Анна Берсенева
Сети Вероники
Глава 7
Перемен не боишься, когда не имеешь к ним тяги. Это Алеся знала по собственному опыту. Она была рассудительна, в переменах ради перемен не нуждалась и любой выбор делала разумно. Но при таком ровном отношении к себе и к миру перемены в ее жизни все равно происходили, и резкие перемены, и болезненные.
Однако в нынешней перемене ничего болезненного не было. Алеся просто перевезла свои вещи из Павшинской поймы в Подсосенский переулок, в квартиру Ирины Михайловны. Комнату ей отвели небольшую, но большая была и не нужна, тем более что высокие потолки и так создавали ощущение простора.
Характер у Ирины Михайловны в самом деле оказался не из тяжелых. Алеся без особого труда разобралась, что та равнодушна к еде – каждый день завтракает обезжиренным творогом, и это ей не надоедает, а обед, тоже очень простой, из одного блюда, либо готовит сама, либо его привозит фирма «Домашняя кухня», принадлежащая какому-то знакомому Игоря Павловича. Еще Ирина Михайловна привыкла, чтобы ее вещи находились только на отведенных им местах, в частности, чтобы английская жестяная коробочка с чаем всегда стояла непосредственно возле чайника, а не в кухонном буфете.
Все эти бытовые мелочи легко было запомнить. А ничего более крупного, значительного в жизни Ирины Михайловны уже и не было.
Стоило Алесе подумать о дробных составляющих этой жизни, как сразу же приходило в голову сравнение с жизнью собственной. Все, что она выполняла по работе – принимала больных в отделение, раздавала лекарства, делала назначенные процедуры, – было, наверное, важнее, чем чтение новостей и английских романов или раскладывание пасьянсов, то есть те занятия, которым посвящала свои дни Ирина Михайловна. Конечно, важнее, потому что Алесины действия были необходимы большему числу людей. Но по размеренности и однообразию жизни между ней и Ириной Михайловной обнаруживалось слишком много сходства. Радовать это не могло, поэтому Алеся выбрасывала ненужные мысли из головы, говоря себе: «Жить ей не скучно, и с ней не скучно. Этого достаточно».
С Ириной Михайловной действительно было не скучно. Она не рассказывала житейских историй, но и хорошо – их Алеся как раз не любила, считая неотличимыми от обычных сплетен, только в прошедшем времени, – а говорила лишь о существенных вещах. Как всякий, кто работает с постоянно сменяющими друг друга людьми, Алеся видела немало людей умных. Но те, кого интересовало бы в жизни только существенное, встречались редко. Ирина Михайловна была как раз из таких, и это это привлекало к ней даже больше, чем ее легкий характер.
– Алеся, – спросила она однажды, – легко ли вам было привыкнуть к Москве?
Алеся не считала, что привыкла к Москве, так и ответила Ирине Михайловне.
– А почему? – заинтересовалась та.
Именно интерес был в ее глазах, а не пустое любопытство.
– Жизнь здесь жесткая, – объяснила Алеся. – Гораздо жестче, чем у нас. Да вы и сами знаете.
– Я не то чтобы знаю, но понимаю. А вот как вы это поняли?
Алеся поняла это сразу по приезде в Москву. Она возвращалась вечером с работы, в метро стало плохо какому-то мужчине – сердце прихватило. В час пик вагон был полон, Алеся не сразу протолкалась к нему. И все время, пока проталкивалась, краем глаза видела, что большинство людей смотрят в свои телефоны или просто перед собой, не обращая внимания ни на что, происходящее не с ними.
– У нас бы так не было, – сказала она Ирине Михайловне. – Не то что все такие уж добрые, кто-то и помогать бы не стал, но хоть из любопытства посмотрел бы, в чем дело. А у вас здесь и любопытства в людях меньше в тысячу раз. Я потом одной нашей медсестре про тот случай рассказала, и она мне объяснила: мы в Москве постоянно окружены такой толпой людей, что у нас просто не хватит сил на себя, если будем на посторонних расходоваться.
– Отвратительно, – поморщилась Ирина Михайловна. – Человек выдает свою нравственную ущербность за качество общей жизни. Отвратительно! Надеюсь, вы не поверили этой вашей коллеге?
– Не знаю… – проговорила Алеся. – Отзывчивые люди везде есть, конечно. Но общая жизнь… Она здесь совсем другая. В Москве даже время как-то по-другому идет, – вспомнила она. – Правда-правда! Я, когда только приехала, то и дело на часы поглядывала. Думаешь, час прошел или два, а на самом деле весь день. У нас время медленное, текучее. В Пинске, на Полесье, – уточнила она. – Может, потому что мы на болотах живем.
– Ну уж, на болотах! Я недавно видела передачу про одну американскую даму, которая перед войной по вашему Полесью путешествовала. Оно тогда еще польское было. И современный Пинск тоже показывали. Очаровательный городок. – Старушка улыбнулась. – Чистенький такой, и никаких болот.
– В Пинске-то болот, конечно, нет. – Алеся улыбнулась тоже. – А Багничи на самых болотах стоят. Это деревня, от Пинска недалеко, мой папа оттуда родом. Я однажды туда к бабушке на каникулы приехала, с девчонками за ягодами пошла и потерялась. Точно как в сказке: кустик за кустик, деревце за деревце… Чуть в трясину не затянуло. Хорошо, что пастух услышал, как я кричу.
– Представляю, как ваша бабушка испугалась.
Ирина Михайловна даже поежилась.
– Да, – кивнула Алеся. – За руку меня по болотам водила после этого – учила, как по ним ходить. Говорила, в жизни все может пригодиться. Но мне не пригодилось.
– В Москве, конечно, требуются другие жизненные навыки, – тактично заметила Ирина Михайловна.
– Конечно, – улыбнулась Алеся.
– Впрочем, неизвестно, какие умения понадобятся через несколько лет. Дамы моего возраста обожают цитировать Экклезиаста и Воланда, утверждая, будто люди не меняются. Но это же не так! Люди изменились буквально на глазах, и очень сильно. И даже не в том, что касается новых технологий, а в самых простых вещах.
– В простых – это в каких?
Разговор, который Алеся сначала лишь поддерживала, чтобы не уйти невежливо сразу после того, как измерила Ирине Михайловне на ночь давление, стал вдруг жгуче интересным.
– В изначальных, я бы сказала. В том, например, что значит для человека семья.
– В этом как раз ничего не изменилось, – усмехнулась Алеся.
– Не скажите. В моей молодости жить без мужа было очень трудно, чтобы не сказать невозможно. Даже в Москве. Тяжелый быт, нищенские зарплаты – люди вынуждены были держаться друг за друга хотя бы ради выживания. А сейчас вполне можно прожить одному.
Алеся молчала. Ей не хотелось ни опровергать это, ни подтверждать.
– Вам неприятна эта тема? – догадалась Ирина Михайловна.
– Нет-нет, – поспешно возразила она. – Мне интересно, что вы про это думаете.
– Я думаю, если люди не вынуждены быть вместе, чтобы выжить, то им приходится искать какие-то другие основания для совместной жизни. И не говорите, что дети достаточное основание, – сказала Ирина Михайловна, хотя Алеся ничего такого не говорила. – Детей тоже можно вырастить одному, часто даже лучше получается. Но что-то же связывает людей? Не в метафизическом смысле, а в обычной повседневности. Чувства на роль такой повседневной связи не подходят, они слишком изменчивы. А что неизменно, что надежно в отношениях между близкими? Чему они могут и должны доверять? Вот вопросы для современного человека. Мой покойный муж дружил с одним весьма верующим иудеем, так тот утверждал, что любовь вообще не развивается, а дается сразу. А если сразу не дается, то это и не любовь. Но как ее отличить от простого сексуального влечения и как все это соотнести с терпением в построении отношений? Извините, Алеся! – спохватилась она. – Я краду ваш вечер отвлеченной болтовней.
Алеся могла бы сказать, что никаких планов на вечер у нее все равно нет, но это было бы нечестно: она разговаривала с Ириной Михайловной не потому, что больше нечем было заняться.
– С вами интересно, Ирина Михайловна, – сказала она.
– Разве? А мне кажется, в старости люди начинают изрекать одни лишь банальности.
– Все по-разному, – пожала плечами Алеся. – Вы – нет.
– Ну, может быть. Кажется, Ахматова в преклонных годах говорила: в моем возрасте интересуют уже только метафизика и сплетни. Не исключаю, что это же самое интересно не одним старикам. Если вам не трудно, достаньте мне, пожалуйста, с верхней полки Голсуорси. Захотелось перечитать.
Алеся забралась на стул, достала из книжного шкафа «Сагу о Форсайтах» и ушла в свою комнату, оставив дверь приоткрытой, чтобы услышать, если ночью понадобится помощь.
Слова Ирины Михайловны стояли у нее в памяти весь вечер.
Что неизменно, что надежно в отношениях между близкими людьми? Чему они могут и должны доверять? Алеся не знала. Но что чувства ни связью, ни опорой не являются, знала точно.
Глава 8
– Ну зачем ты это сделала? Почему со мной не посоветовалась?
Можно было спросить: «А зачем с тобой советоваться?» Но Алеся не спросила. Они встречались наедине не чаще раза в неделю, и драгоценного времени с Борисом было ей жаль, и просто забывала она о любых мелочах, когда приходило ее время с ним.
Алеся сидела на краю кровати, а Борис стоял перед ней и одной рукой гладил ее по голове, а другой протягивал ей бокал с шампанским. Даже два бокала, узкие, как дудочки, для себя и для нее, держал он между пальцами.
– Я сегодня утром дар речи потерял, когда в отделении тебя увидел, – сказал он. – Такая коса была!
– Она мне мешала. – Алеся взяла у него бокал. – На работе под шапочку не помещалась. И вообще…
– Что – вообще? Повзрослее выглядеть хотелось? – проницательно заметил он.
Вообще так оно и было. Борис всегда выглядел очень элегантно, и ей хотелось ему соответствовать. Конечно, они не бывают на людях вместе, но все-таки… Может, ему будет приятно видеть, что его любит эффектная современная женщина, а не примитивная девочка с косой.
То есть можно было, наверное, и из длинных волос соорудить прическу, которая выглядела бы не хуже стрижки, сделанной вчера в салоне на проспекте Скорины. Но со стрижкой нужный эффект достигался быстрее и проще.
Выпили шампанское. Алеся поставила свой бокал на пол и стала одеваться. Борис был уже одет. Он забрал оба пустых бокала и вышел из комнаты. Знал, что Алесю смущает, когда он смотрит, как она одевается.
В его объятиях не смущало ничего. Но как только размыкался их круг, не смущение даже, а тягостные мысли захлестывали ее.
Когда-нибудь это закончится. Но чем? Он сказал, что не сможет оставить сыновей. Это было год назад, в одну из первых встреч здесь, в квартире его приятеля, который уехал на стажировку в Польшу. У Бориса были от этой квартиры ключи.
– Я люблю тебя и приму любое твое решение, – вот что еще сказал он тогда.
Все двадцать лет своей жизни Алеся знала: надо делать что должно и будь что будет. В восьмом классе она выписывала в толстую тетрадку разные афоризмы – этот показался ей самым правильным. И весь ее разум, вся ее сущность говорили ей сейчас: «должно» означает расстаться с Борисом немедленно. Но любовь лишала ее и разума, и, наверное, сущности, и ничего было с этим не поделать.
Так есть ли смысл думать о том, что будет, раз ты все равно не делаешь что должно? Потому она и гнала от себя мысли о будущем, и лишь в минуты расставания с Борисом они захлестывали ее, как волны.
Может, если бы он был ее ровесником, все это закончилось бы раньше: ровесников вокруг много, все они схожи, и все ей понятны. Но Борис не просто взрослее, а значительнее, он такой один, и то, что было ей непонятно в нем – что дается лишь годами и без опыта прожитых лет понятно быть не может, – сплеталось с любовью к нему и держало сильнее, чем самые прочные сети. И так это длилось до того дня, когда Алеся поняла, что беременна.
«Быть такого не может! – похолодев, подумала она. – Я же ни одной таблетки не пропустила!».
Глупость собственного лепета была ей очевидна. Еще в колледже на лекциях по гинекологии преподаватель говорил:
– Нет ни одного противозачаточного средства, которое действовало бы стопроцентно. И никогда не будет – природа не позволит.
Вот и не позволила. Хотя зачем могла понадобиться природе Алесина растерянность и тем более отчаяние, которое охватило ее, когда первая растерянность прошла? Никакого глубокого природного смысла она во всем этом не видела.
Но разум ее прояснился. Может, прояснение имело гормональную причину? Да, наверняка так – о гормональных изменениях, происходящих во время беременности, на лекциях тоже рассказывали подробно.
И в этом прояснении разума слова, сказанные Борисом в самом начале их связи: «Я приму любое твое решение», – приобрели прямой смысл.
Решить, что делать, могла только она, решить это надо было как можно скорее, и советоваться об этом с Борисом требовалось не больше, чем о том, оставлять ли косу. Хотя значимость этих двух действий, конечно, невозможно было сравнивать. И сказать ему о беременности надо было уже после того, как у самой сложится какое-то решение. Алеся не знала, откуда у нее такая уверенность, да и решения никакого ей в голову пока не приходило…
Но после года связи с Борисом, после этого проведенного в смятении года, она своей уверенности обрадовалась.
Глава 9
– Вы умны, Алеся.
Обычно Игорь Павлович навещал свою маму днем, когда Алеся была на работе, поэтому виделись они не часто. И откуда бы ему знать о ее уме?
Но когда она спросила его об этом, он ответил:
– Глупые женщины не бывают красивыми. Разве что в восемнадцать лет. А вам-то не восемнадцать.
Она смутилась бы от этих слов, если бы и без них не понимала, что нравится ему. Для такого понимания не требовалось особенной догадливости, потому что он не особенно это скрывал. И то, что сегодня, застав ее дома, попросил проводить его до угла Подсосенского, а потом, когда до угла дошли, предложил посидеть в кафе, было лишь еще одним тому подтверждением.
– Мне тридцать, – сообщила Алеся.
Вернее, не сообщила, а напомнила: паспорт-то ее он видел.
– И вы очень красивы, – кивнул Игорь Павлович. – Точнее, гармоничны. Поэтому элементарная логика подсказывает, что вы умны.
Он говорил прямо, потому что был прямым человеком, а не для того чтобы ей понравиться; это она тоже уже поняла про него. Естественность его прямоты не вызывала неловкости. Можно было бы даже сказать, что она подкупала, если бы в Игоре Павловиче чувствовалось хоть малейшее желание ее подкупить.
Маргарита, с которой Алеся еще больше подружилась за полгода, прошедшие после того как та впервые пригласила ее к себе на дачу, недавно сказала про Леню Эткина, у которого работала операционной сестрой в хирургии:
– Он из таких, знаешь… Которые «менопорше» покупают.
А когда Алеся переспросила, что такое «менопорше», объяснила:
– Это английский термин. Недавно появился, я в инстаграме у кого-то видела. От слов «порше» и «менопауза». Когда мужчина от страха перед старостью покупает себе спорткар и начинает как подорванный девчонок клеить.
Игорь Павлович ездил на метро или на «Вольво» и Алесю не клеил. Она, конечно, не девчонка, но и его отношение к ней на страх перед старостью не похоже.
Погода всю зиму стояла сырая, и пока шли до кафе, Алеся продрогла. Игорь Павлович взял себе и ей гранатовый кофе, сваренный в турках на песке. Кофе принесли в деревянных бокалах. Алеся грела руки о теплое дерево.
– Вы не очень устаете с мамой? – спросил Игорь Павлович.
– Совсем не устаю. У нее легкий характер, вы же сами говорили.
– Это я так считаю. А у вас другое может быть восприятие. Скажите, могу я называть вас на «ты»? – без паузы спросил он.
– Конечно. Мне хоть и не восемнадцать, но и не шестьдесят еще. Вы могли бы и не спрашивать.
Сказав это, она подумала, что не знает, сколько лет Игорю Павловичу. Может, упоминание шестидесяти как возрастного рубежа показалось ему обидным?
– Дело не в возрасте. – Он пожал плечами. – Меня тоже можешь на «ты» называть. Я потому спрашиваю, что мы же не в Англии, чтобы такие вещи были понятны по умолчанию. Ты «Аббатство Даунтон» смотрела?
– Ирина Михайловна смотрит. А я так, краем глаза иногда.
– Вот там все очень внятно. К кому как обращаться, кто и что обязан делать, что не обязан, какую черту нельзя переходить.
– Но это же про английский высший свет, – сказала Алеся. – И действие сто лет назад происходит.
– Сейчас, думаю, поменялись только повседневные правила, и то не все. А суть прежняя: каждый англичанин знает свои права, и никто не обижается, что они не безграничны.
– Я тоже не обижаюсь, – улыбнулась Алеся. – Хоть и не англичанка.
– Не англичанка, но такая, знаешь… Нездешняя.
– Инопланетянка, что ли?
Все-таки его слова слегка уязвили ее. Мог бы и не напоминать о своем московском превосходстве!
Но оказалось, он имел в виду совсем не то, что она приезжая.
– Ты взрослая очень, – сказал Игорь Павлович. – Я таких, как ты, даже среди своих клиентов не много вижу, а они ведь серьезные люди. Но по сути в большинстве своем подростки. А ты очень взрослый человек. Европейский, я бы сказал.
– Почему европейский? – не поняла Алеся.
То есть Пинск, конечно, ближе к Польше, чем к Москве, но вряд ли он имеет в виду расстояния.
– Европейские люди умеют существовать в повседневности, – ответил Игорь Павлович. – Жить день за днем. А для наших жизнь – это взлет, порыв, прорыв.
– Разве это плохо?
Она в самом деле не понимала. Вернее, не знала по себе, что это такое. Но полагала, что если человек хочет в своей жизни взлета и прорыва, то он многого может достичь, и это положительное его качество. Тогда почему в голосе Игоря Павловича слышится неодобрение?
– В каких-то ситуациях неплохо. – Он пожал плечами. – В каких-то даже хорошо – в войну, например, или перед революцией, как сейчас.
Слова про революцию, да еще произнесенные таким обыденным тоном, как будто это всем очевидно, Алесю удивили. Какая революция, где – в Москве? С чего бы? Она хотела спросить, что он имеет в виду, но Игорь Павлович продолжил свою мысль в другом направлении, и оно показалось ей более важным, чем рассуждения о том, что не имеет отношения к ее жизни.
– Но повседневность нам скучна, – сказал он. – Обходиться с ней мы не умеем. А между тем она существует объективно, никуда от этого нашего неумения не девается. И поскольку на подростковом отношении к жизни долго не протянешь, дыхание у нас короткое. Не на долгую дистанцию. Да ведь об этом еще Чехов в «Иванове» писал, ты читала, наверное.
Он был приметлив и, конечно, обратил внимание, что она берет книги из большого книжного шкафа в гостиной, где стоит русская и зарубежная классика. И Чехова тоже брала, притом недавно. Да и Ирина Михайловна, может, говорила ему, что Алеся прочитывает все новые книги, которые он покупает для матери. Чтение еще в детстве стало для Алеси привычкой, и даже сейчас, когда забот у нее было не в пример больше, чем двадцать лет назад, она эту привычку не утратила, хотя читать удавалось только перед сном и совсем понемногу.
Что именно писал Чехов про короткую дистанцию, она, правда, не помнила, но говорить об этом Игорю Павловичу не стала.
– Ты выглядишь естественно в любых интерьерах, – неожиданно и как-то невпопад заключил он. – А это тоже качество свободного человека. Взять еще кофе? Персиковый, может, или медовой?
– Нет, спасибо, – отказалась Алеся. И, вертя в руке пустой бокал, заметила: – Не думала, что для кофе дерево подходит.
– Дерево для всего подходит.
– Вообще-то да. Моя мама историей интересуется, народными ремеслами. И старинные вещи собирает. Так у нее шкатулка с навесным замком есть. Всё деревянное, даже ключ.
– Ух ты! Кто же такое сделал?
– Неизвестно. Мама эту шкатулку в Багничах нашла. Там было имение наших предков. Ну, не настоящее имение, не фольварк, а так, застенок. Почти крестьянское хозяйство.
– Ты тоже историей интересуешься?
– Не то чтобы… Просто… В общем, было время, когда я много читала. – Она подумала, сейчас он спросит, что это за время такое было, и придется отвечать, а не хочется, поэтому поспешно добавила: – К тому же мама у меня учительница и любит обо всем, что сама знает, всем рассказывать. Ну и мне рассказывала.
– Что она преподает?
– Белорусский язык и литературу.
– А ты по-белорусски умеешь говорить? – с интересом спросил он.
– Конечно.
«Сейчас попросит что-нибудь сказать и будет удивляться, что паляванне – это охота, а не поле, а самотный – одинокий, а не смутный», – подумала Алеся.
Но Игорь Павлович сказал другое:
– Ты ничего о себе не рассказываешь. Почему?
– Потому что мало кому интересно слушать про другого. В основном про себя самого.
– Уверена?
– Ну, ради сплетен может быть и к другому интерес. Но ради сплетен зачем о себе рассказывать?
– Взрослая, взрослая, – повторил Игорь Павлович. – Даже слишком. – И, наверное, почувствовав ее мгновенно возникшую настороженность, попросил: – Расскажи хоть про вашу старину. Мне не для сплетен. Просто для личного развития. Где бы я еще послушал про этот, как его – фольварк?
– Застенок. Но я про это мало что знаю. Так, легенды о прабабушке.
– Кто она была?
В его голосе действительно слышался интерес. Как в тот день, когда они ехали в тамбуре битком набитой электрички, глядя в исхлестанное летним ливнем окно и разговаривая о вещах неважных, но почему-то увлекших их обоих.
«Я слишком спокойно вспоминаю тот день, – вдруг подумала Алеся. – Но так и надо, может?»
Ответить себе она не могла. Поэтому лучше было ответить Игорю Павловичу, даже при том, что и на его вопрос она могла ответить не многое.
– Она была из обедневшей шляхты, – сказала Алеся. – Училась в пинской гимназии, но закончить не успела – война началась, Первая мировая. Потом революция.
– Как ее звали?
– Вероника.
