Анна Ледовская
Пряный аромат угрозы

Он наклонился ко мне и тихо, но четко произнес:

– Я не шучу. Или ты думаешь, я стал бы лететь сюда только ради шутки? Улыбка медленно сошла с моих губ.

– Значит, ты издеваешься надо мной…

– Ради этого я тоже не полетел бы, поверь мне.

– Лео, ты…

– Я серьезен как никогда.

– Почему?

– Что – почему?

– Почему ты это делаешь?

– Нет, ну кто задает такие вопросы! Я делаю тебе предложение, а ты спрашиваешь, почему?! Ты должна либо сказать «да», либо послать меня к… А ты задаешь такой немыслимый вопрос.

– Отчего же немыслимый? По-моему, в данной ситуации – это единственный уместный вопрос. Мы расстались.

– Мы не расставались.

– После того, как наговорили друг другу кучу гадостей.

– Многие говорят друг другу гадости – даже самые близкие люди.

– Да, но мы-то не близкие люди и никогда ими не будем.

– Ты так уверена в этом?

– А есть хоть малейшая вероятность? Лео, мы начали отношения со лжи. С самого начала было ясно, что ничего не выйдет. Так не бывает. Даже если были моменты, когда… Но это ничего не значит. Мы оба это знаем. Почему ты решил сделать мне предложение – еще большая для меня загадка, чем тот проклятый букет. Ума не приложу, что у тебя на уме. Но что бы то ни было, это нереально.

– А что, по-твоему, реально? Элина, что ты называешь реальностью? Свою жизнь? Она тебя устраивает – настолько, что ты боишься ее изменить?

– Да, точнее, устраивала, до того как ты ворвался в нее.

– Хочешь меня обвинить во всем – давай. Я и не отрицаю. Но это уже в прошлом. Прошлого не вернешь. А сейчас мы можем начать заново. Нам ничего не мешает это сделать.

– Ты уверен? Лео, о чем ты говоришь! Боже мой, да мы оба виноваты! Нам вообще нельзя было встречаться, с самого начала все было ясно. Я не могу быть с тобой, не могу быть твоей женой.

– Почему?

– Потому что мы из разных миров. Неужели ты этого не видишь?

– Я вижу только то, что перед моими глазами: мы с тобой обычные люди из плоти и крови. Мы были вместе, нам было хорошо вместе. Мы говорим на одном языке, принадлежим к одному поколению. Что еще тебе нужно? Тест на совместимость?

– Прекрати, я не хочу больше об этом говорить.

– Так это что – «нет»? Ты таким образом говоришь мне «нет»? Даже подумать не хочешь?

– О чем тут думать? Я хочу жить в Москве.

– Чушь! Тебе нечего здесь делать, у тебя даже работы нет.

– Благодаря тебе!

– Отлично – благодаря мне! У тебя проблема, я предлагаю решение. Поехали со мной в Париж. Хочешь – у тебя будет там работа, не хочешь – не будет. Ты сможешь делать почти все, что захочешь. Ты забудешь обо всех своих тупых начальниках и загубленных перспективах. У тебя будет другая жизнь.

– Ах вот значит как… Ты хочешь подарить мне новую жизнь взамен той, которую отобрал?

– Только не надо пафоса, милая, это ни к чему. Ты ведь не знаешь, какая из них была бы лучше.

Я смотрела ему в глаза и впервые за все время нашего знакомства увидела там нечто отдаленно похожее на нежность.

– Зачем? Зачем ты все это делаешь? – спросила я наконец.

И он ответил – с легкостью, как бы невзначай:

– Потому что ты мне нужна.

Потому что ты мне нужна…

Конец первой части

Часть вторая

Чтобы рассеять мглу над миром, стань путеводной звездой и сожги себя до тла.

Хафиз

Глава 10

Леонард Жан-Пьер Феликс Марэ родился 11 ноября 1980 года во Франции, в семье видного политика, отошедшего к тому времени от дел и бросившего силы на управление семейной компанией по производству лекарственных средств. Этот день выдался очень холодным, пасмурным и дождливым – одна из самых мрачных годовщин Дня примирения за последние несколько лет. Может, эти естественные обстоятельства рождения отчасти повлияли на его характер и жизненный уклад. Но не будем забегать вперед…

Он появился на свет в типично буржуазной семье, которых называли «столпами общества»: большие связи, дома, репутация и, конечно, деньги. Все это, а еще и то, что Леонард был единственным ребенком в семье, очень хорошо располагало к становлению типичного избалованного «богатенького сынка». У него было все – когда он был ребенком, когда стал подростком. Самый престижный детский сад в центральном районе Парижа, самая высокооплачиваемая школа, после которой последовала одна из самых престижных школ – высшая школа коммерции^[2]. Он был способным, сообразительным, умным, неплохо учился, был в меру озорным и в меру дерзким. Родители позволяли ему все. Ну или почти все. Мать никогда его не ругала и закрывала глаза на его шалости. Со стороны отца он тоже не чувствовал особого прессинга, только едва ощутимый авторитарный налет. Будучи ребенком, он не до конца понимал, что это, но когда делал что-то плохое, то, стоя перед отцом, перед его высокой и властной фигурой, он ощущал, как внутри что-то сжимается – то ли от страха, то ли от слишком сильного уважения, которое давило на него настолько, что было способно раздавить. В подростковом возрасте он делал все возможное, чтобы избежать этого нелепого и уничижительного суда. Перед ним всегда стоял взгляд отца, в котором он читал не угрозу и не наказание, а призыв к унижению и последующему искуплению своих прегрешений. До определенного момента Лео воспринимал это как должное, как неизбежное.

Пока в один прекрасный момент все не изменилось. Это был день, когда он впервые серьезно поругался с отцом, высказав ему все, что накопилось в душе за все семнадцать лет беззаботной жизни. И после этого дня мальчик Лео словно перестал существовать, а его место занял повзрослевший, менее чувствительный, более равнодушный и циничный молодой человек, который поставил себе четкую цель, для достижения которой он решил всю свою оставшуюся жизнь делать все не так, как от него ожидают. Делать все наперекор воле отца. Никто не мог понять причину этого внезапного приступа нигилизма, утешая себя мыслью, что рано или поздно это пройдет. Но это не прошло.

Нежелание повиноваться отцу выросло во что-то сильное и необузданное. Обещание никогда не стоять перед отцом с виновато опущенными глазами, данное самому себе, переросло в маниакальное противоречие, а затем – в противостояние. Быть не похожим на отца было недостаточно, нужно было стать его полной противоположностью. Всегда и во всем.

Вместо того чтобы поступать в высшую школу коммерции, чтобы потом возглавить семейное предприятие и помочь отцу управлять компанией, он выбрал международное право. Получив диплом, вместо того чтобы внять просьбам отца и пойти работать в какую-нибудь большую юридическую фирму, дабы получить опыт и заявить о себе в соответствующих кругах, он записался волонтером в Красный Крест и уехал в Африку. Там он побывал почти во всех неблагополучных местах, где люди сотнями и тысячами умирали от голода и болезней. Эта поездка, которая длилась чуть больше года, многому научила его – от выживания в самых невероятных условиях до оказания первой медицинской помощи и не только. Когда эта эскапада завершилась, ему велели явиться в штаб-квартиру ООН, где наградили за смелость и выносливость и предложили постоянную работу. Так он стал штатным сотрудником Организации Объединенных Наций. После Африки он работал в Южной Америке и в Австралии, а потом пару лет провел на Ближнем Востоке.

Отец не смог простить ему этого неповиновения. Он использовал все, что было в его арсенале – скандалы, оскорбления, угрозы, – все было бесполезно. Лео принял решение раз и навсегда. Тогда Марэ-старший обещал, что лишит его наследства и доли в компании, на что его единственный сын просто ответил: «Наконец-то хоть этот балласт с плеч!» Это была своего рода точка невозврата, которая кардинально поменяла ход его жизни. Работа в ООН стала всем: не знаю, хватало ли ему времени на тусовки с друзьями и свидания с девушками, но жил он в основном в самолетах, летающих по маршруту Париж – Нью-Йорк, Нью-Йорк – Париж.

В 2003-м НАТО ввели войска в Ирак. Каждый год ООН направляла туда миротворческие миссии, в которые входили специально обученные военные, переговорщики, врачи без границ и дипломаты. В одну из таких групп попал и Лео. Что можно сказать о человеке, который сознательно, по своей собственной воле ввергает себя в самое пекло, не заботясь ни о своей жизни, ни о жизни своих близких? Кто знает, о чем он тогда думал и думал ли вообще? Год, проведенный в Ираке, пролетел как один миг, но в то же время стал вечностью. Вернувшись оттуда, едва выжив после мощного взрыва, унесшего жизни многих невинных людей и солдат, он больше не был прежним. Я неоднократно слышала, что рассказывали о людях, вернувшихся из зоны боевых действий, – как они выглядели, что чувствовали. Они больше не принадлежали себе и не принадлежали этому миру. Кто в погоне за славой и деньгами, кто в борьбе со своей беспощадной совестью, а кто, слепо веря в то, что идет воевать за светлое будущее, – все, кто не погиб, вернулись искалеченные, опустошенные, уже не понимающие, почему и как все началось. Именно этим я и объясняла странное поведение Лео, когда он вдруг резко и внезапно превращался в другого человека. Он как будто в один миг замораживался, устремляя свой взгляд в какое-то одному ему ведомое пространство; он словно смотрел сквозь людей, сквозь стены, сквозь время и видел там то, что не дано было видеть никому другому…

Вот в общих чертах все то, что я узнала о его жизни до нашей встречи в Москве. А точнее, то, о чем я догадалась из тех обрывочных фраз, что он ронял время от времени в разговорах. То, почему он выбрал для себя именно такой путь, что им двигало все это время – было для меня совершенной загадкой. Как и то, почему он так внезапно поменял решение и стал работать в компании своего отца. Я понимала, что он не собирался рассказывать мне об этом тогда и вряд ли расскажет потом, но я не переставала возвращаться к этому в мыслях снова и снова. Помимо всего прочего я узнала, что он какое-то время жил в Америке – в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, – очевидно, перед отправкой в Ирак, а также несколько лет скитался по Ближнему Востоку, за что получил прозвище Бедуин.

На этом исчерпывался мой багаж знаний о Лео.

С этим я оставила свою прошлую жизнь и полетела навстречу новой – рейсом 1134 авиакомпании «Эр-Франс».

Он встретил меня в аэропорту. При себе у меня был только один чемодан – немаленький, но не настолько, чтобы вместить все. Я собрала только то, что, как я думала, скорее всего, понадобится в Париже. В высшем свете, как пошутила Катя. Мне понравилось. Но я знала, что это очень далеко от истины: Лео вел очень скромную жизнь. Небедную, конечно, но он ничем не выделялся. Иногда мне казалось, что это жизненно важно для него – не выделяться. Но тогда я особо не задумывалась над тем, что видела между строк. Мне казалось, что у меня столько реальных, явно ощутимых проблем, что мне совсем некогда придумывать что-то еще – эфемерное, ускользающее, нелогичное и абсурдное. Казалось, это все принадлежит другому миру. А поскольку своих проблем я решить не могла, я просто убежала от них. Только не подумала, что убежала как раз в тот самый другой мир, который таил для меня отнюдь не меньше опасностей.

Сложно менять жизнь вот так, как собиралась это сделать я – в одночасье, зачеркнув все, что было, и начав с нуля. До этого я никогда не сжигала мосты – считала, что это глупо: ведь никогда не знаешь, что будет дальше; ведь если что-то не заладится, ты не сможешь даже вернуть то, что было. Я бы и вернула… Только мне было нечего возвращать. Все сгорело еще до того, как я поднесла спичку.

Когда летела сюда, я была полна твердой решимости устроить ему очередной скандал – со слезами, с пощечиной, все как положено, продемонстрировав лишний раз, что вина за все это лежит прежде всего на нем. Но как только самолет коснулся земли, все куда-то ушло. Поселилась неуверенность. И вот я здесь. В аэропорту Шарля де Голля, в зале прилетов. Я стою посреди зала, словно вне времени – как будто зависла где-то меж двух миров. А напротив меня стоит он – человек, который казался таким чужим и одновременно таким близким; человек, с которым, казалось, я столько всего прошла, и с которым еще столько пройду. Тогда я не могла этого знать – наверно, только предчувствовать. Я не в состоянии описать словами, что выражал его взгляд, но я запомнила его на всю жизнь: он словно бросал вызов и одновременно упрашивал. Боялся ли он, что я передумаю? Считаю, у него не было веских оснований: следующий рейс только завтра, а несколько часов ему уж точно хватит, чтобы одержать победу надо мной – очередную победу.

Возможно, именно в тот момент я впервые взглянула на него со стороны.

Сейчас это так странно – пытаться посмотреть на человека, который стал частью твоей жизни, со стороны простого наблюдателя. И так сложно – описать его беспристрастно… Лео не был красавцем в классическом смысле этого слова, но когда дело касалось флирта и откровенных заигрываний со стороны женщин и скрытых угроз во взглядах мужчин, о стереотипах почему-то сразу забывали. По сути, в нем не было ничего экстраординарного – высокий брюнет, смуглая кожа, карие глаза. И тем не менее, его никак нельзя было назвать заурядным: в нем как будто уживался миллион противоречий. Он был высокого роста – за счет очень длинных ног, которые ему всегда было некуда девать; атлетического телосложения, он держался прямо, но походку его прямой назвать никак нельзя – ходил он вальяжно, немного размашисто, иногда даже слегка подпрыгивая. Я бы назвала это лунной походкой. Он был брюнетом, не жгучим, которых называют плейбоями и мачо, но очень эффектным за счет оливкового цвета кожи и темно-каштановых, слегка вьющихся волос, которые далеко не всегда были в полном порядке. Для убойного эффекта ему не хватало ярко-синих или зеленых глаз – тогда его вполне можно было бы назвать героем эротического романа. Но его глаза были обычного для такой внешности цвета – карие, мягкого шоколадного оттенка. Тогда я думала, что будь они ярко-синими или зелеными, это, скорее всего, сражало бы наповал. Но нет. В общем-то, он выглядел как среднестатистический француз (если, конечно, не брать в расчет пару-тройку последних десятилетий, когда лицо французской национальности приобрело гораздо более темный оттенок, а также арабские или негроидные черты). Но все-таки, если абстрагироваться от классических канонов мужской красоты, он вполне мог дать фору любой смазливой суперзвезде. Нет, честно, его можно было бы смело назвать красивым, если бы не слишком большой рот, не слишком длинный нос с горбинкой и не слишком высокие скулы, которые, безусловно, вносили определенный диссонанс, но одновременно делали его гораздо интереснее многих красавчиков-плейбоев. Другие же, кто знал, что он много времени провел на Востоке, говорили, что любой араб мог запросто принять его за своего. Отчасти я была с ними согласна, но все-таки черты лица выдавали в нем умеренно европейский тип… А, ну конечно! Татуировка в виде скорпиона на левом плече, смысл которой он мне так и не объяснил (хотя уверял, что ничего общего со знаком зодиака здесь нет). И веснушки – что было уж совсем непонятно. Обычно этим феноменом страдают рыжие или люди с очень светлой кожей. А у него кожа всегда была одного и того же оттенка – как будто он только что провел недели две на пляже. И тем не менее, я часто замечала их то тут, то там…

Хотя, честно говоря, я пристрастна. И тогда, и сейчас. И, наверно, буду всегда.

Я смотрела ему в глаза, когда он целовал меня, забирал мой чемодан, когда мы ехали до его дома – и пыталась понять, что он чувствует и о чем думает. Чего он хочет. Но, думаю, тогда это была невыполнимая задача.

Глава 11

Лео жил в красивом трехэтажном доме в квартале Сен-Жермен – одном из самых живописных и престижных районов Парижа с его изящной архитектурой, уютными кафешками, живописной набережной. Совсем недалеко – Люксембургский сад, который, пожалуй, всегда был моим любимым местом в этом городе.

С виду дом не представлял из себя ничего особенного: светлый камень, небольшие резные балкончики, консьерж в очках, чистые лестницы, просторный лифт. Мы поднялись на третий этаж. Я кое-что знала о планировке французских домов. Если наши московские хрущевки казались маленькими и неудобными, то во французских квартирах было подчас проблематично разойтись двум жильцам. Но тут меня ждал сюрприз… Мне, как русскому человеку, привыкшему к маленьким коридорчикам, было немного странно видеть такую большую прихожую. Огромную прихожую. Это был настоящий длинный коридор от двери до самой кухни. Кухня маленькая, прямо как в моем московском жилище. Но зато гостиная… Мне показалось, что она больше, чем вся моя квартира. Огромное пространство, минимум мебели, большие окна с широкими подоконниками, в качестве занавесок одна тюль из густой органзы. А посередине только маленький кофейный столик, пара небольших кресел и огромный коричневый кожаный диван. Я тогда сразу подумала, что его сделали специально на заказ, точно по росту Лео. Еще там была спальня и две ванные комнаты.

Удивительно или нет, но мы почти не разговаривали по дороге. Я почувствовала себя такой уставшей, как если бы все случившееся за последнее время разом навалилось на меня. Я опустилась в одно из кресел, и мне показалось, что меня приковали к нему цепями весом в тонну. Около получаса я сидела без движения.

– На, выпей, – он налил мне коньяка.

– Нет, лучше потом. Иначе я упаду в ванной.

Приняв душ и выпив коньяку, я легла и сразу же провалилась в глубокий сон.

Когда проснулась, показалось, что прошла целая вечность. Я не сразу поняла, где нахожусь – как в странном сне. Вся спальня была залита мягким солнечным светом. Я выбралась из постели и подошла к окну. И только потом поняла, что совсем одна в этой чужой квартире. Он, наверно, ушел рано, решив не будить меня. Я пошла на кухню в поисках еды. На удивление холодильник оказался забит – выбирай, что душе угодно. Я хорошо позавтракала, несмотря на отсутствие аппетита, и следующие три часа посвятила разбору чемодана и осмотру квартиры. Хотя в ней было не так много интересных вещей, тем не менее, она показалась мне настоящей пещерой Али-Бабы – как будто сам воздух был пропитан чем-то таким, что я никогда не ощущала раньше. Вместо того чтобы видеть и осязать предметы, которые могли привести меня в восторг или загнать в тупик, я словно вдыхала их через легкие. Явных запахов не витало, лишь легкий, едва уловимый намек на что-то… экзотическое. Запах сигарет, который был здесь старым гостем, смешивался с чем-то пряным – возможно, с запахом лосьона после бритья или восточных благовоний, приобретенных в годы его странствий по бедуинским тропам. Я обошла всю квартиру в поисках источников, но не нашла ни следа. Не мог же он все это прятать?.. В гостиной я обнаружила большой бар с изысканными винами и крепкими напитками: чего там только не было – белые, красные сухие вина, коньяки, виски, бурбон. Интересно, как часто он подходил к этому интересному шкафчику?.. Не хотелось думать, что слишком часто, но что если так и есть? Инстинкт самосохранения не позволял мне пускаться в тяжелые размышления, и я оставила этот вопрос на потом. Там же в гостиной я обнаружила довольно старинный книжный шкаф: большинство книг были мне не знакомы, хотя я с детства очень любила читать и знала многих авторов, в том числе французских. Но чем дольше я рассматривала книги Лео, тем более убеждалась, что в этой странной коллекции почти напрочь отсутствуют книги на французском: в основном какие-то древние фолианты с позолоченным тиснением – скорее всего, собранные каким-нибудь любознательным предком-библиофилом; встречались и совсем развалившиеся тома, дышавшие если не Средневековьем, то уж точно эпохой Возрождения; огромные энциклопедии, изобилующие непонятными иероглифами и экзотическими картинками, несколько книг по фармакологии, ряд медицинских справочников, включая отдельный том про яды… И Пруст. Все собрание сочинений. Единственное французское произведение. Я открыла «По направлению к Свану» – странички затертые, пожелтевшие на концах. Зачитанная. И так одну за другой – все семь книг. У «Пленницы» выпало несколько страниц, которые я бережно вложила обратно, а «Обретенное время» исписано карандашом на полях. Я не вдавалась в смысл заметок – мне было достаточно самого их существования, чтобы понять главное. С улыбкой я вернула их на место, чтобы продолжить осмотр.

Спальня, в которой я спала как убитая, была небольшой, но уютной, кровать в меру жесткой. Окна большие и светлые. Ванная комната – плацдарм для неуемных фантазий: я так и видела, как она вся устлана лепестками роз, по краям горят свечи, льется плавная музыка… Стоп! Это ведь только начало, а вот что будет дальше… Я вылетела из ванной и снова оказалась в гостиной – перед огромным кожаным диваном. «Интересно, каково это сидеть на нем?..» – подумала я с каким-то странным трепетом. Мне ужасно хотелось прикоснуться к этой холодной коже, которая сразу же станет теплой. Я медленно опустилась на него, затаив дыхание, словно боялась, что, прикоснувшись к нему, навсегда стану пленницей этого дома и его господина. Я действительно испытывала очень странные ощущения: мне было хорошо и страшно одновременно. Он был очень уютным и таил в себе опасность увлечься. А еще он, казалось, впитал запах своего хозяина. Лишь спустя несколько минут я вскочила, будто вырвавшаяся из опасных грез девчонка, и побежала открывать окно пошире, чтобы свежий воздух ворвался в эту обитель и развеял все страхи и сомнения, а вместе с ними и сладость, и негу, и восторг.

Ступор постепенно проходил, я даже ощущала легкое покалывание, как при оттаивании конечностей. Когда-нибудь все это пройдет, повторяла я себе; когда-нибудь я буду воспринимать все это как должное. Когда-нибудь меня будут называть «мадам Марэ» и я перестану бояться глубины и высоты и, возможно, даже сяду за руль. Нет, я не собиралась давать себе таких обещаний – я просто хотела кардинально изменить свою жизнь, чтобы в ней не осталось ничего прежнего: страхов, негатива, неуверенности. Хотела, чтобы Элина Марэ стала сильнее Элины Эдельман…

– Как ты?

– Все хорошо, мам.

– Похоже, мне остается только верить тебе на слово.

– А есть причины не верить в принципе?

Молчание на другом конце провода.

– Я Женю видела на днях. Привет тебе передавал.

– Ты ему тоже передай, как увидишь.

– Хорошо. Катю не видела, вроде она в командировке.

– Катя теперь постоянно в командировках. Обещала заезжать ко мне при любой возможности.

– Хорошо бы… Мы ведь с тобой теперь неизвестно когда увидимся.

– Мам, я же обещала, что буду приезжать. И ты приедешь – обязательно!..

– Когда свадьба? Она вообще состоится?

– Конечно, он же еще в Москве мне предложение сделал. Иначе я бы с ним не поехала…

Снова пауза.

– Где он живет? У него там квартира или дом?

– Квартира в Сен-Жермен, очень хороший район. И квартира крутая – нашим не чета.

– Престижный район – это, конечно, хорошо, но ты ведь никогда особо не любила Париж, не то что твои подруги.

– Да, но, думаю, такой Париж я смогу полюбить.

– Надеюсь… Элина, ты знаешь… когда я Женьку встретила, мне показалось, что он так плохо выглядит, какой-то удрученный. Когда он о тебе говорил, у него голос был какой-то замогильный.

– Мам…

– Нет, это не мое дело, и я не буду ничего комментировать. Просто мне показалось, что ты ему совсем не безразлична.

– Мы всегда были хорошими друзьями.

– Да, но это ведь не значит, что он не хотел большего…

– Может, и хотел.

– Хочешь сказать, что его Сергей тогда опередил – это же давно у него началось, я уверена.

– Мам, Сергей – это уже давно в далеком прошлом. И потом, у нас с Сережей ничего серьезного не было, ты же знаешь. Если бы Женька хотел чего-то добиться, у него всегда была такая возможность. Я во всяком случае не была препятствием… Наверно, он просто не верил в это.

– Во что?

– В нас.

И снова молчание.

– Знаешь, не хотела тебе сначала говорить, но он и о твоем… французе сказал.

– И что же? Клял на чем свет стоит?

– Недалеко от истины… хм… Тогда я и подумала, что это ревность.

На этот раз замолчала я.

– Мам, а у тебя правда все нормально?

– Да, дочь, ОК. Мы с тетей Ноной в театр собираемся в выходные. Она, кстати, тебе тоже привет передает.

– Спасибо. И ей передай. Мам, не скучай – ладно? Пожалуйста…

Несколько секунд она ничего не говорила: я надеюсь, что собиралась с мыслями, а не вытирала глаза.

– Элина, со мной все хорошо. Только ты обещай мне, что если у тебя что-то пойдет не так, не важно что, ты приедешь домой. Ты слышишь?

Я затаила дыхание, прекрасно осознавая, что все может пойти не так. Но ответила только:

– Хорошо.