Анна и Сергей Литвиновы
Исповедь черного человека
Пролог
10 октября 1959 года
Двадцать четыре – прекрасный возраст. Жаль, что понимаешь всю его прелесть совсем не в тот момент, когда самому столько стукнуло. Начинаешь осознавать прекрасную округлость этой даты, когда исполнится тебе вдвое больше. И с каждым новым прожитым годом чувствуешь безвозвратную даль этой цифры все острее.
Так думал, покачиваясь на заднем диване в персональном «ЗиМе», генерал-полковник в отставке Семен Кузьмич Старостин. Генерал военную форму уже пять лет как не носил. Но люди его профессии, как говорится, навсегда остаются в строю. Служат там, куда поставят Родина и партия. Вот и Семену Кузьмичу доверили важный участок: направили освобожденным секретарем парткома на один из самых крупных в Москве секретных заводов. Должность, конечно, выборная – но люди-то голосуют, за кого скажут, и безо всяких альтернатив. Вот он уже целую пятилетку там лямку тянет.
Самому генералу стукнуло пятьдесят пять. Воевал, награжден орденами. При штабе не отсиживался, дважды был ранен. И Родина щедро вознаградила его доблесть и усердие.
Дом, который ведет супруга, Ариадна Степановна (сидящая в настоящий момент рядом на диване «ЗиМа»), – полная чаша. Квартира пятикомнатная на новой, послевоенной московской парадной магистрали – Кутузовском проспекте. Дача государственная по тому же направлению, в Барвихе. «ЗиМ» персональный, с шофером Костиком, который всегда готов услужить и генералу, и генеральше. Все у Семена Кузьмича есть, даже коллекционный германский фарфор. Жаль только, что дочка всего одна, Валерия, и более детишек нет и уже не предвидится. Остается только внуков ждать.
Именно дочь, Валерия, и отмечала сегодня день рождения – упомянутое двадцатичетырехлетие. Чтобы молодые смогли как следует погулять, генерал с супругой и освободили территорию. Пусть молодое поколение порезвится. Семен Кузьмич вместе с Ариадной Степановной отправились на дачу. Домработница Варвара испекла пироги, приготовила свой фирменный холодец и не менее известный в узких кругах винегрет и осталась на подхвате: сервировать и подавать.
Лерочку, дочерь свою единственную, генерал любил и баловал. Растил, учил, холил и нежил. Слава богу, удачно (он считал) выдал замуж. Лера ведь, кровиночка, надо признаться, не красавица. Совсем не красавица. Сама высокая, крупная, с большими руками и стопами. Широкая кость, широкий шаг. И специальность выбрала далеко не женскую. Захотела, как тысячи ровесников в пятьдесят третьем, стать инженером. Выдержала серьезный конкурс, поступила в авиационный на самолетостроительный факультет. С другой стороны, оказалось стратегически правильно, что учиться она отправилась в технический вуз. У них на курсе среди девчонок не оказалось практически никакой конкуренции: три девицы на сотню мальчишек. И в итоге вышло, что Валерия подходящего парня, однокурсника, самолетчика, в мужья себе зацепила. Нормальный парень – сколько бы там теща новоявленная, Ариадна Степановна, на зятя ни тянула.
Да, к зятьку Вилену можно много рекламаций предъявить. Во-первых, совсем не красавец. И, что настораживало, не москвич. Однако Семен Кузьмич с помощью товарищей из органов его прокачал. Все оказалось у Вилена чисто. И с ним самим, и с родичами его: никто не был, не состоял, не участвовал, не привлекался.
Плюс к тому в процессе знакомства не одну и не две бутылки коньяка армянского генерал с ним в домашнем кабинете распил. Попутно прощупал Вилена вплоть до подноготной и теперь знал точно: зять его товарищ умный, пробивной и практичный. Может, правда, любви у него безумной к Валерии нет. Зато он испытывает к ней другое, более важное на данном этапе чувство: уважение. Он даже по отношению к матери ее, теще своей, определенное почтение питает. Потому не обращает внимания на шпильки со стороны Ариадны Степановны. И к самому генералу относится с должным пиететом.
Семен Кузьмич уверен: зять семью, включая тестя и тещу, не предаст, не продаст. Вдобавок мальчик он смышленый. Образованный, опять же. У такого типа карьера сама пойдет, покатится. Его только в начале надо подтолкнуть слегка. А это генерал уже сделал и еще сделает, если понадобится, за ним не заржавеет. По всем статьям дочка за зятем новоявленным – как за каменной стеной. В обиду он ее не даст.
Быстро доехали до дачи. Шофер Костик помог перенести в дом вещи и провизию. Генерал отпустил его до вечера воскресенья.
Супруга, Ариадна Степановна, немедленно улеглась на тахту со свежими номерами «Юности» и «Нового мира» – отдыхала. А для генерала лучший отдых заключался, как говаривал Ленин Владимир Ильич, в перемене работы. Он взял грабли веерные да стал сгребать осенние листья. Листьев навалило много, осень стояла поздняя, а участок у Старостиных был дай бог, сорок соток. Получившиеся кучки Семен Кузьмич стал свозить на тачке к старой бочке, сваливал их туда, жег. Запах прелых горящих листьев создавал настроение одновременно романтическое, радостное и грустное. Грустное оттого, что вот и еще одно лето прошло, и зима катит в глаза, и, кто его знает, сколько их еще, этих лет, у генерала осталось? А радость была потому, что запах жженых листьев предвещал все ж таки новое: смену сезона, и снег, и Новый год – а с ним, новым снегом, и новые свершения, открытия и, кто знает, быть может, любови.
Так генерал трудился до темноты, а потом супруга позвала его ужинать. Почаевничали, а затем Семен Кузьмич включил висевший на ели мощный прожектор и продолжил свое дело: возился с палой и прелой листвой. Костер чах, дымил, а иногда вдруг выстреливал столбом искр и пламени.
И только уже ближе к одиннадцати, иззябнув, надышавшись кислорода и наработавшись, генерал вернулся в дом. Ариадна прикорнула на тахте, не выключив свет и не раздевшись. Очки ее мирно лежали на полу поверх раскрытых на середине журналов.
И тут раздалась трель телефонного звонка – Семен Кузьмич уже давно достиг того уровня, когда телефон ему полагался не только домашний, но и дачный. Правда, не «кремлевка», но все-таки связь на экстренный случай. Быстро, чтоб трезвон не разбудил супругу, генерал подошел к телефонному столику и взял черную эбонитовую трубку.
– Старостин у телефона, – представился он. Он был практически на все сто убежден, что звонят ему по работе. «Не дай бог, какое-то ЧП в ящике моем случилось», – мелькнула в первый момент мысль.
Однако, оказалось, звонила дочка.
И ЧП, как выяснилось, произошло у нее.
– Папа, папочка, – проговорила она сквозь слезы. – Приезжай скорее! Пожалуйста! Тут человека убили!!!
Глава первая
За два года до описанных событий.
Октябрь 1957 года
Галя Бодрова
Судьба, говорят, может прийти к тебе в любой момент, и к ее визиту надо быть всегда готовой. Но кто бы знал, что к ним обеим Фортуна явится в один день, одновременно! Но девушки, и Галя, и Жанна, столь фатально будут к ней неподготовлены!
Во-первых, и в-главных, конечно, – внешний вид. За два месяца на целине обе пришли в полнейший упадок. Ни стрижки, ни, разумеется, укладки. Ни маникюра. Загрубевшие, словно у колхозниц, руки, ногти обломаны. На голове не волосы, а, простите за выражение, патлы. Загорелые и обветренные физии. И одежка, прямо скажем, подкачала: на обеих – бесформенные шаровары, фланелевые ковбойки, а на ногах – тапочки. Впрочем, остальные девчонки в отряде выглядели ни капли не лучше. Поэтому с равной вероятностью судьба могла постучаться к кому угодно. Она и колотилась ко многим – в лице мальчишек из авиационного, которые тоже разъезжались с целины по домам. Одно утешение: парни – по крайней мере, по прическам, манерам и одежкам – тоже на роль принцев на белых конях не сильно тянули.
Владик Иноземцев
Лето прошло, и Владик был счастлив. Кончилась целина, и больше не надо в пыли, изо дня в день, с утра до ночи, грузить лопатой на току пшеницу. Это было тяжко. Ведь он не Радька и не Слон. Он к физическому труду непривычен. Он, не будем кривить душой, – мальчик из интеллигентной семьи. Не то что, к примеру, Радька – выходец из колхоза. Или Слон, что родом из военного гарнизона. Но Владислав, тем не менее, все выдержал. Превозмог. И работал не хуже других. И никто не смог (и уже не сможет!) сказать, что он, дескать, сачок, – ни командиры, ни товарищи. Никто и не говорил. Еще и поэтому был счастлив Иноземцев: он прошел испытание, перетерпел, вынес. И вот теперь возвращался в Москву – как герой труда, комсомолец, покоритель целины.
И поэтому тоже ликовала душа: скоро, совсем скоро – всего несколько суток пути, и они окажутся в столице. А там их ждут институт, к которому Владька уже привязался, и театры, и множество кинозалов, и асфальтированные проспекты, и многоэтажные здания. И метро с его лестницами-чудесницами, которые до сих пор радовали и удивляли. А еще в столице будет учеба, по которой он, честно говоря, соскучился, и библиотека с ее множеством книг, по которым истосковался. Наверное, ведь и новинки за лето вышли.
На станцию в Бийск их подвезли в бортовых самосвалах. Ехали в кузовах, сидели на скамейках, рюкзаки и фанерные чемоданы под ногами.
После степи, селений, избушек и барака, которые стали привычными для них за два месяца, даже Бийск произвел, с отвычки от городской жизни, ошеломительное впечатление. Автомобили! Асфальт! Несколько многоэтажных домов! А ведь это всего лишь районный центр. Уездный (как писали дореволюционные авторы) городок. Какой же прекрасной, верно, Владику покажется – когда они, наконец, вернутся – сама Белокаменная!
Авиационщики выгрузились. Поскидывали из самосвалов свои заплечные мешки и фанерные чемоданы. Тепло попрощались с шоферами.
Конечно, отцы-командиры не замедлили скомандовать построение.
В советские времена молодых строили – в самом прямом, непосредственном значении слова – гораздо чаще, чем сейчас. Можно сказать, по каждому удобному поводу. И далеко не только военнослужащих. Их, студентов, тоже расставляли по ранжиру нередко. Вроде как подбавляли им дисциплинки, которую они недополучили, смотавшись от военных тягот в институт. Во время пребывания на целине их строили по утрам и вечерам – это само собой. Но! В жизни к тому же существовала военная кафедра. И только что, к фестивалю, созданный комсомольский оперотряд. И даже когда они в хоре пели – а они почти все пели, – их там тоже строили, хоть и не по росту, а по голосам.
Владик со Слоном и Радькой, втроем, и в шеренге ухитрились стоять рядом. Так же, как на семинарах и лабораторных сидели. Да и жили в одной комнате. С первого курса. И хоть переругивались порой, но не рассорились, не разбежались.
Возможно, потому, что были они друг на друга совсем не похожими – причем своими характерами взаимно дополняли друг друга. Владислав, по общему мнению, из троих являлся самым умным. Однако свое собственное лидерство по данной линии он самокритично оспаривал. Говорил, что он – просто «начитанный». Да и каким ему быть, объяснял Владик, если его мама в библиотеке работала? Он и читать научился сам, в четыре года, еще до войны, и потом книжки глотал практически без перерыва, запойным образом. Из общей эрудиции и любви к чтению следовали учебные достижения: все сессии в МАИ сдавал на «хорошо» и «отлично» и на красный диплом шел.
Радик тоже учился неплохо, по отметкам лишь чуть хуже, чем Владислав. Однако успехи его управлялись несколько иными пружинами. Радька был, по всеобщему убеждению, дьявольски сообразительным. Ему достаточно было один раз прочесть конспект или выслушать объяснение преподавателя или товарища, чтобы понять, как решается та или иная задача (по физике или сопромату), как устроен тот или иной прибор и действием какого закона объясняется то или иное явление природы. «Хватает на лету», – говорили о нем и сокурсники, и соратники по кружку, и те преподаватели, что ему симпатизировали.
Наконец, третий герой, Вилен Кудимов, по кличке Слон, брал не начитанностью и не сообразительностью. Ни того, ни другого качества в числе его достоинств просто не имелось. Он, возможно, и завидовал в указанном компоненте своим более одаренным друзьям, однако никогда о том не распространялся. И чтобы успевать в учебе – а он успевал! – использовал иные методы. Например, усидчивость. Вилен старался ходить на все лекции, садился всегда на первую парту и тщательно конспектировал предмет. На курсе сразу сложилась постоянная когорта людей, которым сокурсники не завидовали, однако уважали: те, кто не прогуливал лекций и чуть не демонстративно садился в первые ряды. К их числу относились, во-первых, шестеро китайских товарищей: те держались особняком и были совершенно неотличимы внешне, в своих одинаковых синих «маодзедуновках». Все лекции парни из братской страны тщательно записывали, но горе тому, кто возьмет у них для подготовки конспект: настоящая китайская грамота, ни черта не понятно! К посланцам братской страны примыкали трое-четверо девиц, очкастых и некрасивых, а также двое-трое зубрил-москвичей, тоже очкастых и прыщавых. И с ними – почти всегда за первые столы усаживался Вилен Кудимов, он же Слон.
Когда Слон не понимал, к примеру, метод решения задачи, готов был раз за разом слушать объяснения, причем не гнушался приставать с расспросами ко всем: преподавателям, соседям по комнате (Радьке и Владику), однокурсникам. Готовиться к экзаменам также предпочитал Вилен в компании – тем паче, у него всегда имелись собственные конспекты, поэтому друзья охотно шли с ним на сотрудничество. А Владик с Радькой на нем свое умение объяснять оттачивали, терпеливо растолковывали ему неясности.
Кроме того, Слон (вслед за товарищами будем называть его именно так) обладал качествами, которые ни в коей мере не были присущи ни Владьке, ни Вилену. Он, что называется, умел жить. И умел устраиваться. Мы уже упоминали, что студент Кудимов старался посещать все лекции (о семинарах и «лабах», то есть лабораторных работах, и говорить нечего!). Притом он стремился, чтобы профессор его заметил: садился на первую парту, охотно откликался на шутки, подавал, когда требовалось, реплики. После занятия часто задерживался и задавал вопросы. Немногочисленным, но все ж таки имевшимся в институте женщинам-лекторам (в основном с кафедр марксизма-ленинизма и иностранных языков) старался делать при случае комплименты. Если занятие вдруг выпадало на Восьмое марта – единолично притаскивал лекторше веточку мимозы. Он никогда, впрочем, не пересаливал и не бывал излишне подобострастным. Усердие Слона, вкупе с его усидчивостью, всякий раз вознаграждалось. Хоть трудно ему было (особенно на начальных курсах), но на стипендию Вилен сессии свои сдавал.
Его житейская цепкость и приспособленность помогали Слону не только в делах учебных. Комнату, где они проживали с Радиком и Владиславом с первого курса, в конце концов, тоже он нашел. (Авиационный институт далеко не всех своих студиозусов обеспечивал общежитием.) Слон, как только поступил, пробежался по дипломникам и прочим старшим товарищам, не погнушался порасспрашивать – и, пожалуйста, отыскал великолепную мансарду на троих в Тушине. А потом уже сам пригласил к себе в соседи и компаньоны Радьку и Владика, выбрав их острым своим нюхом среди сотен других однокурсников. Видать, почувствовал, что они подходят для него, могут быть полезными.
Многие студиозусы в те годы подрабатывали. И как-то само собой получалось, что у Слона приработок оказывался если не самый весомый, то непременно наиболее приятный. Однажды он, к примеру, даже на мясокомбинат устроился – что было явлением совершенно непостижимым. Он не просто получал там зарплату, но и рубал во время работы – от пуза, как никогда в жизни раньше не ел. Лафа с мясом для него довольно быстро, правда, кончилась. Однако даже если Слон устраивался на Москве-товарной простым грузчиком, как-то само собой выходило, что носил он тяжести значительно более привлекательные, чем прочие. К примеру, все таскают мешки с цементом – а Вилен арбузы. У друзей арматура – у Вилена огурцы.
Впрочем, за оборотистость и умение жить Владька и Радик ни разу Слона в открытую не корили. Однако над качествами этими между собой посмеивались и даже осуждали. Ведь советский человек не должен ловчить, приспосабливаться, тем более хитрить. Не при капитализме живем! Бесхребетность не украшает комсомольца! А нужны ему в жизни – верность дружбе и слову, товарищество и взаимопомощь, открытость и честность! Впрочем, товарищем Вилен был хорошим, никогда друзей не забывал. К примеру, если выдавали, как премию за погрузку, пару арбузов – непременно приносил домой, делился с Радиком и Владиславом.
Что касается темпераментов действующих лиц, то Слон был флегматиком. Он никогда не выходил из себя, не налетал, не скакал, не прыгал. Он ступал – основательно, уверенно, спокойно. Редко когда выпаливал или бросал поспешно. Нет, он – изрекал. Спокойно, краеугольно, глубоко. Туловище и голову тоже имел соответствующие – большие, покойные, широкие. За что и получил надежно к нему приклеившуюся кличку Слон.
Радька, в противовес, являлся явным сангвиником. Сангвиник – веселый, лучистый темперамент, самый приятный для общежития. Как истинный представитель беззаботного племени, Радик веселил окружающих, фонтанировал, ни над чем долго не задумывался, ни о чем не грустил. Тройка на экзамене? Ерунда, бывает. Снимут стипендию? Ничего, подработаем. Распределение светит в провинцию? Подумаешь, проблема, там тоже люди живут, да еще порой веселее и сытнее, чем в Москве: грибы, охота, надворные хозяйства. Внешность его была под стать характеру: золотистые, как бы сияющие волосы, веселые глаза и вечная полуулыбка на устах.
Наконец, сам Владик, когда прочитал об учении Гиппократа о четырех типах темперамента, отнес себя к меланхоликам – и, по всей видимости, не ошибся. Улыбался он редко, беспричинно веселился – тоже. Случалось, и не раз, что над его шуточками покатывались друзья по комнате, или соседи по бараку, или даже целая аудитория – однако, к примеру, самозабвенно ржать, как ржал Радька, – такого никто и не припомнит. И еще в традициях Владика было долго размышлять над своим поведением, над тем, как относятся к нему и действуют другие, как вести себя в будущем, что говорить и что делать. Возможно, потому Владислав производил впечатление парня медлительного, слегка даже заторможенного. Радька, который за словом в карман не лез, нередко кричал на него – и на целине, и на других шабашках: «Ну, что ты, Владя, ходишь, как в сметане?!» – чем товарища, разумеется, обижал.
Внешности Владика немного не хватало лучезарности Радьки и основательности Слона. Роста он был невысокого, чуть меньше обоих своих друзей. Зато – крепкий и мускулистый, и лицом своим, с необыкновенно правильными чертами, он походил на французского киноартиста Жерара Филиппа.
…И вот эти трое студентов – Вилен, Владик и Радий – стоят вместе с другими маевцами, построенными в каре, на площади перед светленьким двухэтажным зданием вокзала города Бийск, в компании других студиозусов из института, и командир их отряда втолковывает в очередной раз и без того очевидные вещи. К примеру: на протяжении пути следования по железной дороге в город-герой Москву спиртные напитки не распивать, на перроны без разрешения с поезда не сходить, с подножек не свисать и тем более не прыгать с них и на них.
Наконец, командир их распускает и идет узнавать у дежурного по вокзалу, когда подадут положенный студентам состав.
И вот тут-то происходит встреча, которая определит, как позже выяснится, судьбы всех пятерых молодых людей: трех парней и двух девчонок.
Но сперва Владик задумчиво произносит, ничего вроде бы не предлагая и ни к кому в особенности не адресуясь:
– Когда мне говорят, что ни в коем случае не следует распивать спиртные напитки, мне всегда начинает чрезвычайно хотеться их распить.
– Идея неплохая. И деньги имеются, – поддерживает Слон.
– В магазин? – задает Радька вопрос, уже ставший, в контексте данного разговора, риторическим. И сам же командует, простирая руку: – Да, товарищи, в магазин!
– Пойдемте все вместе, – замечает Владик, – выбрать сможем.
– Да что там выбирать! – с некоторой даже непривычной для него горячностью бросает Вилен. – «Беленькая» или «Три топора».
Друзья просят сокурсников покараулить их баулы и все втроем деятельно направляются в сторону торговой точки.
На другом конце привокзальной площади они видят еще одну большую группу целинников – преимущественно женского пола. Слон, возглавляющий шествие – он всегда главенствует среди друзей, коль скоро речь заходит о вопросах практических, – делает крюк. Маневр оказывается без слов понятен обоим спутникам: ясное дело, товарищ хочет пройти подле женского отряда. «Умно», – замечает про себя Владик.
Мимо большой группы девчонок Кудимов следует, не повернув головы и даже не замедлив шага – и понятно почему: ровным счетом ни одной гражданки, достойной внимания, среди них не оказывается. А вот подле двух наособицу стоящих дев Слон притормаживает, широко улыбается им и бросает:
– Здорово, девчата! Тоже с целины возвращаетесь?
Владик не может не отдать должное той легкости, с которой его друг завязывает разговор с совершенно незнакомыми девушками. У него самого так не получается. Ему все время хочется для первого слова придумать реплику поостроумней, повитиеватей – чтобы девчонка сразу поняла, с каким незаурядным парнем ей предстоит иметь дело. Но обычно, покуда Владислав измышляет слова для знакомства, а потом решается, наконец, их произнести – понравившаяся барышня или исчезает, или отходит на недоступное расстояние, или, что самое обидное, ее уводит другой, более незатейливый и смелый парень.
А у Слона никаких завитушек – атакует просто, скромно и не без выкрутасов. Зато его методы – действуют!
И объект для атаки старший товарищ выбрал что надо: одна из двух, та, что светленькая, – настоящая красавица. Вся лучистая, и глазки сверкают. И фигурка очень красивая, соразмерная: ножки, плечи, грудь. Другая девушка тоже хороша, но в другом стиле: черненькая и длинноногая, словно легкоатлетка. Может, по внешности она первой и уступает, зато в ней чувствуются – Владик на минуту задумался над определением – внутренняя сила и глубина. И девушка эта (как показалось ему) именно на него глянула со значением!
Так они и познакомились. Светленькую красавицу звали Жанной. Вторую – черненькую – кликали Галиной. Обе тоже были московскими студентками, учились в педагогическом и – да, Слон угадал – тоже возвращались с целины.
Тут репродуктор, висевший над вокзалом, прервал вдруг на полуслове свою разливисто-широченную песнь и сказал голосом Левитана: «Внимание, товарищи! Внимание!»
Владик с раннего детства не мог терпеть неожиданных объявлений из репродуктора, тем более тех, которые делал Левитан. У него засел в памяти этот черный раструб на улице, и слезы матери, и ее крик: «Владик, война началась!»
Однако сейчас голос диктора звучал иначе. Слышалась в нем не суровость и безнадега, а, напротив, радость и затаенное торжество.
– Работают все радиостанции Советского Союза! Сообщение ТАСС.
Все затихли, и тогда в репродукторе прозвучала довольно пустопорожняя преамбула – однако она словно бы подготавливала слушателей к чему-то невыразимо прекрасному, но пока непонятно в точности к чему:
– В течение ряда лет в Советском Союзе ведутся научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы по созданию искусственных спутников Земли. Как уже сообщалось в печати, первые пуски спутников в СССР были намечены к осуществлению в соответствии с программой научных исследований Международного геофизического года.
Парни переглянулись. На их лицах блуждали улыбки. Они, кажется, уже догадывались, к чему дело клонится. А Левитан продолжал:
– В результате большой напряженной работы научно-исследовательских институтов и конструкторских бюро создан первый в мире искусственный спутник Земли. 4 октября 1957 года в СССР, – голос диктора возвысился до ликующих высот, – произведен успешный запуск первого спутника. По предварительным данным, ракета-носитель сообщила спутнику необходимую орбитальную скорость около восьми тысяч метров в секунду. В настоящее время спутник описывает эллиптические траектории вокруг Земли, и его полет можно наблюдать в лучах восходящего и заходящего Солнца при помощи простейших оптических инструментов (биноклей, подзорных труб и так далее)!
И уж тут-то ребята грянули:
– Урра! Урра!
Бросились обниматься – между собой, естественно. Не было принято тогда обниматься, даже дружески, с девушками, особенно незнакомыми. Когда мальчишки отобнимались сами, тогда с чувством, но сдержанно, по-товарищески пожали Жанне и Гале руки, а Слон – тот даже (вроде бы тоже по-товарищески) потрепал Жанну по плечу.
Никто из них, конечно, не знал и даже предположить был не в состоянии, что вчера ночью они как раз здесь, в городе Бийске, могли бы наблюдать на небе след от той самой ракеты, что запустила спутник: трасса ее полета проходила в точности над городом. Однако никто тогда не ведал – кроме крайне ограниченного круга лиц, допущенных к совершенно секретным сведениям, – откуда в ту ночь наш первый сателлит отправился в полет. Лишь много позже, годы спустя, объявят в газетах и по радио, что ракеты в Советском Союзе запускаются с космодрома Байконур. В пятьдесят седьмом году никто еще не слыхивал этого названия – как не употреблял никто в обыденной жизни, а не в научной фантастике, термина «космодром». Да и само это имя, Байконур, выберут много позже, и тоже для вящей таинственности, чтобы запутать вероятного противника. На самом деле город с таким названием находился в тех примерно краях, что полигон, однако в сотнях километров от реального космодрома.
А то место, что впоследствии стало зваться космодромом, тогда, в пятьдесят седьмом, немногие посвященные называли «полигоном», а еще – ТП, то есть технической позицией. Или объектом «Заря». А официально, формально это место называлось так: НИИП-5 (Научно-исследовательский испытательный полигон № 5) Министерства обороны СССР. И ближайшим городом (а точнее, полустанком) к полигону был никакой не Байконур, а железнодорожная станция под названием Тюратам. Полустанок, а вокруг – голая пустыня на сотни километров, бараки, вагончики, палатки и стартовые позиции. Потому молодые инженеры, прибористы, строители, ракетчики, офицеры, получавшие туда назначение, переиначили название полигона в «тюрьма – там».
Все эти имена и байки нашим героям еще только предстоит узнать. А пока не станем забегать вперед – пусть они веселятся, обнимаются и жмут друг другу руки по случаю первого шага человека в космос.
– А я и не сомневался, что первый спутник будет нашим, советским, – с важностью заявил во всеуслышание Владик.
– Эх, скоро человек полетит! – воскликнул Радька.
– Вы-то откуда знаете, что скоро? – с лукавой усмешечкой осведомилась у красавчика Галя.
– Уж мы-то, можете поверить, знаем, – с вящей таинственностью проговорил тот.
– Знаете – откуда? – ожидаемо спросила Галка.
Радий готов был рассказать, ради обеих этих милых девушек, и про стратосферный кружок, и про тему их общей курсовой – в конце концов, она, эта тема, не являлась закрытой. Однако самый разумный и осмотрительный из них, Слон, сделал в сторону товарища предостерегающий жест:
– Не надо. Не надо выдавать лишнюю информацию.
Радий картинно прикрыл рот рукой.
Так получалось даже эффектней. Девушки обожают всякие тайны, жить не могут без интриги.
– Да, мы близки к определенным кругам, – включился в игру Владька. – Очень близки.
– Может, мы сами первыми туда, где витает наш спутник, отправимся. Туда, выше стратосферы, – нагнетал пафос Радий.
– Как же, как же, – засмеялась Галя.
– Не верите?
– Разумеется, нет!
– А вот увидите. Давайте встретимся через год, и вы все про нас узнаете.
– Зачем через год? – перебил друга Владислав. – Мы прямо сейчас вам можем рассказать.
И только Слон и Жанна не принимали участия в юношеском бахвальстве и зубоскальстве. Ментально они оба были старше своих друзей и сейчас отдали им площадку, отодвинулись на задний план, и если и говорили друг с другом, то только взглядами. А глаза их сказали, что каждый из них заметил другого и оценивает его по достоинству.
– Откуда вы знаете, может, в космическое пространство как раз полетим мы! – воскликнула Галя. – Мы, вдвоем с Жанной! Правда, Жанка?
– Запросто!
– Ха-ха! – заметил Владик. – Девчонок в космос не берут.
– У нас в стране, между прочим, равноправие полов.
– Но все равно – заметьте, даже в СССР летчики и капитаны дальнего плавания сплошь мужчины. Отдельные единицы только подтверждают практику. И академики принадлежат к сильному полу тоже, как правило.
– Мария Кюри, к примеру.
– А она не наша. И не академик.
Но тут ритуальный танец знакомства был грубым образом прерван. Над площадью раздался крик:
– Отряд пединститута! По вагонам!
– Нам пора идти, – молвила Галя.
– Мы еще и не познакомились толком, – обескураженно проговорил Владик.
– Встретимся в стратосфере, – лукаво заметила Галя.
– Нет, – твердо мотнул головой Владька. – Дайте ваш телефончик.
– Лучше вы. Я сама вам позвоню.
Это был важный вопрос. Телефон являлся водоразделом, по которому парень-москвич отделялся от провинциала. Далеко не у всех, но примерно у трети москвичей, самых обеспеченных, аппарат дома имелся. У иногородних его, разумеется, не было. Как не имелось у самих Гали с Жанной.
– У меня нет телефона, – не стал лукавить парень.
– Ну, вот! – насмешливо проговорила девушка. – А еще покоритель межпланетных глубин! – Слово «космонавт» тогда еще совершенно не применялось.
– Как мне вас найти?! – продолжал настаивать Владик совсем нешуточно.
Парни – все трое! – совсем неплохи, подобными бросаться не надо. В этом Галя не сомневалась, потому и назвала авиационщику адрес своего общежития. Жалко ей, что ли, – все равно, пока мальчишки доедут до Москвы, их закрутят иные впечатления и новые заботы, и они сто раз думать забудут о случайном знакомстве на станции Бийск! Но все-таки – остается надежда и сохраняется хоть мизерный, но шанс, что они встретятся.
Девочки взяли свои котомки и чемоданы и примкнули к другим своим товаркам. Длинный хвост из студенток потянулся на перрон.
В отличие от Владика, который лобовым ударом выпрашивал координаты девчонок, Слон проявил настойчивость совсем иного рода.
Для начала он увлек Радика и начал ему что-то нашептывать, в результате чего тот в полный голос сказал:
– Да, хорошо, я тебя прикрою!
Слон шикнул на него и быстро зашагал в сторону перрона, куда уже был подан паровоз, собирающийся увозить в Москву студенток из педагогического.
