Анна Игоревна Рудианова
Колесо Судьбы
Все события вымышлены. Любое совпадение с реальностью носит случайный характер. Текст данный ни к чему не агитирует и не призывает.
1. Я открываю глаза
Сначала появился страх. Яркий свет ослепил. Я зажмурилась. Но он проникал сквозь веки и, кажется, замораживал. Именно ледяная яркость заставила кричать. Крик захлебывался, я одновременно кашляла и пыталась дышать.
Мысли путались и носились в черепе, как стая голодных ворон. Громко, бессвязно и панически. Воздуха не хватало.
Почувствовала, что в горло вливают что-то теплое, доброе, и страх отступил. Веки потяжелели. Спасительная темнота приняла в свои объятья.
Только через несколько дней поняла, что не так.
Я не могла двигаться, не могла говорить. Люди вокруг были слишком большими. Все выглядело размытым и странным. Словно в глаза мне вставили по чужой не вынимаемой линзе. Неясность окружения усугублялась невозможностью общаться. Великаны говорили на непонятном языке.
Размер тела и отношение окружающих ясно говорили, что я была ребенком. Но разум отказывался принять информацию.
Лежала и пыталась понять, что же произошло. Вероятно, миф о перерождении душ – правда. Но где-то наверху произошел сбой, мне досталось утро небесного бодуна или божественная сущность, отвечающая за перерождение, оказалась сучностью, и память моя не стерлась с рождением. Потому что там, в другой жизни – я была взрослой женщиной с двумя детьми, с экономическим образованием. И, кажется, умерла.
Воспоминания клочками прорывались в размягченный мозг, особенно ярко являясь в кошмарах. Я будила мать громкими криками, заставляя ее нервничать и звать на помощь. Мне было несколько дней от роду.
Мы попали в аварию. Я вспомнила удар, крики мужа, детей. Бешеное вращение перед глазами, мелькание фар. Четкое понимание, что все умрут. Но никто уже ничего не мог сделать.
Вроде бы мы ехали из столицы домой … по замечательной платной автомагистрали. И на огромной скорости впечатались в попутную фуру. Не помню: видел нас водитель или нет. Может быть, он заснул за рулем или решил перестроиться в самый неудачный момент…
Чтобы вспомнить, у меня было много времени. Но мозг категорически отказывался думать, запоминать, анализировать. Тело отказывалось двигаться. Я могла открыть глаза. Но если пыталась поднять руку, все тело принималось хаотично извиваться и вытворять невероятные кульбиты.
Хотелось спать и есть, укутаться в тепло и провалиться в темноту. А может сбоя не было? и через пару месяцев я забуду о пошлом? Но нет, прошел день, второй, неделя. А я все также помнила, как решаются интегралы, но хоть убей не могла провести расчеты мысленно. А я не дура, прошу учесть.
От своей несостоятельности хотелось рыдать, что я благополучно и делала. К тому же меня немного укачивало в люльке, но на возмущенный крик качали лишь сильнее.
Еще меня убивали запахи. Так много всего воняло: тряпки, место, где меня держали, это я о люльке, и особенно я сама. Просто постоянно. То ли тут не принято детей мыть и переодевать, то ли на мне экономили. Все люди, берущие мое непокорное тело на руки, тоже воняли! Их было пять или шесть человек. Из них хорошо пахла только мама, да и то с перчинкой от которой слезились глаза.
Сносно дышать можно было только на прогулке, когда нежные руки выносили на яркий свет и качали под тихое пение. Я наслаждалась свежестью леса и воды.
Плохо быть ребенком! Бедные младенцы, как вам сочувствовала. И себе тоже.
Через пару недель свыклась с мыслью, что окончательно спятила. До этого я тешила себя надеждой, что лежу в больнице после аварии, и все мои недомогания – последствия травмы.
Глаза стали четче воспринимать картинку, и не обрадовалась я увиденному: деревянные стены, отсутствие мебели, люди в длинных серых хламидах. Все – явные азиаты. Зубов нет у половины. Света нет, в комнате постоянная полутьма. Никакого телевизора и телефонов. Не позвонить. Очень, очень бедная семья. Вместо соски мне давали кусок вяленого мяса. Круто, конечно, но не педагогично.
Я пыталась сказать об этом родителям, как никак двух детей имела, но горло выдавало только крик. Тут же переходящий в сопли, подстегнутые воспоминаниями. От сочувствия самой себе отвлекла мысль:
Интересно, я мальчик или девочка?
И ведь не проверишь! Не пощупаешь! А по ощущениям я была натуральной блондинкой! Той что после маникюра и пальцы врастопырку. И не двигается, чтоб лак не задеть. Это что же я себе педикюр позволить не смогу?! Надо срочно выяснить насколько бедная семья. Нищая совсем или на шопинг разорится?
День за днем, лежа в той позе, как положили, я отвлекала себя от происходящего, отказывалась верить в этот бред.
Доставала воспоминания, собирала крупицы прошлого. Но, все чаще, его затмевало настоящее: радость материнских рук, постоянный сосущий голод, удивление звонкой погремушке.
Вот как можно удивить тридцатилетнюю женщину – звонким бубенчиком?! Но неподконтрольные эмоции брали вверх, и я звонко смеялась.
А потом выяснилось, что радуюсь не матери, а кормилице. Мама заходила 1-2 раза в сутки, играла со мной. Но молока у нее не было. И звали женщину-кукушку – Мицу. И грозило б мне это психическими травмами, да плевать я на нее хотела.
А вот кормилица, по имени Шизука во мне души не чаяла, она больше всех баловала и радовала меня. На ее руках я тонула в океане тепла.
Она называла меня – Амай.
Мне казалось, что это означает «любимая».
Решила выучить местный язык.
Даже если это правда, и я действительно переродилась, сохранив воспоминания – лишним не будет. И поможет держать себя в тонусе.
А уж, какой фурор устрою я в мире научном! Главное, чтобы местные гении на клочки не разорвали от радости. И от зависти.
***
Оказалось, что тренировать только мозг при отсутствии телодвижений невозможно. Извилины в голове будто зависели от мышц в пятках. А у меня там мышц отродясь не было. Началась срочная физподготовка для будущих годовасиков. Я декламировала стихи и пела про себя песни, перекатывалась с боку на бок, вспоминала своих замечательных сыновей, мужа и плакала.
Хорошо быть лялькой: плакать можно без ограничений. Еще и поесть дадут внеурочно.
Как-то очень скоро мое тельце научилось переворачиваться на живот и вставать на четвереньки. Тут главное было не переусердствовать – у маленьких детей кости слабые. Можно что-нибудь повредить. И спасибо, что в мумию не пеленали, а то я своего старшенького… Так, пошла, порыдаю…
Под "Гимн шута" я раскачивалась в позе собаки.
Под «Катюшу» пыталась сесть.
А вот с языком вышли проблемы. То ли новый иностранный оказался слишком сложный, то ли мозг еще не прокачался. Но, скорее всего, я просто не лингвист. Я и языком крутила, и рот себе растягивала, и строила страшнющие рожи, от которых кормилица улюлюкала и звала родителей. И надо мной хохотали уже втроем. Особенно папа – длинный лысый господин в халате. Вонял он кстати похлеще остальных. Тут статус видимо числом немытых дней обосновывался.
Я корчила гримасы пострашнее, веселя окружающих до коликов и очень надеялась разработать мышцы лица. Не утонуть в самобичевании помогала постоянная практика всего: речи, гимнастики. Она же забивала свободное время.
Но важнее, я оказалась девочкой!
Почему-то именно это радовало больше всего.
Меня любят.
Жизнь дает второй шанс.
Почему нет?
2. Главное: не провалить конспирацию
Как-то днем мое величество вынесли погулять в открытой корзине. Да, подумала, что раз уж я такая крутая и всезнающая, вырасту и непременно стану королевой. Ну или владычицей земной. Можно царицей, императрицей или просто самой богатой женщиной на земле. Пока я гадила в пеленки, мои планы разрослись от “не худо было бы отмыть эту хату” до “а что собственно мешает завоевать мир бескровным путем?”. Аля Америка, принесу всем демократию, еще и поблагодарят. Главное смотаться вовремя будет. Я же только хорошее хотела людям подарить, а за хорошее, обычно хорошо достается.
Так вот о прогулке: кроме ясного неба я увидела огромную лошадиную морду и подумала: “А машин-то неслышно. Живем мы в хибаре. Электричества нет.” Мыли меня непривычно – обливали из ковшика, драили травой над мокрым полом. И только потом окунали в деревянную ванну. Зачем, если я была уже чистая?!
Все это говорило о крайней бедности или неразвитости моего семейства. И вселяло тревогу, которую пока забивало предполагаемое величие.
Усиленные тренировки приходилось прятать. На мои попытки размять кисти рук, ног или гимнастику горла, окружающие реагировали испугом, заиканием, иногда бросали в меня сырой фасолью. Бобы я пыталась собирать, развивая мелкую моторику и возмущалась, почему в меня не кидают чем-то повкуснее.
Ночами я делала массаж всего, до чего могла дотянуться, попутно декламируя Есенина и Пушкина. Про себя, конечно. В слух получалось: «Мя – мя – мА. Мя». От такого бубнения по ночам меня бы точно цельнозерновыми завалили.
Днем шевелила пальцами ног и рук, пряча их в пеленке. Старалась постоянно, что-нибудь вспомнить, проговорить. Особенно впечатлилась «Бесами», внезапно всплывшими в мозгу почти дословно. Это ж надо так русскую классику в школе вызубрить, чтоб даже в другом мире от зубов отскакивало.
Долго не могла найти печатных изданий. Мозг истосковался по книгам. Да, я не смогу их прочитать. Но хоть посмотреть-то можно?! Потрогать, погрысть. Пожевать что-нибудь хотелось сильнее всего.
А тут наткнулась на текст, почему-то на ткани. Краской. Витиеватые узоры, похожие на иероглифы и ничего не понятно. Вроде буквы шли сверху вниз. Красиво, элегантно, посмотрела:
«Точно язык не выучу», – решила, вглядываясь в закорючки.
Примерно в полгода, уже сидела и перебирала деревянные (!!!) игрушки. Красивую куклу с прической из веревки обтрепанной, лошадку и веер. Теплые даже на вид, сделанные вручную.
Да просто ужас, какой-то!
Я давно поняла: не все хорошо. И мое перерождение прошло с каким-то сбоем. Очень неприятным.
Отсутствие телефонов, благ цивилизации, запахи, одежда.
Тут даже нет туалета!
Если б меня окружали негры, я бы смирилась. Но за этих людей даже обидно стало. Может быть, это какая-то деревня с приверженцами древних традиций? Дремучих, даже.
***
Долго приучала кормилицу к горшку. Она все не могла сообразить, что, если ребенок плачет, его не всегда надо качать. Надо его высадить на горшок. А меня еще и укачивало от ее стараний.
Но горшка не было. И это усложняло задачу. Сошлись на деревянном тазике.
Шизука выкатила глаза, когда я самостоятельно проделала гигиенические процедуры и кивнула ей, разрешив все убрать. Потом пальчиком показала на куклу. Началось обучение языку. Я тыкала, она называла.
Я пыталась повторить.
Со временем дело наладилось, и окружающие перестали меня пугать тарабарщиной. К году я сносно общалась со всеми интересующими меня людьми. Ходила, сама ела ложкой и одевалась.
Кормилица не могла нарадоваться на такого послушного, тихого ребенка. Как только мозг согласился воспринимать мои команды, я старалась не повышать голос без повода и улыбаться всем встречным. Людям нравилось.
Отец и мать стали больше уделять мне времени.
И закрывали глаза на некоторые странности: я могла бегать по кругу, приседать, разговаривать на непонятном языке, рисовать загадочные чертежи. Зарядка и растяжка в исполнении годовасика, наверное, интересное зрелище.
Видя мою тягу к знаниям, кормилица старалась научить меня всему. Но читать и писать она не умела.
Зато запас стихов и сказок был просто огромен. Все – с восточным колоритом. С добавлением слов “император”, “самурай”, “дух”, “семпай”. А наряды людей очень кимоно напоминали.
Я не великий поклонник Азии, но намеки поняла.
***
Со временем нашими занятиями заинтересовалась мать, а потом отец. У них я была первым ребенком, поэтому их не сильно удивило такое быстрое развитее и самостоятельность дочери. Несмотря на это, я старалась палку не перегибать и периодически играла тупенькую. Были опасения, что в этом, придерживающемся старинных традиций, месте, могут найтись охотники на ведьм. Охотно спаливших мое юное дарование.
Мать быстренько нагрузила меня разбором бытового мусора, на мелкий и побольше. Потом из этих камешков и палок она выкладывала картины в саду. Занималась ландшафтным дизайном, и называла это «сад камней».
Мать постоянно находилась дома и что-то мастерила: икебаны, композиции из камней и веток, вышивала одежду, делала картины. От этой женщины веяло спокойствием и непоколебимостью. Даже если горы встанут и пойдут, она сначала дособирает букет, и только потом поддастся панике.
Отца, наоборот, видели крайне редко. Его возвращение сопровождалось пиром и нагоняем служанкам и кухарке.
У семьи, в которой мне посчастливилось или нет родиться, был небольшой частный одноэтажный дом. С парой спален, кухней, ванной и общей комнатой, где все просиживали свои кимоноподобные одежды по вечерам. Одна из комнат – была кабинетом отца, ТАМ ВИСЕЛА ДЛИННАЯ КАТАНА, и стояли стеллажи со свитками. Книг тут не печатали, писали краской и кисточками на отрезках ткани, которые потом скручивали в рулоны. Этакие ковры с историями. У нас бы тоже прижилось, если бы на туалетной бумаге писали анекдоты. Очень похоже.
Стены дома были из толстой серой ткани, натянутой на деревянный каркас. Я не помнила тут ни одной зимы, хотя пару недель в году мы спали в одежде с мехом и под одеялом.
Жилище окружала каменная стена, входом служила высокая бревенчатая арка с загнутой крышей. И выходило, что не бедная у меня семья, а древняя.
Однажды вернувшись, отец принялся со мной играть в военные игры. Мне дали подержать меч, одобрительно покивали на попытки боевых ударов, усадили на лошадь.
Я же упала с животного, разбила нос, извалялась в навозе. В общем, всячески намекала ему, что хотела бы научиться читать и писать, а всякие пацанские штуки не для меня.
Нарисовав на земле огурцы с ножками, стрелками указала, кто из них мне мама, а кто папа. Отец усмехнулся моим художествам и подписал себя иероглифом «Кён» – это была закорючка похожая на грабли с тремя ногами. И еще один суперзаковыристый паукообразный зигзаг.
Кён Хотомото – я узнала, как зовут моего отца, большого плечистого дядьку с небольшой бородкой и мозолистыми руками.
Отец неохотно начертил еще пару иероглифов на земле, а после того, как я безошибочно их повторила, решил поэкспериментировать.
И, к восторгу моей матери, к двум годам я уже читала на кокуго (так называли этот язык). В нем было то всего 5 гласных, 13 согласных. Согласные, в зависимости от последующей гласной, могли изменяться в произношении и звучать тридцатью разными звуками. Иероглифов же оказалось очень много. И если простейшие было легко запомнить, то некоторые были настоящим клубком змей, который не то, что написать, понять было невозможно. Короче мутная муть, а не язык.
Краска постоянно растекалась, иероглифы всплывали такие заковыристые, что обучение письму было сравнимо с пытками. Кроме обычных закорючек, которые надо было называть кандзи, были дополнительные – хирогана. Этой хи… кхм записывали слова низшего порядка, не заслужившие крутых иероглифов: союзы, местоимения, усложнения.
Я старалась, как могла, выбесила отца нетерпением и упорством, вопросами и несообразительностью. Наверное, у местных прижилось в крови палочковое письмо, но мне заборы вместо букв казались бредом сумасшедшего графа Монте Кристо, решившего использовать отметки прожитых дней вместо шифра. Сдавшись, отец вызвал паренька, для моего обучения всем премудростям грамоты и чтения, снабжать меня новыми свитками и материалами и т. Д.
Свои богатства отец разрешал брать только в его присутствии и очень аккуратно.
Мононобе Ватару, так звали парня, был приятным парнем лет двадцати-двадцати пяти. Веселым и милым внешне. С излишне прищуренными глазами, на мой вкус. Но это у всех местных наблюдалось. Я, наверное, такая же.
Страна, куда я угодила, называлась Ямато. Располагалась она не на острове, а на большом материке с названием Ямато, Столицей – Асура.
И, конечно, же, императором. Звали правителя – Фудзивара Озэму.
Именно об императоре было большинство прочитанных мною историй. Императора хвалили за ум, красоту, дальновидность, храбрость, проницательность, скромность и т. д. Ну и о месте женщины в современном обществе меня тоже просветили: сиди и не отсвечивай. Женщина должна сидеть дома и сохранять уют семьи.
Я, конечно, читала все подряд: от трактата "Об управлении слугами" до легкомысленных стихов, я бы и воспоминания гейши изучила, да отобрали не вовремя. Литературы было слишком мало, чтобы фильтровать.
Стихи, кстати, мне понравились больше всего. Другой адекватной литературы мне не встречалось.
Наша жизнь – росинка.
Пусть лишь капелька росы
наша жизнь – и все же…
Такие стихотворения доказывали, что краткость – сестра таланта. Потихоньку я постигала странный язык, учила иероглифы и привыкала к мысли: «мне здесь жить» …
А в возрасте четырех лет спалилась, и меня вызвали во дворец императора.
***
Пояснения:
Кандзи -японские иероглифы, заимствованные с Китая, служат для записи корней слов.
Кандзи – мудрость; знания;
3. Гений – находка для санитаров
Посыльный из императорского дворца выглядел очень странно – он был одет в синее коротенькое кимоно и длинный пояс, перекинутый через плечо. Тонкие желтые ножки кривились буквой «О». На вытянутых в поклоне руках, он протягивал нашей служанке свиток.
Мама пробежала письмо глазами, всплеснула руками, и началась паника. Вымыть, одеть, причесать, собрать, отбелить, постричь.
Меня экстренно собирали во дворец.
Сначала натёрли глиной, ужасно пахнувшей и с трудом отмывающейся. В этом, видимо, была главная задумка – пока все отмоешь – точно будешь чистой. Пополивали ковшиком, окунули в бочку с водой.
Заплели волосы в высокую кичку на затылке. Замазали лицо белилами и поставили две красные точки на губах.
Потом завернули в кимоно (длинный кусок ткани розового цвета) и перевязали поясом. На ноги надели белые носки (больше похожие на мешочки для ног), поставили на деревянные шлепки с перемычкой между пальцами и платформой сантиметров по пять. Откуда только взяли? Учитывая, что я все время ходила босиком?!
Вся эта конструкция: кимоно, пояс, платформы + тугая прическа, давили на меня со всех сторон, но больше всего – к полу. Я скептически смотрела на мать. Если бы не мои тренировки, вряд ли я бы могла сделать хоть шаг.
***
Но вот в ворота снова постучали, двое слуги принесли деревянную переноску на четырех палках. Посадили меня в этот деревянный ящик и потащили за ворота.
Мать настрого запретила глазеть по сторонам. Но что взять с ребенка?
За воротами разбегалась чистая улица с рядами таких же заборов, как наш. Много деревьев и цветов. Каждый старался облагородить не только свою территорию, но и прилегающую. Видела парочку каменных садов без оград. Никакого леса или реки. Хотя я надеялась, что мы все же живем отшельниками в какой-то далекой деревне. А императором отец называет главного в своей секте.
Крыши домов с одинаковыми изогнутыми, как шеи лебедей, краями, покрывала смола коричневого цвета. Аутентично, но горят, наверное, такие постройки замечательно. Точно в прошлое свалилась. Вот это простор для моего неуемного потенциала.
Сколько себя помню, я всегда влезала в активность. Стенгазеты, староста, студ. Совет, КВН, родительский комитет, собрание жильцов дома (это вот негативный опыт). Перед глазами носились видения открытий и усовершенствований, которые я подарю этой стране. Она станет величайшей в мире. А вместе с ней и моя скромная кандидатура. Метила я на самую вершину.
Как-то, очень быстро, мы оказались у больших белых ворот.
Меня выгрузили перед отцом, что ждал у ворот и от нетерпения топтался с ноги на ногу.
– Подходишь, кланяешься с колен, на императора не смотришь, обращаться «Великий правящий император», – быстро шептал он, ведя меня через двор к местному президенту. Вход охраняли два самурая в шлемах и с длиннющими мечами. А за воротами был сад. Из прекрасных подстриженных деревьев, цветов и лужаек со скошенной травой.
– А разве его не Фудзивара Озэму зовут? – проявила я лишнюю осведомленность.
– Да, но называть его так нельзя, ш-ш-ш, – одернул отец – старшего принца зовут Фудзивара Даичи, Императрицу зовут Фудзивара Муросаки Хидэёси. Лучше всего вообще молчи…к ним тебе обращаться запрещено…Если вдруг… То все «Великие и правящие», поняла?
Шагал он быстро и крепко держал меня за руку, я путалась в длинных складках кимоно и семенила часто-часто. Мы шли по извилистой дорожке из камня. Периодически отец просто приподнимал меня в воздух, чтобы я передохнула. Деревянные платформы в этот момент пытались сбежать, но я ловила их пальцами ног.
Мы остановились у большой беседки. Красные деревянные столбы венчала красная же изогнутая крыша. В беседке возлежали несколько человека. Император – толстый бородатый мужчина лет 30-40, старый мужчина в белом одеянии, две женщины в красивых кимоно с цветами, пара веселых девчонок и мальчик лет десяти…
Подражая отцу, я упала на колени в глубоком поклоне.
– Да, благословит ваш путь Будда, Великий правящий император!
– Рад видеть тебя Хотомото, поделись с нами успехами своей дочери, – голос императора был ленив и тягуч. Он пел «А», как заправский москвич. Только очень неторопливо.
Отец неуверенно посмотрел на меня:
– Великий правящий император, благодарю за оказанную честь. Моя дочь может прочить вам любой текст, написанный кокуго. Написать свое имя на кандзи. Ее зовут Амай …
Император поднял руку, заставив отца замолчать:
– Такая маленькая, а уже читает и пишет… Зачем?
Конечно, зачем нам образованный народ, давайте плодить дураков и подлиз. В слух я разумеется ничего подобного не сказала, но очень хотелось.
Тут на меня налетел вихрь. Ребенок лет трех скакал и смеялся, тыкая в меня пальцем:
–Читай – читай! – выкрикивал он.
Я ошарашено подпирала лбом камень: мне встать так, и не предложили. Видимо, сейчас мне полагается впечатлить императора.
А надо ли? К чему такое внимание? Не пустят ли на растерзание ученым? О чем я? Тут и ученых, наверное, пока нет.
Император поморщился, но быстрая служанка уже утащила мелкого второго принца вглубь сада.
– Напиши, что-нибудь, – милостиво кивнул мне император и улыбнулся сыну, которого не утащили. Десятилетний пацан тяжело вздохнул. Не легка жизнь без компьютера и телика?
Служанки принесли маленький столик, кисть, чернила и ткань.
Не разгибаясь, подползла к столу и попыталась вспомнить хоть одно стихотворение.
На ум лезли только детские стишки Агнии Барто.
«Наша Таня громко плачет, у нее болит спина, ножки и немного голова…»
Представила, что изображу это иероглифами, и меня совсем переклинило. Руки тихонечко затряслись, а глаза предательски заслезились.
Взять в руки детский впечатлительный организм оказалось тяжело.
В конце концов, я пошла на компромисс и вывела корявенько:
Не плачь, ребенок,
Деревянная кукла
Не достанет дна реки.
Как изобразить утонет – я не знала. Не исключено, что можно было нарисовать водоем с рыбками. Многие иероглифы были похожи на то, что они означают. К примеру, «человек» был палочками с ручками и ножками без головы. Голову я постоянно пририсовывала, это было забавно.
Кто и как придумал такие обозначения? Что за извращенец?
Служанка преподнесла стих императору, тот погладил бороду, задумчиво пробежал глазами строчки.
– Очень хорошо. Кто написал это? Нетленность бытия передает хокку.
Пока я мучительно вспоминала полный титул императора, и пыталась понять, ко мне ли обращен вопрос, что такое хокку и можно ли сказать, что написала его я своей рукой сейчас, а вот придумала женщина из будущего, отец взял инициативу на себя:
– Великий правящий император, Амай много читает, может быть, пара неизвестных…
– Я сама, – шепнула папочке.
– …Неизвестных поэтов надоумили ее написать этот стих, в честь ее любимой деревянной куклы, – глаза отца выразительно предупредили, что дома меня прибьют. Тут запрещено самостоятельное творчество? Головы моим нарисованным человечкам поотрубают?
Император почему-то не обрадовался и недоверчиво перевел взгляд с меня на белобородого старика.
Старец сложил руки с длинными тонкими пальцами лодочкой и выдал:
– Великий правящий император, я не знаю поэта, которому принадлежит данный стих. Да и размер нарушен в нем. Но, если отец не врет, и девочка сама его написала, в будущем ей уготована судьба ученого. Есть в ней потенциал, – в его устах слово «потенциал» звучало как «мясо для экспериментов». Мне сразу захотелось домой. И чего я тут развыпендривалась? Хоть бы не сожгли! – А как ты докажешь, что она сама написала стих?
Ух, бороденка твоя козлиная, а как докажешь, что не накладная?
–Сэджу-сенсей, вы не найдете этот стих в свитках, – не растерялся отец, – она еще может что-нибудь сочинить.
Могу! Очень могу! Из матерного! Хотите?
–Прочитай еще, – опять соизволил император.
И как не хотелось послать слушателей, я глубоко вздохнула, успокоилась, вспомнила несколько хокку. Даже смогла бы их написать. Набрала побольше воздуха и с выражением, достойным МХАТа, продекламировала:
Яркая луна.
У пруда всю ночь напролет
Брожу любуясь.
И две красных точки на моих губах растянулись в блаженной улыбке. Это вам не поэму о «Руслане и Людмиле» наизусть помнить. Хотя я и это могла. Как бы у них бороденки задергались, расскажи я всю историю про Черномора. Или «Евгения Онегина»? Но эту знала только частично.
– Это Басё-сан! – закричал мальчик рядом с императором. – Никакая она не гениальная! И буквы пишет еще хуже меня. Сравнивать меня с ней … – этого слова я не знала. Но прозвучало очень обидно. Мальчишка раскраснелся, сжал кулаки и даже привстал.
Лицо великого императора перекосило гневом. Грядет великое наказание.
«Куда ж я лезу!» – мелькнуло в голове. И решила поступить как настоящая женщина: я разрыдалась.
Много слез и соплей, «хочу к маме» в перерывах между всхлипами и красноречивое заламывание рук.
Это тут же остановило завистливого мальчику и озадачило императора, который быстренько махнул отцу рукой.
– Разрешаю удалиться! И покажите вашу девочку врачу, уж больно резко она реагирует на мнение знающих людей.
– Переволновалась, наверное. Простите, великий правящий император. Истинного пути.
И мы, постоянно кланяясь, утопали прочь с глаз правящего семейства. Я старалась плакать погромче, даже за воротами. Быстрым шагом мы шли к дому. Пешком, повозки не было. Через некоторое время отец сказал:
– Можешь уже прекратить истерику. Никто не слышит, – он-то прекрасно знал, что я не плачу никогда. – Прости, дочка, моя вина.
Но я вовсю глазела на прохожих, повозки и лошадей. И забыть забыла про бородатых приставал и мелких нытиков.
Люди были одеты в кимоно, некоторые в широкие штаны и объемные рубахи, подпоясанные под грудью. Цвета одежд были разнообразные, но не яркие. У мужчин – однотонные: синие или голубые. У женщин – с красивыми цветочными рисунками. У девушек голову покрывала ткань.
Люди двигались медленно, плавно, не разговаривали.
Общий вид улицы получался довольно странным.
«Красиво и неторопливо».
Превышали скорость движения только мы с отцом. Мы убегали от повышенного внимания небожителей.
***
Позже мама объяснила, что произошло.
Мой отец был руководителем охраны в императорском дворце. Жил он в резиденции императора, периодически выбираясь домой, чтобы навестить молодую жену и дочь.
А парень, что обучал меня – был одним из учеников мудрейшего хранителя знаний императорского дворца: Сэджу-сенсея. Мононобе Ватару согласился на эксперимент – ради интереса, обычно детей начинали обучать письму лет в десять. Уж больно отец хорошо рассказывал обо мне.
Ватару часто восхищался моими успехами во дворце, и однажды эти восхищения долетели до его учителя. А оттуда и до императора.
У императора же был наследник – как раз постигающий азы правописания. Тот самый пацан лет десяти. А тут какая-то мелкая обогнала наследника в развитии. Непорядок!
Отец тут же стал отнекиваться. Но его уже поймали на слове. И поспорил отец с главным мудрецом на ведро персиков, что я им стихи нарисую.
Папа ведро выбрал большое, так что персиками мы наслаждались целую неделю. А мама заставила сходить в храм и три раза поклониться Будде. Благословение еще никому не помешало.
Центр связи с всевышним стоял недалеко от нашего дома, прямо на территории императорского сада. Разноцветная крыша его выгибалась и блестела свежей краской, столбы входа были украшены разноцветными лентами, а внутри пахло благовониями. Большая статуя Будды занимала почти все помещение, смотрела ласково и понимающе.
Каждый раз кланяясь ей, я благодарила: «Спасибо за второй шанс».
***
Пояснение:
Бу́дда (санскр., буквально – «пробудившийся», «просветлённый») в буддизме – титул существа, обретшего «состояние духовного совершенствования» имя Будды Шакьямуни, либо имя одного из бесчисленных существ, достигших просветления.