Анна Игоревна Багринцева
Дивные острова
Колокол
Да, я знаю, это по мне
Колокол вечерний звонит.
Но в тишине прохладной дышу.
Исса
***
2 августа не стало Николая Берестова, легенды оперной сцены, которого обожали поклонники. Лучший певец мира, золотой баритон – каких только званий он не был удостоен за свою блестящую карьеру. Ему было всего сорок пять. У артиста разорвалось сердце.
"Я не трогаю его вещи, здесь все как раньше".
В кадре появляется стройная женщина с копной темных кудрявых волос, она слегка покачивает бедрами, когда ведет съемочную группу за собой в комнату в стиле "прованс" с панорамными окнами. Они выходят в зеленый сад с пышными лиловыми гортензиями. На улице пасмурно, идет дождь.
Камера ловит ее, сидящей на светлом диване.
"Самое трудное – удалить его номер телефона из записной книжки и стереть все его сообщения. Я не удаляю их, а его аудиосообщения я до сих пор слушаю".
У нее большие черные глаза, и они наполняются слезами. Камера приближается и замирает на пару секунд, взяв крупный план – она расплакалась.
"Какое было ваше с ним любимое место?" – аккуратно спрашивает ведущий за кадром.
"Здесь. Дома. Мы бывали тут редко и были здесь счастливы".
Мы слышим какой-то то ли французский, то ли итальянский акцент и понимаем, что ее родной язык – не русский, хотя по-русски она говорит очень хорошо.
"Жаклин....", – вновь выступает ведущий, но она его перебивает.
"Такую любовь забыть нельзя. Никогда".
Далее в кадре – семейные фотографии из архива артиста.
Вот они – у водопадов вдвоем – красивая пара: высокая и загорелая Жаклин с золотистой, сияющей здоровьем кожей, в светлом платье в мелкий красный цветочек. На шее у нее висит фотоаппарат, а рядом – Николай Берестов – выше ее на голову, статный и подтянутый, в светлых летних брюках и голубой рубашке с короткими рукавами. У него доброе располагающее лицо и легкая проседь в темных волосах. Он улыбается в камеру.
А вот фото из кафе на берегу какого-то моря. Они оба – в тельняшках – и рядом – двое их детей – Кэти – 5 лет и Августин – ему 12.
Николай Берестов ушел из жизни в родном селе Ивницы, куда отправился после благотворительного концерта в Москве.
Артист редко бывал в России, ему хотелось навестить место, с которым его многое связывало.
В кадре – крутой зеленый склон у реки. Ветер едва колышет полевые цветы, а вдали – на холме – из-за леса видна белая церковь с золотым куполом, сияющим в лучах закатного солнца.
Певец разрывался между лучшими оперными сценами: "Ла Скала", "Гарден", "Метрополитен".
Мы видим на сцене Берестова в строгом черном костюме с галстуком бабочкой. У него красивый низкий голос, редкий для такого стройного подтянутого тела.
Уже в двадцать восемь его отправили на конкурс оперных певцов. Это был оглушительный успех. Николай Берестов сразу получил статус лучшего оперного певца мира. Ему отдавали лучшие партии: "Дон Жуан", "Евгений Онегин" и, конечно, его визитная карточка – роль "Трубадура" – его любимая, но и самая сложная в исполнении.
Вот он – уже в мягком голубом джемпере – репетирует возле рояля.
Казалось, что успех его любил, а неудачи обходили стороной, от этого так трудно поверить в его скоропостижный уход.
На экране – эпизод из недавнего интервью артиста.
"Я в жизни все сделал. Уже к этому времени я посадил деревья. У меня есть дети, прекрасная карьера".
Этот летний концерт в Москве в уютном зале столичной консерватории стал для Берестова последним. Он организовал его, чтобы собрать деньги на лечение больных детей. В антракте ободрил каждого.
В кадре – Берестов – принимает цветы от женщины с ребенком на руках и что-то ей говорит.
Вновь вставка с коротким интервью.
"Нужно помогать людям. Самое главное, что у нас есть – это наши дети".
Он так хотел спеть именно здесь – в России – на последнем концерте, словно предчувствуя прощание, он отдал зрителям всего себя, и зал ответил ему взаимностью.
***
Прощание с артистом проходило в одном из концертных залов Москвы. Среди пришедших была и журналистка Джуди Чейн, прибывшая в столицу из Нью-Йорка пару дней назад.
Джуди брала интервью у Берестова, сидя с ним поздно ночью в баре одного из отелей. Кроме них там было всего несколько человек – какие-то японцы.
Вообще Берестов был довольно закрытым, не любил шумиху вокруг себя. Связаться с ним, да еще и назначить интервью было не так просто. Джуди пришлось специально лететь в Москву, потому что по какой-то непонятной причине Берестов согласился, и упускать такую возможность было нельзя. Кто бы мог подумать, что всего через пару дней Джуди будет видеть его в гробу. Все же есть в мире какое-то провидение – зачем-то это было нужно, чтобы вся эта история вошла в ее жизнь, и это короткое соприкосновение со звездой, с этим легендарным человеком, бог устроил не просто так, а зачем? Станет ли это ей когда-нибудь понятно? Правда ли, что все люди, которых бог ставит на нашем пути, играют в нашей жизни какую-то важную роль, чтобы мы становились лучше и духовно совершенствовались?
"Мы искренне благодарны за внимание всем пришедшим сегодня, – говорил в микрофон голос из-за сцены, где было расположено тело покойного. – В эти минуты на сцене остаются только родные и близкие. Мы искренне надеемся на ваше понимание. Публика должна покинуть свои места".
В зале приглушили свет. На выходе люди аплодировали. Стоя возле гроба, рыдала жена Берестова. Черный платок, отделанный по краям кружевом, красиво оттенял мягкие блестящие черные кудри.
На экран вывели фото артиста с цветами. Все подходили, чтобы обнять вдову и, перед тем, как возложить цветы на гроб, крестились.
****
– Вы знаете, Джуди, ведь есть три версии этой картины, – Берестов слегка приподнял руку, в которой держал бокал с ромом, и указал на папку с бумагами – Джуди положила ее рядом на стол. Там была репродукция картины Винсента Ван Гога "Пшеничное поле с кипарисом".
Лед негромко звякнул в бокале. Честно говоря, Джуди не думала, что оперные певцы пьют что-то со льдом, да еще и алкоголь.
У Берестова было довольно молодое лицо.
Белые облака на картине закручивались в барашки и заплетались в темно-голубые и мятные. Зеленые кустарники склонились от порыва ветра к светло-желтой пшенице. Словно мистический языки пламени, к небу тянули ветки кипариса.
– Видела одну дома – в Нью-Йорке, в "Метрополитен-музее".
Берестов заранее сообщил ей, что можно обойтись без переводчика. Он свободно говорит по-английски и не хочет много людей на интервью.
– Еще одна – в Лондоне. Пейзаж тот же, но немного отличается по цветовой гамме. Еще одна – в чьей-то частной коллекции. Мне кажется, чтобы написать эту картину, надо очень внимательно наблюдать за природой.
Играл какой-то джаз, мягкий свет ламп создавал полусонную слегка кинематографичную атмосферу. Рядом с Берестовым было легко и приятно находиться.
– Знаете, Джуди, эта картина всегда была для меня особенной. Этот пейзаж напоминает мне место, где прошло мое детство. Я проводил там каждое лето. Каждый раз, когда я вижу ее, я вспоминаю. Вот только кипариса не было. Было другое дерево.
Джуди почувствовала, что зацепилась за что-то важное, но он внезапно замолчал и больше не возвращался к теме Ван Гога.
– А вообще, Джуди, я пришел, потому что мне показалось интересным ваше предложение. Мне еще никто в открытую не предлагал написать обо мне некролог, ведь я еще жив, – и внезапно Берестов засмеялся.
– Николай, вы же знает, – слегка виновато улыбнулась Джуди, – некролог – это история о жизни, а не о смерти. Помните Кейтлин Лу?
Джуди достала пачку сигарет и закурила.
Берестов был далек от рок-сцены, но Кейтлин Лу знал. Она была дивой и умерла в 27 лет от передозировки. Кейтлин переводила крупные суммы фонду, который занимался благотворительностью, он видел ее на одном из мероприятий.
– Я начала писать о ней некролог, когда прочла новость о том, что она вышла в 4:00 утра из бара и упала пьяной на проезжую часть. Я знала, что она не проживет долго. У нее была какая-то тяга к саморазрушению. Она словно сама шла навстречу смерти.
– Значит смерть – это просто повод для вас написать историю про жизнь, верно?
– Только если эта история заслуживает внимания.
Они еще долго сидели в баре. Играла все та же приятная музыка. Потом попрощались, и Берестов пошел в номер.
***
Поездку в Ивницы Берестов планировал заранее. Он сказал Жаклин, что хочет посетить свою деревню проездом без ночевки – просто посмотреть, как она изменилась и предаться ностальгическим чувствам.
Она сначала хотела поехать с ним вместе, но он отказался – нашел какой-то предлог, чтобы поехать одному. Вряд ли бы это искупило вину прошлых событий, которые связывали его с этим местом. Эта поездка словно расковыривала болячку, которая всегда была воспалена, но иногда все же затягивалась темно-коричневой корочкой с красной каймой. Берестов никогда не расскажет об этом ни Джуди Чейн – милой девушке из Нью-Йорка, ни Патрику – издателю лондонского журнала, ни журналистам из России, ни Жаклин.
***
Берестову почему-то казалось, что эта поездка в родную деревню будет последней.
За окном пошли леса, березовые ряды, поляны с высокой выгоревшей в июле травой и темно-зеленые ели.
"Так уже никогда не будет", – подумал Берестов.
Это могло показаться людям странным, но Берестов решил, что непременно нужно сделать все, как в прошлые времена: приехать на вокзал, купить в кассе билет, а потом еще полчаса идти пешком от остановки до деревни.
Он был одет просто, но было в нем что-то, что выделяло его из всех людей. Невидимый лоск, который появился даже не вследствие богатой и роскошной жизни в Европе, славы и благополучия. То был лоск, с которым он уже родился. Словно уже тогда, несмотря на простоту и убогость деревни, где-то было написано: "Это звезда, которая просто упала сюда, в сорную луговую траву с неба, но она скоро снова засияет там, где должны сиять звезды".
Люди в дороге обсуждали инфляцию, пенсии, свои огороды, внуков. Какая-то женщина говорила, что ездила в город, чтобы сходить в больницу. Слева в окне промелькнула церковная колокольня – куры клевали зерно у ее ворот.
***
Желание заночевать ночью на лугу или в поле было сильным, чистым и возникало у Берестова на протяжении последних нескольких лет. Ему хотелось надышаться воздухом, запахом деревни, кожей впитать вечернюю и утреннюю росу, закашляться от цветочной пыльцы и находиться босыми ступнями по траве и горячему песку.
Берестов облокотился лбом на стекло и уснул, а когда открыл глаза, автобус уже прибыл на станцию.
****
В комнате горел тусклый абажур. На столе стоял самовар и блюдце с порезанными яблоками и медом. В чашках дымился чай.
– Пирожок будешь? – тетя Таня протянула Берестову тарелку.
– С яблочным повидлом? – спросил он, улыбаясь.
– С яблочным, – ответила она. Это была женщина лет восьмидесяти.
Многих, кто жил раньше в деревне, уже не было в живых. Она опустела, а из тех, кто остался, были только старики. Дети приезжали наездами в отпуск, чтобы оставить внуков родителям на каникулы.
Берестов помнил тетю Таню с самого детства. Она жила на другом конце деревни. Мать часто засиживалась у нее в гостях, делилась секретами и сплетничала.
Вкус яблок с медом напоминал ему о жарких летних вечерах на веранде.
Однажды в один из таких вечеров мать задержалась у тети Тани в разговорах до самого утра. Бабушки не было дома – она поехала в город, чтобы оформить какие-то документы, и осталась у них дома на ночь.
Мама была уверена,что Коля ушел домой и лег спать. Он был послушным мальчиком, хорошо учился, работал дома и в огороде и редко расстраивал родителей. Ему тогда было лет десять. Но домой он не пошел.
Вместе с Ленькой – задиристым соседским мальчишкой – они взяли удочки и фонари и пошли в свой тайный шалаш в трех километрах от дома на ночную рыбалку. Шалаш находился в ивах. Позади было болотце, рядом – озеро, а поодаль – холмы и прекрасное зеленое дерево, устремившееся к небу. Справа сверкал темный и освежающий изгиб реки.
Это место мальчишки нашли случайно и решили обосноваться здесь. На берегу под кустом у них был вырыт погреб – глубокая яма, в которой стояла кастрюля с холодной водой. Во время ночных побегов они ловили рыбу, а улов складывали в это место. Днем возвращались туда и жарили рыбу на украденных у родителей шампурах и пекли на углях картошку.
Чтобы скрыть погреб, Ленька и Коля закрывали его сверху досками и заваливали травой, а потом обедали, присев на пригнувшиеся к земле ветки. Когда-то в эту иву ударила молния и рассекла ствол до середины на две части. Он развалился, потому ветви тянулись вниз, образуя удобные места для сидения. Верхняя часть ивы была своеобразной вышкой, откуда был виден луг. Колька часто забирался туда и, словно впадая в транс, долго молча наблюдал за тихими колебаниями высокого дерева вдалеке, чем сильно раздражал более активного и подвижного Леньку. Как-то он залез на дерево, скинул Кольку вниз, завязалась драка, но закончилась также быстро, как началась. Потом Ленька еще долго бухтел, что уже насобирал веток на костер и организовал обед, пока эта рохля прохлаждалась на дереве.
Это было не так. Колька был ему хорошим другом и сам многое натаскал для шалаша из дома, но все же был совсем другим, и уже тогда было видно, что жизнь у них будет разная.
В рассеченном стволе жила семья ужей. Когда они линяли, на коре оставалась прозрачная ажурная шкура. Иногда ребята видели следы бобров – они подгрызали корни ивы, оставляя после себя опилки и экскременты. Озеро было черным и в конце августа покрывалось ряской. Вокруг него росла дикая мята. Коля рвал ее, растирал в руках, а потом нюхал свои ладони и пальцы, наслаждаясь ее ароматом.
В этот вечер прийти в шалаш удалось пораньше. Мама так была увлечена новостями, что без вопросов отпустила Колю. А Ленькины родители не слишком им интересовались. Этим летом у него родился больной братик с большой головой и его мать все дни выхаживала его.
Мальчишки наловили красноперок и пожарили их на костре с картошкой.
– Кем будешь, когда большим станешь? – спросил Коля Леньку.
Они оба лежали на траве у реки, подложив руки под голову и рассматривали звезды. Земля еще хранила в себе зной уходящего дня.
– Не знаю, может на тракторе буду работать, как батя. А ты?
– Может в оркестр пойду или в хор. Буду ездить с гастролями за границу.
– Тогда я летчиком буду, понял?
На лугу было тихо, как никогда. Эта тишина исходила от величия земли и неба. Бесчисленные звезды в нем вели в глубину мироздания, туда, куда уходит душа человека. Совсем ненадолго, пока он жив – лишь в редкие минуты. Но в час, когда приходит время – отправляется туда навсегда.
***
Тетя Таня взяла Берестова за руку и отвела в маленькую комнату за печкой. Там стояла металлическая кровать с круглыми блестящими шарами на спинке. Она взбила руками накрахмаленные подушки – Берестова тронули эти приготовления к его приезду. Он слегка отодвинул рукой кружевную занавеску. Вдали виднелся лес, а над – ним полная луна.
– Ты, сынок, утром вставай, когда хочешь. Я завтра – не так рано. Устала. Работала в огороде. Как проснешься, поешь, если нужна буду, не стесняйся.
Тетя Таня была благодарна ему – он не раз посылал ей деньги уже после смерти матери. Благодаря ему она провела газ и отремонтировала дом. А еще он помог ее дочери переехать в Москву, получить образование и достойную работу, такую, что дочь стала много ездить за границу – от того ее не покидало чувство неловкости, словно она у него в неоплаченном долгу. Но Берестова все это совсем не волновало. Все это для него было такой ничтожной мелочью, что об этом он даже и не думал.
***
Ранним утром Берестов встал с кровати, оделся и вышел на улицу. Сначала шел по пустой дороге, жадно вдыхая свежий прохладный лесной воздух. С двух сторон возвышались сосны. Потом он сошел с дороги в лес, разулся и ступил босыми ступнями на мягкий травяной ковер. Земля была еще теплая, несмотря на прохладу утренней росы.
Так он стоял минуты две, словно желая пустить корни в землю и врасти в нее, как дерево, а затем обулся.
За тенью деревьев виднелись облезлые железные надгробия и кресты. Это было тихое деревенское кладбище. Где-то вдалеке куковала кукушка. Дятел бился клювом о кору. Берестов шел по широкой дорожке, отделяющей темно-зеленый хвойный лес от мира мертвых, слегка освещенного теплыми лучами утреннего солнца.
Калитки кое-где покосились, могилы заросли сорняками. Многие покойные не оставили после себя родственников, чтобы ухаживать за местом. А у кого-то они были, но уже давно не возвращались в деревню.
Берестов за годы жизни в Европе так отвык от православных кладбищ, что все теперь казалось ему странным, но в то же время и родным, умиротворяющим. Он рассматривал фотографии и находил тех, кого помнил, но многих и не знал. С черно-белых снимков улыбаясь или сосредоточив серьезный взгляд, смотрели разные люди.
Тетя Маша умерла в возрасте семидесяти трех лет – на фото – темноволосая женщина в меховой шапке. Берестов помнил эту соседку с детства – прибегал к ней утром за парным молоком. У бабушки коровы не было, а тетя Маша еще и угощала печеньем, которое покупала "с машин", когда в деревню привозили разные товары из города и устраивали ярмарки.
Дядя Ваня – старик, который всю жизнь достраивал дом в деревне и всюду ходил с молотком. Уже за границей Берестов узнал, что в этом доме в итоге что-то замкнуло и он за ночь сгорел. Потушить не успели. Остаток своих дней дядя Ваня восстанавливал дом, и так и умер с молотком в руке.
Отсчитав девять рядов, Берестов свернул и прошел к нужной могиле, которую искал. Внутри железной ограды все заросло высокой сорной травой, и лишь на пару сантиметров оттуда виднелось высокое трапециевидное надгробие, а рядом – два креста.
Берестов повыдергивал траву, чтобы войти внутрь. Здесь был похоронен его друг детства и отрочества – Ленька. На фото был мальчик лет 15 со светлыми волосами и карими глазами. Черты лица его были не совсем правильными, но в целом приятными и выдавали в нем человека бодрого и подвижного.
"Каким бы он был сейчас?" – думал Берестов.
Рядом – без фотографии был похоронен отец Леньки, а под крестом поменьше – младший братик Леньки, который родился уже больным.
После того, как не стало Леньки, через два года его отца убили ножом во время пьяной драки. А еще через два месяца умер и братик. Мать Леньки уехала к родственникам в Псков. Дом продали – на его месте сделали баню.
Берестов, уже став звездой, разыскивал этих родственников, но мать Леньки никогда не отвечала. Человек, которого он нанял для поиска, в итоге сказал, что она ушла в монастырь и больше уже вообще ни с кем не поддерживает отношений.
Все эти попытки связаться с ней были жалким намерением что-то исправить.
Желание привести могилу Леньки в порядок в минуту захватило Колю, и он с силой стал рвать сорняки, растирая до крови не привыкшие к такой работе ладони. Покончив с травой, Берестов вынес ее через дорогу и выбросил в лес. Теплое, уже начинавшее раскаляться солнце, согревало кладбище. По надгробию бегали жучки и муравьи. Берестов увидел в соседней калитке небольшой бардачок напротив надгробия – дверь его была приоткрыта, из нее торчал веник. Он достал его, внутри было небольшое ведро – здесь недалеко был водопроводный кран. Коля дошел до ржавеющей трубы и прокрутил его по часовой стрелке. Полилась ледяная, пахнущая землей вода. Вернувшись на могилу Леньки, Коля снял с себя рубашку, порвал ее на тряпки и принялся отмывать надгробие.
Никто уже и вспомнит Леньку, его голос, походку, да и вообще сам факт существования на Земле этого мальчишки. Словно речную ракушку, его утянуло в какой-то другой, неведомый мир, а следы смыло приливом воды, подгоняемой ветром.
***
– Ешь сынок, – тетя Таня налила Коле окрошку. Рядом стояла глубокая миска с вареной картошкой, поджаренной на сковороде. – Дело давнее, – сказала она и поставила рядом еще одну тарелку – с хлебом.
– Вы что-то слышали про мать Леньки?
– Слышала то же самое, что и ты, что она в монастырь ушла. А дальше что с ней стало, не знаю.
– Помните, как Леньку хоронили? – зачем-то спросил Берестов.
Хотя он старался избегать разговоров об этом, осознание того, что Леньки больше нет, пришло к нему не сразу. На утро после того, что случилось, он все никак не мог понять, в чем причины его душевных мучений. Он пытался обмануть себя, что Ленька сейчас придет, как ни в чем не бывало, но чувство, что он что-то безвозвратно упустил, никак его не отпускало. Он подробно описал родителям и милиционерам все случившееся, словно пытаясь обмануть себя, якобы эти мелкие и ничтожные действия помогут как-то исправить трусость и малодушие, которые он допустил тогда.
На следующий день Леньку похоронили на этом кладбище.
А началось все так.
***
Колька приехал в деревню на летние каникулы. Он уже закончил музыкальную школу, но продолжал заниматься с преподавателями. Ленька за лето сильно изменился – он был выше Коли на голову, выглядел старше и вел себя развязно, но другу был искренне рад, несмотря на разницу в них, которая со временем становилась все более очевидной.