Анна Овчинникова
Друг и лейтенант Робина Гуда

2

Глава первая. Утро в Шервудском лесу

Бедняки и бедолаги,

Презирая жизнь слуги,

И бездомные бродяги,

У кого одни долги,

Все, кто загнан, неприкаян,

В этот вольный лес бегут,

Потому что здесь хозяин

Славный парень – Робин Гуд!

… И живут да поживают

Всем запpетам вопpеки

И ничуть не унывают

Эти вольные стpелки, -

Спят, укpывшись звездным небом,

Мох под pебpа положив, -

Им, какой бы холод ни был -

Жив, и славно, если жив!

«Баллада о вольных стрелках», Владимир Высоцкий

Я отпустил тетиву и не удержался от крепкого словца.

Опять!

Опять моя стрела чуть не разминулась с мишенью. А вот стрела Кеннета Беспалого воткнулась точно в центр набитого шерстью мешка, подвешенного к ветке вяза на другом краю поляны.

Черт, если Кеннет почти никогда не дает промаха, даже стреляя с левой руки, как же он стрелял до того, как палач отсек ему на правой руке большой, указательный и средний пальцы? Обычно такая мера заставляла браконьера навсегда позабыть о луке, но на этот раз наказание не достигло цели.

Каждое утро Кеннет просыпался раньше других вольных стрелков и подвешивал к ветке мешок из дерюги, плотно набитый овечьей шерстью. Он отходил на другой конец поляны, просовывал искалеченную правую руку в привязанную к стержню лука ременную петлю, затягивал ремень зубами и с угрюмым упорством начинал тренироваться в стрельбе.

Я никак не мог взять в толк, зачем ему нужны такие тренировки. Кен и без того стрелял не хуже остальных шервудских парней, кроме Робина Гуда, – но Робин в счет не шел. Вожак аутло как будто родился с луком в руках и на моей памяти ни разу не промахнулся по цели даже на полпальца. Уверен, он смог бы стрелять и под проливным дождем, и во время бури, и балансируя на раскачивающейся ветке, и даже стоя на голове… Вряд ли Кеннет Беспалый сумеет когда-нибудь добиться таких результатов.

Крестьяне в окрестных деревнях болтали, будто Робин Локсли – не сын Эллен Локсли из Халламшира, а подменыш. Будто бы первенца Эллен похитила лесная нечисть, подбросив вместо него в колыбель свое дитя. И, дескать, рядом с подкидышем в колыбельке приемные родители обнаружили лук, из которого Робин начал стрелять чуть ли не в младенчестве.

Глядя на то, как Локсли стреляет сейчас, я почти готов был поверить в то, что он – подкинутый эльф.

А глядя на то, как стреляю я, наверняка каждый решил бы, что я – подкинутый тролль. Может быть, в России двадцать первого века мои успехи могли бы показаться вполне сносными, но в Англии двенадцатого…

– Проверь руку, – негромко бросил Кеннет Беспалый.

Ну конечно! Я снова забыл проверить прицел. Указание Кена запоздало, моя стрела опять чуть было не улетела «в белый свет», чтобы безвозвратно сгинуть в путанице кустарника. Хорошо, что остальные ребята еще спали – иначе от хохота задрожали бы листья Великого Дуба. Не смеялся бы, может, только Робин.

Обычно вожак «волчьих голов» готов был громче всех веселиться по любому поводу, но надо мной подтрунивал реже других. Если бы я смог вообразить, будто у Локсли имеются, как говорят в двадцать первом веке, «комплексы» – я бы заподозрил, что в нем засел некий комплекс вины в отношении меня. Что, считая себя виновным в моей амнезии, Робин почитает своим долгом учить меня уму-разуму, наставлять и опекать.

Конечно, все это были лишь мои домыслы. Если у кого в здешнем мире и отсутствовали все и всяческие комплексы, так это у Робина Локсли.

Я медленно натянул тугую вощеную тетиву, не забыв подвигать стрелой вверх-вниз вдоль лука, чтобы точнее взять прицел. Результаты не замедлили сказаться: мне удалось «тяжело ранить» набитый шерстью мешок… В то время как стрела Кеннета опять воткнулась прямехонько в его середку.

Кеннет выдернул из мишени стрелы, и мы в ожесточенном молчании возобновили тренировку.

Самое тоскливое время в лесу – не ночь. Тоскливей всего здесь бывает на раннем рассвете, когда ночные твари уже спят, дневные еще не проснулись, а в голову беспорядочной толпой ломятся непрошенные мысли.

Первая мысль, которая неизменно приветствовала меня по пробуждении, была всегда одна и та же: неужели я застрял здесь навсегда? След в след за ней обычно гарцевала вторая мысль: жутко подумать, что творится с матерью, если там, у нас, тоже прошло почти два месяца! А Матильда Деркач, недоделанная ведьма, сокращенный бухгалтер? Пытается ли она как-то исправить «несчастный случай на производстве»? Впрочем, если бы она что-нибудь могла сделать, она бы уже это сделала. А раз не делает – значит, не может. Значит, я и вправду основательно здесь увяз!

Кеннет Беспалый коротко одобрительно буркнул, когда моя стрела воткнулась в центр холщового мешка. Я не стал объяснять лесному стрелку, что целился сейчас не в тренировочного «болванчика», а в ведьму, которой суждено родиться через семьсот пятьдесят лет в далекой-предалекой стране…

А ну-ка, напряги мозги, студент-историк: что в этот момент происходит в России? Конец двенадцатого века… Тысяча сто девяносто третий год. Нашествие татаро-монголов уже началось? Или Ярослав Мудрый продолжает выдавать замуж своих многочисленных дочерей? Что у Ярослава было много дочек и что ни один современный ему европейский монарх не остался без свадебного подарка, я помнил не по учебникам, а по фильму «Ярославна – королева Франции».

«Барон Жермон поехал на войну!

Барон Жермон поехал на войну-у…

Его красавица-жена

Осталась ждать, едва жива

От грусти и печа-а-али…»

Пресвятая Дева Мария, увижу ли я еще когда-нибудь этот фильм? Увижу ли вообще экран телевизора или компьютера, побреюсь ли электробритвой, а не ножом, отмокну ли в нормальной ванне, а не в емкости, сшитой из оленьих шкур и наполненной горячим отваром полыни и дикой петрушки? Может, такой отвар и вправду отбивает человеческий запах, помогая скрадывать зверя, зато всякий раз после мытья я начинал чувствовать себя диковинной помесью животного и растения – таким зверино-травяным ароматом от меня несло. Но самое ужасное ждало меня впереди, причем в очень недалеком будущем.

ЧТО БУДЕТ, КОГДА Я ПОЛНОСТЬЮ ИСТРЕПЛЮ СВОИ ДЖИНСЫ?

Я уже вторую неделю носил камизу^[10] и котту^[11] – с тех пор, как моя рубашка окончательно проиграла в единоборстве с лесными колючками, – но мне становилось худо при мысли о том, что заменяет здешним жителям штаны… Ну неужели так трудно пришить две нормальные штанины к их кретинскому «брэ», который у нас в двадцать первом веке назвали бы просто женским поясом? Мои истрепанные джинсы пока что оправдывали нашитый на них славный лейбл «Levy's», и все-таки вскорости явно должны были отправиться по стопам рубашки. И тогда не миновать мне напяливать чертовы «шоссы», больше всего смахивавшие на обычные шерстяные чулки…

– ПРЕСВЯТАЯ ДЕВА, КТО ТАК НАТЯГИВАЕТ ТЕТИВУ?!

Громкий негодующий голос грянул мне прямо в ухо, я дернулся от неожиданности – и моя стрела улетела прямехонько «в молоко».

Локсли зашипел, как будто взял в рот слишком горячий кусок.

– Наконечник стрелы перед выстрелом должен касаться стержня, Малютка, сколько раз повторять! Силенок, что ль, не хватает, чтобы как следует натянуть лук?

И с чего я взял, будто у Локсли в отношении меня имеется комплекс вины? Нет у этого типа ни комплексов, ни вины, ни элементарного чувства такта!

Совершенно бестактно отобрав у меня лук, Робин во весь голос принялся учить, как с ним обращаться… Я слышал его поучения как минимум две тысячи раз, но толку от них пока было не больше, чем от лекций по гражданской обороне.

А на поляне, зевая и потягиваясь, уже появлялась остальная братва, и из дупла Великого Дуба выглянул заспанный монах Тук: фриар крутил головой и таращил глаза, напоминая разбуженную сову. Обычно Тук ночевал в своей «сторожке» у брода, но вчера, засидевшись с нами заполночь, не захотел возвращаться по темноте в Фаунтен Дол и устроился на ночлег в дупле, где мы обычно коптили туши оленей.

– Тук! Спускайся! – заорал Вилл Статли, встряхивая ярко-рыжими вихрами. – Тебе бы только дрыхнуть, ленивый плут! А кто будет спасать наши заблудшие души?

– Не будите – да не будимы будете, – сквозь зевоту пробормотал Тук и снова скрылся в дупле.

Он явно еще не совсем проснулся, раз не послал Вилла по-латыни. Ученость разве что не выплескивалась у нашего фриара из ушей… Если только он и вправду был фриаром.

Никто из нас не знал, был ли Тук в самом деле монахом или привирал. Так же как никто не знал, учился ли он и впрямь в школах всеобщих искусств в Болонье, Саламанке и Париже.

Этот веселый цветущий здоровяк пришел однажды в Ноттингем в потрепанной рясе, с тощей котомкой за спиной, поболтался по окрестным деревням, развлекая народ проповедями, чувствительными историями и непристойными песенками, забрел в Шервуд, заночевал в развалинах античного святилища возле брода… И остался там жить. И обитал в своей «сторожке» уже третий месяц, хотя то и дело грозился снова двинуться в дорогу, как и полагалось члену славного ордена епископа Голии.

Никто в Шервуде, а я тем более, слыхом не слыхивал про такого епископа, но наверняка этот Голия был неплохим мужиком, раз в его орден вступали парни вроде Тука. По словам Тука, члены его ордена, голиарды, или ваганты, были не просто голью, а голью перекатной и скитались по белу свету, припадая к источникам знаний в университетах всего христианского мира и черпая вдохновение в кабаках разных стран. Было бы очень жаль, если бы наш фриар однажды присоединился к своим странствующим собратьям и ушел на поиски более веселых мест, чем Шервуд.

Но пока все угрозы Тука покинуть нас оставались лишь угрозами, и его гулкое: «Pax vobiscum!»^[12] каждый божий день открывало трапезы у подножия Великого Дуба.

«Волчьи головы» приняли бродячего монаха в свой круг так же просто, как приняли меня, – не особо донимая голиарда-ваганта вопросами и мирясь с его привычкой мешать английские фразы с чужеземной речью. Точно так же аутло мирились с моим незнанием вещей, которые положено знать любому младенцу, или с ехидством Дика Бентли, или с ворчанием Дикона Барсука, или с молчаливой угрюмостью Кеннета Беспалого.

Кроме Барсука, который по здешним меркам считался стариком – ему уже перевалило за сорок – и тридцатилетнего Кеннета все разбойники Шервуда были молодыми, веселыми и беспечными, и кровь играла в них, словно хмель в дубовых бочках вдовы Хемлок. Под сенью королевского леса иногда вспыхивали ссоры, перепалки и даже драки, короткие и бурные, как весенняя гроза, но это не мешало нам оставаться волками одной стаи. И в то время как за пределами Шервуда вся «веселая Англия» притихла, придавленная чрезвычайным сбором на выкуп короля Ричарда, лесные беглецы осмеливались не только жить себе да поживать, но и жить весело! Многие добропорядочные обитатели Ноттингемшира уже давно забыли, что такое кусок мяса в супе, но «волчьи головы» чуть ли не каждый день ели королевских оленей, запивая их элем за здравие томящегося в плену царственного крестоносца.

Как ни странно, в тесной компании староанглийских уголовников я редко чувствовал себя чужим. Наверное, потому, что каждый в шайке лесных стрелков так или иначе выпадал из круга.

Беглец из Йоркшира Робин Локсли, «эльфий подкидыш», убивший в ссоре своего отчима; закоренелые браконьеры Кеннет Беспалый и Вилл Скарлетт, наплевавшие на норманские охотничьи законы; упрямец Дикон Барсук, приговоренный к смерти за убийство шерифского мытаря; бешеный рыжеволосый драчун Вилл Статли, проломивший голову королевскому судье; «черная овца» в семье, вор и конокрад Дик Бентли, в голодный год отважившийся на ограбление церкви; красавчик Аллан-э-Дэйл, с трудом избежавший тюрьмы за дерзкую песню, сочиненную про старого барона Роже… Аллан считал себя менестрелем и угощал нас по меньшей мере одной свежей песенкой в день. О, эти Аллановы песни! Но лесные стрелки сносили их так же добродушно, как мою более чем посредственную стрельбу из лука, латынь фриара или тягу к безрассудным эскападам Робина Локсли.

За полтора месяца, проведенных с Робином бок о бок, я успел понять две вещи: во-первых, этот парень – лидер от бога, во-вторых – под его предводительством мы все скоро плохо кончим.

До сих пор нам везло. Пресвятая Дева Мария, я просто не мог понять, почему нам так везет!

В середине июня мы ограбили конвой, везущий в Вестминстер деньги, собранные на выкуп короля. Только беспримерная наглость (или слепая удача) помогла нам успешно провернуть это дельце и даже обойтись при этом малой кровью. Троих наемников смели с седла стрелы, свистнувшие из зеленой путаницы листвы, одна из упряжных лошадей пала, и уцелевшие люди де Моллара поняли: стрелять в ответ по вязам и дубам – пустая затея. Справедливо рассудив, что вверенное их попечению сокровище не стоит лишней дырки в шкуре, норманы так резво пустились наутек, как будто решили без передышки чесать до самой «милой Франции». Одного из них мы все же перехватили, посадили на передок повозки, в которой место сундука с деньгами заняли стонущие и бранящиеся раненые, и отправили весь этот груз обратно в Ноттингем.

Хотел бы я знать, попало ли по назначению письмо, которое мы вручили вознице? На месте наемника я бы поостерегся передавать такую мессагу известному своей вспыльчивостью шерифу. И все-таки жаль, если благодарность шервудских аутло щедрому господину Певерилу не дошла до адресата: мы все вложили в письмо массу хулиганского вдохновения, и брат Тук очень красиво начертал его на восковых дощечках на двух языках – французском и латыни.

Думаю, дощечки все же попали в руки Вильяма Певерила, потому что на следующий день цена за голову каждого разбойника была поднята до пятнадцати шиллингов, тогда как за голову Робина Локсли, чье имя стояло первым под издевательским письмом, шериф пообещал все двадцать пять.

Эту новость принес нам взволнованный Мач – и немедленно угодил в песню об «ограблении века», которую как раз сочинял Аллан-э-Дэйл. Не дожидаясь, пока Аллан введет в сюжет и меня, я ретировался в обиталище брата Тука, а по возвращении узнал, что Локсли, Скарлетт и Статли отправились развлекаться в ноттингемскую гостиницу «Путь в Иерусалим». Японский городовой, Пресвятая Дева Мария, как только шериф мог оценить их безмозглые головы так высоко?!

Однако парни не только принесли свои дорогостоящие тупые головы обратно, но и извлекли из этой вылазки немалую пользу. Они наткнулись в питейном заведении на слугу ньюстэдского аббата и накачивали его элем до тех пор, пока бедняга не разрыдался и не начал причитать, как ему не хочется покидать Ноттингем, где живут такие гостеприимные и щедрые люди! И почему его господину приспичило срочно возвращаться в обитель, да еще именно через Шервуд, где кишмя кишат кровожадные разбойники? Ну как бандиты пронюхают, что аббат везет с собой взысканный с ноттингемского констебля огромный долг? А ведь скряга-аббат даже не пожелал нанять приличную охрану или хотя бы двинуться в обход через Хокнелл! Ему, видите ли, взбрело в голову завтра на рассвете быстренько проскользнуть в монастырь по южной тропе…

Скарлетт, Робин и Статли поставили собутыльнику в утешение еще один кувшин эля и вернулись в Шервуд.

На следующий день к одному «ограблению века» прибавилось второе.

Кто бы мог подумать, что в пожитках божьего слуги окажется столько добра! Видно, «чрезвычайный сбор» не истощил кошельки клириков так основательно, как кошельки мирян. Правда, аббат уверял с пеной у рта, что все это – имущество Господа, но монах Тук в блистательном философском диспуте опроверг жалкие увертки. Разбитый в пух и прах красноречием фриара, деморализованный угрожающими взглядами Вилла Статли, Кеннета Беспалого и Дика Бентли, святой отец был окончательно раздавлен вежливым приглашением Робина Локсли разделить с нами обед.

Похоже, в ту пору аббат как раз сидел на диете, потому что с трудом проглотил пару кусков, но все равно ему пришлось заплатить за угощение золотым перстнем и массивной золотой цепью, при виде которой некоторые мои знакомые в двадцать первом веке скукожились бы от зависти. Мало того – по окончании трапезы преподобный отец был вынужден отслужить мессу для обчистивших его до нитки негодяев!

Такие приглашения на обед выловленных на дороге путников доставляли уйму удовольствия непритязательным до развлечений аутло. Кто только не пировал с нами в Шервуде! Но самой сумасшедшей была пирушка, в которой участвовали королевские лесники.

Испокон века в деревне Папплвик на южной окраине леса и в деревушке Лакстон на северной жили лесные смотрители, в чьи обязанности входило вылавливать и истреблять в королевских охотничьих угодьях волков, браконьеров и объявленных вне закона беглецов. Чем лесники и занимались со времен Вильгельма Завоевателя, одновременно втихую стреляя дичь во вверенном их попечению заповеднике… «Что охраняешь – то и имеешь» – этот девиз оказался справедливым не только для России двадцать первого века.

И вот недавно вековой традиции пришел конец.

Беспечно раздарив половину богатств ньюстэдского аббата жителям окрестных деревень, закатив пир горой для самого большого селения, лежащего в пределах Шервуда – Менсфилда, Робин весь следующий день промаялся ужасным похмельем, а под вечер объявил, что хочет истратить остатки «господних денег» на святую цель: на примирение псов и волков.

Мы долго хохотали над очередной шуточкой Локсли. Аллан даже начал сочинять на эту тему веселую дерри-даун^[13], как вдруг выяснилось, что на сей раз Робин вовсе не шутил и уже послал двух менсфилдских мальчишек с приглашениями в Папплвик и в Лакстон.

Вот тут нам стало не до смеха. Сужу по себе – многим «волчьим головам» наверняка захотелось забиться в самую глухую чащобу, поближе к настоящим волкам, подальше от приглашенных Робином на обед сторожевых псов.

И все-таки в назначенное время, рыча, скалясь и огрызаясь друг на друга, мы приплелись на поляну Великого Дуба, чтобы «преломить хлеб» с девятнадцатью лесниками… Я был совершенно уверен, что свой следующий хлеб мы будем преломлять уже в ноттингемской тюрьме перед казнью – если вообще дотянем до тюрьмы.

Однако удача улыбнулась нам и здесь.

Лесные стражи и впрямь явились на поляну вооруженными до зубов, с возком, набитым мотками веревки и цепями, – но были раскатаны в тонкий блин предложением Локсли выплачивать им по десять шиллингов серебром ежемесячно. Шевеля губами, загибая пальцы, наши гости высчитали, сколько каждый из них сможет получить за год от живых и свободных аутло, и сколько им перепадет от Вильяма Певерила за предание разбойников в руки закона… Короче говоря, щедрость Робина Гуда в очередной раз одержала решительную победу над скупостью шерифа.

Заключение сделки было спрыснуто бочонком самого лучшего эля, и впервые за сотню лет браконьеры вместе с лесниками уплели в королевском заповеднике матерого кабана, добродушно споря друг с другом о настораживании ловушек и о тонкостях псовой охоты…

– …Хей, ты что, заснул?! – Робин Локсли отвлек меня от воспоминаний, больно саданув локтем в бок. – Показываю в последний раз, Малютка, как надо натягивать тетиву!

Я тяжело вздохнул.

– Ладно, показывай, только помедленней.

– Смотри! – кивнул Робин.

Очень медленно поднял лук – и послал две стрелы одну за другой так быстро, что первая из них еще не достигла цели, когда вслед за ней устремилась вторая, а третья тем временем легла на тетиву.

Но эта стрела так и не рванулась в полет: в туловище «болванчика» ударил арбалетный болт, и Робин в мгновение ока развернулся к зарослям, откуда был сделан выстрел.

Глава вторая. Псы и волки

Тут Робин взял свой верный лук

И связку длинных стрел

И, отойдя от лесников,

На них, смеясь, смотрел.

Вовсю смеясь, за разом раз

Спускал он тетиву,

И каждый раз один лесник

Валился на траву.

«Робин Гуд и лесники», перевод Игн.Ивановского

Локсли тихо выругался, Вилл Скарлетт и Дик кинулись к оружию, Вилл Статли, разводивший костер, схватился за толстый сук.

А я только сжал кулаки, когда из зарослей лещины стали выскальзывать люди с натянутыми луками – один, второй, третий, четвертый… Последним показался высокий чернобородый тип, прижимающий к плечу ложе охотничьего арбалета.

Сандерс Харпер, главный лесник Папплвика.

Только Харпер мог перезарядить арбалет так быстро и только он один мог так метко выстрелить с расстояния в сто шагов – именно столько отделяло нашу мишень от кустов на краю поляны.

Значит, удача наконец-то решила отправиться на поиски других, более рассудительных любимцев. Я так и знал! Так и знал, что все закончится чем-то в этом роде!

– Опусти лук, Локсли, – с поганой ухмылочкой бросил Харпер. – Ты мне нужен живым, я не хочу портить твою шкуру.

Краем глаза я видел, как его товарищи медленно движутся вокруг поляны, держа лесных стрелков под прицелом, как Кеннет Беспалый отчаянно пытается просунуть искалеченную руку в привязанную к стержню лука петлю, как отрезанные от своих луков Скарлетт и Дик берутся за ножи, а сидящий на поваленном дереве Аллан-э-Дэйл заслоняется арфой, словно щитом. Застывший рядом с Алланом смертельно бледный Дикон Барсук молча шевелил губами, должно быть, творя молитву.

Сколько раз я говорил: нужно оставлять кого-нибудь на стреме! Так ведь нет, Локсли должен был разыгрывать из себя самого крутого волка в здешнем лесу! Дескать, у меня две мокрухи, три побега, я три года на зоне миской брился, собаки мой след не берут – боятся…

Я невольно попятился, пытаясь уйти с линии прицела Рябого Руперта, лучшего папплвикского лучника. Но наконечник стрелы изуродованного оспой лесника был словно намагничен – если представить в качестве магнита мое сердце.

Кажется, скоро все мои проблемы разрешатся сами собой…

Если бы только Руперт стоял чуть ближе! Если бы он только отвлекся на пару секунд!

На это нечего было надеяться, и я продолжал с бессильной яростью смотреть, как шестеро лесников берут нас в кольцо.

Думаю, только слухи о невероятной меткости вожака разбойников удерживали королевских псов от немедленных действий. Робин по-прежнему натягивал тетиву, и все знали, что, даже смертельно раненый, он успеет выстрелить и почти наверняка попадет. Поэтому лесные смотрители ступали очень осторожно, старательно избегая резких движений.

Харпер наконец поравнялся с Великим Дубом и снова ухмыльнулся. Ухмылка получилась не слишком убедительной – наверное, потому, что Робин Гуд продолжал целиться ему в лицо.

– Пришел позавтракать с нами, Харпер? – любезно осведомился Локсли.

Вот улыбка Робина вышла такой широкой и добродушной, что я невольно почувствовал гордость за этого мерзавца, чье безрассудство наверняка будет стоить нам головы.

– Позавтракать? – фыркнул Харпер. – Я не ем тварей, принадлежащих королю!

– Несколько дней назад на этой самой поляне ты болтал совсем по-другому! – прошипел Статли.

Главный лесник опять ухмыльнулся, блеснув зубами сквозь курчавую бороду.

– С тех пор цена за ваши шкуры здорово выросла, волчары. Шериф пообещал по тридцать шиллингов за каждого живого аутло и по двадцать за мертвого. А за йоркширца он сулит пятьдесят шиллингов, если мы притащим его живьем. Опусти лук, Локсли, или я всажу тебе болт в колено и отволоку в Ноттингем, привязав к конскому хвосту!

– Шевельни пальцем – и получишь стрелу между глаз, – все с той же обаятельной улыбкой откликнулся Робин.

Он продолжал удерживать тугую тетиву, и руки его не дрожали, зато приклад арбалета все сильнее вдавливался в плечо лесника, показывая, что тот начинает уставать – как от тяжести оружия, так и от затянувшихся переговоров.

– В последний раз предлагаю, Локсли, – прорычал Харпер. – Сдайся, и я…

Никто так и не узнал, чем собирался прельстить главный лесник вожака аутло, чтобы тот добровольно сунул шею в петлю. Может, щедрыми заупокойными службами?

В поднебесье вдруг раздался душераздирающий вопль, и на голову Харперу свалился брат Тук.

Главный лесник, его оружие, доблестный фриар – все смешалось в одну живописную кучу, и Рябой Руперт невольно направил туда свой лук и свой взгляд. Именно такого подарка судьбы я и ждал!

Рванувшись вперед, я ударил ногой с разворотом, послав Руперта в сторону Статли. То, что в полете лесник принял в бок стрелу, которую его товарищ выпустил в Вилла, было чистейшей случайностью, а вовсе не моим хладнокровным расчетом.

Свистнувшая сбоку стрела царапнула мое плечо, но мне было некогда выяснять, кто ее пустил. Откуда ни возьмись у меня в руках оказался лук Рябого Руперта, и я врезал длинным тисовым стержнем по голове лесника, который прицелился в борющихся на земле Харпера и монаха.

Кто там говорил, будто я никогда не научусь пользоваться луком? Правда, от удара лопнула тетива, зато лесник упал, не вскрикнув.

Все произошло буквально в течение пяти-шести секунд. Едва Тук прыгнул на Харпера, как на поляне словно закрутился стремительный ураган, и когда я развернулся на крик слева, готовый бить или защищаться, оказалось, что бить больше некого, да и защищаться не от кого.

Два лесника лежали навзничь в разных концах поляны, у одного стрела с серым оперением торчала из груди, у другого – из левого глаза.

Вилл Статли наклонился над третьим лесником, который с хрипением скреб ногами траву, обеими руками сжимая древко засевшей в кадыке стрелы. Вилл резко рванул раненого за волосы, отклонив его голову влево, и полоснул ножом по горлу под щетинистым подбородком.

Я отвернулся, борясь с тошнотой.

– Bene venebatur!^[14] – прокомментировал брат Тук.

Фриар уже стоял на ногах, сжимая охотничий арбалет: тяжелый болт так и остался в желобе, но с дуги капала кровь, а вместо затылка у растянувшегося на животе Сандерса Харпера было кровавое месиво.

– Пощадите!.. Богородицей молю… Смилуйтесь!..

Скарлетт и Дик с треском выломились из кустов, волоча последнего оставшегося в живых папплвикского лесника. Белобрысый парнишка, чем-то напоминающий Мача из Руттерфорда, с прискуливанием взывал то к Пресвятой Деве, то к своим конвоирам.

Парня швырнули на колени рядом с поваленным буком, на который успел снова усесться Аллан-э-Дэйл, озабоченно осматривающий арфу. По лицу менестреля текла кровь, но его явно больше волновала целость инструмента, чем целость собственной кожи. Убедившись, что арфа не пострадала, Аллан подкрутил колки и принялся аккомпанировать молящему нытью лесника.

– Харпер сказал – дескать, чего ждать, пока награда уйдет к другим… Он сказал, все равно ваши головы скоро будут торчать на палисаде Ноттингема… Это он так сказал! А я, напротив…

– А ты, напротив, явился сюда, чтобы тоже стать вольным стрелком, так?

Парень, похоже, совсем спятил от страха, если принял злобную издевку Вилла Статли за чистую монету.

– Так! – с готовностью воскликнул он. – Я всегда хотел! Я всегда мечтал стать вольным стрелком, я ж говорил вам… Помните?

Вот теперь я вспомнил, как зовут сопляка – Алек. Правильно, во время братания «волков» и «псов» мальчишка надрался вусмерть и начал кричать, что желает остаться с нами, чтобы тоже каждый день охотиться на «черного зверя»!

Алек продолжал ныть, и Аллан наконец подстроился под тональность его причитаний. Некоторое время они выступали вместе, но скоро менестрель прижал ладонью стонущие струны, а Алек вытянул шею, словно аист при виде коршуна.

Робин Локсли закончил срывать с трупов колчаны и направился к центру поляны, проверяя на ходу лук, прежде принадлежавший одному из стражей леса. Он не смотрел на стоящего на коленях лесника, но Алек всем телом подался к вожаку аутло и взял тоном выше:

– Господин! Клянусь небесами… Клянусь всеми святыми… Я буду служить вам верой-правдой!.. Клянусь Иоанном, Петром и Павлом…

– Ты уже клялся этими тремя апостолами. – Локсли пробежал пальцами по вощеной тетиве, осматривая ее так же придирчиво, как Аллан – струны своей арфы. – Всего два дня назад, на этой самой поляне. Помнишь?

– Я… Да, я… – Парень съежился, осев на пятки. – Так ведь я же…

Робин Гуд оттянул и снова отпустил тетиву, которая пропела громче басовой струны потрепанной арфы менестреля. Алек умолк и затрясся, и я вдруг понял, что с меня хватит.

– Робин! Пускай он…

Слово «убирается» застряло у меня в глотке.

Робина Локсли отделяло от папплвикского лесника всего три шага – и ясеневая стрела пробила грудь мальчишки почти навылет, на полфута выйдя у него из-под лопатки. Тело медленно осело на траву, опустившись на бок так неторопливо, как будто парень прилег отдохнуть. Аллан слегка отодвинулся, когда голова мертвеца уткнулась ему в ногу.

Недолгое молчание первым нарушил фриар Тук.

– Vae victis!^[15] – пробормотал он, поднимая перед собой окровавленный арбалет, словно крест, и возводя глаза к небу.

К сожалению, я не знал по-латыни ничего, кроме «пуэр, соцер, веспер, генер» – поэтому нашел спасение в шестиэтажной русской брани.