являются ее же родственниками. Она своего рода посредник между миром простых людей и иным, сказочным.
Баба-яга – властительница леса и всего живого. В сказке о Кощее Бессмертном младшая сестра отправляет Ивана-царевича к старшей: «Впереди по дороге живет моя бо́льшая сестра, может, она знает; есть у ней на то ответчики: первые ответчики – зверь лесной, другие ответчики – птица воздушная, третьи ответчики – рыба и гад водяной; что ни есть на белом свете – все ей покоряется» (157). Она повелевает и стихиями: «Вышла старуха на крыльцо, крикнула громким голосом, свистнула молодецким посвистом; вдруг со всех сторон поднялись, повеяли ветры буйные, только изба трясется!» (272). А Василисе сообщает, что и день, и ночь, и солнце у нее в услужении: «Я хочу спросить тебя, бабушка, только о том, что видела: когда я шла к тебе, меня обогнал всадник на белом коне, сам белый и в белой одежде: кто он такой?» – «Это день мой ясный», – отвечала Баба-яга. «Потом обогнал меня другой всадник на красном коне, сам красный и весь в красном одет; это кто такой?» – «Это мое солнышко красное!» – отвечала Баба-яга. «А что значит черный всадник, который обогнал меня у самых твоих ворот, бабушка?» – «Это ночь моя темная – все мои слуги верные!» (104).
Такая многоплановость, неоднозначность и противоречивость Бабы-яги ставит исследователей в тупик. Кто-то считает ее сторожем потустороннего мира, кто-то – повелительницей всего живого, кто-то – самой мать-сырой-землей. Скорее всего, Баба-яга воплощает в себе самые разные начала и никакого противоречия здесь нет. Это образ древнейший, первобытный, относящийся к тому времени, когда не было еще религий и даже просто сложившейся системы верований, а следовательно, и отсутствовало четкое разделение по магическим функциям. Это позже божества и духи отвечали каждый за свой «участок», что отражало сформировавшееся разделение труда в обществе и вообще социальную стратификацию. В древности рождение, жизнь и смерть были неотделимы друг от друга. И были едины для всего сущего – людей, животных, птиц, земли, ветра, огня, воды. Как любая стихия, Баба-яга могла помогать, спасать, оживлять и губить, уничтожать, убивать.
Как любую стихию, ее надо было кормить. Баба-яга в сказках прожорлива: «…начала таскать из печки да подавать яге кушанье, а кушанья настряпано было человек на десять; из погреба принесла она квасу, меду, пива и вина. Все съела, все выпила старуха» (104). Не гнушалась Баба-яга и человечиной, что нисколько не противоречит ее древнему облику. Даже если не касаться вопросов человеческих жертвоприношений и людоедства, были еще и брошенные или потерявшиеся дети, а также пропадавшие люди, не возвращавшиеся к племенному очагу. Что было естественней всего предположить древнему человеку? Что их поглотила мать-сыра-земля, костяная нога, прожорливая, ненасытная старуха.
Но Баба-яга не только и не столько ест, сколько кормит сама. Еда в системе единства жизни всего сущего играла важнейшую роль. Чтобы существовать, все должно питаться, как уже отмечалось, в древности это относилось ко всему, что есть на земле, включая огонь, ветер, кукол-болванчиков и прочего. Поэтому кормление является важнейшей функцией Бабы-яги. Она, прежде всего, – Хозяйка, и это главная ее суть и ипостась. Поначалу старуха в сказках, как правило, настроена по отношению к герою подозрительно или даже враждебно. Но он знает магическую фразу и напоминает ей о ее обязанностях хозяйки. И тут происходит преображение: Баба-яга просто не может отказать герою в кормлении, а разделив пищу, не может отказать и в помощи. Совместный прием пищи – нерушимый закон гостеприимства, он же создает дружескую связь между сотрапезниками.
Важно и то, что совместный прием еды как бы создает некую степень родства – явление, вероятно, древнейшего порядка. Свидетельством этому являются традиции, сохранявшиеся в XIX веке так называемыми примитивными народами: «Только члены семьи или рода могут участвовать (в трапезе). Если чужеземцу разрешается принимать участие, то этим он принимается в род или становится под его защиту»[46].
Вот несколько сказочных эпизодов, иллюстрирующих гостеприимство Бабы-яги.
«Входит в нее царевич; там сидит Баба-яга. „Фу-фу! – говорит. – Доселева русского духа видом не видано, слыхом не слыхано, а нониче русский дух в виду является, в уста мечется! Что, добрый мо́лодец, от дела лытаешь али дела пытаешь?“ – „Ах ты, старая хрычовка! Не ты бы говорила, не я бы слушал. Ты прежде меня напой-накорми, да тогда и спрашивай“. Она его напоила-накормила, вести выспросила и дала ему своего крылатого коня: „Поезжай, мой батюшка, к моей середней сестре“» (172).
«Увидала его Баба-яга и говорит: „Доселева русского духа слыхом было не слыхать, видом не видать, а ныне русский дух воочью проявляется! Отколь идешь, добрый мо́лодец, и куда путь держишь?“ – „Эх ты, старая ведьма! Не накормила, не напоила прохожего человека, да уж вестей спрашиваешь“. Баба-яга поставила на стол напитки и наедки разные, накормила его, попоила и спать уложила, а поутру ранехонько будит и давай расспрашивать» (224).
«Увидя Ивана-царевича, Баба-яга сказала: „Фу-фу-фу! Как доселева русского духу слыхом не слыхано, а нынче русский дух воочью совершается. Зачем ты, добрый мо́лодец Иван-царевич, сюда зашел, волею или неволею? Я здесь живу уже сорок лет, а никакой человек мимо меня не прохаживал, не проезживал, ни зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала; а ты как сюда забрел?“ – „Ох ты, глупая старая баба! – в ответ сказал Иван-царевич. – Ты прежде меня, доброго мо́лодца, напой-накорми, да тогда и спрашивай“. Яга-баба тотчас вскочила, собрала на стол, напоила, накормила царевича и в бане выпарила и стала опять спрашивать: „Как ты сюда зашел, добрый молодец, волею или неволею?“» (562).
Даже Василисе, не произнесшей магической ритуальной фразы, Баба-яга все-таки оставила самую малость на пропитание: «только щец немножко, краюшку хлеба да кусочек поросятины». А в одной сказке об Иване-дураке еще и «брякнулась о землю, сделалась красавицей», чтобы, видимо, было приятно с ней за одним столом сидеть[47].
С едой связаны и другие славянские бабы-яги. В словацкой сказке «Заколдованный замок» Баба-яга, хотя намерения у нее не слишком добрые, героя первым делом кормит, «встречает ласково, обедать сажает. Накрывает на стол, ставит миски, а сама бежит в кухню за похлебкой». А в чешской она называется «красная Баба-яга» и является героине в трудную минуту. Что важно: пытаясь разгадать непонятные слова старухи, герой вспоминает, что «красная баба всегда сидела в кухне на чурбаке», т. е. место ее обитания на кухне. Под этим чурбаком и находят клад (Сказка «Ян Деда и красная Баба-яга»)[48].
Злая колдунья, подчиняющаяся законам гостеприимства, встречается у разных народов. Так, в чукотской сказке всемогущая Катгыргын – повелительница рыб, животных и даже растений – могла превратить человека в любое животное, творила людям зло. Она старуха – «худая, горбатая, нос крючком, голова торчком, зубы как клыки у моржа – длинные-предлинные». Заблудившегося охотника она хочет сделать своим слугой:
«Ладно, – говорит, – согласен. Только накорми меня сначала.
Тряхнула старуха волосами – тут сразу оленья упряжка появилась. А на нартах всевозможные кушанья – и тюленья печенка, и оленина, и мясо вяленое, что копальхой называется. Все перепробовал Тынэн, наелся досыта и еще за пазуху кое-что сунул!»[49].
В великорусских сказках Пермской губернии, записанных Д. К. Зелениным в 1908 году, есть сказка «Ювашка Белая Рубашка». Она груба и порой нелогична, но в ней Баба-яга не просто кормилица, она и производительница еды, живое, хотя и физиологически неприятное воплощение пищи. «Яга Ягишна лежит, в стену уперла ногами, а в другу головой. – „Фу-фу! – русского духу отроду не слыхала, русский дух ко мне на двор пришел?..“ – Сказал он: „Напой, накорми, тогда у меня вестей расспроси!“ – Она сейчас п…ула, стол поддернула, б…ула, щей плеснула, ногу подняла и пирог подала, титечками потрясла и молочка поднесла, ножки возняла и ложки подала». Вся эта не слишком аппетитная процедура повторяется трижды, у трех сестер, и Ювашка с удовольствием ест у всех трех.
В другой сказке (и у другого рассказчика), шутовском варианте Царевны-лягушки, сказочная формула звучит схоже: «Яга-баба п…ула, стол поддернула, б…ула, щей плеснула, на корячки стала, луковку достала…».
Потом начинается неразбериха. Ювашка убивает братьев баб-яг, Идолищ многоголовых, на обратном пути заходит к каждой, подслушивает про готовящиеся ему козни, благодарит каждую: «Спасибо, стара сука, на старой хлебе-соли!» («Что накормила его», поясняет рассказчик). Убивает двоих и заковывает в железа третью. И вновь уже с друзьями оказывается у Яги Ягишны, сватать ее дочь, и вновь повторяется вышеописанный ритуал, слово в слово. Яга велит им сослужить три службы: съесть 10 пудов хлеба, выпариться в перетопленной бане, выпить все посуды воды. Т. е. гостеприимство и кормление в утрированном виде принимают форму свадебного ритуала. К счастью, у Ювашки были с собой помощники, евшие, парившиеся и пившие без меры. В итоге Ювашка женился на дочери Ягишны и привез их обеих (и мамку Ягишну в облике кобылы захватил!) к себе домой[50].
Интересную параллель находим в японской мифологии. Там существует богиня еды, известная под разными именами – О-гэцу-химэ, Укэмоти-но ками и другими, «дева-богиня великой пищи». Она не просто покровительствует пище, она ее производит в прямом смысле и ничуть не более приятным способом, чем наша народная Баба-яга. Согласно одному из мифов, бог луны Цукуёми (Тукуёми) был послан своей сестрой, богиней солнца Аматэрасу, на поиски богини пищи. Найдя ее, Цукуёми вошел в ее жилище и был приглашен к трапезе: «Вот Укэмоти-но ками головой вертит: повернет в сторону страны – выходит изо рта вареный рис, повернет в сторону моря – выходит изо рта то, что с плавником широким, и то, что с плавником узким, повернет в сторону гор – выходит изо рта то, что с грубым волосом, и то, что с мягким волосом. Вот все эти вещи всех видов на сотню столиков были поставлены и в дар поднесены». Т. е. богиня угощала гостя главными видами пищи: злаками (рисом), рыбой и мясом животных. Но гость оказался неблагодарным: «И разгневался тогда Тукуёми-но ками и, раскрасневшись, так сказал: „Это скверна и унижение. Какова дерзость – кормить меня тем, что выплюнуто из твоего рта!“ Сказавши так, он вынул меч, ударил и убил [тем мечом] Укэмоти-но ками». Из убитой богини произошли: из головы «коровы и лошади, из лба – просо, из бровей – тутовые коконы, из глаз – куриное просо хиэ, из чрева – рис, из потайного места – пшеница, бобы и фасоль»[51]. В итоге богиня-солнце навсегда поссорилась с братом-луною, а появившуюся в результате гибели еду использовала для прокормления богов и людей. Вот и получается: наш Ювашка-Ивашка умнее, он не побрезговал едой, «произведенной» Бабой-ягой, и получил все, что хотел в жизни.
Японская богиня пищи под разными именами известна и по другим мифам. Так, согласно «Кодзики» (буквально «Записи о деяниях древности»), один из важнейших японских богов Сусаноо, ставший причиной сокрытия богини солнца Аматэрасу в Небесной пещере, «изгнан божественным изгнанием» и просит еды у богини Оогэцухимэ. Та вынимает яства изо рта и носа и начинает стряпать, но Сусаноо, решив, что она хочет испортить еду, убивает богиню. Из головы убитой Оогэцухимэ рождаются шелковичные черви, из глаз – рис, из ушей – просо, из носа – красная фасоль, из гениталий – пшеница, из зада – соевые бобы[52]. Следы культа этой богини и обряды, посвященные ей в определенные дни, сохранились в Японии по сей день.
Появление пищи для прокормления рода человеческого в мифах народов мира имеет много общих закономерностей, что позволяет делать вывод о древности и универсальности этого явления, уходящего корнями в доисторическое прошлое. Создание и производство еды (именно так, а не добыча и результат труда, что уже позже связалось с мужской сущностью), как правило, связано с женским образом. Т. е. изначально Великая богиня-мать, богиня-земля, богиня-любовь, богиня-плодородие и т. д., которая присутствует во всех мифологиях с древнейших времен, была в первую очередь кормилицей всего сущего, т. е. дающей и поддерживающей жизнь человеческого рода и мира, его окружавшего. Именно кормилицей, а не матерью, так как эти функции не всегда совпадают. Она не была прекрасна, как многие из ее последующих воплощений, она была стихия – страшная, пугающая, грозная, истребляющая, но и дающая жизнь в виде пищи.
Пищу она производила тремя путями. Первый, он представляется самым древним, – просто из ничего, из самой себя, взмахнув рукой, из своего пота, выплюнув или другими еще более неприятными способами. Для создания еды ей не нужно ничего, она сама является ее воплощением. Так появляется из ничего еда в русских и славянских сказках, в мифах народов Русского Севера, в японском сказании о богине пищи. Обо всем этом говорилось выше. Видимо, это отражение идеи материнского вскармливания: пища младенцев создается в теле матери и является первой пищей детей человеческих (и не только).
Второй, оказавший большое воздействие на последующее мировоззрение человека и, видимо, подвергшийся воздействию более поздних верований, заключается в том, что пища появляется в результате гибели богини или какого-то другого существа. Жизнь в этом случае становится продолжением смерти, они неразрывно связаны и перетекают одно в другое. Более того, появление пропитания, а следовательно, и сама жизнь возможны только как результат смерти. Неслучайно в сложившихся мировых религиях богиня (или иногда уже и бог) плодородия нередко является и богиней подземного царства мертвых. Так, Хаинувеле, одна из божественных дев в мифологии восточной Индонезии, была убита односельчанами. Из частей ее тела, разрубленных и закопанных в разных местах, выросли разнообразные корнеплоды, являющиеся важнейшим источником пропитания местных жителей[53]. В русских сказках из частей тела убитой героини вырастает яблоня с золотыми яблочками. Наконец, знаменитое библейское «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (от Иоанна, 12:24) – также отголосок древнейшей идеи воскрешения через смерть. Причем если рассматривать это высказывание в прямом, а не метафорическом смысле, то оно также связано с едой, если зерно в земле не «погибнет», не начнет разлагаться, не вырастет новый колос.
Наконец, третий, наиболее поздний способ мифологического «создания» человеческой пищи, скорее всего появившийся уже в эпоху начала земледелия и скотоводства, заключается в том, что божество или ее посланник рождает пищу тем же путем, что и человека и животных. В неолитическом поселении Чатал-Хююк, относящемся к VIII–VI тысячелетию до н. э., найдены глиняные женские фигурки, в одном случае древнее женское божество рожает быка, в другом барана. В английской мифологии прародительницей еды является волшебная свинья: «И на Пшеничном Поле в Гвенте она разрешилась пшеничным семенем и пчелой. И поэтому с того дня и до сих пор Пшеничное Поле в Гвенте – это лучшее место для пшеницы и пчел. И в Ллонионе в Пембруке она разрешилась зерном ячменя и зерном пшеницы. Поэтому и вошел в поговорку ячмень из Ллониона»[54].
Представление о еде как об источнике жизни воспринимается в древних мифах и сказаниях и буквально – еда дает новую жизнь, она входит в человека, а выходит новым существом. Неслучайно во многих мифах и сказках еда – лучшее средство от бесплодия или способ появления на свет божественных существ. Многие исследователи древних верований считают, что прием пищи символизирует половой акт.
Так, в русских сказках порой, чтобы забеременеть, нужно съесть рыбу или какой-нибудь плод: «Кухарка вычистила ерша, вымыла и сварила, помои на двор выставила; по двору ходила корова, те помои выпила; рыбку съела царица, а посуду кухарка подлизала. И вот разом забрюхатели: и царица, и ее любимая кухарка, и корова, и разрешились все в одно время тремя сыновьями: у царицы родился Иван-царевич, у кухарки – Иван кухаркин сын, у коровы Иван Быкович» (137).
«Король приказал эту щуку вымыть, вычистить, изжарить и подать королеве. Повара́ щуку чистили да мыли, помои за окошко лили: пришла корова, ополощины выпила. Как скоро повара щуку изжарили, прибежала девка-чернавка, положила ее на блюдо, понесла к королеве, да дорогой оторвала крылышко и попробовала. Все три понесли в один день, в один час: корова, девка-чернавка и королева» (136).
«Вот поймали леща златоперого, отдали в кухню изжарить; поварка вычистила, вымыла леща, кишки собаке бросила, помои отдала трем кобылам выпить, сама оглодала косточки, а рыбу царица скушала. Вот разом родили: царица сына, и поварка сына, и собака сына, а три кобылы ожеребились тремя жеребятами. Царь дал им всем имена: Царенко Иван, Поваренко Иван и Сученко Иван» (139).
Иногда, правда, сказки обходятся без долгого процесса ожидания, просто сама еда, приготовившись, становится ребенком: «Говорит раз старик: „Старуха, поди купи репку – за обедом съедим“. Старуха пошла, купила две репки; одну кое-как изгрызли, а другую в печь положили, чтобы распарилась. Погодя немного слышат – что-то в печи кричит: „Бабушка, откутай; тут жарко!“ Старуха открыла заслонку, а в печи лежит живая девочка. „Что там такое?“ – спрашивает старик. „Ах, старик! Господь дал нам девочку“. И старик и старуха крепко обрадовались и назвали эту девочку Репкою» (141).