Анна и Сергей Литвиновы
Парфюмер звонит первым
А он ей сейчас так нужен! Леня оказался единственным в южном филиале сотрудником, кто реально Татьяну поддерживал. И плюс к тому – по-настоящему помогал. Фонтанировал идеями, предлагал неожиданные – порой завиральные, а порой в самую точку – рекламные фенечки, приемчики, примочки. Правда, творческая потенция Леонида сильно зависела от настроения и времени суток. По утрам он вечно ползал хмурый, бледный, угрюмый. К вечеру – особенно после сытного позднего обеда, сдобренного парой кружек пива, – Ленчик расходился. Лицо его начинало румяниться, глаза сверкали, слова сыпались горохом. Он оживлялся, жестикулировал, рассказывал, придумывал. Самое милое дело было работать с Ленькой по вечерам. Татьяна с ним порой и за полночь засиживалась – все равно его, как и ее, дома никто не ждал. По небольшому офису немедленно поползли слухи об их особых отношениях, но Татьяна на них внимания не обращала, она девушка свободная. А Ленчик, если честно, был совсем не героем ее романа, несмотря на очевидный талант, безудержную фантазию и, когда он бывал в настроении, искрометный юмор. Во-первых, совсем юнец, моложе ее на три года, во-вторых, человек ненадежный, а в-третьих и в-главных, – ну не влекло ее к нему, не могла она даже гипотетически рассматривать его как сексуальный объект. Ни одной, короче, искры между ними не проскочило. Даже позавчера, в субботу, когда они вдвоем добили наконец в ночи концепцию и завились на радостях в ресторанчик, а потом Леня поплелся провожать ее до дому.
И слава богу, что ничего между ними не было, хотя Ленечка уж очень в тот вечер пытался. Иначе, если б, допустим, случилось, как бы она сегодня могла им руководить, распекать его и строить? Тем более что Леня действительно напрашивался на хорошую выволочку. Часы показывают десять сорок пять, а его все нет. Куда он запропастился, противный мальчишка, подумала Таня словами марктвеновской тети Полли и опять набрала Ленин мобильный номер. И опять, как и пять минут назад, все то же: «Абонент не отвечает или временно недоступен». Татьяна в сердцах набрала его домашний. Автоответчик откликнулся безоблачным Ленькиным голосом: «Привет, друзья! Меня нет дома! Оставьте свой мэссидж после сигнала!»
В дверь без стука влез водитель Вас-Палыч. Весело отрапортовал:
– Шеф! Усе погружено. Можно выезжать! Мы кого-нибудь ждем?
Таня скривилась на фамильярность и едва удержалась, чтоб не сказать: «Держи дистанцию, шофер!» Но только кивнула:
– Да, Вас-Палыч, поехали. Пойди, скажи Эрнесту Максимовичу: он едет со мной.
– А Леонида не будем ждать?
– Хватит, – буркнула Таня. – Заждались уже.
И, выходя из кабинета, бросила пожилой секретарше Изольде Серафимовне:
– Я уехала к главному заказчику. Если Леонид появится в ближайшие пятнадцать минут, пусть догоняет.
– А если не появится?
– Тогда печатайте по нему приказ: выговор и лишение персональной надбавки.
И Татьяна вихрем слетела со ступенек – вывалилась в южное, уже горячее утро.
– Почему вы вдруг решили, что я сегодня должен ехать к заказчику? – проблеял с заднего сиденья представительского «мерса» Эрнест Максимович.
«Потому что Ленька не пришел, а мне одной страшно, – подумала Таня, – к тому же должен кто-то папки и экраны таскать, а мне, начальнику, статус не позволяет». Но вслух, естественно, сказала другое:
– Даю вам лишний повод пообщаться с Глебом Захаровичем. Он ведь, если не ошибаюсь, ваш партнер по теннису?
– Я и так с ним вижусь на корте, – буркнул Эрнест.
«Интересно, как с таким брюшком ты носишься по площадке?»
– А сейчас вам будет полезно повидаться с ним в более формальной обстановке. Тем паче что в течение нескольких лет мы с Глебом Захаровичем будем работать в одной упряжке.
– А если мы, хм, не будем с ними работать? – ехиднейше поинтересовался Эрнест Максимович, намекая на вполне возможный неуспех презентации.
– Будем, Эрнест Максимыч, обязательно будем.
Впрочем, у Тани сейчас совсем не было в этом уверенности. Наоборот, волнение достигло такой силы, что аж спазмы в желудке начались. «Насколько мне было бы спокойней с Леней, – вдруг поняла Таня. – Нет, он у меня выговором не отделается. Я его, когда появится, по стенке размажу!»
А тут они уже и к офису заказчиков подкатили. Вот еще один громадный плюс провинциального Кострова: в отличие от столицы все здесь близко и никаких нет пробок на улицах – разве что в пятницу вечером, когда все горожане на природу рвутся.
Спустя три часа Леня все равно не появился.
Презентация прошла настолько хорошо, что об этом можно было только мечтать. Прямо как по маслу прошла. Пожалуй, за всю семилетнюю Танину карьеру такого успеха она и не знавала. Вот и гадай – то ли талант помог, то ли секретное оружие…
Секретное оружие было таким.
Хотя весь коллектив агентства считал, что с директором «Юлианы», Глебом Захаровичем Пастуховым, Таня не знакома, на самом деле…
Она, пусть и работала над рекламной концепцией чуть не сутками, а древнее российское правило – «все решают связи» – не забыла. И одновременно с поиском нестандартных рекламных решений подбиралась к директору концерна с другой стороны. Со стороны теннисного корта.
Таня никак не могла пропустить информацию, что Глеб Захарович, как и она, – теннисист-любитель. Выяснить, на каком корте директор «Юлианы» лупит по мячику – в условиях крошечного-то Кострова! – оказалось элементарно. Дальше и вовсе все пошло как по маслу: белоснежная форма, короткая юбка, стройные ноги, сильная подача, «ой, извините, мой мячик улетел на ваш корт…» Конечно же, Глеб Захарович предложил ей сыграть. И, разумеется, в трудной борьбе победил. А потом маслено улыбнулся и позвал ее за город, на уик-энд, в охотничий домик.
– Спасибо, но это вряд ли возможно, – твердо отказалась Татьяна. И, хотя директор и просил, телефона своего ему не сообщила. И больше с Глебом Захаровичем не общалась.
«После презентации телефон ему дам. Если все хорошо пройдет», – решила она.
И вот наконец презентация. Директор «Юлианы» Глеб Захарович, едва увидев Татьяну, растерянно заморгал, но в руки себя взял быстро, секунды три прошло – на то он и директор, чтобы с эмоциями справляться. Пожал руку, сдержанно сообщил, что ему приятно с ней познакомиться… И попросил переходить к делу.
Волноваться Таня перестала с первых же слов. Рассказывала четко, просто, ясно. Когда нужно, шутила. Порой тонко подольщалась к заказчикам: «Вы создали самый лучший в России продукт в своей группе…» Порой производила эффект мудреными словечками. Заказчики посматривали на экран, где мелькали слайды, на схемы, глубокомысленно листали экземпляры концепции. Глеб Захарович благосклонно кивал. Он с самого начала принял такую позу, словно Таня – его любимая аспирантка – диссертацию по его же коронной теме защищает. Будто бы все, о чем Таня докладывает, он самолично придумал, а она только его мудрые указания ретранслирует. Ощутив невидимыми подхалимскими рецепторами благосклонность ГЗ (как за глаза называли Глеба Захарыча), и его подчиненные разгладили хмурые лица и стали кивать директору в такт. Откровенный скепсис отражался только на лице «своего» Эрнеста Максимовича – тот уж три месяца ждал, да никак не мог дождаться, когда же назначенка из Москвы, молодая, да ранняя, наконец сломает себе шею. Но тут уж извините: он, по правилам игры, пребывал в данный момент на стороне Тани и не имел никаких прав даже слова против нее вякнуть.
В итоге концепцию приняли на ура, а ее обсуждение свелось к малозначительной дискуссии: к примеру, сразу ли запускать ролик по центральным каналам или для начала обкатать его месяцок на местном, костровском телевидении.
Итак, Татьяна имела успех. Даже, можно сказать, произвела фурор. Всю дорогу обратно в офис она пребывала в эйфории, и даже кислая физия Эрнеста Максимовича с откляченной нижней губой не могла испортить ей настроения. «Сейчас вернемся, – загадывала Татьяна, – и я прикажу открыть ледяного шампанского, а потом сделаю всем ручкой и поеду на левый берег на пляж. Пора начать купальный сезон. Жарища уже давно, а у меня из-за этой проклятущей концепции прелестный купальник от «Шанель» до сих пор не обновлен – в темном шкафу вылеживается».
Однако в офисе ее огорошила Изольда Серафимовна.
– Я напечатала приказ, – торжествующе провозгласила она. – Он, Танечка, у вас на столе.
– Какой еще приказ? – поморщилась Татьяна.
– По Леониду. О выговоре и лишении надбавки.
– По Леониду? Он что, так и не появился?
– Нет, – победоносно ответила Изольда. – И даже не звонил.
Глава 2
Влепить Лене выговор было проще всего. Таня подписала приказ, услужливо положенный ей на стол Серафимовной, размашисто, сердито, так что даже дорогой «Монблан» кляксу дал.
Откинулась в кресле. Полюбовалась на собственную начальственную роспись. С минуту поразмышляла. Потом решила: вывешивать приказ на всеобщее обозрение она пока не будет. Лучше до поры спрятать его в сейф. А также отменить шампанское с пляжем и сходить к Лене домой. В самом деле, может, случилось что. Опоздать на работу на четыре часа безо всяких объяснений – раньше ничего подобного даже за безалаберным Леней не водилось.
На ходу бросив Серафимовне: «Я отъеду на часок», – Татьяна вышла из офиса. Вот еще один плюс начальственного статуса: можно в рабочее время делать что хочешь и ходить куда захочешь и при этом ни у кого не отпрашиваться и никому ничего не объяснять. К ее услугам были представительский «мерс» с прирученным Вас-Палычем и личная белая «десятка», которую фирма приобрела специально для ее костровских разъездов. Но по зрелом размышлении Таня решила транспорт не гонять и до Лениного дома пройтись пешком: «Прогуляюсь. А заодно – отозлюсь». (Пешая прогулка всегда помогала ей «выпустить пар».) К тому же до дома Ленчика в буквальном смысле слова два шага. То бишь кварталов семь от офиса.
Надев солнцезащитные очки и стараясь держаться в тени акаций, она зашагала в сторону Лениного дома. Светило уже раскалило город. По главной пешеходной улице Кострова, носящей имя Красных Партизан, шествовали редкие прохожие. Публика почти не отличалась от московской: вышедшие на бизнес-ланч клерки в галстучках; модницы, перебегающие от косметички к маникюрше; пенсионерки, рыщущие по магазинам в поисках грошовой экономии. Но модные вещи на местных светских львах и дамах полусвета по большей части (определяла Таня наметанным взглядом) приобретались не в фирменных магазинах, а на местных вещевых рынках, и в этом таилось коренное отличие улицы Красных Партизан от, скажем, Тверской. «Ни одной настоящей дизайнерской вещи, – не без удовольствия отметила Таня. – Хотя копии иногда встречаются неплохие».
Отличие номер два состояло в том, что по городу здешний народ перемещался вальяжно, не спеша. Далеко было пешеходам до столичного темпа и ритма. Первое время по приезде Татьяну замедленность аборигенов бесила, особенно в кафе и магазинах. Продавщицы и официантки двигались едва-едва, словно в сметане плавали. Так и хотелось их в бок пихнуть, чтобы они поворачивались быстрее.
Однако вскоре Татьяна научилась относиться к местной неспешности философски, а теперь, через три месяца после приезда, пожалуй что, и привыкла. Сама усвоила здешний ритм, стала сбавлять обороты. Словно ослабла внутренняя пружинка с подзаводом, все время подгонявшая ее в столице: «Скорей! Скорей!» От того что она перестала постоянно спешить и мчаться, вскоре ей и дышать стало легче, и спина вроде распрямилась, и лицо даже, кажется, разгладилось. Столичный бешеный ритм плохо влияет на организм, сделала она вывод. Может, и правильно, что она годик в провинции поживет. Здоровее станет.
Но сейчас, взволнованная безобразным отсутствием Лени, Таня заметно прибавила шагу и стала двигаться не как прочие прохожие, а с почти московской скоростью. Встречные удивленно посматривали на нее; кое-кто, парни в основном, оглядывался вслед, и Татьяна с удовольствием чувствовала спиной сии взгляды. Она не сомневалась: мужики косятся отнюдь не из-за того, что она выбивается из сонного провинциального ритма, а потому, что фигуру, близкую к идеальной, оценили. И ее платье – не от безвестного турецкого дизайнера, а натуральное «Этро».
…Леня, как и Таня, проживал в Кострове в съемной квартире – в сталинском доме того же фасона, что и она сама. Однажды Татьяна заглянула к нему – в основном из ревнивого любопытства: «Как там его фирма устроила? Сколько выделила жизненных благ в сравнении со мной?» И с удовольствием отметила, что квартира Леньки, хоть и такая же двухкомнатная, однако статусом пониже. Во-первых, находилась она не на набережной, как у нее, с прекрасным видом с балкона, а во дворах. Во-вторых, у него мусоропровод размещался прямо на кухне, а значит, наверняка тараканы баловали. А в-третьих, квартирка Ленькина располагалась на первом этаже, и потому окна были заделаны решетками. И жалюзи ему постоянно приходилось держать закрытыми, а не то все подряд со двора заглядывать будут.
Таня свернула с улицы Красных Партизан в глубь квартала, застроенного семиэтажными сталинскими монстрами. Когда-то, в начале пятидесятых, этот квартал построили для местной элиты. Отсюда до главной площади (носящей, на удивление, имя не Ленина, а Красногвардейцев) и обкома партии (теперь областной администрации) было рукой подать. Заселили сюда во время оно аппаратчиков, эмгэбэшников и для разбавления редких передовиков производства. За пятьдесят лет советская элита поумирала, дети переженились, завели внуков, наразделяли лицевые счета, понаустраивали из элитного жилья коммуналок. После наступившего капитализма именно здешние квартиры стали первыми прибирать к рукам местные нувориши. Понаставили стеклопакетов, понавешали спутниковых антенн, понавезли в ванные джакузи. Но некоторые умники свои суперквартиры не продали – перебрались в Четвертый квартал и Монастырку (местные Черемушки и Бутово), а жилища стали сдавать понаехавшим иностранным и столичным менеджерам. Таким вот манером здесь – в квартале, называемом в народе Дворянским гнездом, – обосновались и Таня, и Ленчик.
Таня вошла в тихий двор, засаженный акациями, шелковицей, пирамидальными тополями. Вот они, Ленькины окна. На первом этаже, за вычурной решеткой. Форточки закрыты, окна, как и всегда, завешены изнутри жалюзи. Квартира производит впечатление нежилой. На лавочке, расположенной на детской площадке, сидят три бабки. Лавочка для удобства надзора за территорией поставлена лицом к подъездам. Едва старухи завидели Таню, тут же прекратили свои разговоры – обратили пристальные взоры на нее. Делая вид, что не замечает прожигающих бабкиных взглядов: что, мол, за фифа и к кому явилась? – Татьяна прошла к искомому подъезду.
Подъездная дверь оказалась стальной. Правда, ни консьержки, ни домофона не было. Имелся лишь кодовый замок, над которым кто-то заботливый написал карандашом: «237». Да и соответствующие клавиши замка – двойка, тройка и семерка – оказались до блеска отполированы. Таня нажала их, дверь щелкнула и отворилась. Она вошла в полутемный, прохладный, пахнущий кошками подъезд.
А вот и площадка первого этажа, Ленькина квартира, номер сорок два. Татьяна нажала кнопку звонка. Он безнадежно прозвонил в пустой квартире. Потом еще и еще раз: дзынь, дзынь, дзынь! А в ответ – тишина. Тогда Таня вытащила из сумочки мобильник и набрала Ленин домашний номер. Длинные гудки. Сквозь дверь стало слышно, как запиликал где-то в глубине квартиры телефон.
Звонки прекратились, сработал автоответчик. В трубке у Таниного уха раздался лучезарный Ленин голос: «Привет, друзья!..» Татьяна нажала на «отбой».
Кажется, все бесполезно. Дома его нет. Таня безнадежно забарабанила по двери кулаком. А может, он все-таки дрыхнет?! Ведь сам рассказывал как-то, что однажды, после искрометного загула, личный рекорд установил: проснулся в четыре часа дня.
Бумс, бумс! И ногой тоже можно поколотить!.. Просыпайся, негодяй! И вдруг… ей почудилось внутри квартиры какое-то шевеление. Словно кто-то пошел к входной двери тихо-тихо, без обуви, на цыпочках. Таня замерла, прислушалась.
Нет, тишина в квартире. Ей показалось? Она еще раз ударила в дверь и крикнула: «Леня, открой! Это я, Таня!» Снова затаила дыхание, вслушалась – нет, ничего: ни шороха, ни вздоха. И тут в полутьме подъезда она увидела, а скорее даже почувствовала, что изнутри квартирного «глазка» на нее кто-то смотрит!
Стало страшно. Таня даже отступила от двери, прижала руки к груди. И тут глаз, глядящий на нее из квартиры, вроде бы исчез. Кажется, снова донеслись шелестящие шаги. Они удалялись в глубь жилья. Вдруг Леня все-таки там, внутри? И просто не хочет ей открывать? Может, он с женщиной или пьяный. А может, и то и другое вместе. Но что за детский сад? Почему не позвонил и не предупредил? Телефон вон у него домашний работает. Нешто она зверь какой и не поняла бы, не вошла в его положение, что бы он там ей ни наплел?
– Леня! – сердито выкрикнула она, адресуясь к тому, кто прятался за дверью. – Открой! Открывай сейчас же!
Молчание.
– Или хотя бы позвони мне! Это я – Таня!
Но в ответ – ни гу-гу. Неужели никого там нет и шаги внутри ей просто причудились? И что теперь прикажете делать? Вот дурацкая ситуация! Директор южного филиала крупнейшего сетевого рекламного агентства самолично разыскивает своего нерадивого сотрудника. Домой к нему заявилась. А не пошел бы он куда подальше, этот Леня! Не слишком ли много чести? Уйти и забыть.
Таня отступила от Лениной двери. Однако уходить не спешила. Огляделась. На лестничной площадке находилась еще одна дверь: квартира сорок один. Наверное, здоровенная, генеральская. А может, дверей всего две на площадке оттого, что на первом этаже дома расположен продовольственный магазин и место занимают подсобные помещения.
Дверь в сорок первую квартиру тоже оказалась стальной и с «глазком». Таня подошла к ней и позвонила. Она уже не верила, что разыщет Леню, и сделала это скорее по привычке никогда не останавливаться на полпути и всегда доводить все свои дела до логического конца – каким бы он ни был. «Может, соседи что видели или слышали?» – бодро пробормотала Таня вполголоса. В пустом и полутемном подъезде ей стало слегка не по себе. Как-то чуть жутковато. Да еще эти странные шаги в Ленькиной квартире. Или все-таки не было никаких шагов?
В квартире напротив тоже никого не оказалось. Таня позвонила еще раз. Потом второй, третий… Тишина. И вдруг за дверью раздался отчетливый перестук женских каблучков.
– Кто там? – послышался приглушенный дверной обивкой девчачий голос – переливчатый, даже кокетливый.
– Я к вашему соседу пришла, – прокричала Таня, – к Лене!
Она чувствовала себя дура дурой: что, интересно, о ней подумают? За ревнивую подружку примут, не иначе. Или за брошенную невесту, преследующую жениха!
За дверью молчали – кажется, находились в замешательстве.
– Я в квартиру напротив пришла, – снова выкрикнула Таня, – в сорок вторую. А там не открывают. Вы не знаете, где ваш сосед, Леня?
Вдруг дверь распахнулась на всю свою ширину. Однако вместо ожидаемой девушки в проеме возник двухметровый амбал. Одет он был, невзирая на жару, в кожаную безрукавку на голое тело и кожаные штаны. Под безрукавкой курчавилась волосатая грудь, внушительный живот нависал над штанами. В руке гигант держал недоеденный хот-дог. Выражение его лица было угрожающим. Он вопросительно смотрел на Татьяну и молча жевал.
– Че тебе надо? – произнес он наконец.
За спиной силача виднелся коридор, отделанный со скромным гостиничным шиком. Мелькнул там вдруг и женский силуэт: в босоножках на высоченном каблуке, в красных трусиках-стрингах и полупрозрачном алом топике. Мелькнул, стрельнул любопытным глазом в Татьяну и исчез – кажется, в ванной.
Таня, отступив от громилы, терпеливо повторила ему все то, о чем кричала через дверь: сосед Леня, живет напротив, я его разыскиваю.
– Не знаем мы ничего, – лениво протянул амбал сквозь пережевываемую пищу. Потом проглотил кусок и буднично, безо всякой угрозы, добавил: – Давай вали отсюда, пока цела!
Бум! Железная дверь захлопнулась перед самым Таниным носом.
Из подъезда Таня вышла, дополнительно злясь на Леню. «Когда появится, он за все у меня ответит, – в сердцах думала она. – И за этого хама-амбала тоже».
Со двора она еще раз заглянула в Ленины окна. Ничего за ними не переменилось. Та же решетка, те же тихие безжизненные жалюзи. Таня заглянула и в окна, где проживал амбал с развратной соседкой. Они тоже оказались зарешеченными, а плотные гардины бордового цвета мешали заглянуть внутрь.
Кумушки на лавочке опять немедленно воззрились на Таню, едва она вышла из подъезда. Их разговор снова смолк – все энергия старушенций, похоже, ушла на рентгеновски испытующие взгляды. Взоры старух прожигали насквозь, с ходу сканируя и возраст Тани, и социальный статус, и семейное положение. Сразу понятно: бабуленции опытные. Съели собаку на внутренних, местечковых сплетнях.
«Этим грех не воспользоваться», – сказала себе Таня. И направилась к старушкам. Пока шла, настраивала себя: «Только не забывай: в разговоре с такими твое оружие – кротость. Кротость и еще раз кротость. У меня получится: слава богу, уже на Изольде натренировалась».
Одна из бабулек была в панамке – Таня сразу окрестила ее про себя Интеллигенткой. Вторая – в платочке, сарафан у нее был попроще, и на ногах тапочки из кожзаменителя; эту Татьяна назвала для «внутреннего пользования» Простонародной. Третья, с крашенными в голубое и тщательно завитыми волосами, получила прозвище Аристократка.
– Извините, вы не подскажете мне, – жалобно протянула Таня, – как мне вашего соседа из сорок второй квартиры найти – Леню?
– А ты кто ему будешь? – немедленно поинтересовалась Простонародная.
– Я с ним вместе работаю. – «Кротость, кротость и кротость».
– А что, дома его нет?
– Нет, и телефон не отвечает.
– Так он, наверное, на работе? – уставилась на Татьяну пытливым глазом Интеллигентка.
– Я же говорю: я с его работы, и он сегодня на службу не вышел.
Тетеньки многозначительно переглянулись.
«Пусть тебе, Ленчик, будет хуже – старушенции теперь всему дому растреплют, что ты работу прогуливаешь».
– Не видала я его сегодня, – брякнула Простонародная. Таня вгляделась в ее хитрое лицо, вострые глазки и поняла, что сомневаться не приходится: у этой в самом деле жизнь двора – под полным контролем. Раз говорит, что не видала – значит, Леня нынче действительно дома не появлялся.
– А когда вы его последний раз видели? – спросила Таня жалобно.
– А что это вы, девушка, так им интересуетесь? – вклинилась Интеллигентка.
– Я ж говорю: мы работаем вместе, а сегодня он и в офис не пришел, и не звонил даже. И телефоны у него не отвечают. А я, между прочим, его начальница.
– Тоже москвичка, что ли? – осуждающе вопросила Аристократка.
– Москвичка, – кивнула Таня. «Кротость, кротость и кротость».
– А машина-то его на месте? – поинтересовалась Интеллигентка, оглядывая двор.
– Нет ее, – отрезала Простонародная. – И Лени вашего нет. Как он вчера уехал, так больше и не появлялся. Можете не сомневаться.
– А когда он вчера уехал, не знаете? – спросила Татьяна.
– Зна-аю, – ехидненько пропела Простонародная.
– Когда?
Чувствовалось, что среди своих товарок Простонародная – самая информированная. Две другие старушки – видимо, по некоторому своему благородству – не придавали наружному наблюдению достаточной важности (или не желали в этом признаваться каждой встречной-поперечной).
– Уехал Леня вчера в два часа дня, – доложила Простонародная.
Интеллигентка в панамке согласно покивала головой: истинно так.
– И одет он был по-пляжному, – продолжила доносить Простонародная. – В санда-аликах, маечке, шортиках. Коленки го-олые. Совсем никакого стыда у нынешней молодежи нет, – и покосилась на Танино платье, тоже слегка прикрывавшее колени: косвенно, значит, и ее осудила. И подвела черту: – И с тех пор больше Леня твой домой не возвращался.
– Почему это вы так уверены, Элеонора Евстафьевна? – удивилась Аристократка. – Может, и возвращался.
Усомниться в способности Простонародной держать все под контролем было большой ошибкой. Та взвилась:
– Возвращался?! А где ж тогда его машина? Скажи, Марковна, где?
– А может, он вернулся ночью, а сегодня рано утром опять уехал.
Аргумент был слабым. Судя по выражению лица, Аристократка и сама это понимала. Простонародная только фыркнула:
– Раз я говорю «не возвращался», значит, не возвращался.
– Удивляюсь я вам, Элеонора Евстафьевна, – произнесла Аристократка, – как вы все на свете замечать успеваете. Когда только спите?
– Да уж не то что некоторые, которые после обеда отдыха-ают, после ужина отдыха-ают…
Таня поняла, что Простонародной и Аристократке спорить не впервой. Верно, спору меж ними уж не один год, а скорее десяток лет. И обе привыкли к нему и нуждаются в нем – как нуждаются друг в друге. Так и будут две эти дворовые антагонистки, старухи, сидеть и спорить на этой самой скамейке, покуда Смерть, еще одна старуха, навсегда не приберет одну из них. И тогда оставшаяся, осиротев наконец, поймет, сколь важное место занимала ушедшая в ее жизни…
– Ты, девушка, Евстафьевну слушай, – вмешалась тут в спор товарок Интеллигентка тоном третейского судьи. – Раз Евстафьевна говорит, не возвращался, значит, он таки не возвращался.
Прозвучала ее реплика столь весомо, что спор был немедленно исчерпан. Аристократка оказалась посрамлена – очевидно, далеко не в первый раз. Простонародная победоносно глянула на нее и добила подружку:
– Вот и сидела бы и молчала себе в тряпочку!
Аристократка обиделась, поджала губки и уже готовилась сказать что-то в ответ, после чего спор меж ними разгорелся бы с новой силой, но Татьяна поспешила вклиниться с вопросом:
– А скажите, уважаемые женщины, кто в сорок первой квартире живет – напротив Леонида? – Она все никак не могла забыть хамского амбала в коже в дверях соседского жилья. Может, исчезновение Лени как-то связано с ним?
– А никто там не живет, – вдруг насупилась Простонародная.
– Да? – удивилась Таня. – А я только что видела…
– Тихо, девушка, тихо! – шикнула Интеллигентка и выразительно оглянулась по сторонам.
– В сорок первой квартире у нас, – брякнула Аристократка в полный голос, – расположен публичный дом.
– Тише ты, Марковна! – цыкнула Простонародная. – Чего болтаешь!
– А что? – немедленно запетушилась Аристократка. – Я ведь говорю чистую правду. Вы, что же, Элеонора Евстафьевна, собираетесь это оспаривать?
– Я не оспариваю, а только говорю, что надо не болтать, с кем ни попадя. Мало ты, Марковна, про этот бардак жаловаться участковому ходила? Мало он тебя попер?
– Не попер, как вы, извините, выражаетесь, а сигнал мой записал.
– Си-игна-ал! – передразнила Простонародная. – Хорошо ты насигна-алила! После твоих сигна-алов уж три месяца прошло, а они там, в сорок первой, все равно воют, как кошки мартовские, аж стены трясутся.
– Вот я и говорю, что надо привлечь к решению данной проблемы широкую общественность…
Татьяна не стала ждать, чем закончится дискуссия, и тихо проговорила:
– Спасибо вам, вы мне очень помогли.
Она была уверена, что, конечно, могла бы узнать у наблюдательных старух всю подноготную Леонида, но ее нисколько не интересовала его подноготная, интересно было только, куда он исчез и почему не позвонил. А по этому поводу бабули выдали, кажется, всю имеющуюся у них в заначке информацию. И Татьяна пошла к выходу со двора, а до нее продолжала доноситься перепалка старух:
– Вот я и говорю: надо написать коллективное письмо в газету, мэру, депутату, наконец!
– Депута-ату! Да они все, депутаты, с этой квартиры кормятся! И девок этих етят!..
Татьяна вышла со двора на улицу Красных Партизан. Безоблачное настроение, овладевшее ею после победы с концепцией, куда-то испарилось. Незамутненную радость профессионального успеха стали отравлять мысли о странных шорохах в Лениной квартире, о хамских его соседях из тайного борделя, о самом факте необъяснимого Лениного отсутствия.
Итак, вчера, в воскресенье, около двух пополудни, Леонид, одетый по-дачному, уехал на своей машине со двора, и больше здесь его никто не видел. Куда же он отправился? На пляж? Вполне вероятно. Татьяна постаралась припомнить, что Леня говорил ей тогда, в ночь с субботы на воскресенье, когда они расставались. Припоминалось плохо. Она все-таки слегка выпила – на радостях от того, что они поставили последнюю точку в концепции. Да, кажется, Леня что-то такое говорил про пляж. Вроде бы он и в самом деле в воскресенье собирался на природу. И даже Таню с собой звал. Но она не могла: надо было посвятить выходной маникюрше, косметологу, парикмахеру. Леня же намеревался тихо расслабиться и отмокнуть. Кажется, именно так он и выразился: «тихо расслабиться и отмокнуть». Что под этим подразумевалось, Таня тогда, ночью, не уточнила. Может, «отмокнуть» означало «напиться»? Или Леня и в самом деле на горпляж на левый берег Танаиса поехал?
Ну, положим, поехал. Это было вчера. Днем. А куда он делся потом? Познакомился с какой-нибудь девчонкой и завился к ней? Запросто. Леня парень молодой, свободный, пригожий собой. Вполне мог склеить на пляже девчушку. Или познакомиться с парнями – собутыльниками, закорешиться с ними и загудеть. Или, допустим, поехать в публичный дом – в один из многочисленных городских аналогов того заведения, что расположено у него на лестничной площадке. Леня, помнится, не скрывал, и даже от Тани, что пользуется услугами местных проституток. Однажды она подслушала, как он перед Эрнестом Максимовичем восторгается их дешевизной и податливостью. Но… Загулять, конечно, можно, но почему он тогда не позвонил? Загулял до беспамятства? А ведь и такое может быть. Леня производил впечатление парня без тормозов. Хотя за прошедшие три месяца прогулов без уважительных причин за ним не замечалось. Да, он приходил на службу помятый, с красными глазами и перегаром. И, бывало, опаздывал и появлялся только к обеду. Но всегда звонил, что задерживается, предупреждал. Почему же вдруг сегодня, в важнейший день сдачи концепции, исчез без следа и безо всяких объяснений?
Может, и в самом деле познакомился с девушкой, профессионалкой или любительницей, да только та оказалась клофелинщицей, опоила Леньку, обокрала и выбросила помирать на улицу? Или его избили новые знакомцы-собутыльники? Или он просто попал в аварию? Или утонул, и его тело тихий Танаис сейчас медленно выносит в Азовское море?
Из-за этих мыслей день теперь уже не казался Татьяне радостным, праздничным. Открывать шампанское и ехать на пляж ей расхотелось окончательно. Она шла по изнуренной зноем улице Красных Партизан, и ее уже не радовали откровенные взгляды местных ловеласов, раздевающие ее с головы до ног. Она их не замечала: ею овладели новые заботы. Счастье, охватившее Таню после удачной презентации рекламной концепции, оказалось недолгим.
