Анна Бондарева
Железный Путь
Глава 5
Венеция – туманный парад масок, неиссякаемый карнавал.
Не успеваешь покинуть перрон вокзала Santa Lucia, как тебя обволакивает присущий только ей, Венеции, особый запах «древних» водорослей, оказывает почти психоделическое воздействие.
В Венецию влюбляешься сразу и навсегда. Позже, спустя несколько лет, мне посчастливится побывать в Венеции в зимнее время года и застать безлюдную площадь Святого Марка в снегу. Помню, как я кружилась в танце, ловя теплым лицом немногочисленные снежинки, которые медленно, спиральными пируэтами, спускались с черного ночного неба. Летом же Венеция имела несколько другой тембр и оттенок. Бесконечные толпы туристов спешат насытить свое изношенное механической работой око изящной красотой и меланхолией этого полуострова. Если меня спросят, что я предпочитаю, лето или зиму в этой волшебной республике, ответ будет один: «Венецию?! Под любым соусом и в любом исполнении».
Пьер с неподкупной улыбкой приветственно махал букетиком ландышей с перрона.
– Надо же, – удивилась я, – ландыши летом?!
– Поспешим же, дорогая, Жан-Вильем ждет нас к завтраку.
– Лори не соизволил меня встретить, он спит после вчерашней вечеринки?
– Мой катер в неисправном состоянии, поэтому возьмем vaporetto. Ты, вероятно, очень устала с дороги.
Пьер был проинструктирован не отвечать на мои вопросы и четко действовал по утвержденному плану.
Он попросту проигнорировал ремарки и, выхватив из рук мой багаж, вручил заготовленные цветы.
– Пьер! – не выдержала я. – Да хватит мельтешить! Что происходит, в конце концов?! Ты ошибаешься, если думаешь, что я не видела заголовки первых страниц вечерних парижских газет. Наш почитаемый Феврие, похоже, вляпался не на шутку…
– Поверь мне, дорогой мой друг, я знаю еще меньше твоего и понятия не имею, о чем сплетничает парижская пресса. Разве можно верить газетчикам?! Забудь об этом и наслаждайся ажуром фасадов Венеции. У нас масса запланированных мероприятий; скучать не придется.
Моторная лодка-такси лихо разрезала волнистые густо-зеленые воды Canal Grande. Воздушно-голубой купол базилики Санта-Мария делла Салюте сливался со стаей утренних облаков.
– Вот мы и прибыли, – многообещающе промяукал Пьер.
Двери небольшого палаццо на площади у церкови Санта-Мария Формоза распахнулись. Стоило только шагнуть по мокрой лесенке и войти в прихожую маленького дворца, как истинное кокетство эстета-профессионала обольщало своим изяществом. Подлинники-абстракции Андре Масона переплетались с шедеврами самого Рафаэля. Массивные античные партеры, тесненные китайскими иероглифами, обрамляли изысканный вид из окон.
Винтовая мраморная лестница, ведущая в салон, навеяла не самые примечательные воспоминания о последнем пребывании здесь.
– Добро пожаловать, – Жан-Вильем продолжал читать утреннюю газету, – синоптики обещают сегодня тридцать пять градусов жары; я заказал для вашей комнаты экстренный вентилятор-кондиционер, так как прошлой ночью было вовсе невозможно сомкнуть глаз – душно.
– А разве кому-нибудь удается хоть на минуту сомкнуть глаза в вашем палаццо, мэтр?
– Я не знал, что вы умеете пользоваться чувством юмора в такой ранний час, и должен отметить, ваш французский стремительно прогрессирует, – с иронией и полагающейся хозяину важностью Жан-Вильем пронзил меня испепеляющим взглядом, – когда же мы сыграем партию в шахматы?
– Хотелось бы получить разъяснение ситуации.
Словно какая-то невидимая сила заставила меня прервать диалог, построенный из натянутых любезностей.
– Лоран по моему поручению отправился на встречу в Гритти Палас и вернется к обеду, Роза уже приготовила для вас ванну и завтрак.
Раздался звонок в дверь. К моему удивлению, мэтр лично спустился встречать гостя. Я вышла на балкон, чтобы осведомиться, кто же это еще сюда пожаловал.
Привлекательный молодой брюнет в бледно-сером богемно измятом костюме вошел вслед за Жан-Вильемом в палаццо.
– Знакомьтесь, мадам, Бенуа Лафоре, – представил нас друг другу мэтр, – извините нас, мадам, но мы с господином Лафоре вынуждены уединиться в библиотеке и переговорить по очень важному делу. Ленч подадут после полудня.
Несколько минут я продолжала стоять в полной растерянности. Мне впервые не понравилось обращение «мадам», от чего мои уши загорелись, словно зажженные факелы. Смятение, чувство неудобства и дискомфорта сгущалось в точке третьего глаза. Закружилась голова. Попытки утихомирить поток сознания вызывали лишь едкое покалывание в висках.
– Роза, пожалуйста, кофе, per favore cafe, subito!
Присев на расшитое золотыми лилиями кресло, я прикрыла веки и пустилась изучать образы, которые, как слайды диафильма, сменяли друг друга в подвижном темпе.
Не знаю, сколько времени прошло.
– Ваш кофе, мадам, давно остыл. Я заварю новый.
Домоправительница Роза, шурша длинной юбкой, удалилась на кухню.
На широком дубовом столе чинно покоилось старинное фарфоровое японское блюдо, наполненное до отказа всевозможными экзотическими фруктами. Внезапно охватило чувство голода, и я с детской жадностью проглотила переспевший банан.
Роза принесла свежий кофе. После чашки дымящегося напитка я отправилась на верхний этаж в отведенную мне комнату, чтобы переодеться и принять ванну. Через час я спустилась в салон обновленная.
– А… мадам Винсент! Я уже собрался посылать Розу за вами! Планы изменились! Мы отправляемся обедать в отель «Monaco & Grand Сanal»; мне только что звонил шеф-повар и сообщил, что доставили отменных кальмаров…
– Но позвольте, мэтр, где Лори? – недоумевала я. – Он должен вернуться, не так ли?
– Да, забыл вас предупредить, он будет только к ужину; небольшое осложнение на месте. Но мы с месье Лафоре не позволим вам скучать.
Жан-Вильем Феврие являл собой пример породистого циника – редкое сочетание сарказма и непринужденной обходительности. Он умел с точностью подобрать подобающую интонацию голоса, и ничего не оставалось делать, как молча повиноваться.
Мы, не спеша, прогуливались под арками немноголюдной в этот жаркий полдень площади San Marco. Никто не стремился завести беседу. Мы останавливались у витрин художественных салонов-галерей и магазинчиков со стеклом с острова Murano. Бенуа Лафоре обзавелся у уличного продавца фетровой шляпой. Я приобрела веер из слоновой кости; имитация древнекитайских мастеров.
Расположенный на персональном причале ресторан отеля «Monaco & Grand Canal» пользовался большим успехом, и без предварительной резервации попасть сюда было непросто. Для Жан-Вильема здесь всегда свободен центральный стол.
За обедом он оживленно рассказывал анекдотические истории из мира современного искусства. Про то, как не самые талантливые художники становятся именитыми; про то, как богатеют коллекционеры-провидцы; и о том, какой тайный смысл увидел на утро в картине Ива Клейна один министр после бурной вечеринки у мэтра.
Бенуа Лафоре был немногословен.
Его темно-карие глаза, отороченные пышными ресницами, внимательно следили за движениями Жан-Вильема. Казалось, что Лафоре все запечатлевает на свой внутренний фотоаппарат. Он в такт смеялся на все шутки мэтра и аккуратно наполнял бокалы прохладным Pino Grigio.
Каждый раз, когда наши взгляды пересекались, Бенуа делал значительный глоток вина. При этом он был нисколько не взволнован и чувствовал себя уверенно на своем месте. Это я испытывала неудобство и курила одну за другой сигареты.
– Можно мне угоститься папироской? Они такие тонкие и изящные, как ваши запястья, и не могут приносить вреда.
Я молча протянула пачку сигарет Бенуа и смутилась, когда он чуть коснулся моей руки мизинцем. Осталось загадкой, нарочно это было сделано или просто случайно.
Феврие продолжал говорить.
– Сегодня вечером нас посетит мадам де Бри с новым фаворитом. Он моложе ее как минимум на лет двадцать! Хотя в этом возрасте уже не заботят представления о внешнем приличии, она выглядит крайне забавно. Также заглянет Пьер с супругой; редкая зануда, надо отметить. Единственный способ с ней сладить – это усадить играть в карты…
На слове «карты» вспомнился мой утренний сон и голос старика из пустого вагона. Я вдруг поняла, что голоса старика и тот, который я слышала на вечеринке у Клода, идентичны.
После обеда мы отправились на остров Лидо, чтобы поиграть в гольф. Я небольшой любитель этой забавы и предпочитаю гольфу бильярд. До ужина делать было абсолютно нечего; очень хотелось знать больше о Бенуа и продлить общение с ним на немноголюдном поле. Однако меня ожидало разочарование. Мужчины настолько погрузились в тонкости правил игры, обсуждая качество газона, правильный вес игровой клюшки и всякие другие детали, что вскоре я стала скучать и, сославшись на головную боль от несносной жары, вернулась на San Marco бродить по узким тенистым венецианским улочкам, заглядывая в пестрые лавки, подкупить всяких мелких приятностей.
Вернувшись в палаццо, я принялась рассматривать и примерять покупки. Незаметно наступило время ужина, но Лори так и не появился. Я спустилась в кухню помочь приготовлениям, где уже находился Пьер. Опуская один за другим овощ в кипящую воду, он ловко высвобождал алые томаты от лопающейся кожицы.
– Самое главное – это не передержать в кипятке, – пояснял Пьер, – тогда кожица сама соскальзывает, стоит лишь немного ей помочь столовым ножом.
– Недурно сказано, Пьер, твой рецепт невольно наталкивает на размышления, – я вовсе не собиралась завязывать с ним беседу, но некая сила, которая всегда увлекает во всевозможные переделки, вновь овладела мной, – а ведь так во всем – главное – не передержать в кипятке!
– Я готовлю соус для пасты, – объяснял Пьер, – если использовать неочищенные томаты, при нагревании кожица все равно отделится и смешается со спагетти, получится не так вкусно.
– Так сколько же нужно держать помидор в кипятке?
– Полминуты – больше чем достаточно, – со знанием дела заверял повар.
– А вот интересно, сколько человек сможет продержаться в кипящем котле? В Токио я видела по телевизору очень занятное воскресное шоу. Молоденьких японок, облаченных в скромные купальные костюмы, сажают в огромный чугунный котел, из которого идет пар, при этом девушки очень жалобно покрикивают, но сознания не теряют. Публика в зале ждет, кто же первая из них, не выдержав, выскочит, чтобы броситься в соседний котел с ледяной водой. Все это действо сопровождается неистовым хохотом зрителей и многословными бодрыми комментариями телеведущего. Победительница получает огромную плюшевую панду и в слезах, счастливая, поднимается на трибуны к своим болельщикам. Шоу длится от силы две с половиной минуты, но нет никакой достоверности в том, что внутри котла настоящий кипяток…
– Я не могу ответить на этот вопрос, но мадам де Бри, возможно, в курсе: у нее, по-моему, медицинское образование.
На самом деле, ни Пьер, ни мадам де Бри меня не интересовали, хотелось лишь отвлечься беседой «ни о чем», чтобы избежать преждевременного появления в гостиной; голос Бенуа еще не обозначился. Жан-Вильем заглянул на кухню и объявил:
– Ну вот, господа, все в сборе.
– Друзья! Прошу! – призывал Пьер.
Закончив сервировать стол, Роза наполняла бокалы. Будь то Венеция или Париж, есть одно положительное и неизменное качество посиделок у Жан-Вильема – наличие в избытке прекрасных вин. На этот счет можно было не переживать, винный хмель обеспечит на время приятную атмосферу.
Гости поспешили к столу. Парижская арт-элита обожает проводить летние выходные в Венеции. Палаццо Жан-Вильема – одно из редких мест, где можно услышать полезные сплетни и проверить на прочность нового компаньона или пассию. Именно с этой целью привела своего любовника мадам де Бри. Если парень выдержит натиск и не промахнется, случайно поведав неприглядную деталь из своего прошлого, возможно, его временно примут в завидный клуб изысканных циников.
Жан-Вильем пребывал в приподнятом настроении, предвкушая веселый вечер. Было откровенно жаль молодого блондина, который пришел с мадам де Бри. Заслужить снисхождение Жан-Вильема очень непросто. А мадам чрезвычайно дорожит его мнением. Маловероятно, что блондин сообразил сделать домашние заготовки, чтобы блеснуть в эпизоде отрывком из Артюра Рембо, par example. Шансы удержаться на плаву были невелики. Его неуверенные жесты выдавали в нем чужака. Удачный костюм и дорогой галстук в этой ситуации роли никакой не сыграет. Жан-Вильем сплошь везде был окружен красотой искусств, а людей ценил за спонтанность и остроту ума. Оставалось только надеяться на благоприятное стечение обстоятельств или неожиданную смену курса от болтологии в сторону азартных игр. Тут уж, как говорится, новичкам везет!
Так и случилось. После ужина мадам де Бри уселась играть в нарды с блондином. Жан-Вильем выступал в роли наблюдателя-арбитра, победителю предстояло сразиться с самим мэтром…
Бенуа открыто улыбался, он казался абсолютно доступным, но при одной мысли о сближении его руки с зажигалкой и моей с сигаретой солнечное сплетение сковывал прочно лед. После дым проникал через узкие гланды, льдина начинала плавиться. Три четверти сигареты было достаточно, чтобы расправиться с чуждым явлением.
– И что же театр? – голос Джины внезапно вклинился в диалог дымчатых спиралей.
– Да, это был успех.
Бенуа измерил мою реакцию на слово «успех» долгим взглядом, он точно ждал встречного вопроса с моей стороны. Но Джина продолжила:
– К сожалению, есть такие пьесы, на которые и час времени жалко потратить, и как можно терпеть долгие репетиции?! Как вы живете, Бенуа?
– Дорогая, ну как можно все подводить под одну черту, тем более что Бенуа может позволить себе выбирать репертуар, – вмешался Пьер.
– Роль Оскара Уайльда оказалась достойной нескольких месяцев моей жизни. Я с уверенностью могу сказать, что справился с задачей. Хорошая критика тому итог и подтверждение.
Самодовольство разливалось по извилинам красивого лица. Бенуа опустошил свой бокал и с превосходством затянулся сигаретой. Джина продолжила:
– Да вам из лести сыплют лавры, проверьте свой успех временем, возможно, Париж вскоре забудет о Бенуа Лафоре, и завтра вы будете исполнять эту пьесу на улицах Монмартра. Не все получили приглашение в ароматном конверте на закрытую премьеру…
– Джина, это слишком, если тебе так хочется, мы уйдем, я вижу, ты не в духе!
Пьер тщетно пытался успокоить жену. Джина приготовилась к долгой фехтовальной сессии. Ее рапира как минимум готовилась к битве с Бенуа и его эго.
Джина не была привлекательной. Складывалось впечатление, что она делала все возможное, чтобы уничтожить все остатки женственности. Темно-коричневое платье грубого покроя надежно укрывало все участки тела. Несвежие, с пробивавшейся сединой, редкие волосы образовывали то, что называется «мышиным хвостиком». Потрескавшиеся губы и заусеницы вокруг ногтей намекали на неустойчивый характер. Однако нечто неуловимо трогательное просматривалось в этой маленькой женщине.
Ее небольшой горб и грустная усмешка – свидетели невысказанной печали и тоски. Мне вдруг показалось, что ее никто никогда не любил.
– Вечер еще только начинается, и незачем спешить домой!
Бенуа проигнорировал нападки Джины и тем самым улучшил свою позицию.
– Я предлагаю сыграть, – Бенуа отправился в другой конец залы, чтобы извлечь колоду карт из бледно-голубого секретера средневековой китайской работы.
Я пыталась припомнить правила игры в покер. Перед внутренним взором снова пронесся утренний сон, и улыбки джокера размножились до бесчисленных множеств.
Естественно, играть предстояло на деньги. Пьер вызвался быть банкиром. Джина удивительно оживилась, ее бледное лицо посетил девичий румянец.
– Делаем ставки! Минимальная будет составлять двести франков.
Жан-Вильем протянул Пьеру блокнот из крокодиловой кожи и серебряную ручку.
Мадам де Бри переглянулась с молодым любовником. Блондин дал понять, что не заинтересован в игре.
– Мэтр, нам, пожалуй, пора. У меня с утра примерка у портнихи, я еду в Лондон, а после – в Аскот, на королевские скачки; там понадобятся особые туалеты и шляпа…
– Какая скука! – Джина без всякого стеснения обращалась к мадам де Бри. – Аскот, Лондон, Блондин и даже ваша любимая собака для вас не имеют никакого значения! Зачем вам все это?! Ставьте на кон своего любовника! Если я выиграю семь партий подряд – имею право развлечься с ним прямо здесь, в спальне у мэтра! Идет?! Почувствуйте азарт! У вас есть все и даже сверх того, но, увы, вы не в силах испытать от этого хоть каплю наслаждения. Да к черту деньги, ставки! Пойдем ва-банк!
Жан-Вильем привстал со стула, чтобы наполнить бокал мадам де Бри.
– Дорогая моя, вы можете пойти на этот риск и составить нам компанию? За безопасность репутации можете не волноваться, тут все свои, хотя…
Мэтр смерил саркастической усмешкой Блондина и вновь обратился к де Бри.
– В конце концов, вы знаете правила моего дома: покинув вечер сейчас, вы рискуете потерять свое членство в нашем клубе…
Мадам де Бри по инерции осмотрела свои драгоценные кольца на морщинистых с избытком перманентного загара пальцах и в первый раз за вечер потянулась за сигаретой.
Спутник мадам де Бри жадно пил. Казалось, он извлекает нетронутые ранее волевые ресурсы, чтобы хоть как-то подавить импульс негодования.
– Да ты расслабься, приятель, – Бенуа Лафоре переместился поближе к Блондину и дружески похлопал его по плечу, – тут, знаешь ли, как в далеком Вавилоне или как на празднике Дионисия в древней Греции: пей, сколько влезет, пусть разогреется кровь, отбрось условности…
– Приступим? – Пьер отложил блокнот в сторону и раздал поровну фишки для ставок и по три карты каждому игроку, после выложил еще три карты лицевой стороной на стол.
Повисла тишина. Игроки изучали свои карты. Лишь Жан-Вильем с пристальным вниманием оценивал лица присутствующих и психологический климат в зале. Я нарочито рассматривала Бенуа. Почувствовав взгляд, он дерзко уколол меня в ответ острыми зрачками и вопросительно приподнял левую бровь.
Так как дилер находился по правую сторону от Феврие, за ним пусть минимальная, но обязательная ставка. Он выдвинул фишки вперед.
– Еще сто! – выпалила Джина и с превосходством засучила манжеты своего платья, приподнявшись, уверенно поместила ставку на середину стола.
– Раз, два, три, четыре…
Жан-Вильем в упор смотрел на Блондина. Именно ему предстояло сделать следующую ставку. Через открытые окна с площади доносился звон церковных колоколов.
– Молодой человек, уже двадцать два – это последний удар, теперь колокольня час отдыхает…
– Рискнуть стоит, – подхватил с азартом Бенуа и, опережая события, принялся подготавливать фишки для ставки.
Джина выпустила сизое кольцо из табачного дыма. Все четырнадцать глаз заворожено наблюдали за его движением. Оно долетело до середины стола и замерло; время расширялось вместе с диаметром дымчатого облака ровно столько, пока оно не достигло своего апогея и бесследно исчезло.
– Да! Она угадала, эта женщина, – Блондин отчаянно бросил свои карты на стол; теперь он в упор смотрел на Джину. – Это последний удар, последняя капля, я не в силах далее изображать твою сиделку, твоего верного молчаливого пажа. Когда тебе нужна постель, ты ласково поманишь, а после бесцеремонно выставишь за дверь. В тебе нет ни одной живой струны. Как в бездонный колодец лились мои чувства в твое застывшее, утраченное в океане мирского изобилия сердце. Во что ты меня превратила?! В жалкое посмешище на арене, где беснуются такие же, как ты, полутрупы?! Я бросил все ради тебя! Свой университет, своих друзей… Я бросил Лею! Я себе этого никогда не прощу! Только она действительно любила меня. Она верила в мой талант; я еще могу стать хорошим врачом! Зачем я уговорил ее пойти на аборт?! Я убийца! Нет!!! Это ты – убийца, мадам де Бри! Ты будешь мучиться и умрешь в одиночестве. Сегодня я ухожу от тебя, навсегда!
Блондин молниеносно высвободился от галстука и, устремившись к Джине, схватил ее за плечи, приподняв с кресла, ловко переместил на край стола.
– Ты выиграла, горбатая!
Блондин впился зубами в малюсенькую шею Джины.
– Боже! Сделайте что-нибудь! – взывала к Жан-Вильему мадам де Бри.
Пьер от потрясения просто не мог пошевелиться. Бенуа Лафоре протяжно объявил:
– Каков финал! И кто бы мог подумать! Несчастная любовь на фоне пира и торжеств!
– Прощай, несчастная! – Блондин брезгливо оттолкнул маленькую Джину и выбежал по мраморной лестнице вниз, прочь из палаццо.
– Все в порядке, дорогая? – Пьер использовал самый мягкий регистр голоса, который мне когда-либо доводилось слышать из его уст, но этого было недостаточно, чтобы разрушить непроходимый слой прострации, повисшей за игровым столом.
– Вам не стыдно? Он еще совсем ребенок, – Бенуа стальным штопором открывал новую бутылку вина.
– Он просто ангел, – Джина обтирала кровоподтек от укуса влажной салфеткой.
– Ах, да, конечно, он ангел, – Жан-Вильем не удержался и рассмеялся таким неподдельным и заразительным хохотом, что мадам де Бри, по слабости характера, решила, что поддержать мэтра смешком будет с ее стороны оптимальным поведением.
– Ангел улетел, – продолжая смеяться, растерянно оглядывалась де Бри.
– Надолго ли, – по-философски лукаво заметил Феврие.
Дышать в палаццо становилось абсолютно нечем; даже запах изменился. Перегретый воздух, мысли гостей и алкогольные флюиды, хаотически смешиваясь, сплотились в гибрид-агрегат, беспощадно поглощающий кислород. Я обратилась к хозяину:
– Извиняюсь, мэтр, мне хочется прогуляться.
– Прекрасная мысль! И я хочу пройтись, – отозвался Бенуа, – мы ненадолго, мэтр.
Ночная Венеция, как чулан Папы Карло, полна манящего и таинственного мрака. Извилистые пассажи чередовались с волнистыми мостиками и образовывали ветвистую траекторию нашего молчаливого пути. Все кафе и рестораны закрываются не позднее полуночи, и с этим оканчивается отъявленный туризм, разъедающий мистерии острова своей суетой. Тихо и беззвучно умеют передвигаться только коренные жители. Мы плавно сливались с влажным соленым воздухом и невольно прислушивались к редким звукам скрипящих дверных засовов и оконных ставней. Неяркий свет одиноких фонарей встречался лишь на маленьких площадях и на лениво скользящих по каналу гондолах. Гармония Луны и ночи невидимым покрывалом по-матерински окутывала город.
Произвольным дружеским тоном Бенуа высвободил нас из беззвучной сансары:
– Как замужняя жизнь?! Я видел Лори на премьере. Он пришел с Лолой. Она не актриса… Я откровенно недолюбливаю богатых выскочек. В ней нет никакой тайны. Говорят, что не бывает истинных артистов из состоятельных семей. Подмостки – удел от бедности веселых арлекинов.
– А вы из бедной семьи?
– Отца своего я вовсе не знал. Меня воспитала мать. Она даже имени его никогда не упоминала. Зарплаты учителя истории в школе едва ли хватало, чтобы оплатить квартиру-студию и прокормиться, – Бенуа смотрел прямо перед собой. – Пойдем, я кое-что тебе покажу, – Лафоре так естественно перешел на «ты», что сложно было представить, как иначе к друг другу обращаться. – Осталось недолго, последний мост.
Мы очутились на маленькой площади. Казалось, мы стали прозрачны и бесследно растворились во всепоглощающей тишине.
– Это голова Иоанна Крестителя, – Лафоре указывал на фреску на лицевом фасаде, – церквушка San Zan Degola, церковь святого Иоанна Крестителя, одна из древнейших в Венеции.
Через приоткрытую дверь мы заглянули в маленькую церковь. Внутри, на удивление, были зажжены свечи. Выложенный мозаикой образ Архангела Михаила смирял дракона властным спокойствием. Лик Святой Елены состраданием украшал древний храм.
– А что, ночью церковь открыта?
– Нам повезло. Обычно закрывают. Я хотел показать тебе это место.
Мы прошли внутрь и присели на скамейку по левую сторону от алтаря. Церковные огни танцевали под музыку летнего ветра, пробивавшегося через щели вековых витражей. Я зажмурила глаза и вдохнула сладкий бальзамический запах ладана.
– Как хорошо, как дома…
– Да, тут служат православную службу на русском и греческих языках по воскресеньям, – ответил Бенуа, словно понимал меня.
Мне не хотелось открывать глаза. Я продолжала дышать глубоко. Отрывистый пунктир его сердцебиения смешался с ритмом моего сердца. Его прохладные, чуть влажные пальцы прикоснулись к моей теплой руке:
– Тебе бывает одиноко?
– Почти что всегда…
– Говорят, что ладан способствует активной выработке серотонина, «гормона радости»… еще ладан замедляет нервные процессы, вызывает чувство удовлетворения и покоя.
Волны блаженства рассредоточились по венам со скоростью света.
– Ладан способствует активации лобной и сердечной чакры, а также стимулирует воображение и сопутствует ясновидению…
Что это?! Опять один и тот же такой знакомый голос.
– Здесь есть кто? – я осмотрелась по сторонам. Церковь была пуста.
– Не нужно бояться фантазий. Невыраженные и непрожитые до конца в воображении, они вызывают психические зажимы, которые заслоняют нам путь к заветной мечте, – знакомый голос, тот же, что на вечере у Клода, или тот же, что у старика из сна в поезде и одновременно напомнивший адвоката Алекса, разговаривал со мной.
– Это сон? – переспросила я. – Кто здесь?
Я закрыла глаза и увидела странную картину.
Бенуа Лафоре целовал Жан-Вильема не по-приятельски, а по любви. Я моргнула несколько раз и спросила:
– А это сон?
– Нет, это не сон, хотя ты и сновидишь, – голос продолжил, – находясь в состоянии повышенной чувствительности, мы можем видеть все, как есть…
Я увидела и другую картину. Лори застегивал запонки на своей рубашке, рассматривая себя в зеркало. В зеркале отражалась кровать, в которой спала Лола…
Я еще раз открыла и вновь сомкнула веки и очутилась на безлюдной площади. Дул сильный ветер. Осенняя листва спешила устлать золотистым ковром бетонные плиты. Ветер усиливался. Небо тускнело. Листья с земли вихрем вздымались в воздух. Пошел снег. Маленькие прозрачные снежинки грациозно приземлялись на листву, но через мгновение уже снеговые хлопья падали с неба, сверкая в преломленном свете, казались осколками метеорита. Но вдруг небо расступилось, и солнечный свет озарил площадь. Снег таял мгновенно. Свежие капли дождя растворялись в воздухе, не успевая коснуться земли. Лучи радуги раскинулись аркой на небосводе. И вновь усилился ветер…
– Теперь пора! Не думай ни о чем; следуй голосу своего сердца и никогда не ошибешься…
Не было и пяти утра. Роза уже успела привести в порядок гостиную. В еще не пробудившемся палаццо по-прежнему стоял запах вчерашнего застолья. Дверь в спальню Жан-Вильема была приоткрыта. Там, на алых простынях, мирно возлегал Бенуа. Я проверила звонки на мобильном телефоне и нашла сообщение от Лори, который обещал сегодня перезвонить и все объяснить. Позже позвонила Ада. Она спешила сообщить, что намечаются съемочные дни в Мексике: «Не стоит долго задерживаться там, где ты есть; необходимо успеть оформить визу, а это лучше всего сделать в Париже. У меня на руках все необходимые документы. Я жду тебя…»
Лоран так и не проявился по истечении дня. На следующее утро вылетела в Париж.
