Анна Малышева
Дом у последнего фонаря
Отсюда она видела всю мансарду.
Вот большое окно, плотно завешенное одеялами. Включенная настольная лампа с розовым шелковым абажуром. Письменный стол, заваленный кипами бумаг. Стопки книг по всем углам и составленные друг на друга ящики с коллекциями. Широкая тахта под скатом крыши, несколько скомканных пледов и одеял на ней. Вот подушка на полу…
Подушка на полу.
Взгляд Александры вернулся к подушке, которой было вовсе не место на полу посреди спальни. Женщина преодолела последнюю ступеньку, сделала шаг и наклонилась, чтобы поднять подушку и положить ее на тахту.
Позже она не раз спрашивала себя, зачем сделала это. Из врожденной любви к порядку? Увы, в ее собственном жилище всегда властвовал хаос. Просто потому, что подушка мешала ей пройти к столу, присесть в продавленное кресло, чтобы спокойно дождаться возвращения Лыгина? Но Александра не могла припомнить, что собиралась его дожидаться. В ту минуту ее обуревали другие чувства. Обида. Растущий гнев. Желание посчитаться с человеком, так много мнившем о себе и так мало уважавшем ее. Желание никогда больше его не видеть.
Она помнила, что хотела достать из кармана куртки визитку таксиста, позвонить и сказать, чтобы он возвращался в поселок и забрал ее. Ориентир был прекрасный – единственный горящий фонарь. Дом у последнего фонаря.
Вместо этого женщина наклонилась и подняла с пола подушку.
Под ней обнаружился предмет, который Александра сразу узнала. Довольно массивная цепочка из темного металла с необычной подвеской, привлекшей ее внимание еще в день знакомства с Лыгиным. Тогда украшение было надето им поверх свитера, и художница не сводила с подвески взгляда, пока Лыгин не спросил, по своему обыкновению резко и нелюбезно:
– Ну, в чем дело? Это я НЕ продаю.
– Я только пыталась определить время изготовления подвески, – смутилась Александра.
– И что вы об этом думаете? – Как и ожидала женщина, Лыгин смягчился.
– Затрудняюсь сказать… Это ведь двуликий Янус? Но работа, безусловно, не римская… Может быть, Позднее Возрождение? – И так как Лыгин молчал, она поторопилась поправиться: – Нет, вернее всего, модерн. А сделано в Италии.
Лыгин начал улыбаться, медленно растягивая сухие губы, не сводя с женщины сощуренных, черных, как смола, глаз:
– Янус двуликий, Janus Bifrons, бог входов и выходов, начал и концов, дверей, врат и мостов… Одно его лицо – мужское, другое – женское. Одно лицо соответствует прошлому, которого уже нет, другое – будущему, которого еще нет. Но есть и третий, сокровенный лик, взгляд которого устремлен в настоящее. Этот лик невидим, так же как и настоящее – неуловимое мгновение перехода из прошлого в будущее. – И, откашлявшись, насмешливо добавил: – Было забавно наблюдать, как вы пытались датировать подвеску. Вас швыряло аж по двум тысячелетиям, и вы так ни на чем не остановились. И кстати, ни разу не угадали. А что вас сбивало с толку? Янус. Вы решили, раз божество римское, это может быть или сам Рим, или Возрождение, когда такие темы вновь вошли в моду, или модерн, достигший вершины в стилизации. Но это вовсе не Янус.
– Как?
– Это Бафомет. – Лыгин уже открыто улыбался, наслаждаясь растерянностью Александры. – Герметический брат Януса, также божество, но тайное. Подвеску эту сняли с шеи Великого магистра рыцарей-храмовников Жака де Моле, перед тем как подвергнуть его пыткам и впоследствии сжечь. Папа Климент V, расправившийся с орденом, приказал отвезти в Рим все архивы инквизиции, касавшиеся процесса над тамплиерами. Подвеска хранилась в Ватикане среди самых важных улик, свидетельствовавших якобы о связях ордена с дьяволом. Но, как видите, была кем-то украдена.
– Значит, это примерно четырнадцатый век?
– Я не рискну утверждать, когда она была изготовлена и, главное, КЕМ, – Лыгин провел пальцем по темному, будто обожженному металлу, – знать наверняка ничего нельзя. Но как бы то ни было, с этой вещью я не расстанусь никогда. Прочее можете беспощадно продавать.
…И вот эта подвеска на разорванной цепочке лежала у ее ног, на затоптанном, давно не мытом полу. Александра с трепетом взяла раритет, оглушенная стуком, который вдруг подняло сердце. Кровь шумела в ушах, приливала к щекам, ноги ослабли. Ей пришлось присесть на край тахты. Художница не сводила взгляда с подвески. Странно тяжелое, ледяное на ощупь украшение мертвенно холодило ее ладонь.
Два лица, обращенные в разные стороны, две головы, сросшиеся затылками. Линия сращения скрыта причудливо извивающимися прядями волос. Лицо мужчины сурово, почти свирепо, лоб нахмурен, мясистые губы приоткрыты, как для окрика. Востроносое лицо женщины миловидно, безмятежно, тонкие губы сложены в мечтательной полуулыбке. Два лица, не ведающих друг о друге, одно целое, но непостижимо различное.
Александра вскочила, будто ужаленная, обошла мансарду, заглядывая во все углы. Даже сунулась под тахту, передвинула несколько стопок обитавших там книг. Осмотрела стол. «Может быть, Лыгин оставил мне записку?» Мысль была неискренняя, она в это не верила, но все же с минуту выискивала эту мифическую записку среди разложенных бумаг. «Ничего. Ничего и быть не могло. Ты себя обманываешь!»
Сжимая подвеску в кулаке, Александра бегом спустилась на первый этаж. Обыскала кухню, зажгла свет в соседней комнате и потратила еще несколько минут, чтобы убедиться в том, что Лыгина в доме нет, ни живого, ни мертвого. Александра набрала номер его телефона, но ответом ей были долгие гудки. Мобильник не зазвонил нигде в доме. Не услышала она сигнала, и выйдя на крыльцо. В безлюдном поселке было тихо до такой степени, что звенело в ушах. Женщина не сомневалась, что звонок донесся бы до нее даже издалека.
Вернувшись в дом, она подвела итоги.
Казалось бы, поводов для беспокойства немного. Беспорядок во всех комнатах не больше того, что был в прошлый ее визит. Еще теплый чайник на плите. Дотлевающие угли в голландской печи. Наверху – включенная настольная лампа. Во дворе – зажженный фонарь. Все выглядело вполне невинно, словно хозяин ждал гостью и решил немного прогуляться на свежем воздухе. Может быть, пошел встречать ее другим переулком и они разминулись в темноте… Надо просто подождать его возвращения.
Но задерживаться в этом доме Александра ни в коем случае не собиралась!
«Эта подвеска, случайно или нарочно прикрытая подушкой! Подвеска, с которой он обещал никогда не расставаться! Если все, что говорил о ней Лыгин, правда, это его самое ценное приобретение среди тех, о которых я знаю. И вот цепь разорвана, и подвеска Жака де Моле лежит на полу. В доме ни души, и в поселке, похоже, также. Второй час ночи. Не знаю, что здесь случилось, но я должна немедленно уехать!»
Художница положила подвеску в нагрудный карман куртки и тщательно защелкнула кнопку на клапане. Позвонила таксисту. К счастью, тот был на полпути к Москве и обещал вернуться.
– Ориентир простой. В поселке горит только один фонарь, к нему и подъезжайте, – сказала Александра.
А спрятав телефон в карман, вдруг ощутила ледяную корку на затылке, под волосами – там, где соприкасались две стороны Януса. Женщина торопливо выключила свет на кухне и, оставшись в темноте, сквозь жидкие белые занавески выглянула во двор. Фонарь горел ярко, и в его свете были отчетливо различимы кирпичи дорожки, блестевшие от мелко моросящего дождя, сырая, еще зеленая трава, черный выключатель на столбе, на уровне человеческого роста.
«Кто зажег фонарь за пять – семь минут до того, как я тут появилась? Ведь кто-то же зажег фонарь?! Если Лыгин, тогда он где-то совсем рядом. А если не он?! Тогда этот ДРУГОЙ тоже близко!»
Александра не могла больше думать ни о чем и пряталась за занавесками до тех пор, пока за оградой не возникли фары такси. Она выбежала навстречу машине, едва прикрыв за собой входную дверь, даже не поднявшись в мансарду, чтобы выключить там лампу. К выключателю на фонарном столбе она тоже не прикоснулась.
У нее было такое искаженное, испуганное лицо, что таксист, едва взглянув на пассажирку, спросил:
– Ничего не случилось?
– Ничего, – ответила она, радуясь уже тому, что слышит чей-то голос. – Поедемте скорее, уже так поздно!
И все время, пока машина пересекала поселок, вновь ныряя в выбоины разбитой дороги, Александра оглядывалась на горевший фонарь, боясь увидеть, что он вдруг погаснет. И тогда ей придется вернуться. Вернуться, чтобы узнать, что же там на самом деле происходит? Но фонарь горел, одиноко и безмятежно, походя на желтую звезду, упавшую в черный осенний лес и застрявшую в ветвях.
«Завтра утром позвоню Лыгину и потребую объяснений, – твердила про себя женщина, когда машина свернула на шоссе в сторону Москвы. – Да он и сам позвонит, едва обнаружит пропажу своей драгоценной подвески! И на этот раз встретимся в городе, сюда я больше не поеду!»
Александра повторяла эти фразы, как мантру, пытаясь отгородиться ими от чего-то страшного, черного и бесформенного, как тьма, не озаренная ни единым огнем.
Глава 2
Она проснулась далеко за полдень. Женщина спала бы еще, но ее разбудила кошка. Цирцея, обычно дремавшая в ногах у хозяйки, принялась бродить по постели, уминая лапками теплый плед, под которым нежилась Александра. Кошка утробно урчала, тыкалась острой мордочкой в лицо женщине… Наконец Александра не выдержала и села. Цирцея приветствовала пробуждение хозяйки возбужденным настойчивым мяуканьем.
– Рано обрадовалась, есть все равно нечего, – пробормотала Александра. – Сейчас вот попробую умыться и схожу в магазин.
Она зашла за ширму, отгораживающую угол мансарды, отвернула вентиль позеленевшего от старости крана, вмонтированного в заплесневевшую стену. Вода полилась тонкой струйкой, сперва толщиной с вязальную спицу, потом – с нитку и в конце концов иссякла. Александра успела два раза набрать пригоршню и ополоснуть лицо. С умыванием было покончено.
Женщина давно притерпелась к неудобствам чердачной жизни и не променяла бы эту захламленную мастерскую на самую благоустроенную квартиру. Из удобств здесь имелись только раковина, холодная вода, унитаз и ржавые, вечно ледяные батареи. Зимой приходилось отапливать огромную мансарду электрическими нагревателями, но из щелистого пола дуло так же отчаянно, как из рассохшихся оконных рам под скатом крыши.
Первое время женщина мерзла и беспрестанно болела, затем незаметно привыкла и почти перестала страдать от холода. Она привыкла и ко многому другому – к непостоянным заработкам, к вечно испачканной красками старой одежде, к одиночеству и неудачам… А больше всего – к свободе, к независимости все от тех же денег, от семьи, от удобств и условностей. Ей давно уже казалась нормальной жизнь в этом расселенном доме, где располагались мастерские художников, скульпторов и реставраторов. Нормой стало дрожать зимой под грудой одеял, умываться из горсти и, спускаясь по лестнице, отталкивать носком сапога попадавшихся навстречу наглых неторопливых крыс. Зато никто ей не указывал, как жить, никто ни к чему не принуждал, и если она брала на себя какие-то обязательства, то лишь перед клиентами, отдавшими ей вещь для реставрации или перепродажи.
Мать Александры до сих пор не могла смириться: «Когда тебе было двадцать лет, мы с отцом питали такие надежды! Ты была такой талантливой, трудолюбивой девочкой, и все, ВСЕ мне говорила! Когда тебе подкатило под тридцать и ты привела в дом своего подозрительного первого муженька, мы так расстраивались… Знали бы, что потом ты свяжешься с этим пропойцей Корзухиным и переедешь к нему, на этот ужасный развалившийся чердак! Там на пол ступить страшно – того гляди вся эта гниль проломится! И чем ты занимаешься теперь, в сорок лет, когда нормальному человеку положено уже всего достичь? Картин больше не пишешь. Живешь черт знает как! Питаешься бог знает чем! Худая, как щепка, бледная, в каких-то старых страшных тряпках… Брось свой чердак и переезжай к нам с отцом, мы освободим твою комнату. И слушай, я недавно встретила бывшую сокурсницу, у нее сын год назад развелся. Отличный мужик, работает в банке, не пьющий, разумный, катается на лыжах…»
Александра причесалась перед мутным от старости зеркалом и скривила губы, будто попробовала что-то очень горькое – размолотую таблетку аспирина, например. Вчерашняя поездка за город вспомнилась ей в мельчайших деталях. «Трудно было ожидать, что Лыгин начнет со мной любезничать, поцелует руку, солжет, что я замечательно выгляжу… Я и не ждала ничего подобного. Но мог хотя бы меня дождаться, раз уж пригласил, да еще так срочно, в такой поздний час! Никогда не пойму этой выходки. Никогда не прощу! Я выбросила чуть не последние деньги на такси, а от заказчиков еще пару недель ничего не получить!»
Чем больше Александра думала о вчерашней неудаче, тем быстрее росла злоба. «Хамство, безмерное хамство! Так не поступают с женщиной, если хоть во что-то ее ставят! А уж с деловым партнером такие номера проделывают, если хотят с ним расстаться! Я столько для него сделала, он всегда был доволен! Мне даже казалось, Лыгин начал хорошо ко мне относиться, видеть во мне человека. И когда мы встречались в последний раз, он воздерживался от язвительных замечаний и ни разу не сказал ничего неприятного…»
Пока на крохотной допотопной плитке варился кофе, она набрала номер мобильного телефона Лыгина. Александра решила не готовить гневной речи, а импровизировать на ходу. «Потребую вернуть мне деньги за такси – это раз! А еще обязательно выскажу то, что рвалось у меня с языка все эти годы: до чего он надутый, самовлюбленный, чванный тип!»
Но когда ей вдруг ответил звонкий женский голос, Александра растерялась и какое-то время молчала. Наконец в трубке прозвучал вопрос:
– Вы будете говорить или мне отключиться?
– Извините, – опомнилась Александра, – я звоню Дмитрию Юрьевичу.
– А папа уехал, – с готовностью ответила женщина, судя по тембру голоса, очень молодая.
– Ах, вот как… – протянула Александра. – Это все объясняет.
– Объясняет – что?
– Вчера вечером Дмитрий Юрьевич просил меня приехать к нему на дачу, по делу. Я приехала, но его дома не оказалось. А надолго он уехал?
– Я не знаю, – настороженно проговорила девушка. – А вы кто?
– Простите, а я с кем говорю? – в свою очередь осведомилась Александра.
– Я его дочь.
– Слышала о вас…
– Не может быть! – воскликнула девушка. – А что папа говорил?
– Не помню толком, но что-то хорошее, – солгала Александра.
– Имя называл? Меня зовут Лиза.
– Очень приятно. Я – Александра. Он говорил именно о вас, не сомневайтесь. Если вы его единственная дочь, конечно.
– Чудеса, – с прежним недоверием в голосе заметила Лиза. – А знаете, папы сейчас правда нет. Он уехал куда-то, а телефон забыл. Я его нашла сегодня утром на даче, на письменном столе.
– Там не было телефона! – вырвалось у Александры.
– Вы что, заходили в дом?!
– Ну конечно! Вошла, поднялась в мансарду… И я уверена, Лиза, что телефона на письменном столе не было!
– А как вы дверь открыли? У вас есть ключи?
– Нет, что вы. Но дверь была не заперта.
– Дверь была закрыта на оба замка, когда я приехала туда сегодня. – Теперь девушка говорила совсем уж неприветливо. В ее голосе слышались очень знакомые Александре надменные нотки: – Ключи у меня, к счастью, имеются. Я вошла в дом, обнаружила, что папы нет. А телефон лежал на столе, наверху.
– Настольная лампа горела? – взволнованно спросила Александра.
– Нет. А вы меня сейчас станете уверять, что лампа горела, когда вы там побывали?
– Она горела, когда я вошла в дом, и более того – я оставила ее включенной, когда уехала, – твердо сказала женщина.
– Не понимаю. А когда вы приезжали?
– Примерно в половине первого ночи. А уехала через час.
– И целый час вы пробыли в доме совершенно одна?
– Представьте, мне пришлось вызвать такси и дождаться его! А вы что же, меня в чем-то подозреваете? – Александра сняла с плитки турку с вскипевшим кофе и поставила ее на треснувшую кафельную плитку, заменявшую подставку под горячее. – Надеюсь, из дома ничего не пропало?
– Как я могу знать, что оттуда пропало, если я не в курсе, что там было? – резонно возразила девушка. – Думаете, я каждую вещь наперечет помню? Да я там была всего только раз! Я ничего против вас не имею… Но вы все время мне противоречите, говорите то, чего не было. Дом был заперт, телефон лежал на столе и лампа не горела. Я пока не сошла с ума, все помню. Час назад оттуда вернулась.
– А фонарь? Фонарь во дворе был включен?
– Фонарь? – удивилась собеседница. – Зачем его включать? Ведь светло.
– Ночью фонарь горел, – терпеливо пояснила Александра.
– А утром… Не знаю… – задумалась Лиза. – Было так солнечно… Даже если лампочка и горела где-то наверху, я бы не заметила.
– А вы туда поехали… почему? Вас отец пригласил?
Ответом было молчание. Александра ждала, затаив дыхание, опасаясь, что Лиза положит трубку. Простое объяснение, которое сперва совершенно удовлетворило художницу – Лыгин внезапно уехал, забыв отменить встречу, – теперь не вносило никакой ясности. «Лиза не знает правды, – поняла женщина. – Ей известно об отце не больше, чем мне!»
– Собственно, я ничего не должна вам рассказывать, – после паузы отозвалась наконец девушка. – Но все это действительно странно. Вы кто? Папина любовница?
– Нет, мы общались исключительно по делу! – смутилась Александра. – Я продавала его коллекции… Мы с ним семь лет знакомы.
– Тогда ладно… Понимаете, отец меня на дачу вообще не звал. Я уже говорила, что побывала там лишь раз, в детстве, лет десять назад. Потом родители развелись, разъехались, после отец совсем на эту дачу переселился. И никого туда не приглашал. И уж конечно, меня! Девушка нервно рассмеялась. – Он вообще мне никогда не звонил. Ни разу в жизни. И вдруг вчера вечером!.. А я не услышала, телефон лежал в застегнутой сумке, в прихожей. Я была в гостях, там музыка играла… Уже заполночь засобиралась домой, села в машину, достала телефон и… Глазам не поверила – отец звонил!
– Вы перезвонили?
– Конечно, и не раз, но он не отвечал. Телефон был включен, но трубку не брали.
– И я примерно в то же время пыталась позвонить вашему отцу, Лиза! – убедительно произнесла Александра. – Та же картина. И поймите, я находилась в доме и не слышала звонков! Ни своих, ни ваших! Кстати, когда вы нашли телефон, звонок был выключен?
– Нет, – растерянно ответила девушка. – Телефон почти разрядился, но еще «дышал». И звонок был включен.
– Если бы телефон зазвонил в мансарде, я услышала бы обязательно. Из любого угла в доме.
– Я ничего не понимаю, – удрученно призналась Лиза. – Вы меня путаете… И пугаете. Когда я приехала утром на дачу и не застала там папу, то особенно не встревожилась. А вы начинаете внушать мне такие вещи, что в голову уже черт-те что лезет!
– Лиза, я не собираюсь вас пугать, но прошлой ночью мне самой пришлось подрожать от страха. Я была совсем одна, в темном нежилом поселке, где горел всего один фонарь! И кто-то зажег этот фонарь прямо на моих глазах! А когда я подошла к дому, там уже никого не было! Кто-то включил фонарь и ушел, будто спрятался от меня!
– Почему вы говорите «кто-то»? – севшим голосом спросила Лиза. – Это папа включил фонарь и ушел… Уехал.
– Нет, тут обошлось без машины. Было так тихо… Я бы обязательно услышала мотор, увидела свет фар, пусть вдали. И потом, машина наверняка поехала бы в мою сторону, в сторону города. Куда же еще – за поселком только поля… Но мне никто не встретился.
Лиза молчала.
– Если учесть все, что обнаружили утром вы, – продолжала Александра, не дождавшись ответа, – то в доме кто-то побывал после моего отъезда. Этот человек где-то прятался и ждал, пока такси уедет. Тогда он вернулся в дом, положил наверху телефон, выключил лампу и запер дверь.
– Это мог быть только папа! – вырвалось у девушки.
– Ваш отец ждал меня. И думаю, не стал бы прятаться и ставить гостя в такое затруднительное положение. Зачем?…
– Мне пора на работу, – внезапно заявила Лиза. – Я и так прогуляла полдня.
– Пожалуйста, позвоните мне по этому номеру, когда ваш отец объявится!
– Хорошо, – неохотно пообещала девушка.
– Кстати… Извините мое любопытство… Зачем вы забрали его телефон?
Александра думала, что ответа не последует, так долго молчала Лиза. Женщина уже собиралась отключиться, когда услышала тихие слова:
– Решила, что будет повод с ним увидеться.
И гудки.
Разговор взбудоражил художницу так, что она вплоть до вечера не могла заставить себя приняться за работу. Выйдя на полчаса за покупками, Александра долго сидела потом на тахте, завернувшись в плед. Куря одну сигарету за другой, уставившись в пустоту, она задавала себе вопросы, на которые не находила ответов.
«Предположим, эта мистификация – дело рук самого Лыгина. Он просто раздумал со мной встречаться и удрал. Отправился гулять по поселку, дожидаясь моего отъезда. Потом вернулся, а к утру снова исчез. Вполне резонно выключил свет в мансарде, но неразумно бросил телефон. Запер дверь, но забыл про фонарь. Во всем этом просматривается что-то судорожное, ненормальное. Так не поступают люди в своем уме. Не хочешь встречаться – позвони и отмени встречу. Но прятаться в темноте больше часа, на холоде, под дождем…»
В прежние времена Александра позвонила бы Альбине, поделилась своими сомнениями и наверняка получила бы дельный совет. Уж во всяком случае, слова утешения. Но Альбина умерла в марте этого года, после операции на сердце, не приходя в сознание, в реанимации. Хирург, с которым разговаривала Александра, сказал, что у шестидесятисемилетней пациентки было изношенное сердце глубочайшей старухи.
– Накануне операции она улизнула-таки в туалет, хотя я запретил ей ходить из-за тромба, и выкурила там подряд полпачки сигарет, – с упреком заявил он. – О чем еще можно говорить?
Заплаканная Александра и не собиралась обвинять врача. Она, как никто другой, знала, что Альбина никогда не берегла себя. Оголтелое курение, бесконечный черный кофе с утра до ночи, а в былые времена и кое-что покрепче – вот была ее обычная «диета», практиковавшаяся годами. Альбина относилась к болезням и смерти философски, повторяя, что эта доля никого не минует, и как будто совсем не боялась близкого конца… Накануне операции, когда женщины увиделись в больничной палате, подруга была не подавлена, а, скорее, задумчиво грустна.
– Не расстраивайся сильно, если я не встану, – сказала она Александре, – и забери себе мой архив. Там все контакты, все клиенты за тридцать лет. Дарю.
– Прекрати… – содрогнулась Александра.
– Это ты брось себя обманывать. Я такая развалина, что самой противно. Не плачь. Сейчас же перестань плакать!
…Вспомнив этот последний разговор, Александра прошла в угол мансарды, за ширму, где громоздились картонные коробки с бумагами, папки с этюдами и стопы журналов. Тут же стоял старый фанерный чемодан с обитыми жестью углами. В нем хранился архив Альбины, уже не раз послуживший новой хозяйке.
Щелкнув тугими латунными замками, Александра принялась перебирать пухлые растрепанные тетради и рассыпающиеся блокноты, поднося их к свету слабой лампочки, едва освещавшей угол. Альбина, безалаберная во всем, что касалось ее личной жизни, здоровья и прочих «мещанских» мелочей, вела скрупулезный учет всем своим деловым контактам. Каждый клиент, хотя бы раз купивший у нее вещь или продавший что-нибудь, неизбежно попадал в архив. Здесь фиксировались не только имя, адрес, телефон, но и все известные Альбине факты – от семейного положения до религиозных убеждений и кулинарных пристрастий. И разумеется, описывалась каждая сделка – что куплено или продано, когда и почем.
Архив был организован самым тщательным образом. Случайных или начинающих клиентов Альбина отмечала в тетрадях с серыми обложками. Если клиент продолжал совершать сделки, он переводился в тетради красного цвета. Для постоянных клиентов заводились именные блокноты – по одному на человека. На каждой странице фиксировалась отдельная сделка. Все было устроено очень удобно. Едва открыв блокнот, Александра получала полную информацию о том, что можно предлагать тому или иному человеку, чем он интересуется и что может продать сам. Накануне крупных европейских аукционов, изучив предложения, Александра садилась за телефон и, обзванивая клиента за клиентом, формировала портфель заказов.
Близился декабрь, месяц самых сумасшедших продаж. Обычно Александра планировала несколько поездок только на первую половину месяца. Но в этом году ей фатально не везло. Клиенты, которым она звонила и сообщала предложения аукционов, мялись, сомневались и выказывали единодушие только в том, что не собирались выдавать авансов под покупки. Деньги кончались. Ей снова вспомнился Лыгин, и художница больно прикусила губу.
«А я размечталась, что он даст мне заработать! Всегда у нас все гладко сходило. Почему же теперь сорвалось? Необъяснимо. Не понимаю!»
Когда Александра встретилась с Лыгиным в последний раз, он передал ей на реализацию не «пару коробок хлама», как грозился, а вполне полноценные коллекции. В основном бронзу и холодное оружие. Все это женщина продала сразу, с помощью Альбины, в архиве которой значилась чуть не сотня коллекционеров такого рода вещей. Но попадались среди «накоплений» Лыгина и странноватые экспонаты, с которыми Александра не всегда понимала, что делать…
Например, латинский молитвенник шестнадцатого века, с вырезанными в конце страницами. Глядя на срезы, женщина предположила, что они совсем свежие. Но кто испортил этот прелестный томик, переплетенный в красный бархат, вышитый потускневшим от времени жемчугом и золотыми нитями? Она решилась спросить об этом Лыгина, когда ей не удалось сосватать молитвенник страстным любителям подобных предметов культа.
– Я звонила двум коллекционерам, и те сперва очень заинтересовались. Но я была вынуждена сказать, что в молитвеннике вырезана вся заупокойная служба, понимаете? – жаловалась Александра Лыгину по телефону. – Они пошли на попятный. Даже взглянуть не захотели. Что делать?
– Предлагайте еще кому-нибудь, – равнодушно отвечал Лыгин.
– Если бы молитвенник не был испорчен, я бы продала его за очень большие деньги… – осторожно продолжала художница.
– Но он испорчен, – так же невозмутимо сказал собеседник. – Что тут обсуждать? Ищите покупателя на то, что имеете.
– Вы не знаете, чьих это рук дело? Просто варварство, изрезать раритет 1553 года!
– Книга попала ко мне уже в таком виде. Я даже ничего не подозревал, пока вы не сказали.
– Боюсь, ее не удастся продать, – сокрушенно вздохнула женщина.
– Пусть полежит у вас. Может, подвернется покупатель. Мне она больше не нужна.
Молитвенник не нашел нового владельца по сей день.
Александра даже не предлагала его никому, твердо решив вернуть Лыгину при первом удобном случае. Но вчера она собиралась в такой спешке, что забыла захватить книгу.
Также среди вещей, отданных ей прошлым летом на реализацию, были позеленевшие медные серьги и нагрудные украшения из какого-то кургана, горсть мелких монет Римской империи, несколько малоценных гемм, печаток и медальонов. Все, по мнению Александры, с нелегальных, «черных» раскопок. Ничем подобным Лыгин прежде не интересовался, его старые коллекции отличались избирательностью, даже рафинированностью. Он и сам признал, что эти последние, случайные приобретения были сделаны без цели и смысла.
– Я давно уже перестал заниматься антиквариатом прицельно, только набегами. Собирать хлам – скверная привычка. Но в последние годы я посвятил себя только одной теме. Это очень дорого, постоянно нужны деньги. Так что продавайте барахло, за сколько получится.
– А чем именно вы занимаетесь? – поинтересовалась Александра и нарвалась на грубый ответ:
– Вам это не по зубам. Впрочем, – прибавил Лыгин, будто раскаиваясь в своей резкости, – когда-нибудь я вас посвящу в некоторые детали. Уверен, ни с чем подобным вы еще не сталкивались!
…Лампочка, вдруг замигав, разгорелась ярче.
Александра вздрогнула, будто проснувшись. Кошка, давно уже тершаяся рядом, мягко боднула ее лбом в колено. Женщина взяла зверька на руки.
«Он даже не намекнул ни разу, чему отдает все силы и куда тратит деньги вот уже семь лет. Хотя семь лет – это лишь столько, сколько мы знакомы. Увлечение Лыгина явно родилось еще раньше. Сперва оно пожрало все его накопления, потом – великолепные коллекции. Его поглотило нечто иное, всесильное, чему он тайно служил. И вот вчера Лыгин решился посвятить меня в тайну… Передумал или струсил? Некоторые коллекционеры ревнивы, как влюбленные старики. Дрожат над своими сокровищами, боясь показать их кому-то… И хорошо, если сокровища того стоят!»
Прижимая к груди кошку, Александра свободной рукой взяла с полки злополучный молитвенник. Почти не осыпавшийся красный бархат, пожелтевшие пергаментные страницы, рукописный латинский текст, иллюстрированные в цвете заглавные буквы в начале каждого раздела. Вышивка жемчугом и золотом придавала переплету парадный, помпезный вид. Несколько веков назад его сжимала белая холеная ручка знатной дамы. На титульном листе значился год, когда молитвенник был переписан, – 1553 от Рождества Христова. Имя заказчицы, однако, отсутствовало.
«Если бы не эта заупокойная месса! Но даже и в таком виде молитвенник должны были оторвать у меня с руками. Тем более Лыгин никогда не настаивал на высоких ценах. В чем же дело? Подряд двое коллекционеров, некогда купивших у Альбины немало подобных книг, оборвали меня, едва выслушав предложение по телефону. Оба, не сговариваясь, заявили, что им это не интересно ни по какой цене. Может, стоило настоять на встрече и показать молитвенник? Решать такие вопросы по телефону неэффективно. Но они не хотели встречаться. Спрашивали год издания, интересовались, как выглядит переплет, но как только слышали про заупокойную мессу, сразу отказывались».
Женщина положила молитвенник обратно на полку, спустила на пол кошку и принялась перелистывать красные тетради, одну за другой. Быть может, найдется еще какой-нибудь любитель подобных вещей? До сих пор Александра осваивала блокноты. К красным тетрадям она обращалась редко. В серые вообще никогда не заглядывала, полагая, что не стоит тратить силы и время на случайных клиентов.
Одна фамилия, замелькавшая на страницах очередной красной тетради, пробудила у нее смутные ассоциации. Буханков. Олег Буханков. У Альбины он приобретал антикварную мебель. Александра никогда с ним не контактировала. И все же имя было ей знакомо.
– Олег Буханков, ну конечно! – Женщина поднесла тетрадь ближе к свету, убеждаясь, что прочитала имя правильно. – Почему я сразу не вспомнила?!
Кошка протяжно, вопросительно мяукнула. Она так и не привыкла к тому, что хозяйка зачастую говорит и даже спорит сама с собой, как многие одинокие люди. Животное настораживалось всякий раз, когда Александра подавала голос, обращаясь не к ней.
