Анна Коэн
Маковый венец
Рыбаки схлестнулись с солдатами. В воздухе засвистели пули, черный пороховой дым смешался с пурпурным. Акулий тесак вошел альгуасилу прямо между глаз, мужчину из деревни проткнуло одновременно несколько штыков. Командиры наемников в рукопашную расправились с ближайшими бойцами, захватили их оружие и ринулись в бой. Все же не зря Борислав платил им щедрое жалование.
Нильс оттеснил Луизу к стене, а сам рванул в самую гущу сражения. Девушка проводила взглядом его спину в рубашке, потемневшей от пота. Ее верный союзник мог быть счастлив только в битве.
Но Луиза не собиралась отсиживаться в стороне. Перехватив поудобнее рукоять ножа, другой рукой она вынула из корсажа револьвер – металл горел теплом ее тела и был влажным, будто орган, вырванный из-под ребер.
Луиза двинулась по кругу, высматривая Сильвио Мартинеса. Она нашла тела двух алькальдов: наглого толстяка и еще одного, которого так и не удосужилась внимательно рассмотреть – у него был перебит нос и вспорото горло. Еще жив и булькает, но это ненадолго.
Еще одного алькальда приперли к стенке, медленно загоняя вилы в брюхо. Его кабаний визг оглушал, остатки стекол сыпались из ветхих рам.
«Сначала я прострелю ему обе руки, – мурлыкала девушка под нос, не слыша собственного голоса. – Потом – обе ноги. Он никуда не денется».
Наконец, ей удалось разглядеть знакомый профиль. Мартинес стрелял через плечо и прорывался к одной из распахнутых дверей.
– Вот ты где, сладкий, – пропела Луиза.
Она ускорила шаг, но тут же обрушилась на колени – кто-то сделал ей подсечку, и в следующий миг альгуасил занес над ее спиной штык, готовясь обрушить его на девушку. Но Луиза обвила лодыжки нападавшего своими, резко перевернулась, и нападавший упал навзничь. Вскочив на ноги, она отшвырнула его оружие подальше и с размаху пнула солдата в бок носком сапога.
– Пули не для тебя!
Позже она обязательно поблагодарит Нильса за все, чему он ее научил. Пусть в процессе она и заработала немало кровоподтеков, а между уроками едва могла ходить.
Луиза ринулась за Мартинесом. Эхо шагов алькальда Фиеры раздавалось где-то вдали, и она перешла на быстрый бег. В левом боку заныло, закололо, но Луиза не позволила себе поблажки.
«Сначала – обе руки. После – обе ноги».
Миновав скругленный поворот, она разглядела в полумраке измазанную кровью песочную форму с золотыми эполетами. Взвела курок, прицелилась на бегу.
Выстрелила.
Пуля впилась алькальду в левую руку чуть ниже плеча, прошла насквозь и застряла в белой штукатурке стены. Сильвио взвыл, рука повисла плетью. Но при этом он не сбавил, а только увеличил скорость, будто надеясь на спасение. Глупец.
Она вновь прицелилась.
Тут Сильвио вильнул в сторону, дернул на себя здоровой рукой еще одну дверь. Луиза вновь выстрелила, но промахнулась – пуля засела в распахнутой створке.
– Mierda! – взвизгнула девушка и бросилась за ним.
«Еще четыре пули! Должно хватить» – успокаивала она себя.
Она не знала, куда ведет этот проход, но это знал Сильвио: он надеялся выскользнуть через парадный вход. Только одного не учел алькальд – в холле живой стеной уже стояли жены рыбаков, готовые добивать беглецов. Их вооружение было еще более жалким, чем у мужей, но мрак штормового моря в их глазах заставил Мартинеса попятиться.
– No le toca! – Луиза подняла руку с револьвером.
Островитянки ей не ответили, лишь перехватили покрепче свои ножи, похожие на змеиные зубы.
Сделав еще два шага назад, Мартинес кинулся к спиральной лестнице, ведущей на второй этаж. На этот раз Луиза не спешила стрелять – слишком ценны были оставшиеся пули.
«Сначала – обе руки. После – обе ноги. А потом его повесят на дереве, как собаку».
Охота продолжалась. Девушка неслась, перепрыгивая по две ступени, держа оружие наготове. Позади ей слышались еще чьи-то шаги, но она не придала этому значения. Важен был только Мартинес и его позорная смерть.
Когда Луиза добралась до верха, то еле дышала от быстрого бега, сердце трепыхалось где-то в горле, но она держалась прямо. Мартинес, зажимая рану, ковылял в сторону открытого балкона, заросшего бегониями.
– Куда же вы, сеньор?! – задыхаясь, выкрикнула она. – Разве пристало благородному идальго бегать от дамы?
Он не отозвался, и Луиза спустила курок. Сильвио закричал громче прежнего и рухнул на одно колено. Песочные брюки выше колена расцветила кровь.
– Разве благородные идальго не должны отвечать со всей учтивостью, когда дама обращается к ним? – рычала ему в спину Луиза.
Еще одна пуля, на этот раз в голень. Мартинес упал на четвереньки. В ушах у Луизы звенело от выстрелов.
– Сукин ты сын, Сильвио Мартинес. Я буду смотреть, как тебя вешают.
Стеная и поскуливая, алькальд Фиеры продолжал ползти в сторону балкона. Безоружный, окровавленный, жалкий.
Девушка взвела курок в пятый раз, едва сдерживаясь, чтобы не наставить дуло на чернявый затылок Сильвио.
Увлекшись своей жертвой, Луиза не заметила, как к ней подкрались сзади.
Кто-то опрокинул ее, и она упала на живот, больно ударившись подбородком. Револьвер выскользнул из вспотевшей руки, а чья-то нога в высоком шнурованном ботинке пнула оружие, и оно заскользило, кружась, в сторону покосившегося рояля.
– Нильс! Как ты мог?! – Луиза дергалась изо всех сил, но не могла сбросить с себя головореза. – Предатель!
А Мартинес все полз, будто спасение ждало его на балконе, под открытым иберийским небом.
– Его и так забьют камнями, не пачкайся, – Нильс выкручивал ей руки, пытаясь отобрать нож, который сам же и вручил. В какой-то момент Луизе даже удалось полоснуть его по предплечью, но он только выругался, не выпуская из захвата. – Это не про тебя! Ты не убийца!
– Но я должна его убить!
– Кому?! Ты никому уже ничего не должна!
А Мартинес тем временем дополз до алебастровых перил, украшенных пузатыми вазонами, тяжко хватаясь за них, встал на трясущиеся ноги, запустил пятерню в светлую зелень и достал пистолет. Тайник! Вот куда он стремился, даже истекая кровью. Луиза на миг перестала сопротивляться захвату Нильса, только скалилась и скрежетала зубами.
Придавив заломленный локоть девушки коленом, Нильс вынул из-за пояса свое оружие и наставил его на алькальда.
– Мне-то терять нечего.
– Нет… Только не такие отбросы, как вы, – Мартинес впервые за несколько минут подал голос. – Только не такая падаль… отправит меня на тот свет.
Взгляд алькальда загнанно метнулся к лестнице, по которой взбегал Борислав и двое его генералов.
Мужчина вдавил дуло под выбритый подбородок.
– Adios.
– Нет! – Луиза рванулась в последний раз, но было поздно.
На ее глазах затылок Сильвио Мартинеса взорвался багровым фонтаном. Он пошатнулся, осел на перила и начал заваливаться назад. Луиза зажмурилась, и через мгновение услышала глухой удар, будто мешок с мукой уронили с высоты.
Тиски рук Нильса разжались, один его рукав был напитан яркой кровью. Девушка в отупении смотрела, как он раздирает рубашку, глухо ругаясь под нос.
– Нильс.
– Забыли.
– Нет, я…
– Луиза, что здесь произошло? – наконец отошел от потрясения Борислав. – Он напал на тебя? Ты цела?
– Никто на меня не нападал.
С трудом поднялась на ноги – освобожденные от захвата локти ныли. Ни нож, ни пистолет не хотелось брать в руки.
– Что внизу?
– Все кончено.
Кончено. Все ее враги мертвы. Так почему она не чувствует себя свободной? Где та легкость, которую она надеялась обрести? Возможно, должно пройти время. Много времени.
– Там, внизу, нас ждет человек. Я хочу, чтобы мы поговорили все вместе.
– Человек? – эхом отозвалась Луиза, разглядывая собственные ладони. От переживаний они пошли красной сеточкой и мелко подрагивали. На левой руке были брызги нильсовой крови, которую она так легко пустила.
– Да. Идем. Он ждет внизу.
Не задерживаясь, Дон повернулся к ней спиной и стал спускаться по лестнице. А Луиза никак не могла пересилить себя и последовать за ним.
Она оглянулась на Нильса, который все так же сидя на полу, затягивал в полосы рваной рубашки раненую руку.
– Нильс, прости, – еле слышно просипела она. – Не знаю, что на меня нашло.
Бандит зыркнул на нее из-под спутанных светлых волос.
– Зато я знаю, – он поднял перебинтованную руку в побуревшей ткани. – Тебя ждут.
Вся решимость, питавшая ее последние месяцы, растаяла.
– Я…
– Иди!
Глаза защипало, но Луиза больно закусила губу. Плакать она будет потом, если будет вообще.
Внизу, у подножья лестницы, она обнаружила Борислава, упершего мощные руки в бока, четверых его генералов и законника, похожего на мышь, выжившую при потопе. А напротив стоял…
– Якоб Краузе к вашим услугам, фрекен. Хотя, насколько я помню, мы с вами знакомы. Как вас тогда звали? Фрау Вебер?
Управляющий казино «Эрмелин» выглядел иначе, чем она его запомнила. Некогда полнотелый франт сильно похудел, простая крестьянская роба в грязных разводах болталась на нем, как на огородном пугале. Нос был сильно отекшим, на щеке зеленел старый синяк, а на разбитом подбородке наливался новый.
– Его обнаружили связанным в беседке, – не оборачиваясь, сказал Борислав. – Якоб, я жду объяснений. Чем дальше, тем меньше я понимаю, что происходит.
Якоб страдальчески вздохнул, закатил глаза и потер запястья со следами от веревок.
– Хотел бы я понимать все, что произошло со мной на этой дикой земле, но, боюсь, мои возможности ограничены. Я могу рассказать только то, что видел и знаю, – он несмело покосился на бывшего товарища. – Можем мы где-нибудь присесть? Желательно, в месте, где не придется лицезреть изувеченные трупы.
Милошевич скупо кивнул и повел их всех за собой. Они проследовали через главный вход, откуда крестьяне уже волокли за ноги тело Мартинеса. Лужу темной крови никто не удосужился присыпать песком, и Якоб брезгливо сморщился, переступив через нее.
– Редкостный был козел, – пробормотал он.
Через несколько минут они обнаружили в саду две скамьи, стоявшие друг напротив друга. Борислав занял одну из них, рядом с ним примостился законник, так и не ослабивший хватку на портфеле с бумагами. На другую с тяжким вздохом обрушился Якоб.
– Слушай, не нужно на меня так смотреть. Видишь – я слаб и безоружен, тролль меня подери, и я не собираюсь ничего предпринимать! – Краузе смотрел на бывшего друга как-то по-детски обиженно. – Да, ты взял у меня денег «в долг» и купил на них земли за моей спиной, но с моей липовой доверенностью, чтобы обойти местные законы. Мой титул стал для тебя, маркграфа, отмычкой к этой стране. Когда я узнал об этом, то просто взбесился! Было дело, признаю! Но это местные столкнули нас лбами. Они и Крысиный Король, который давно имел виды на эту территорию. Когда дело дошло до войны, я взбрыкнул, заявил, что не хочу в этом всем участвовать. Боги, дружище, ты же знаешь, я – человек исключительно мирный, пацифист, можно сказать! Мне противно насилие, и я бы все отдал за то, чтобы просто управлять своим игорным домом, а лучше несколькими, – голос Якоба стал тихим, а взгляд задумчивым. – Так вот, когда я стал противиться этому конфликту, то из желанного гостя превратился в пленника. Им нужен был только тот Якоб Краузе, который хотел бы стереть тебя с твоими дорогами и дирижаблями с лица земли. А я не таков! Я хочу договориться. По-дружески, по-братски, как раньше. Ты помнишь?..
Луиза слушала успокаивающую болтовню Якоба, наблюдала, как медленно, но верно расслабляется лицо Милошевича. Шаг за шагом она отступала обратно в сад.
За ее спиной возились островитяне, копавшие большую могилу, где-то на втором этаже Кастильо Рохо Нильс баюкал раненую руку.
Солнце палило, даря жизнь одним цветам и превращая в седую пыль другие.
Ей больше нечего было здесь делать.
***
– И что же ты, все для себя решила?
– Как видишь.
Разговор был пустой. Фразы, которыми они перебрасывались, могли принадлежать кому угодно, но только не людям, пережившим вместе столько горя.
Прощание затягивалось, но Луиза не переживала, что Борислав внезапно передумает отпускать ее в Кантабрию. Откинув волосы со лба, она наблюдала, как работники заносят багаж на борт дирижабля.
– О чем вы договорились с Краузе?
– Он не собирается здесь задерживаться, – махнул рукой Милошевич. – Политика ему давно неинтересна, землю мы поделили честь по чести, как и железнодорожное дело. Буду высылать ему процент с прибыли, а он – проматывать его в Борджии, где планирует осесть. Такой уж он человек, и всегда им был.
«Так почему же ты подозревал его в предательстве?» – хотела спросить Луиза, но не стала. В конце концов, ее это больше не касалось.
Братья наперебой ругали нерадивого грузчика, уронившего ящик с их инструментами.
Борислав грустно улыбался.
– Поверить не могу, что ты забираешь у меня не только дирижабль, но и лучших инженеров! Им же цены нет!
– Парни хотят домой, – отрезала девушка и поморщилась от собственной грубости. – Я, наверное, тоже. Я устала.
Они немного помолчали, наблюдая за учениками Линкса и Рехта, которых те напоследок инструктировали, как открепить все веревки, удерживающие баллон с газом.
– Ты всегда можешь вернуться, знаешь? – глядя мимо нее пробормотал Борислав.
Луиза покачала головой.
– Это вряд ли. Я столько лет была кем угодно и где угодно, но только не собой и не на своем месте. Думаю, пора это исправить.
Братья помахали им и забрались в кабину. На носу дирижабля зажглись огни, еще яркие в рассветном сумраке. Пухлый мальчишка с двумя фонарями припустил вперед по полю, чтобы подавать сигналы.
– Ты удивительная, Луиза Спегельраф. Не думаю, что когда-нибудь смогу тебя понять, – Борислав протянул ей широкую ладонь, и она благодарно ее пожала. – Могу я попросить тебя о последней услуге?
– Смотря о какой.
– До меня дошел слух, что у хёстенбургских Крыс новый король, некий Одноглазый Уилл. Говорят, он – прожженная бестия, вымогатель и крупный наркоторговец. Я… Мне нужно, чтобы ты с ним встретилась и передала это послание, – он вынул из кармана жилета сложенный пополам конверт и неуверенно повертел его в руках. – И узнала его намерения относительно Иберии. Собирается ли он продолжить дело Теодора или же нет. Ну, в общем…
– Хорошо, эту услугу я могу тебе оказать, – с этими словами она забрала послание и спрятала в рукав.
– Я даже не надеялся, что ты согласишься, – Борислав рассеянно запустил пальцы себе в волосы и отвел глаза. – Но тебе лучше моего удаются такие вещи.
– Не льстите мне, герр Милошевич. Просто так вышло, что наши желания совпадают – у меня тоже есть вопросы к Крысиному Королю.
Братья уже вовсю сигналили ей через стекло кабины, а Нильс высунулся из дверей и, сложив руки рупором, орал, чтобы она поторапливалась.
– Вот и все, Дон. Будь счастлив, если сможешь.
Он долго еще смотрел в небо, пока силуэт дирижабля не сжался в крошечную точку и не исчез вовсе. На щеке еще ощущалось прикосновение ее сухих губ, но скоро сотрется и оно.
Останется лишь бесконечная борьба за далекую цель и бесконечное же одиночество в центре толпы.
Глава 3. Стальной горизонт
Надпись на этикетке гласила: «Всемирно известная настойка доктора Лау». Под названием раскинулась пышная гирлянда из цветов мака, начертанных тонкими штрихами; из гущи лепестков по самое декольте высовывалась черноволосая девица с томными коровьими глазами. Еще ниже этикетка рассыпалась списком: бессонница – шесть капель; нервное истощение – восемь капель; истерия – двенадцать капель. Этикеточная красотка явно не страдала уже ни бессонницей, ни истерией, разве только размягчением мозга, и одно это должно было вселять в пациентов «доктора Лау» оптимизм.
Уголок бумаги отстал от темного стекла флакона самую малость и раздражал, как мелкая соринка в глазу, как невидимая зудящая заноза в ладони. Гуннива поддела отогнутый треугольник этикетки ногтем и потянула.
Сначала шло гладко, но вскоре у нее в пальцах оказался закрученный спиралью узкий обрывок, а маковая девица осталась без магнетического взгляда и улыбки распутницы. Девушка брезгливо стряхнула лоскут бумаги в блюдце с виноградными косточками, а флакон с настойкой отвернула надписью к стене.
Гунниве не хватало воздуха. Вокруг было слишком много людей, а она нуждалась в личном пространстве, чтобы собраться с мыслями. Те, как глубоководные рыбы, боялись света и общества. Но стоило ей оказаться наедине с собой, как мысли-рыбы выплывали навстречу хозяйке и оказывались уродливыми, хищными, готовыми растерзать ее саму.
«Мое лицо – моя броня. Мое имя – мой щит. Мои слова – мой меч. Мое прошлое – разверстый Хель, но оно только мое».
В хрустальной вазе оставалось немного винограда. Гуннива забросила одну ягоду в рот и поправила мягкую накидку персикового цвета, скользившую по шелку пеньюара. Корсет полураспущен, длинные бледно-золотые волосы небрежно заколоты наверх несколькими шпильками, но кому какое дело, в каком виде она коротает сонное утро в собственном будуаре? Пусть неловко будет тому, кто рискнет вторгнуться на ее территорию.
На столе пестрел незаконченный пасьянс. Это нехитрое развлечение славно расслабляло и разгоняло морских гадов по темным норам.
– Что тут у нас, – пробормотала Гуннива, перекатывая во рту виноградину.
Колода была старая, с бархатистыми краями, пахла пудрой и книжной пылью. Фрейлина взяла верхнюю карту и критически ее осмотрела. Королева бубнов. Отрешенное угловатое лицо под золотой диадемой, рыжие косы венцом, квадратный веер в одной руке и скипетр с ромбом в другой.
– Куда же нам тебя пристроить? – Гуннива постучала себя ребром карты по губам. – Не вовремя ты, милая, не вовремя. Нужно было выходить раньше.
С этими словами она отложила королеву бубнов в сторону и еще раз осмотрела все ряды. Жаль, открылись еще не все тузы, тогда пасьянс пошел бы легче. Королева желудей – пышная красавица с каштановыми локонами – уютно устроилась между королем своей же масти и рыцарем сердец.
– Этот треугольник не доведет до добра, – Первая фрейлина подперла щеку рукой и притворно-скучливо зевнула, как всегда делала, чтобы закончить пустой разговор. – Но кто я такая, чтобы навязывать свои советы?
Только с возрастом Гуннива начала понимать, как полезна может быть дружба с другими девушками, но, казалось, уже была на нее неспособна. В детстве и ранней юности она гордилась приближенностью к принцессе, однако матушка успела вбить ей в голову: угождай, развлекай, держи рот на замке и помни, что однажды от тебя избавятся. Ведь королевы не терпят наперсниц красивей себя.
Гуннива верила герцогине Амберхольд, которая успела послужить фрейлиной при матери Агнесс. Потому, хотя принцесса одаривала ее искренней симпатией, глубоко внутри хранила холодок. Оттого ей была так противна маленькая дурочка Спегельраф, которой, в силу возраста, было плевать на положение, а нужна была сама принцесса и ее внимание.
Такой же подозрительной и отчужденной она оставалась в «Короне», предпочитая одиночество обществу других кокоток, чуть что бросавшихся в драку или пьяные слезы. Когда это происходило, а происходило это часто, фрау Хельга тут же доставала флакон темного стекла и…
В дверь постучали. По особому звуку, с каким кольцо на указательном пальце бьется о дерево, Гуннива поняла, кто нарушил ленивое течение ее утра.
– Одну минуту, Ваше Величество!
Она быстро раскусила и проглотила виноградину вместе с косточкой, завязала пояс пеньюара и запахнулась в персиковую накидку с длинной бахромой.
Агнесс стояла на пороге – бледная, с лиловыми тенями под глазами. По обеим сторонам двери стояла стража, сопровождавшая королеву, но фрейлина не могла их видеть.
– Вы опять всю ночь…
– Да, я… Могу я войти?
Гуннива посторонилась с легким поклоном. Агнесс вошла, нервно перебирая складки жемчужно-серого платья, будто считала себя не вправе вторгаться в любую из комнат этого дворца. Наивность или изящное притворство? Как знать.
– У него опять были боли. Ты знаешь, он очень долго пробыл в беспамятстве и еще дольше просто лежал, подавая мне и слугам сигналы одними веками. А теперь, когда заново учится ходить, то переусердствует, торопится, а потом мучается всю ночь.
Гуннива медленно кивнула в знак того, что понимает, о чем речь.
Антуан Спегельраф шел на поправку. После лечения токами, рискованного, но действенного метода, его рассудок очнулся ото сна, намного опередив тело. Мускулы короля сильно усохли, почти атрофировались, как сказал придворный лейб-медик. После изнурительных тренировок, во время которых он ходил вдоль двух поручней, цепляясь за них, Антуана терзали судороги. Бывало, его крики достигали спальни Гуннивы.
И уже не первую ночь супруга проводила подле него, растирая тощие бедра и голени целебными мазями. Резкий запах эвкалипта и лимона и сейчас облаком окружал ее, полупрозрачную от нехватки сна и отдыха. Агнесс могла переложить все заботы на сиделок, но в ее фанатичной вовлеченности в лечение Антуана было что-то материнское.
Гуннива тяжело сглотнула.
– Не могу спать, когда с ним творится такое, – будто оправдываясь, заломила руки Агнесс. – Я во всем виновата! Нужно было лечь под колеса кареты, но не пускать его обратно в Хёстенбург!
– А что врачи говорят о его прежнем… расстройстве?
– Об этом пока рано судить, – еще сильнее помрачнела королева. – Ведь никто не лечил его раньше, никто не знал, что с ним творится.
– Боги направят его, – Гуннива присела в реверансе.
Агнесс даже не посмотрела в ее сторону. Ее взгляд блуждал по туалетному столику фрейлины, на котором в беспорядке раскинулись игральные карты, ваза с виноградом, пуховка для румян, склянки с духами и «Настойкой доктора Лау».
– Я так понимаю, вы пришли, чтобы я сделала вам прическу и помогла освежить лицо?
– Это тоже. И не только. Гуннива, мне нужен друг.
Сердце Гуннивы сжалось, но она не подала виду.
Она обошла королеву со спины, мягко надавила ей на плечи и усадила на пуф перед большим зеркалом в кованой раме. Кожа Агнесс в отражении казалась серой, в тон платью.
– Вы считаете дружескую поддержку вашего деверя, шефа полиции, недостаточной? Мне казалось, он всецело в вашем распоряжении.
Агнесс дернулась, но Гуннива держала крепко. Она видела, как глубоко уколола свою госпожу, и это принесло ей удовольствие.
– Клемент мне друг, – звенящим от напряжения голосом произнесла королева. – Но я неверно выразилась. Я нуждаюсь в твоей дружбе, какой не может предложить ни один… Ни один…
Гуннива через зеркало подарила ей одну из самых милых своих улыбок.
– Разумеется. Теперь, позвольте, я займусь вашими волосами, а вы расскажете, что вас так беспокоит. Как подруге. Вы только посмотрите, как все запуталось!
С этими словами она потянулась к костяному гребню с резной ручкой.
Агнесс благодарно прикрыла глаза, и фрейлина увидела розоватую сеточку тонких сосудов, расчертивших ей веки.
Гуннива вынула из каштановой копны несколько золотых шпилек и, разделив шевелюру на пряди, принялась поочередно их расчесывать, стараясь лишний раз не дергать.
– Не знаю, устою ли сегодня на ногах, – начала Агнесс. – Еще несколько дней назад война была такой далекой. Я даже надеялась, вести из Гьелана, столицы Олона, так и останутся слухами, но, когда пришло донесение от малоземельной разведки…
– Герр Эрих фон Клокке чудом сумел сохранить там связи.
– Его вклад неоценим! Даже не знаю, как мне отблагодарить твоего дядюшку.
О, да. Эрих появился в нужный час, с нужными картами на руках; ему удалось впечатлить, опутать и стать незаменимым за считанные недели. Думать об этом было так же противно, как ощущать прикосновение паутины к коже.
– И вот, император мертв, императрица со своими войсками уже вторглась в ближайшие феоды, и они движутся к нашей границе. Зачем? Неужели ей недостаточно своих земель? Олон ничуть не меньше и не беднее Кантабрии.
– Я слышала мнение, что императрица хочет заполучить выход к Межбрежному морю и избавиться от влияния Старой Империи. Она происходит из их двора, а без мужа стала беззащитна.
– Да, так говорят, – Агнесс рассеянно перекладывала карты на туалетном столике. – А еще она обвиняет в убийстве Ли Мин Сена наших шпионов: Фердинанда Спегельрафа и Юстаса Андерсена, – королева передернула плечами. – Наглая ложь! Если это дело их рук, то действовали они по собственному почину.
– Коварство Судьи не знает границ, – бесцветным тоном отозвалась Гуннива.
«Как и всех его дружков».
– Я знала это, всегда знала, – голос Агнесс стал совсем печальным. – Одного только не понимаю: как женщина может быть настолько кровожадной? Что может так ожесточить ее сердце, что она начнет швыряться чужими жизнями? Ведь наше предназначение…
Гуннива так стиснула ручку гребня, что резьба до боли впилась ей в ладонь.
Но Агнесс вовремя осеклась. Или просто потеряла мысль, впав в полудрему. Пока она молчала, Гуннива успела заплести локоны госпожи в три свободные косы и, перевив их вместе, создать пышный узел. Фрейлина потянулась за склянкой с миндальным маслом, чтобы сбрызнуть им тусклые волосы королевы.
Агнесс очнулась от перезвона флаконов.
– Я, кажется, заснула. О, боги! – с этими словами она принялась щипать себя за щеки. – Захария Йохансон прибудет сегодня в полдень! Я должна быть готова!
– Вы поедете в порт?
– Нет. Сам Йохансон старший прибудет во дворец, а прибытие его флота мы будем наблюдать с балкона. Там уже установили необходимую оптику.
О том, что отец Петрика Йохансона – бывший глава Дома Весов, богатейший человек страны, промышленник, меценат, филантроп и прочая, и прочая – решил помочь короне в грядущей войне с Олоном, Гуннива услышала даже раньше Агнесс. Захария провел последние два года на Альбионе, не желая сотрудничать с Мейером, хотя многие считали, что он отошел в сторону, чтобы дать дорогу своему наследнику.
– Теперь займемся лицом Вашего Величества, – не терпящим возражений тоном заявила Гуннива. – Простите за дерзость, но вы будто из Хельхейма вернулись.
Из ящика туалетного стола появилась баночка легкого крема, шкатулка с пудрой и расписная коробочка с румянами. Агнесс покорно подставила лицо рукам фрейлины.
– Это ничего, Гуннива. Друзья должны быть честны со мной, ведь так?
– Разумеется.
– И я с ними.
– Как пожелаете.
Королева нахмурилась.
– Я так сильно обидела тебя?
– О чем вы, Ваше Величество? Я счастлива быть рядом в дни, когда…
– Не надо, – Агнесс легко накрыла холодной ладошкой пальцы Гуннивы, сжимающие пуховку. – Я знаю. Тебе было так больно, а я… Я просто не знала, как поступить, на меня давили, вот и… Я понимаю.
«Ничего ты не понимаешь!»
Больше всего фрейлине хотелось смести со стола весь этот фарфор, стекло, лицемерные рожи карт, растоптать виноград и душистые притирания.
«Ничего ты не понимаешь! Ничего! Что ты можешь понимать, нецелованная, нетронутая? Что ты можешь знать о моей боли, о моих потерях?!»
Злая слеза была стерта, так и не сорвавшись с ресниц.
– Спасибо… Агнесс. Когда-нибудь я справлюсь. Переживу.
– Ты очень сильная. Я восхищаюсь тобой, правда.
Гуннива проглотила откровенную ложь с улыбкой.
– Ну, вот вы и готовы принимать герра Йохансона!
– Только внешне, – вздохнула Агнесс. – У меня внутри все дрожит. Пальцы немеют.
– Это нервы.
– Да, нервы, – она бросила быстрый виноватый взгляд на флакон темного стекла. – Знаешь, я слышала, тебе назначили некое лекарство… Которое унимает тревоги. И я подумала…
– Почему вы не обратились к вашему личному врачу? Он выпишет рецепт.
– Я не хочу, чтобы кто-то узнал о моем недомогании.
«Ты всего лишь не хочешь, чтобы твое имя трепали, как мое».
– Понимаю, – это слово уже успело набить оскомину, но Гуннива произносила его вновь и вновь. – Это «Настойка доктора Лау», ее делают из цветов мака и других трав.
– Звучит красиво. А как ее принимают?
– С величайшей осторожностью. Вам не следует употреблять больше четырех капель, чтобы снять напряжение. Их растворяют в воде или молоке, можно добавить немного патоки, чтобы не было противно на вкус.
– Я попрошу, чтобы мне ее доставили, – неуверенно протянула Агнесс.
– Чтобы вся ваша конспирация рухнула за минуту? – Гуннива позволила себе громко фыркнуть и поджать губы. – Возьмите мой флакон, мне он уже не нужен.
– Уверена?
– Более чем. Мы ведь подруги.
Королева порывисто поднялась с пуфа и обвила мягкими руками шею фрейлины. Справившись с удивлением, та сцепила пальцы на спине своей госпожи.
– Спасибо тебе! И прости, прости меня, – бормотала Агнесс. – Вокруг одни лицемеры. Я держусь изо всех сил, чтобы только они не разглядели, какая я на самом деле. Я бы ни на кого тебя не променяла, ни за что! И я скорблю вместе с тобой, пусть даже ты этого не видишь.
Спустя несколько минут, когда Гунниве удалось успокоить и выпроводить из своих комнат Агнесс Линдберг, она вновь села у зеркала.
В старинном стекле отражалось ее повзрослевшее лицо, все еще опасно-красивое, но уже не первозданно-свежее. Кончиками пальцев она очертила линию подбородка, уголки век, округлила полные губы и чуть потянула вверх кожу под изгибом соболиных бровей. Время еще есть, как и сказал дядюшка Эрих.
Место, ранее занятое флаконом темного стекла, пустовало. Как и место под ее сердцем.
***
Последний крик неистовой боли еще трепетал над кроватью, запутавшись в складках балдахина. Она так сильно стискивала гладкие перекладины изголовья, что ногти пропороли кожу обеих ладоней, но она все равно боялась разжать руки. Собственное хриплое дыхание обжигало губы.
– Сейчас, сейчас, деточка!.. Сейчас-сейчас!
Шлепок, новый крик. Не ее. Сердитый, громкий вопль, режущий без ножа.
– Вот ты ж! Я уж чуть было со страху… Ты ж мой золотой! Ты ж мой прынцик ненаглядный!
Гуннива тяжело откинулась на подушки. Они были мокрыми. Горячая влага пропитала всю кровать: пот, кровь и прочие спутники женских мук. На несколько минут сознание покинуло ее.
– Ну, погляди, маманя, какой у нас тут наследничек!
Гуннива вздрогнула, приоткрыла веки. Нечто грязно-розовое дергалось в коконе белых тряпок на руках у повитухи, не прекращая голосить как маленький демон.
– Держи! Что смотришь, глупая? Руки-то протяни, вот так! Не укусит, зубов-то нет ишшо. Выпростай из рубахи титьку да сунь ему в рот. Вот! Слава Фрейе, здоровенький, большой! А хохолок какой черный! В папеньку?
Гуннива молча смотрела на притихшее существо, примостившееся на ее животе и приникшее к груди так естественно, будто форма ее тела была приспособлена именно для этого момента. Она смотрела на мягкий, будто защипнутый нос, слипшиеся глаза и клок черных волос, прилипший к большому щенячьему лбу, не до конца отмытому от ее крови.
Меньше всего ребенок походил на младенца-купидона, чьим изображением украшали настенные росписи. Но Гунниву это не разочаровывало. Она слишком устала, чтобы испытывать хоть что-то, кроме облегчения. Будто в такт ее мыслям, ребенок коротко фыркнул, не выпуская сосок из беззубого рта. Боль отступила и затаилась.
