Анна Николаевна Петрова
Каникулы с историей
– И тут раздался стук. Я никого не ждал, и довольно резко спросил, мол, кого принесло? В ответ услышал “кум, пусти, замерз жутко, чаю бы”. Думаю, с чего бы это Иваныч на нашем краю среди ночи шарил, но самовар горячий, можно и угостить. Слышу, дверь скрипнула, и кум показался. Какой-то мутный, словно кусок тумана прилип.
Мы с Володькой кутались в телогрейки и неотрывно следили за огоньком дядькиной самокрутки. Огонек стал ярче и снова вильнул в сторону.
– Садись, говорю, в ногах правды нет. Иваныч улыбается в ответ криво, одной стороной рта. Глаз прищурил и кивает, мол, спасибо, друг, сажусь. Что, говорю, Зинка выгнала? Опять заначку на сивуху потратил? Нет, говорит, наоборот, послала к твоей Нинке за сахаром, где она, кстати. И оглядывается воровато. Я говорю, Нинка с детьми к матери уехала, один я нынче. И что, нет сахарку ни у кого поближе? А сам чаю налил, мед поставил, да хлеба отломил свежего, монастырского. Угощайся. Кум посмотрел на угощение как-то странно, кружку схватил и давай хлебать. Половину за раз опрокинул, рот рукавом вытер и заискивающе на меня глянул. Ну, думаю, чудной он какой-то, кругами ходит. Тебе, говорю, опохмелиться что ли надо? Мне, говорит, пожалуй, да. И дело есть. Я, говорит, знаю, как разбогатеть просто. Будем жить припеваючи, обзавидуются все. Только надо в город махнуть, и домой не возвращаться. Все там тебе расскажу. Я пока слушал его, бутыль искал, да понял, что только в погребе осталась. За кольцом потянулся, взгляд под стол бросил. А там – копыта. Тут-то я и перетрухнул, ребята. Ну, думаю, сам черт ко мне явился, живым бы остаться. А вида не подаю – нельзя, чтоб он понял, что я… ну вы поняли. Спустился в погреб, поднял бутыль, налил по стакану. Что, говорю, за дела-то такие в городе, преступление какое удумал? А сам потихоньку в кармане рубахи прореху ищу – до креста нагрудного добраться. Черт мнется, глазами бегает, но говорит складно, что есть там подработка – дело простое, но денежное, только семейных не берут. Киваю притворно, чокаюсь с ним, а сам чую – еще не выпил, а голова уже кругом идет. Черт опрокидывает стакан, кривит Иванычево лицо, я смотрю в свой – а оттуда на меня глаз смотрит. Человеческий. Тут уж я не сдержался. Как завоплю, крест с груди сдернул, в кулаке зажал – и к нему. Как дам ему в челюсть – разлетелись зубы в разные стороны. Зашипел черт, на четвереньки перевернулся и дал деру – только копыта сверкали.
Иваныча я на следующий день встретил. Идет себе, улыбается. Ни сном, ни духом про вчерашнюю встречу. Дома, говорит, был… А мне на полу зубы те отметины черные оставили, как напоминание, что нечего чужаков на порог пускать.
Дядька потушил окурок и поднялся с крыльца, с хрустом расправляя плечи. Мы с братом переглянулись и наперегонки бросились в дом – прятаться на печке.
Володька приехал к нам на каникулы из города, он всегда приезжает, а мы всегда устраиваем ему сельский отдых. Наша обычная жизнь для него – курорт и экзотика. Словно он попадает в Зимбабве или в пустыню Сахара. Кажется, мы тоже для него непонятные туземцы, но тем интереснее. Я каждый раз ему устраиваю экскурсии – закачаешься! То на рыбалку с бреднем на рассвете пойдем – сапоги на три размера больше, ноги в них болтаются, как свечка в стакане. Но мы ничего – портянки из старых тряпок намотали, отцовы куртки нацепили и на речку. Идем, темно еще, Володька норовит все к какому-то деревцу приткнуться и заснуть. Я его чуть не потерял там, в лесу. Пока дошли, рассвело. Мы бредень распутали, штаны скинули и как есть – в трусах и сапогах в воду полезли. Идем, прикармливаем рыбу по пути, тянем сети. Тишина, лягушки только квакают, да комары над ухом зудят. Я-то их и не слышу – привык – а Володька все чертыхается и руками машет, ну точно вентилятор на потолке в клубе. Вдруг лопасти его разом вверх взметнулись и как он завизжит! Я подпрыгнул, гляжу, а он уже на берегу скачет, из сапога воду вытряхивает. И тут блестящее что-то выпало. Карпик? Точно. Володька всю прикормку прямиком себе в сапоги высыпал. Этим карпиком наш улов и ограничился. Отпустили мы его.
