Анна Данилова
Садовник. Я создал вас, мои девочки, и полюбил…
– Может, потанцуем? – Глеб резко поднялся со стула и взял Люсю за кончики пальцев.
Люся покачивалась в такт музыке и пыталась понять, что же происходит. Последует ли что-нибудь после этого танца, намекнет ли этот скромный на вид, интеллигентный физик на что-нибудь? Захочет ли он встретиться с Люсей в другой обстановке? К примеру, в гостинице или у нее дома?
– Ты не могла бы сейчас, Люсенька, выйти из квартиры, подняться на этаж – там лифтовая шахта – и подождать меня там? – в волнении спросил Глеб, облизывая пересохшие губы. – А я мигом. Ведь ты же сама этого хочешь? Или я ошибаюсь?
Люся шарахнулась от него, стремительно пересекла прихожую, зашла зачем-то на кухню, попросила простой воды, а потом, чувствуя, что пьянеет с каждой минутой, открыла дверь и вышла в темный душный подъезд. Держась крепко, чтобы не упасть, за перила, поднялась наверх и притихла, ожидая, когда следом откроется дверь, чтобы выпустить Глеба. Ей сейчас не нужен был ни Разоренов, ни Игорь, никто. Она хотела только этого поджарого, смуглого и седого мужчину. Она в ожидании сняла с себя трусики и повесила их на перила.
АЛИК ВЫШЕЛ ОТ КАТИ взбешенный. Он оставил ее в комнате в состоянии, близком к обморочному, сказав на прощанье: «Я так больше не могу». Он действительно больше не мог находиться рядом с ней и не обладать ее телом. Хотя он приходил в этот дом не к ней, не к Кате, а к ее старшей сестре Нате, но об этом никто не знал. Даже она. Банк понимал, что Снегирев перевернул ее жизнь и обрек на одиночество. Банк ненавидел за это Снегирева и поклялся убить. Если не физически, то как-нибудь иначе. Он был уверен, что должен отомстить за Натины страдания. Жаль только, что никто в городе не знает, где он сейчас. Сибирь, она большая.
Банки дружили с Мазановыми уже много лет, часто ходили друг к другу в гости, устраивали пикники за городом, а когда родители Алика купили дачу, стали ездить, начиная с весны, на выходные туда. Вот там, на даче, Алик и обратил впервые внимание на девочек. Веруся тогда была еще совсем ребенком. Катя начинала формироваться и удивляла размерами своей груди. Что касается Наталии, то она впервые предстала перед ним уже вполне развитой молодой женщиной. Она была много тоньше Кати, выше ее на пол-головы, но привлекала внимание своей природной гибкостью, грациозностью и какой-то независимостью во всем и естественностью движений. Приехав впервые на дачу к Банкам вместе со всей своей семьей, Наташа как-то очень быстро освоилась и, не обращая внимания на сестер, пошла одна гулять по саду. Набрав горсть клубники, она села в тени на плетеное кресло и, думая, что ее никто не видит, оголила ноги, расслабилась и закрыла глаза. Вот в такой уязвимой позе и застал ее тогда Алик.
– Твои сестрички лепят вареники, ты не хочешь к ним присоединиться? – спросил он, подойдя к ней неслышно и надеясь смутить ее своим неожиданным появлением. Но она лишь прикрыла тяжелые веки ладонью и взяла в рот еще одну ягоду.
– Я не люблю возиться на кухне, тем более в гостях. Лучше я откажусь от вареников. Мне здесь нравится. Тихо, пахнет цветами, а от солнца тепло ногам…
– А если я тебя сейчас поцелую?
– Пожалуйста. Только, боюсь, это не понравится Кате. Но этот поцелуй ничего не будет означать. У меня есть парень, и мы с ним скоро поженимся. Все понял?
Банк все понял. На следующий день они с Катей пошли в кино. Показывали «Соседку» с Фанни Ардан. Во время демонстрации сцены, где они с Депардье занимаются любовью, Алик положил руку между ног Кати. И она не пошевелилась. Они весь тот день ходили по городу, просмотрели три фильма, и во всех кинотеатрах занимались одним и тем же. Ночью Алик долго не мог уснуть. А утром зашел к своей соседке, Тане, с которой у него не было ничего общего, кроме кровати, и почти изнасиловал ее прямо в коридоре, возле столика с телефоном. Красная из-за того, что ей пришлось довольно долго находиться с низко опущенной головой, Таня сказала ему, что любит его и что будет ждать Алика «сегодня же в девять вечера».
– Все мои уйдут, – пояснила она, закрывая за ним дверь.
***
Заглянув в гостиную, где смотрели телевизор его родители, Алик решил пройтись по улице, чтобы потом вернуться и уже вместе с ними, как положено (главное, чтобы никто ничего не заподозрил) пойти домой. Ему не хотелось прежде времени афишировать свой разрыв с Катей.
Выйдя в подъезд, он услышал что-то, похожее на возглас, доносящийся откуда-то сверху. Он поднял голову, но увидел лишь светлое пятно на перилах. Он с легкостью сбежал вниз и уже оказавшись во дворе, темном и зеленом от акации и ивовых зарослей, направился в еще более темный проулок, где находились телефонные кабины. Он собирался позвонить Тане. Ему показалось, что в первой кабинке кто-то есть. Тогда он обошел ее и открыл дверцу во вторую. Но что-то заставило его повернуться. Сквозь мутное двойное стекло, разделявшее две кабины, он увидел бледное, обращенное к нему, лицо.
– Что ты здесь делаешь? – от открыл дверцу и увидел Нату.
Она стояла, скрестив руки на груди. Глаза ее, не мигая, смотрели мимо него, куда-то в пространство. Тонкие белые руки ее приподняли платье до пояса, открывая Алику райский пейзаж.
– Что-то не так? – хриплым голосом спросила Ната и резко одернула платье. – Не хочешь здесь, пойдем на детскую площадку.
Она схватила его за руку и повела за собой, в глубину двора, где под кустами дикой смородины дети днем строили шалаш. Ната легла на ложе из терпко пахнувших веток, раздвинула ноги и поймав рукой галстук склонившегося над ней Алика, притянула его к себе.
– Ну же… Пока я не передумала…
***
БИОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТАТИВ положил начало опытам. Теперь уже Верусе хотелось все постигнуть в разрезе, причем в самом прямом смысле этого слова. Она бесстрашно разрезала лягушек, рыб, головастиков. Дома же сама разделывала кур и уток, рассматривая их внутренности. Все, казалось бы, было понятным. Строение организмов, в конечном счете, было сходным у многих животных и птиц. И только одного не могла она понять: отчего бьется сердце? Она держала на ладони жесткий, упругий комочек плоти, липкий от крови, и искала источник энергии. Когда она спрашивала у Клары, почему бьется сердце, то слышала в ответ что-то такое неопределенное, что даже стыдно становилось за ее невежество. С другой стороны, ответа ведь не знал никто. Даже очень умный отец. «Наверно, это биение передается еще в утробе матери».
***
Веруся еще раз взглянула на подарок Алика и, спрятав скальпель уже до завтра в стол, вышла из комнаты и отправилась на поиски Наты. Не найдя ее в этом полусонном, послепраздничном хаосе, она заглянула к Кате и застала сестру в слезах.
– А где же Алик? – спросила, ничего не подозревая Веруся, и, не получив ответа, пошла на кухню. Там тетя Тамара с грустными глазами ела консервированные персики. Мама вытирала хрустальные фужеры. Обе, увидев Верусю, как по команде замолчали.
– Куда это все подевались? Где моя Люся? А Ната? Алик, папа?
– Прячутся от духоты, – отмахнулась тетя Тамара и предложила Верусе персик.
***
Глеб поднялся к Люсе. Она, дрожа от нетерпения, обвила его шею руками и прижалась своим ртом к его губам.
– Я только хотел тебя спросить, – Глеб старался говорить бесстрастно и едва сдерживался, чтобы не влепить этой молодой потаскухе пощечину, – какую роль в твоей жизни играет Вера.
– Она моя подруга, а что? – ничего не понимая ответила Люся и немного отстранилась от Глеба, чтобы увидеть выражение его лица.
– А то, что если я тебя еще хоть раз увижу в своем доме, то все расскажу твоим родителям. Согласен, мужчина устроен примитивно, но это не дает тебе права так вести себя. И еще: кроме секса между мужчиной и женщиной существуют отношения другого рода. Ты не можешь этого не знать. Но все же, желательно, когда ты ложишься под какого-нибудь мужчину, испытывать к нему хотя бы элементарную симпатию, я не говорю уже о более высоких и сильных чувствах.
Люся схватила его обеими руками за ворот и, приблизив его таким образом к своему лицу, проговорила, не помня себя от досады и злости:
– И это ВЫ мне говорите? Вы, который бегает в соседний дом к медсестре, чтобы сделать с ней то же самое, что собирались сделать со мной? Вы, который… Вы врете своей красивой жене, что у вас нет денег, потому что вы относите их в другую семью… Сколько у вас дочерей? Три? Или все-таки четыре? Зачем вы мне все это сейчас сказали? Хотите показать, что вы лучше меня, что такой чистенький? Или что я недостойна вас? Врете! Вы просто мучаетесь от своей же собственной слабости, вы хотите меня, как животное, но боитесь себе в этом признаться… Ну что вам стоило побыть со мной здесь каких-нибудь двадцать минут? – шептала она, задыхаясь от желания. – И вам было бы хорошо, и мне. Откуда в вас, интеллигентах, столько дерьма?
Глеб от неожиданности обмяк и присел на ступеньку. А ему-то казалось, что он осторожен. Ему стало не по себе. Он уже пожалел обо всем.
– Ты права. Я такое же животное, как и все мужчины. Даже если так, то пойми, мне не хотелось бы, чтобы
Вера набралась от тебя… сама знаешь, чего… Она еще девочка, я как отец, боюсь за нее, неужели непонятно? Не навязывай ей свой образ жизни, я тебя прошу.
– Я ей и не навязываю. Но она тоже живой человек, и мне непонятно, зачем вообще этот культ девственности. И чего это с ней все носятся как с писаной торбой! В жизни столько наслаждений, а вы, взрослые, страшные эгоисты. Вам, значит, все можно, а нам нельзя?
– Ты рассуждаешь как ребенок. Однако, я должен перед тобой извиниться?
– Боитесь?
– Боюсь.
Глеб еще не знал, как он будет жить дальше. Разговор с Люсей принимал неожиданный оборот: он попал от нее в зависимость.
– Не бойтесь. Я никому ничего не расскажу. Даже Вере. Мне это ни к чему. Но встречаться с ней нам запретить никто не сможет. Это просто невозможно.
– Ты, я вижу, неглупая девочка. Значит, на тебя можно положиться?
– Да. Если вы поцелуете меня.
– Но это все. Хорошо?
– Хорошо. – Люся одела трусики и подставила Глебу губы для поцелуя.
«Она права, – думал Глеб, раздвигая своим языком ее губы и плавая в каком-то горячем тумане – тысячу раз права. И черт меня дернул читать это моралитэ. Я осел. Старый осел».
Но уже на улице, пробираясь между кустами, короткой дорогой к Сашиному дому, он пришел в себя. "Идиот».
***
КЛАРА И ГЛЕБ легли поздно. Часам к одиннадцати только стали возвращаться гости. Сначала вернулся Банк, извинился, что заставил всех беспокоиться. Затем откуда-то появилась забытая всеми Люся. Заняв свое место за столом, она принялась доедать холодную индейку, затем попросила у Клары чаю с тортом. Услышав про чай, вышла из своей комнаты заплаканная Катя. На вопрос Клары, что произошло, она ответила, что у нее сильно разболелась голова. Алик нарочно сел подле нее и сидел весь остаток вечера, ухаживая за нею. Наталия пришла почти одновременно с Глебом, но, не показываясь гостям, заперлась в ванной. Наполнив ванну горячей водой, она забралась туда, вытянулась и закрыла глаза. Шок, вызванный звонком Снегирева, прошел. Голова работала на редкость ясно, тело было легким. На розовом кафеле пола лежало смятое, в зеленых пятнах платье, с которого еще сыпался желтый песок.
– Пойми, Снегирев, – сказала она, обращаясь к висевшей напротив смешной голубой мочалке в форме зайца, – только таким образом я могла освободиться от тебя. Я отдалась ему и нисколько не жалею об этом. Жаль, что ты не видел всего этого. Представь, детский шалаш, а в нем двое взрослых людей занимаются Бог знает чем. У Алика прекрасное тело. Наверно, теперь я буду отдаваться ему каждый день. А может и по нескольку раз в день. Жизнь продолжается. Так-то вот.»
Она появилась в гостиной розовая от горячей воды, в черных брюках и черной же, мужского фасона, рубашке. Влажные волосы завязаны на затылке узлом.
Банк, бросив на нее взгляд, почувствовал томление. Он уже знал, что встретится с ней завтра возле кинотеатра «Иллюзион» в десять часов утра и они отправятся искать квартиру.
***
Глеб, несколько обескураженный такими переменами в своей жизни, как присутствие постоянного чувства страха перед разоблачением, бросал осторожные взгляды на Люсю и думал о том, что же будет дальше. Ему в голову вдруг пришла совершенно дикая мысль о том, что взорвись сейчас Сашин дом, ему бы жилось намного легче. Представив себе эту кошмарную картину, он неожиданно для присутствующих застонал. Все посмотрели в его сторону.
***
Уже сквозь сон, Глеб, прижавшись в привычном движении к телу жены, услышал:
– Тебе не показалось, что сегодня вечером все были какие-то странные. Кроме старших Банков. Словно их всех, как диких животных, которых долгое время держали на привязи, неожиданно отпустили на свободу? Почему-то бросились, не сговариваясь, гулять на улицу…
– Так ведь душно было.
Клара повернулась к нему и, приподнявшись на локте, внимательно посмотрела в глаза мужа. Набрала в легкие воздуха, чтобы сказать что-то важное – и он это почувствовал, – но не сказала…
Выдохнула и легла, покорно положив ему голову на плечо.
***
ОН ЗАМЕТИЛ МЕНЯ возле моего подъезда, узнал и подошел.
– Послушайте, а ведь это вы.
– Я.
– Что-то раньше я вас здесь не видел.
И тому подобное. Он узнал во мне того самого человека, который помог ему на дороге отремонтировать машину. Обычное дело.
Я пригласил его к себе сыграть партию в шахматы. Он охотно принял мое предложение.
– У вас вчера было шумно, праздник какой? – спросил я, делая вид, что не имею ко всему этому никакого отношения.
– Да. Старшая дочь, Наташа, закончила художественное училище.
– Поздравляю. Хотите коньяку?
– Хочу.
Приблизительно так мы и должны были познакомиться.
– Глеб.
– Очень приятно, Денис.
Глеб был первым, кто сел в исповедальное кресло. Но он еще не знал в лицо своего Садовника.
***
СОН ВЕРУСИ. РОЗОВЫЕ И ГОЛУБЫЕ ОСЛЫ. Это было на следующий день после праздника. Люся полулежала в комнате подруги и откровенно скучала.
– Хочешь, я расскажу тебе свой сон? – спросила Вера, усаживаясь на колени перед Люсей.
– Валяй.
– Ну, слушай. Мне сегодня снились розовые, голубые и черные ослы. Вроде мы все на Черном море, там полно туристов, а ослы, представь, все иностранные и страсть какие дорогие. Вот я весь сон и приценивалась.
– Ну и что, купила?
– Нет. Не купила. Уж очень дорогие.
– Вот если бы ты вышла замуж за Алика Банка, он бы тебе целое стадо таких цветных ослов купил.
– Завидуешь Катьке?
– Вот еще. Мужик он, конечно, красивый, но ведь он же ее не любит.
– Как это?
– А вот так. Ты мне лучше скажи, неужели он настолько богат, что держит свои деньги за границей?
– Да. Банки все богатые. Целая семья адвокатов, но только не простых. У них клиентура. Я вообще-то мало что в этом понимаю, но слышала, что кроме адвокатских гонораров они еще занимаются ссудами. Кажется, родной брат дяди Ефима выдает ссуды.
– Хорошая информация. Но то дядя, а сам Алик-то чем занимается?
– Мне Катя не велела говорить, но тебе я так и быть, скажу. Ну, то, что он адвокат, это ты знаешь. Короче, агазин «Кох-и-Нор» знаешь? Электроника, словом. Это все его. Но Катька не из-за денег за него замуж выходит. Она любит его.
– Я бы тоже за такие деньги кого хочешь полюбила, – задумчиво проговорила Люся. – А с чего ты взяла, что она прямо-таки замуж выходит?
– Мама говорила.
Люся посмотрела на Веру и решила не рассказывать ей о том, что видела сегодня в городе Банка с Наталией. Они как раз выходили из ювелирного магазина. И Люся еще тогда отметила про себя, что, пожалуй, впервые за последние месяцы Наталия улыбалась.
– Раз мама говорила, значит так оно и будет.
***
ИНТРИЖКА С ЛАБОРАНТКОЙ закончилась рождением маленькой девочки Маши – четвертой дочери Глеба. Сначала было просто любопытство, затем – как верно выразилась Люся, – животное чувство, дальше – страсть помноженная на риск, что придавало особую остроту отношениям и, наконец, великая ответственность, когда Глеб узнал, что Саша ожидает ребенка. В результате появилась семья, которую приходилось содержать.
Саша была существом в высшей степени изящным. Она следовала своей моде и была оригинальная во всем. Ее любимый цвет – белый. Один знакомый психиатр как-то сказал Глебу за рюмкой водки, что если на женщине все, начиная с нижнего белья и кончая пальто, одного цвета, значит она – шизофреничка. Сашу назвать больной было невозможно. Яркая, цветущая, здоровая и очень энергичная женщина.
Если до рождения Маши она требовала от Глеба внимания и любви, то после родов она сильно изменилась. Ей были нужны только деньги. Видя это, Глеб начал испытывать тягостное чувство, встречаясь с ней. Но самым мучительным в этой ситуации было то, что он не имел возможности ни с кем поговорить об этом. Не с Люсей же ему делиться. Хотя ему иногда казалось, что расскажи он все Кларе, она бы наверняка дала дельный совет. Поэтому встреча с Денисом, то есть со мной, так запала ему в душу. Начиная с этого момента, все будет путаться. Я не знаю, что мне делать.
***
НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ ПРИГЛАШЕНИЕ. – Скажите, Денис, у вас никогда не было такой мысли, что вас обманули и, причем, самым жесточайшим образом?
Он пришел неожиданно, и, ни слова не говоря, сел в прихожей на полочку для обуви, причем, с таким видом, словно бывал здесь неоднократно, а полочка так и вообще его любимое место для таких вот задушевных бесед. А ведь это был его всего лишь второй приход ко мне: вот что значит естественный ход вещей, равно как и результат моей дивной проницательности.
Я как раз вернулся из сада и едва успел счистить влажные комья земли с моих сандалий. Если бы Глеб не был так взволнован, он непременно заметил бы, что довольно-таки заметные грязные следы от моих сандалий вели именно в кладовую и обратно (я возвращался, чтобы забрать чашку). Дело в том, что именно дверь моей кладовой в городской квартире соединяется с рабочим кабинетом на даче.
– Что вы имеете в виду? – спросил я как можно беспечнее, промокая еще мокрое от дождя (в саду разразилась настоящая гроза, которая еще не добралась до города) лицо большим носовым платком.
– Да взять хотя бы сам факт моего рождения!
Мне показалось, что это не от меня, а от моего озадаченного философскими проблемами гостя пахнет дождем, мокрыми яблонями; и что если осмотреть подошву его башмаков, то именно на ней, а не на МОЕЙ подошве окажется раздавленный розовый дождевой червяк. Мне стало не по себе.
– Я пытаюсь остановиться, – между тем продолжал он, – и не могу. Я хочу себе представить, что же случится с миром, со всеми моими близкими, если я хоть на миг остановлюсь, замру, замолчу… И что же? Я не могу себе этого даже представить!
Я пригласил его в комнату и предложил чаю, бубня при этом себе под нос что-то о повышенном чувстве ответственности. Но Глеб взял меня под локоть и яростно замотал головой:
– Нет, ничего у вас не получится, уверяю вас.. Я вовсе не в претензии на близких да и на мир тоже. Больше того, я счастлив больше, чем кто-либо, но… – голос его потерял силу, – мне очень стыдно признаться в этом… я очень устал.
– А вы попытайтесь расслабиться.
Возьмите в руки чашку. Это придаст вам ощущение реальности, которого вам так не хватает. Она очень горячая.
– Кто, реальность?
– Чашка, – мягко ответил я, понимая, что ему не просто приходиться целый день читать лекции в университете, а потом разрываться на две семьи. – Чувствуете чашку? Остановитесь, представьте, что ваша жизнь замерла и сконцентрировалась на этой тихой минуте. Забудьте, что окна напротив – ваши окна.
– Нет, не могу, – Глеб быстрыми нервными глотками выпил огненный чай и поднялся с кресла. – Вот и вы не поняли меня, – сказал он разочарованным тоном.
И тогда у меня возникло немыслимое желание пригласить его в свой сад. Я еще тогда не знал, что такое теперь со мной будет происходить часто. Я, конечно, предвидел это, вот только не знал, с чего начать наши прогулки и кто будет первым. «Во всяком случае, это, к сожалению, не Глеб. А жаль». Я понимал, что он вконец во всем запутался.
– Мне надо идти.
И он ушел.
***
РАНА оказалась неопасной. Катя записала в своем дневнике: «Ночью привезли женщину, истекающую кровью. Ножевое ранение. Ее пырнули ножом. Кто бы это мог быть? Муж? Любовник?»
Хирург Валентин Георгиевич наложил швы и попросил Катю следить за состоянием больной. Катя сидела в темной палате и смотрела на вздымающуюся грудь женщины. Ее звали Татьяна.
Утром она пришла в себя. Увидев Катю, заплакала.
– Вам нельзя волноваться, – прошептала Катя, чувствуя, как у нее начинает ломить бок: она представила себе, что это ЕЕ чуть не зарезали. Что тяжелее: боль физическая, или душевная? Банк исчез. Он бросил ее. Упорядоченная, наполненная смыслом и ясностью жизнь превратилась в сплошной кошмар, состоящий из бессоницы, страха одиночества и своей бесполезности. А причина самая что ни на есть тривиальная: Алик захотел овладеть ее телом, как полгода назад овладел «Кох-и-Нором». Она понимала, что проводит безумные параллели. Вовсе не боязнь стать его собственностью сдерживала ее, не позволяя ему взять ее. Она боялась самого физического процесса лишения девственности. Боялась боли и стыда. Но так и не могла сказать ему об этом.
***
Ближе к обеду к Тане пришел человек и начал задавать вопросы. Но она так и не смогла ему ответить, кто пытался ее зарезать. «Я ничего не видела. Было темно. Я почувствовала острую боль и все, больше ничего не помню».
***
Поздно вечером, после ужина, когда все, кроме Наталии, которая еще не возвратилась от подруги, расположились в гостиной у телевизора, Катя зашла к старшей сестре в комнату и отлила немного ее духов «Мадам Роша» в пустой флакон. «Снегирев уехал, Банк ушел». Ей хотелось поговорить с сестрой, спросить, что же ей теперь делать и где взять сил, чтобы жить дальше, но Наташи не было. Была лишь ее комната, неповторимая, как и она сама.
Катя на цыпочках вышла из комнаты и пошла к себе.
***
ЖЕЛАНИЕ ПОБЫТЬ ОДНОЙ загнало Нату на вокзал, откуда она позвонила домой и предупредила, что уезжает на пару дней «к приятельнице». На самом же деле она поехала на электричке в Жасминку – маленький поселок за городом, где в прошлом году делала этюды и жила у женщины по имени Елена. Никакая она ей не приятельница, просто женщина, сдающая за деньги комнату в большом деревянном доме.
Она сразу узнала Нату, впустила ее в дом и, предупредив «Чтоб не рисовала на стенах и дверях», отвела в чистую светлую комнату.
Была ночь, шел дождь, Ната лежала на узкой кровати в чистой постели. Рядом на столе стоял стакан с молоком. Молоко казалось голубым. Окна блестели со стороны улицы от света фонаря, по стеклам текла вода. «Я так никогда не напишу. Чтоб свет, и прозрачное стекло, и дождь, и голубое молоко, и река с ивами за палисадником.»
Она встала и в одной рубашке вышла во двор. Большой черный пес хрипло залаял, но увидев Нату, смолк и залез, звеня цепью, в будку. Босая, Ната перешла улицу, спустилась по скользкому холму к реке и вымокшая до нитки остановилась на берегу. Река, серо-черная, глянцевая, кипела под струями дождя. Ната скинула с себя рубашку и вошла в воду. Теплая. Как то голубое молоко, что давала ей перед сном Елена. И поплыла. Это была свобода. Тело, словно застоявшееся от однообразия городской искусственной жизни, обрело гибкость и силу. Никогда еще Наталия не чувствовала себя такой сильной. Сильной и свободной.
Она вышла, отжала волосы, рубашку и обнаженная, ощущая себя частью природы, возвратилась в дом. В комнате растерлась до жара сухим жестким полотенцем и очень быстро уснула. А рано утром, приняв решение, вернулась первой электричкой в город. Позвонила Банку, который всю ночь ждал ее звонка и выкурил две пачки сигарет, и сказала ему коротко: «Да».
***
МНЕ ПОЗВОЛЕНО МНОГОЕ. Существует дверь, чудесная деревянная дверь кладовки, которая переносит меня в одно мгновение из городской квартиры в мой рабочий кабинет с пишущей машинкой на даче. Это удивительное место. От возможностей у меня кружится голова.
Я слышу звонок. Это Глеб. Он пришел мне рассказать о Саше. Что ж, постараюсь не быть занудой, и, быть может, помогу ему своим молчанием. Ведь если к вам приходит человек со своими проблемами, это еще не значит, что ему нужен ваш совет. Ему скорее всего нужно ваше безмолвное понимание, широко раскрытые, полные участия и сочувствия, глаза.
– У меня есть женщина, – сказал он уже в комнате, когда мы с ним расположились в креслах, а в крошечных хрустальных рюмках сверкнуло золото коньяка. – Я почему-то поверил вам с первой минуты и мне кажется, что вы способны понять меня. Понимаете, я даже не знаю, как это случилось. Она работала у меня на кафедре лаборанткой. Красивая высокая девушка. У нее длинные светлые волосы, голубые глаза, точнее даже, синие… ярко-синие. Кожа белоснежная, полные розовые губы и аккуратный нежный нос. Мы с ней занимались любовью в лаборантской, на столе. У нее восхитительные колени, и кожа на них гладкая, упругая с каким-то сливочным блеском…
– Вы любите женщин, – сказал я и тут же осекся – слишком уж уверенно прозвучала моя фраза. Хотя оно и понятно, кто как ни я знаю Глеба лучше и дольше всех.
– Да, люблю, – мягко согласился Глеб и улыбнулся своим мыслям. – И не могу похвастать, что это продиктовано чисто эстетическими чувствами, хотя они, разумеется, играют важную роль. Сейчас я скажу вам нечто совершенно удивительное, но это так. Это правда. Я похотлив. Для меня страсть мало чем отличается от похоти. В словарях пишут, что похоть – это грубое животное чувство, то есть половое влечение… грубое… А страсть? Разве страсть не является высшим проявлением полового влечения? Согласен, грубость в момент близости непозволительная. Но это теоретически. В жизни же – у меня, во всяком случае, – грубость позволяет испытать более острые ощущения, причем как мне, так и женщине… Я вас шокирую?
– Нисколько. Я понимаю, элемент насилия и грубости распаляет… – Я старался не подавать виду, что его откровенность застала меня врасплох. И подумал еще тогда, как же он будет себя вести в саду, куда я собираюсь его пригласить; неужели существует такая тема, на которую он не сможет говорить здесь, в этих стенах, а раскроется лишь ТАМ?
– Я кажется чересчур разоткровенничался, – словно прочтя мои мысли, одернул самое себя мой гость и даже выпрямился в кресле.
– Я ведь собирался рассказать вам лишь о том, что уже больше года веду двойную жизнь. Конечно, это не редкость для мужчины. Но, понимаете… Наши отношения, носившие прежде исключительно сексуальный характер, резко поменяли полюса! Саша не подпускает меня к себе, при этом делая такое недоуменное выражение лица, что мне становится не по себе… Словно она стыдится этого. Она даже теперь не переодевается при мне. Словно между нами не было никакой близости, а маленькая Машенька появилась от непорочного зачатия. Я справлялся, не больна ли она. Нет. Спросил, не появился ли у нее в жизни другой мужчина. Нет же! Я совершенно сбит с толку. Прихожу к ней, только и слышу: мне необходимо триста тысяч, двести, пятьсот…
– И вы даете ей деньги?
– Конечно. Клара не знает, что по вечерам я иногда подрабатываю частными уроками английского. Представьте, Денис, ЭТИМ я зарабатываю почти столько же, сколько лекциями. Вот как все в мире перевернулось. Хорошо, что я знаю иностранный… Но я отвлекся…
Я закрыл глаза и вспомнил страницу машинописного текста с описанием вот этой нашей встречи. Только там я был в образе случайного попутчика, разговор происходил в электричке. Наступила минута, когда Глеб должен был признаться этому попутчику о своем желании избавиться от Саши. Неужели он и мне расскажет об этом? Я весь покрылся испариной. Ну нельзя же быть до такой степени открытым.
***
– … мне эти встречи не приносят радости как прежде… – только и сказал Глеб, состорожничал, но сколько грусти и разочарования прозвучало в этих словах.
И еще я подумал – не без ревности, – что попутчику он доверял больше.
***
КЛАРА села на постели.
Еще с детства научившись распознавать где сон, а где реальность, она прекрасно отдавала себе отчет в том, что то, что происходит сейчас с ее домом – сон, конечно же сон. Но тогда откуда же эти натуральные слезы и рыдания? Она смахнула слезы. Ей только что снился обугленный дом, ИХ дом, полуистлевшие столы и стулья, диваны с торчащими в разные стороны пружинами, обгоревшая, с запекшейся кровью на боку, собака, белый кот с подпалинами, сожженными усами и лопнувшими глазами; ей снилась несуществующая в ее памяти, а рожденная беспокойной ночью узкая лестница, уходящая в небо, и стая красных птиц, кружащихся над дымящимися обломками; и был Глеб, молодой; он уходил от нее, унося на руках двух девочек, это были не их дочери, хотя лица были очень знакомыми; он шел, спотыкаясь, а девочки, обхватив его за шею мертвой хваткой, кричали и плакали, смешиваясь голосами со всем этим кошмаром, адом… Где-то совсем рядом рожала немолодая уже женщина, она стонала, скорчившись под грязным коричневым одеялом, а люди, призраками проходившие мимо – и даже сквозь нее, не обращали на роженицу никакого внимания.
И даже она, Клара, не могла почему-то подойти и помочь несчастной, потому как не чувствовала, не видела себя в этой картине, в этом ужасе.
…Она посмотрела на спящего мужа, на его губы, чуть прикрытые, словно замершие вот так во время поцелуя или разговора, и подумала, вот бы узнать у него, почему он нес на руках этих девочек. Кто они? Но она не сделает этого. Никогда. Да и незачем тревожить его. Уже шесть часов. Надо успеть первой принять душ, успеть воспользоваться феном, сварить какао – Веруся с вечера просила, – приготовить кашу, бутерброды, зашить чулки, разбудить Катю и не забыть бы не будить Нату, а еще спросить, кто это сунул в кувшин с желтыми искусственными хризантемами вымазанную в крови тряпку. Может, Глеб порезался и впопыхах, чтобы не испугать домашних, сунул ее туда?
Она повернула голову и, забыв обо всем, залюбовалась играющими в серебристых волосах Глеба солнечными зайцами. Вот тут-то он ее и поймал, схватил и, заломив руки, подмял под себя…
***
ТАНЯ. «Через два дня к Тане снова пришел этот же человек. И снова задавал ей вопросы. И чего пристал, разве непонятно, что она ничего не помнит. Судя по всему, ее мужа взяли под стражу как подозреваемого в покушении на убийство. Я так думаю, что правильно. Если их в квартире было всего двое, то кто же, как не он, смог пырнуть ее ножом?» – Катя захлопнула тетрадь и посмотрела в окно. Был солнечный июньский день. Нежная листва больничного сада шелестела за раскрытыми окнами. Еще совсем недавно Катя радовалась и первой листве, и солнцу, и наступившему долгожданному лету, а что теперь? Что изменилось? Может, изменилась она сама?
