Анна Драницына
Кольца мостов
Семенов
Семенов считал, что с Нинкой они поженились, когда были детьми. Разве люди соображают хоть что-нибудь, когда им 20 лет! Никто не задумывался о том, что было бы с Ромео и Джульеттой, если б они оклемались после порции яда, зажили бы вместе долго и счастливо, и наплодили кучу ребятишек. Что было бы дальше? А вот Семенов думал об этом последнее время дни и ночи, в результате чего пришел к точному выводу – никакой высокой шекспировской любви и высоких страстей при таком раскладе быть не может. Во-первых, житья молодым не дали бы ни теща Капулетти, ни свекровь Монтекки. Они бы пили их кровь день и ночь, капали б им на мозги до тех пор, пока молодые друг друга не возненавидели. Во-вторых, Ромео, повзрослев уже через пару лет, как следует посмотрел бы по сторонам и понял, что прекрасной Джульетты не существует. Вместо нее на кухне сидит тетка в цветастом халате и громко отхлебывает из чашки чай. Конечно, все это сильно преувеличено, Нинка до сих пор была молода и красива, но она перестала быть Джульеттой, как только они поселились под одной крышей. Смысл любви молодого пацана Ромео заключался в невозможности достичь объекта чувств. Их брак изначально был запрещен как на небе, так и на земле, и именно поэтому герой добивался цели так самозабвенно. По мнению Семенова, Джульетта была целиком надуманна, она существовала только в воображении Ромео, была ценным призом победителю. И Семенов готов был зуб отдать, что как только бы юноша достиг своей цели – Джульетта в качестве жены очень быстро ему опротивела. А вот если бы он встретил ее позже, хотя бы лет в 30, это совсем другое дело.
Будь воля Семенова, он бы принял закон, согласно которому, мужчины не имеют права вступать в брак до 25 лет. Дети не должны ночами делать новых детей, это противоестественно. Конечно, в свои неполные 20 он так не считал, но ведь в молодости и думаешь, что греха таить, вовсе не головой. Нинка была настоящей Джульеттой, без подделки – безумно красивой и очень гордой. Они жили тогда в маленьком городке на берегу самого синего моря, и когда Нинка выходила из пенистых волн, как ботичеллевская Венера, у Семенова захватывало дух. Ее мокрые рыжеватые волосы горели в свете заходящего солнца и сводили Семенова с ума. Все мужики в городе хрустели шеями, когда Нинка проходила мимо, поэтому завоевать принцессу было для амбициозного парня делом чести. Тем более, что Семенов всегда был охотником. Но охотником в процессе. Из тех, кто получают удовольствие лишь пока преследуют дикого зверя. Пойманная же добыча им никогда не приносит удовлетворения, скорее разочаровывает. Благодаря этом свойству характера, Семенов всегда был самым первым, самым лучшим, самым умным и удачливым еще со школьной скамьи. В Нинку он влюбился, когда вернулся из армии. Пьяные, в обнимку с друзьями, они пошли в тот день поглазеть на местный конкурс красоты, который, следуя повальной моде, решила устроить городская администрация прямо на рыночной площади. Народу было валом, местные жители столпились у импровизированной сцены, в ожидании длинноногих красоток. Кто-то пустил слушок, что девочки выйдут в бикини. Поэтому Семенов с компашкой залез на ближайшее дерево, и они стали как судьи на футболе, комментировать происходящее. Народ хохотал над их пошлыми шуточками, а организаторы уже подумывали вызвать наряд милиции, чтобы усмирить хулиганов, как вдруг на сцену вышла Нинка. Семенов велел всем заткнуться, потому что спустя несколько секунд, незнакомка в синем платье запела. Это была детская, глупая песенка про лесного оленя, но пела он так, словно это гимн любви. И Семенов как тот самый олень пришел на ее зов, чтобы умчать ее в дальние края, в хмурый северный город и там выбросить. Одну с разбитым сердцем. Семенов понимал, что он сволочь, но ничего не мог с этим поделать. Тогда она была не просто королевой красоты, а еще и Чужой Королевой (Нинка встречалась в то время о студентом-медиком), чего Семенов вынести точно не мог. Разумеется, он ее покорил, потому что был обязан это сделать. Как беговая лошадь на ипподроме должна перепрыгнуть очередной барьер, чтобы двигаться дальше. Но как только цель была достигнута, она осталась навсегда позади. И Нинка из прекрасной незнакомки вмиг превратилась в груз прошлого, который он вынужден таскать за собой всю оставшуюся жизнь. Жена не заметила, что он вырос из их отношений как ребенок из штанов. Ей казалось, что все вокруг безоблачно чисто, как и 10 лет назад. Нормально было то, что их тела больше не хотят быть вместе и прячутся друг от друга под разными одеялами. А глаза никогда не смотрят в глаза, а вместо этого лишь бегают по посторонним предметам, словно в поисках убежища. Они были совершенно чужими людьми, которые поженились, заигравшись в дочки-матери, а когда опомнились – было поздно. Под боком у пары росла и нескончаемо требовала внимания девочка Александра. Но Семенов не был готов стать ни отцом, ни мужем, он совсем не ощущал себя таковым. Конечно, он понимал, откуда берутся дети, но, когда впервые соблазняешь королеву красоты как-то об этом не думаешь. Семенов позвал красавицу в поход в горы и она, наивно думая, что там будет большая компания, с радостью согласилась. Семенов сказал, что ребята догонят их по пути, и предложил пока в ожидании друзей как следует расположиться: разбить палатку, развести костер и прочее. Посомневавшись, Нинка согласилась, и он увел ее так далеко, где даже сам ни разу не бывал. Для первой ночи они выбрали поистине райский уголок: все вокруг было увито лианами, а небольшой водопад стекал в хрустальное озерцо. Маленький Эдем, идеально подходящий для соблазнения невинной души. Разумеется, все случилось в ту же ночь. Семенов и Нинка, как Адам и Ева бегали голыми по ночному лесу и купались в водопаде под светом луны. И если бы тогдашний Семенов-ребенок знал, что ждет дальше Семенова-взрослого, он сразу бы после той волшебной ночи прекратил их отношения. Хотя бы потому, что больше ничего примечательного в их совместной жизни не было. Через месяц Нинка сообщила ему, что беременна, да к тому же имеет отрицательный резус крови, что исключает вариант аборта. Да и о каком аборте можно было говорить в маленьком городке, где каждая собака в курсе всех дел! Семенов женился и впал в душевную кому, увяз в семейном бытовом болоте. Ему не хотелось шевелиться, думать и тем более любить. Каждый день он делал вид, что отправляется на поиски работы, а сам болтался целыми днями на пляже, пил пиво, курил и ничего не хотел. Это, наверное, было самое ужасное для такого человека как он. Потом он приходил домой, съедал курицу, и не обращая внимания на горестные вздохи тещи, заваливался на диван смотреть телек.
– Ох, бедная моя доча, он ведь и тебя однажды сожрет. Смотри – один позвоночник от курицы остался, даже кости сгрыз твой лоботряс! – ворчала теща, гремя посудой.
Семенов мысленно плевался в тещу и шел спать. Молодая жена его больше не интересовала, как, впрочем, и все остальное вокруг. Его существование вдруг стало абсолютно бессмысленным. Потом родилась Сашка – странное существо, которое все время только орало и тоже что-то от Семенова все время требовало. Пришлось срочно устроиться работать на завод. Он делал детали для автобусов, и от монотонности всего вокруг, вскоре ушел в глубокий запой, из которого его чудом вывел приехавший погостить у матери давний школьный приятель Славик. Когда-то их было трое лучших парней на деревне – Славка, Семенов и Кузя. Они дружили с первого класса, а после школы разлетелись кто куда, как будто и не было никогда этой дружбы. Кузя спился и однажды утром его нашли у шоссе с проломленным черепом. Семенов также шел по стопам Кузи. А вот Славка был единственным из их класса, кто сумел вырваться из провинциального болота и неплохо пристроится в столице. У него процветал собственный бизнес и ранним утром, налив Семенову в хрустальный бокал свежий рассол, он сказал:
– Вот что, Семеныч. Собирай вещи, документы – поедешь со мной в Питер. О деньгах не беспокойся – потом отработаешь. Поживешь пару недель у меня, потом подыщешь квартиру и перевезешь своих.
Когда он сообщил о том, что уезжает Нинке, она рыдала как ненормальная, даже порывалась покончить с собой. Пришлось Семенову поклясться на Библии, что он вернется за семьей. Хотя искушение оставить все как есть, а самому начать новую жизнь было огромным. Нинка даже не подозревала, что мысленно он попрощался с ними навсегда, как только нога ступила на подножку поезда. К моменту отправления он понял то, что пытался уразуметь вот уже как два года – Семенов ненавидел себе-ребенка, свою детскую любовь, Нинку с Сашкой которые болтались у него на шее. Он ехал в поезде, высунув голову в окошко и смеялся, радуясь тому воздушному чувству свободы, которое щекотало его изнутри.
Дела у него сходу пошли отлично. Славка, как и обещал, устроил его на работу и нашел неплохую квартиру. Петербург просто ошарашивал своими размерами, помпезными домами и бесконечными улицами. Семенов мог по выходным целыми днями бродить и глазеть по сторонам, вдыхая непривычно сырой северный воздух.
– Семеныч, ты когда за своими ехать собираешься? – спросил однажды Славка. – Я на следующей неделе поеду на машине – могу тебя захватить, а на обратном пути возьму часть вещей. У вас ведь, наверняка, целое купе будет забито под завязку. Коляски, горшки и все такое.
– Не Слав, я сейчас их не повезу. Может по весне, чего им в таком холоде сейчас делать – с невинным видом сказал Семенов, глядя по телеку футбол.
Но Славка нахмурился, выключил телевизор и тихо сказал:
– Я не знаю какие у вас с Нинкой отношения, это не мое дело. Но человек, который не чувствует ответственности даже за своего ребенка у меня работать не будет. Ясно?
– Слава, ты чего? – удивился такому резкому подходу Семенов, который считал, что друг всегда был мягкотелым и слегка туповатым. – Я же не говорю, что не собираюсь их привозить. Я привезу свое семейство, но только когда как следует встану на ноги.
– Ну-ка, встань на минутку, – сурово сказал Слава.
Семенов нехотя поднялся, думая, что Славка, сука, просто пользуется своим служебным положением и как только он как следует раскрутится, то… Но додумать эту мысль Семенову не дал мощный удар в скулу. Семенов отлетел в угол:
– Ты охренел?
– Как встанешь на ноги, отправляйся сразу за Нинкой, либо катись отсюда на все четыре стороны.
Северные березки за окном сменили зеленые акации. От мысли, что он подъезжает к дому и прежняя жизнь постепенно возвращается, Семенова мутило до рези в желудке. Все-таки Джульетта и Ромео должны были умереть и точка.
СРЕДА. Хемера Хермоу. Меркурий. СЕДЬМОЙ МОСТ
Между тем шли дни, а может года. Туська не могла уже с точностью сказать как долго она жила у Менты. Время тут двигалось иначе, плыло медленно и плавно, как лист по воде. Туська резвилась с новой подругой на пикниках и в водоемах, плавала на резной золотой лодке по старому городу. Особенно был прекрасен район Первого моста. По ночам его подсвечивали, и он отражался в небе, подпирая башнями небосвод. В середине моста дежурили тритоны, но пару раз с Ментой они раздобыли пропуска и прогулялись по нему, предварительно пришвартовав лодки снизу на парковке. В одной из башен был дорогой ресторан, Мента сказала, что туда расписаны все посещения на год вперед, но ее очередь уже близко, и они смогут наконец попасть на этот праздник жизни.
– Обычно туда тем, кто ниже Третьего Башенного, вход априори запрещен, но я взяла талончик, когда еще была с Эйдом, через его связи. Так что представляешь, какой событие нас ждет! Нужно только подготовить соответствующие наряды. Смотри, мне тут привезли с Первого моста каталог. Так вот! Они сейчас носят платья с хвостами как у рыбки Бетта Спленденс, но все может поменяться вмиг. Мы придем с Беттой, а там уже в тренде Золотой Вуалехвост. И что тогда делать? Короче, я нервничаю, а ты?
Туська лишь улыбнулась на эти слова. В этом идеальном мире странно было нервничать, все было так спокойно и тихо, как только может быть в неспешном течении летней деревенской реки.
Все центральные районы города были связаны между собой небольшими каменными тоннелями или подвесными мостами. Линии домов были изогнуты причудливой фантазией знаменитого местного архитектора, они меняли форму и цвет, в зависимости от того, с какого моста ты смотрел на них. С подвесного они казались желтыми цилиндрами, что стоят на тонкой ножке, из тоннельных же, они выглядели как светло-серый мираж. Иногда здания колыхались на каждом ветерке и переливались желто-зеленым цветом. Было даже несколько церквей, но Мента сказала, что туда нельзя заходить ни в коем случае. Там все увешано портретами тритонов, и поговаривают, что именно в храме они устраивают свои оргии, как только в их сети попадают прекрасные нереиды. И не только они.
Однажды на закате, Туська с Ментой проплывали мимо красивой белокаменной церкви. Ее большой крест, упирался в ил, и уже полностью зарос мшистыми водорослями, напоминая огромный коралл. Мохнатые лапы растений трепыхались на уровне верхнего этажа, иногда обнажая под собой ржавое золото.
– Красиво, да? – поймала Мента восхищенный взгляд Туськи.
– Можно зайти внутрь?
– Что ты! Ни в коем случае. Разве я не говорила тебе про мостовые храмы?
Туська отрицательно покачала головой, борясь с непреодолимым желанием зайти в заброшенную церковь.
– Раньше, как рассказывал дед, в церквях были лики святых, но тритоны все уничтожили и сделали там будуары в виде гигантских подвесных гамаков. Они привязаны огромным чугунным якорем, что крепится в центре, у основания купола, и летают по всей церкви пока тритоны предаются своим утехам. Я была там один раз, чуть не умерла со страха. Как будто сотни паучьих коконов дрожат трясутся в вышине. Мерзость необыкновенная! Так вот. Туда они свозят теперь не только молодых нереид, но и юных пришлых. Даже страшно представить, что они в своих паутинах с ними делают, полный Содом и Гоморра. И если с нереидами все понятно, они такие, как говорится, легкие на передок, то изнасилование пришлых, на мой взгляд, должно караться по всей строгости закона. Любой горожанин с пеленок знает, что трогать пришлых нельзя, нельзя причинять им зло и боль, они и так уже натерпелись. Они тут на передержке, и им надо помогать. Это прописано во всех законах Книги Посейдона. Но тритоны плевать хотели на любые кодексы и правила. Пришлые – отныне расходный материал. А все потому, что, если ребенок растет без ограничений, он вырастает в полного морального урода, которому все позволено. Тритонята все выросли на наших глазах, беспределили как хотели, хвосты не поротые, и вот, пожалуйста, результат.
Чем дольше Туська-Невея жила под мостами, тем лучше ориентировалась в новом пространстве. Каждый район в городе носил название по номерам мостов – Мост Первый, Мост Второй и так далее. Всего их было около пятидесяти. Сама Мента жила в районе Седьмого, и их расположение было наиболее удачным. Седьмой Мост – это был городской центр, со всеми признаками имперской роскоши – шикарные дворцы с колоннами, подвесные сады и фонтаны, кареты запряженные гиппокампами в красно-золотых попонах. В середине района стоял театр, вокруг которого была сосредоточена вся жизнь. Почти все жители Седьмого либо выступали в Театре, либо работали в нем. Это было обязательным условием нахождения в этой части города. Когда Мента сообщила ей об этом, Туська была весьма озадачена. У нее никогда не было никаких творческих талантов, она чистой воды математик.
– Это просто замечательно! – радостно хлопнула в ладоши Мента. Ее ногти с новейшим покрытием из латуни, клацнули друг о друга радостно и звонко, как колокольчики. – У нас тут одни творцы собрались, никто не хочет делом заниматься, и ты будешь очень востребована театральным сообществом. Я договорюсь с руководством, скажу – ты моя родственница по деду Главку, попрошу взять в костюмерный цех. По основным праздникам, в хоре поют около тысячи океанских девушек, плюс солистки – наверное, штук тридцать, все из нереид. Гримерный и костюмерные цеха – почти сплошь состоят из пришлых, их набрали себе в помощь сестры Горгоны. Ох, и злющие они, мои тетки, но ты не волнуйся, тебя не тронут. Их Тритоны специально поставили, чтобы милые дамы регулярно мучили пришлых и спускали с них три шкуры. Это у тетушек отлично получается, но проблема оказалась в том, что никто из Горгон толком не умеет считать. Пришлые, когда попадают к нам, первое время, как и ты поначалу, совсем ничего соображают. А потом память у них меняется, стабилизируется, но со счетом все равно всегда полный крах. Ой прости, я все время забываю, что ты не из наших. Настолько уже привыкла к тебе.
– Ничего, все в порядке. Но ты права, надо проверить как у меня со счетом.
– У меня есть жемчужные старинные счеты, я дам тебе. Так вот, о чем я? В результате недостатка костюмов каждый праздник омрачается диким плачем какой-нибудь из актрис, что осталась без костюма из-за «этих тупых Горгон». А если эти девки нереиды рыдают, тушите свет. Они голосистые, что твоя труба иерихонская. Жалуются тритонам, бегают по инстанциям. Кошмар, короче, полный.
А самое страшное, что начинается шторм и праздник быстро сворачивают в целях элементарной безопасности. Наш театр уже два раза чуть не смыло. И все из-за костюмов нереид. Дурдом, короче, с этим семейством. Одна надежда на тебя, дорогая моя Невея. Праздник назначен не следующей неделе, костюмы все пошиты. Главное – проверить точное количество. Справишься?
Вскоре Туська сидела на треугольном крыльце-козырьке и считала на старинных жемчужных счетах. Древний метод, но, как ни странно, она быстро его припомнила. Ее когда-то учила считать на счетах бабушка. Увы, Мента была права. Память в городе мостов становилась мягкой и бесформенной, словно комок ваты. К примеру, сейчас она вспомнила свою бабушку, даже вспомнила, что та обладала целительским даром, но хоть убей не могла воскресить в памяти ни ее имени, ни периода, когда они встречались. Отныне все ее воспоминания были похожи на разрозненные фрагменты старых кинофильмов, что она смотрела когда-то в детстве. Мостовая жизнь все больше захватывала ее, не оставляя места эфемерному прошлому.
Стража тритонов в районе Седьмого моста появлялась крайне редко, так как местные их недолюбливали, и «хозяева жизни» старались перед предстоящими выборами Главного, не нагнетать обстановку. Еще в Седьмом районе обитали прекрасные нереиды и их хор. Каждое утро Туську-Невею будило божественное пение, льющееся отовсюду. В доме Менты все спали в больших гамаках, подвешенных к балдахинам, что крепились к потолку. Ночью откуда-то все время шла вибрация и гамаки мерно раскачивались, убаюкивая этим своих ночных гостей. А на рассвете Туська просыпалась под небесное пение, открывала глаза, смотрела в окно и видела в небе загадочных птиц, которые никогда не опускались ни на воду, ни на дома, а лишь кружили где-то под облаками, широко раскинув белые крылья. Ночью же (Туське удалось несколько раз не уснуть со всеми), если подойти к окну, то увидишь ангелов. Силуэты, похожие на людей в длинных одеждах, проходят по небу, иногда задерживаются и смотрят вниз. В такие моменты Туське начинало казаться, что она вот-вот что-то вспомнит, но ее память вела себя странно и непредсказуемо.
Волосы
Несмотря на проклятия и угрозы жены, Семенов переехал к Катерине. Точнее, он выгнал жильцов из квартиры, которую сдавал в аренду, и теперь Катерина разгуливала в прозрачном пеньюаре по мансарде с видом на Исаакиевский собор. По утрам они любили пить кофе на большом балконе, увитом цветами и смотреть вниз на толпы туристов с фотоаппаратами. Многие из них щелкали без перерыва, даже не успевая оторвать глаз от камеры, в надежде увезти с собой всю красоту северного города. Катерина наслаждалась новой жизнью богатой дамы, хотя где-то глубоко внутри, ее не покидало чувство, что все происходит будто бы не с ней. Что она не заслужила этого неожиданно свалившегося счастья. Мироздание затаилось на время и лишь ждет удобного часа, чтобы всадить Катерине нож в спину.
Эта сумасшедшая с ножницами в руках до сих пор везде ей мерещилась – когда девушка заходит в подъезд, на улице, в метро. Пару раз ей даже казалось, что бледная как смерть, жена Семенова заглядывает в окна парикмахерской «Азиза». Каждый раз, подходя к дому на Исаакиевской, она ощущала прилив страха, от которого волосы на голове в буквальном смысле становились дыбом.
– Дура, ты Катька. Надо было сразу на нее заявить, у тебя же свидетелей куча! – ругала ее сменщица Валентина, когда они пили кофе в перерыве. – Сразу было ясно, что тетка умом тронулась. Упекли бы ее в психушку – и ей польза и тебе спокойнее. А так посмотри на себя – ни рожи, ни кожи. Что с тобой такое происходит?
Катерина не знала, что с ней происходит. На самом деле она не считала себя виноватой в том, что прибрала к рукам чужого мужа. Тем более, что никаких провокаций с ее стороны и не было – так, пару раз подстригла незнакомому мужику бороду, да сделала укрепляющий массаж волос. Но под ее руками Семенов вдруг растаял, стал рассказывать о себе, о том, как он несчастлив дома и как мечтает вырваться из этого плена. Катерина не очень-то любила нытиков, но Семенов рассказывал о своих проблемах с искромётным юмором, как будто пересказывал старую советскую мелодраму. Поэтому ей вовсе не казалось, что он жалуется. Семенов был бородатым, слегка толстеющим дровосеком, а она флегматичной спящей царевной, которую он разбудил своим поцелуем. Пара странная, но симпатичная. Свою прошлую семейную жизнь Семенов сравнивал с удавом. С большим трудом он сбежал из цепких змеиных объятий, разжать которые, по его убеждению, смогла бы лишь его, Семенова, смерть. Когда он был маленьким, его мать, чтобы подработать летом, сдавала комнаты приезжим. Несколько лет подряд у них останавливалась работница местного цирка-шапито Эльвира. Кроме основных выступлений, она подрабатывала еще тем, что танцевала с удавом Карлом. Когда-то он был гипнотическим Каа, как у Киплинга, и Эльвира с удавом-боа, болтающимся на шее, гадала на картах всем желающим. Удава ей контрабандой привезли из Африки знакомые моряки, и с тех пор он стал кормильцем ее семьи. Постепенно удав обрусел и сильно разжирел. А так как карты не приносили большого дохода, им пришлось продаться в цирк. Удав был Эльвирин личный, жил и путешествовал с ней уже много лет. Мать Семенова, конечно, была против опасного животного в доме, но Эльвира платила двойную цену и, кроме того, сразу продемонстрировала сундук с висячим замков, в котором ночевал Карлуша. Так вот, по словам Семенова, Карлуша ужасно любил Эльвиру и сильно тосковал, когда ее не было дома. Каждый раз, когда она выпускала его погулять (мать об этом , разумеется не знала, но мальчику Эльвира разрешала иногда погладить Карлушу, потому что он покупал для него на рынке живых мышей), тот обвивался вокруг ее шеи плотным кольцом и напрочь отказывался слезать перед сном, если в наличии не было свежей мышатины. Один раз циркачка нацепила своего удава на Семенова, и он до сих пор с ужасом вспоминал эти ощущения.
– Представь Катька, что тебя за горло схватила огромная рука Кинг Конга и начала медленно сжимать. Я был уверен, что тварь не остановится, пока не задушит меня. Хорошо, что я принес ему десерт в виде крысы, и он был сыт. Эльвира смеялась надо мной до слез, а зря. Вскоре ее Карл реально сошел с ума, стал ревновать ко всем подряд. А потом случилось страшное – Эльвира завела роман с местным авторитетом. Он дарил ей красивые подарки и не пропускал в цирке ни одного представления «девушки со змеей». Когда авторитет стал оставаться у Эльвиры на ночь, Карлушу перестали выпускать вовсе, и это сильно его обидело. Теперь он целыми днями лежал в пыльном сундуке. Я помню, как однажды я посмотрел в дырочку в сундуке, и Карлуша тут же унюхал меня и обрадовался, стал бить хвостом. Я не знал, чем помочь ему, просунул в дырочку конфету и побежал в школу. Я сам не видел, но мать рассказывала, что однажды на представлении, Эльвира как обычно зазывно крутила задом, обвитым платком с монетками, изображая восточный танец живота, а удав болтался у нее на шее. Ее кабальеро сидел в первом ряду, весь из себя набриолиненный и полный понтов, когда танцовщица допустила роковую ошибку – зазывно покачивая бедрами, она подошла совсем близко к своему возлюбленному. Свет в шатре для нее погас – и перед глазами был лишь он, красавец на белом мерседесе, который увезет ее в лучшую жизнь. Но Карл не хотел лучшей жизни, он хотел любви и ласки, прогулку раз в день по коридору, и считал, что за годы столь близких отношений, заслужил это. Соседка рассказывала матери, что первый раз видела, как плачут змеи – в глазах Карлуши стояли настоящие, человеческие слезы. А потом он начал сжимать кольцо до тех пор, пока Эльвира, задыхаясь, не упала на пол с выпученными глазами. И тут авторитет достал пистолет и выстрелил удаву в глаз. Раздались крики, визги, и зрители рванули к выходу. Но принц Эльвиры оказался метким стрелком – возможно до этого снес не одну голову, и этим спас прекрасную танцовщицу от верной гибели.
И вот знаешь, в начале, пока я жил с Ниной, я не чувствовал «внутреннего удава», – изливался как-то раз Катерине, Семенов. – Точнее он вроде как был, но это же был любимый удав, разве можно ему не верить? Но однажды ночью, я проснулся в холодном поту от того, что все. Кранты! Не могу больше! Еще немного и меня задушат, раздавят как ту самую несчастную крысу, что я купил Карлуше, когда был ребенком. Моя жена – прекрасная хозяйка, заботливая, добрая. Но ее любовь была просто удушающей, я чуть не сдох, скажу тебе честно.
Катерина занималась любовью с Семеновым на огромной кровати под белоснежным балдахином (дикий фантазм дизайнера, как называл его Семенов) и собиралась за него замуж. Бракоразводный процесс в его семье уже начался, через три месяца можно было играть Мендельсона. При этом со свадьбой спешил почему-то сам Семенов, Катерина была девушка осторожная и предпочла бы подождать – кто знает, вдруг один из них тоже удав или еще что похуже. Но ее дровосек-викинг как истинный охотник любил дойти до конца поставленной цели и закрыть гештальт. Возможно, новым браком он надеялся полностью избавиться от образа бледной брошенной жены, что преследовал его ничуть меньше, чем Катерину. Первое время бывшая не гнушалась регулярно звонить им с проклятиями и угрозами, но больше всего на свете Катерина боялась, что Нинка подкараулит ее в подъезде с острыми ножницами в руке. Заходя в красивый подъезд с мраморными колоннами и фигурной лепкой, она думала всегда лишь об одном – перед лифтом есть место для колясок, где легко спрячется убийца. Нинка порежет ее филировочными ножницами как мясник поросенка. Однажды, когда Катерина проснулась с дикими рыданиями от того, что ей приснилось как жена Семенова кромсает ее парикмахерскими ножницами, Семенов предложил переехать в Москву. Но до этого надо было справить для начала свадьбу, ради которой уже был забронирован Дворец Бракосочетания на Английской набережной и роскошный ресторан. Не отменять же всю эту красоту ради пустых страхов и суеверий. На том и порешили. И тут началась какая-то нехорошая ерунда. Как-то раз Катерина поехала на примерку свадебного платья, а когда снимала его, заметила на рукаве прядь волос. Вот дура, зацепила молнией, подумала она, но вечером в ванной обнаружила в стоке целый пучок, который мешал воде уходить. Когда же девушка расчесалась после душа, белоснежная раковина выглядела так, будто там брили бобтейла. Катерина с ужасом осознала, что волосы лезут из головы со страшной силой. Словно моряки, покидающие корабль, некоторые пряди до последнего болтались на ней, прежде чем навсегда улететь в мусорное ведро. И все это накануне свадьбы! Катерина рыдала как сумасшедшая. У молодой женщины всю жизнь была коса до пояса, как в русских сказках, толщиной с руку. Семенов, который обожал ее роскошные волосы до попы был категорически против короткой стрижки. За неделю Катерина обошла всех известных врачей и трихологов – бесполезно, кое-где на голове уже виднелись нежно-розовые проплешины. Когда девушка пришла в свою парикмахерскую (из которой давно уволилась, но иногда принимала там самых любимых клиентов), то Валентина, глядя на нее аж присвистнула.
– Ничего себе, как облысило тебя, подруга. Словно мина посреди головы рванула. Дайка посмотрю. Вот это жопа. По-другому не скажешь. Репей, перец, – все пробовала?
Катерина безутешно зарыдала, закрыв лицо руками.
Валентина грустно перебирала у Катерина оставшиеся на голове живые пряди, когда в салон зашла хозяйка Азиза. Это была черноволосая женщина с маленькими черными и очень подвижными глазками. Ее именем был назван салон. Она сразу же увидела, что случилась беда.
– Пойдем, поговорим, – сказала она, и Катерина послушно последовала за ней в маленькую комнатенку-подсобку.
Там все было завалено краской для волос Эстель, маленькие коробочки высокими пирамидами громоздились по всей комнатенке, а в середине склада стоял небольшой стол. Когда клиенты просили итальянскую краску или французскую, парикмахерши согласно кивали в ответ, но красили их неизменным Эстелем, выдавая за импорт. Пусть за Лореалем на Невский проспект идут, а тут у нас Веселый поселок, и мы поддерживаем отечественного производителя, как можем. Кряхтя и вздыхая, коренастая Азиза по коробкам с краской заползла на стол, потом перелезла через полированную поверхность, и уселась на стул. Некоторое время она открывала многочисленные ящички, рылась в каких-то бумажках, потом протянула Катерине чей-то криво накарябанный на пачке сигарет, номер.
– Ух, еле откопала. Вот держи. Давным-давно был у нас уже такой случай, как у тебя. Девка чуть не сдохла, вовремя спохватились. Это вовсе не болезнь, это от черного сердца идет той, что тебя проклинает. Да плюс мосты эти распроклятые. Чтоб, им пусто было!
Азиза кивнула в сторону окна, сквозь которое был виден пепельно-серый мост Володарского. Дым и шум поднимался над ним так, будто по мосту мчался гигантский паровоз смерти, сметая все на своем ходу.
– Мосты?
– Конечно. Этот город даже называют «Город разведенных и мостов». Не знала, что ли?
Катерина с удивлением смотрела на Азизу, она всегда казалась ей пустой как пробка.
Азиза, поймав ее изумленный взгляд продолжала:
– Ну это не я придумала, читала в журнале где-то. Короче, суть в том, что тут слишком много мостов, а многие из них еще и разводят полукольцами. Говорят, именно в эти моменты всякая нечисть и просачивается сюда из того мира, а наших, живых, в обмен затягивает туда. Круговорот, понимаешь? Как внизу, так и наверху.
