Анна Берсенева
Кристалл Авроры
– Сейчас не до того, чтобы нравилось, – усмехнулся он.
– А до чего?
– Надо деньги учиться делать.
Такое назначение учебы показалось Нэле странным, но возражать она не стала, а спросила:
– Ты немецкий знаешь?
– Не, – помотал головой Антон.
– Ну да! – поразилась она. – Как же ты в Германии учиться собираешься?
– На месте разберусь.
Он и правда был необыкновенный, это ей не показалось. И бесстрашие, похоже, предназначалась у него не только для драки – он умел не думать о последстивиях, вот что в нем было. Ни на секунду не задумался ведь о том, что ему придется много дней жить бок о бок с человеком, которого он так лихо побил, и как этот человек себя поведет, вдруг мстить станет? И о том, как будет жить, да еще и учиться в Германии, не зная языка, не думает тоже, а вернее, не боится ничего с этим связанного. Никогда Нэла таких не видела, никого такого не знала!
А вообще-то она не знала ведь ни одного своего ровесника, который был бы не из Москвы или Петербурга. Была немного знакома с Таней Алифановой, та приехала из городка Болхова Орловской области и случайно оказалась в левертовском доме, немного – со школьниками из Лилля и из Лондона, с которыми практиковалась во французском и английском, когда те приезжали по школьному обмену в Москву. Но чтобы близко…
«А с ним я разве близко?» – подумала Нэла.
И сразу же сама себе ответила: «Да!»
И сразу ей стало радостно, и сразу она смутилась так, что даже в носу защекотало.
Она чувствовала близким себе человека, с которым у нее не было и быть не могло ничего общего. Ей нравилось смотреть, как он ест. Ей хотелось расспрашивать его, что за город этот Романов и почему он живет в Нефтеюганске. Ей совсем не хотелось с ним расставаться, хотя уже наступила ночь и море, на которое они смотрели, стоя у борта, расстилалось перед ними пугающей темной бездной. Впрочем, морская бездна не казалась ей пугающей, и корабль больше не выглядел сумасшедшим.
Читая книжки про любовь, Нэла всегда думала: а как их герои догадываются, что влюбились? Именно книжки вызывали у нее такую мысль, потому что когда про свою влюбленность говорили подружки, Нэла считала, они просто выдумывают, чтобы поинтересничать друг перед другом. А в книгах огромной гербольдовской библиотеки было про настоящую любовь, это она понимала. Но вот как настоящую любовь распознают, понять не могла даже из самых лучших книг.
И вдруг это стало ей понятно само собой, без единого слова, и в ту минуту, когда она этого совсем не ожидала, и по отношению к человеку, с которым ей даже в голову не пришло бы это связать. Какие неожиданные штуки вытворяет жизнь!
Глава 5
Неизвестно, начал ли ее бывший муж разбираться в архитектуре, но место для своего бюро он выбрал со вкусом. Или не красотой здания руководствовался при выборе, а только стоимостью аренды, или еще какой-нибудь причиной, ко вкусу не имеющей отношения? Впрочем, вкус к жизни у него был всегда, и даже слишком ярко выраженный.
Как бы там ни было, огороженная территория, которая называлась бизнес-парком, очень Нэле понравилось. О русской промышленной архитектуре эпохи модерна она делала когда-то сюжет для телеканала «Арте», поэтому красота зданий из каленого красного кирпича, гармоничных лужаек перед ними и высоких металлических лестниц, которые их опоясывали, была понятна не только взгляду ее, но и разуму.
– Что здесь раньше было? – спросила она, стоя у окна в Антоновом кабинете.
Из него была видна река и Лужнецкая набережная, и смотреть в окно было поэтому приятно.
– Да завод какой-то, – ответил он. – Если хочешь, узнаю.
– Я и сама узнаю, – улыбнулась Нэла.
Нет, не произошло в нем перемен. Работать в красивейшем месте Москвы, каждый день входить в здание, которое построено сто лет назад, даже не поинтересоваться, что за здание такое, потому что это не имеет отношения к делу, и руководить при том архитектурным бюро, – все это было очень в его духе.
Радоваться его неизменности или печалиться, было Нэле пока непонятно.
Кабинет Антона всем своим видом свидетельствовал о том, что профессия у хозяина современная и респектабельная. Это ощущение не возникало из-за невнятной дороговизны, а складывалось из множества выразительных деталей.
На маленьком высоком столике стоял деревянный многогранник – из дубового дерева, как Нэла на взгляд определила, – на нем деревянная же вазочка, из которой торчали острые зеленые травинки. В ту минуту как Нэла взглянула на нее, вазочка вдруг оторвалась от многогранника и стала медленно крутиться в нескольких сантиметрах над ним.
– Завораживает, да? – сказал Антон, заметив, что эта загадочная левитация привлекла Нэлино внимание. – Электромагнит включается, полюса отталкиваются – и пожалуйста. Травка эта тоже странная, не из земли питание берет, а из воздуха.
– Как из воздуха? – удивилась Нэла.
– Да черт ее знает. Корней, во всяком случае, у нее нет, земля ей не нужна. Даже воду наливать не надо, иногда опрыскивать только.
Впрочем, и это не свидетельствовало о том, что Антон переменился. Ему всегда было интересно необычное, так что левитирующая трава скорее была подтверждением такого интереса, чем неожиданной потребности в стильном интерьере. Да и вряд ли он сам интерьером своего кабинета занимался, наверняка специально обученные люди.
– Хорошо у тебя, – сказала Нэла.
– Правда? – обрадовался Антон. И неожиданно добавил: – Я, знаешь… Когда офис искал, то все время думал, понравится тебе или нет. Можешь не верить, но так.
Не было причин ему не верить. Но что ответить на его слова, Нэла так пока и не понимала.
– Чем же твое бюро занимается? – спросила она. – Чем заказчиков привлекаешь?
– Правильно мыслишь. – Антон посмотрел на нее с удивленным уважением. – Уникальное предложение требуется, да. Мы советские здания реконструируем, довоенные. А их же полна Москва, так что без работы не сидим. Первый наш проект. – Он кивнул на большую фотографию, висящую над его столом. – Фабрика-кухня была. Я когда впервые ее увидел, чуть не заплакал, ей-богу.
– Почему? – улыбнулась Нэла.
– Родину вспомнил.
– В Нефтеюганске такие дома были? – разглядывая здание на фотографии, спросила она. – Странно.
– Не было, конечно. Для Нефтеюганска и такое роскошь. Но все равно – стены желтые были, облупленные, сбоку лестница, такая, знаешь, вот-вот развалится… Родина, короче, без слез не взглянешь. А мы из нее вон что сделали.
Здание на фотографии действительно не вызывало слез. Оно смотрело на мир огромными, ритмично расположенными окнами со стальной окантовкой, стены были выкрашены в благородный зеленоватый цвет, наружная лестница вовсе не собиралась разваливаться, а наоборот, придавала его очертаниям ту мощную и гармоничную прагматику, которая составляла самую суть конструктивизма.
– Нравится? – спросил Антон.
– Да, – кивнула Нэла. – У тебя и правда талантливые люди работают.
– А я тебе вообще не… вру.
Она догадалась, что он хотел сказать, и поняла, почему не сказал. Хотел сказать «я тебе никогда не врал», но сказал «не вру», потому что как раз врал ей, а теперь думает, что это осталось в прошлом, но так это или нет, никому не известно, в том числе и ему самому, просто он всегда был подвержен иллюзии, будто то, что он чувствует сейчас, останется неизменным вечно.
А для нее эта иллюзия закончилась вместе с юностью, и поэтому она не может ответить ему так, как он, наверное, ожидает.
Нэла пришла к Антону, когда рабочий день, даже долгий, уже должен был закончиться. Ей не хотелось влиять на его планы и ни с кем в его бюро не хотелось пока знакомиться. Как он станет ее представлять? Он любит торопить события, а сейчас это совсем не нужно.
И теперь, глядя в окно, как вечер – июньский, ясный – окутывает город, золотом пронизывает реку, Нэла поймала себя на том, что через этот вечерний вид пытается воспроизвести чувство, которым была охвачена в тот вечер, когда они стояли у борта корабля, идущего по Балтике, Антон допивал ряженку, а она смотрела то на море, открыто, то на него, украдкой, и понимала, что влюбилась с первого взгляда, как Джульетта, хотя и непонятно, Ромео ли перед ней, и что это чувство действительно ни с каким другим не перепутаешь.
Но можно ли повторить его в себе после того как оно ушло, и надо ли его повторять или лучше понять, что и без него можно обходиться, в повседневной жизни уж точно? Она не знала.
– Я в офисе не каждый день бываю, так что работать можешь прямо в этом кабинете, – сказал Антон.
– Я еще не… – начала было Нэла.
– Сначала, конечно, в курс войти надо, – быстро перебил он. – Что мы делаем, что собираемся делать.
Он хотел, чтобы решение уже было ею принято. Он так этого хотел, что даже не считал нужным скрывать. И это было так странно, что Нэла не находила ответных слов, потому что не понимала причину неожиданного его к ней порыва. Как будто не было времени, когда они не виделись, как будто расстались друзьями и поддерживали добрые отношения, а не отшатнулись друг от друга, как будто нынешний ее приезд к нему был чем-то само собой разумеющимся…
Но ведь так не бывает, чтобы воспоминания о чувствах стали самими чувствами по одному только желанию, к тому же не обоюдному.
– Прямо сейчас в курс входить? – усмешкой скрывая свое недоумение, поинтересовалась она.
– Можешь и сейчас, – кивнул Антон. – Но вообще-то не к спеху. Сейчас можно и поужинать.
Опять в ресторан! Опять будет демонстрировать непринужденность, говорить о пустяках и налаживать отношения, как по учебнику прикладной психологии. Зачем это ей, зачем ему?
– Я к еде равнодушна, ты прекрасно знаешь, – резко проговорила Нэла. – Это не изменилось.
И сразу же ей стало его жалко. Он не столько расстроился, сколько растерялся, потому что не знал, что еще ей предложить. Да и кто бы знал? В ресторан же большей частью для того мужчина и зовет женщину, чтобы был повод провести вместе несколько часов, и не дети же они, чтобы Антон стал ее звать для этого на качели в Парк Горького!
«Мы ходим какими-то бессмысленными кругами, – подумала Нэла. – Примериваемся друг к другу, присматриваемся, переменились ли, взвешиваем слова, рассчитываем будущее… И ни к чему все это не ведет, только в тупик заводит. Сама виновата. Неприкаянности своей не выдержала – и пожалуйста, попала в бессмысленную, патовую ситуацию. Дура!»
Солнце ушло за край окна, кабинет погружался в сумрак, и глаза Антона стали в этом сумраке как глубина морская.
«Оказалась я между дьяволом и глубоким синим морем», – мелькнуло у Нэлы в голове.
Совершенно не к смыслу мелькнуло: английский фразеологизм – «между двух зол» называлось это по-русски – описывал безвыходную ситуацию, а в нынешней ситуации ничего безвыходного не было. Надо было просто признаться себе, что не вышло толку из ее умозрительных планов, проститься и уйти.
– Нэл, – сказал Антон, – поедем ко мне, а? Ну что нам кругами ходить?
И прежде чем она что-то сказала – а что хотела ему сказать? забыла! – он обошел столик с левитирующей травой и взял Нэлу за плечи. Руки у него были такие горячие, что она почувствовала это сквозь батист блузки, а лицо – бледное, как от холода.
– Пойдем, – повторил он. – Прости меня.
Он всегда умел отдаваться своей искренности безоглядно, с полной силой. И всегда это Нэлу поражало, и сейчас, глядя на его бледное лицо с потемневшими глазами, она поняла, что власть, которую его искренность имела над ними обоими, не ослабела с годами.
Она быстро коснулась виском его виска и, не высвобождаясь из его рук, сделала шаг к дверям, едва ощутимый, но он почувствовал ее движение, конечно, и радость осветила его лицо.
Уже в дверях Нэла оглянулась. Прекрасный вечерний свет падал на фотографию, совершенное здание смотрело с нее всеми огромными окнами, и живая сила этого взгляда поразила ее.
Глава 6
– Я не думала, что ты здесь поселишься, – сказала Нэла.
– А я думал.
Машина въехала во двор, опустился за ней шлагбаум. Высокий, этажей в двадцать, узкий дом торчал посреди просторного двора, как клык какого-то гигантского существа, но не вымершего, а наоборот, набирающего силу.
Въехали в подземный гараж, свернули, повернули, остановились, вышли из машины, вошли в лифт, поднялись на какой-то высокий этаж. В металлической коробочке лифта волнение Антона чувствовалось как электричество в предгрозовом воздухе, и так же, как грозовое электричество, тревожило и будоражило Нэлу.
Вошли в квартиру, из прихожей – в большую комнату с карамельными стенами.
– Ну вот, – сказал Антон. – Здесь живу.
Нэла молчала. Цвет у стен ужасный, но это не важно. Что еще есть в этой комнате, кроме стен – мебель, лампы – она не видела. Или просто не могла на них сосредоточиться.
Надо взять себя в руки, направить внимание на что-нибудь выразительное, это всегда помогало.
Окно было большое, на всю стену. Нэла подошла к нему. Антон молча стоял посередине комнаты.
Панорама, открывающаяся из окна, захватывала поселок Сокол – его сады, зеленую толпу деревьев, среди которых виднелись покатые крыши невысоких домов.
– Я не думала, что ты поселишься здесь, – повторила Нэла.
– А я именно здесь и хотел.
Антон шагнул неслышно, но она почувствовала, что он уже стоит совсем близко у нее за спиной.
– Почему? – не оборачиваясь, спросила она.
– Объяснение глупое.
– А то ты все от большого ума всегда делал!
«Да и я тоже».
– Думал: если ты в Москву приедешь, в это окно тебя увижу.
– Врешь.
– Ну, немного. В смысле, не то чтобы думал, а так… мелькнуло.
Он положил руки ей на плечи. Жар в них не угас. Она повернулась к нему. Или сам он повернул ее к себе? Это уже не имело значения. Они смотрели друг другу в глаза, и Нэла чувстовала, что ее глаза блестят тем же волнением, которое она видит прямо перед собою. Но ей не пришлось долго вглядываться в блеск его глаз – Антон поцеловал ее.
«Не изменилось и это», – успела она подумать за те секунды, пока сильный разряд разлетался по всему ее телу, от губ до макушки и пяток.
Наверное, далее должно было бы следовать полное исчезновение мыслей в волнах страсти, но вместо этого последовал смех – Нэла не смогла его сдержать.
– Я и сама до кровати дойду! – Она попыталась снова встать на пол. – Незачем надрываться, Антон!
– Да с чего тут надрываться, ты ж как спичка. Какая была, такая и осталась.
– Ты тоже. Не можешь без спецэффектов. Не удивлюсь, если в ванну налито шампанское.
– Не налито. – Он все-таки смутился от Нэлиных слов – или рассердился, может? – и поставил ее на пол. – Но могу налить.
– Не надо. – Она быстро поцеловала его в нахмуренный лоб. – Пойдем.
В спальне стены были уже чистым кошмаром – цвета раздавленной земляники, чуть приглушенного лишь потому, что шторы почти не пропускали вечернего света. Но вот тут уже все Нэлины мысли действительно исчезли – превратились в дыхание. И в прерывистом этом дыхании она успевала только отвечать на Антоновы поцелуи.
Кровать занимала полкомнаты – он сбросил покрывало на пол и так же быстро стал бросать на пол одежду, которую снимал с себя. Нэла не отводила от него взгляда и поняла, что сама в это время раздевалась тоже, только когда Антон лег на кровать. Он смотрел на нее, не произнося ни слова – похоже, до сих пор не верил, что она ляжет с ним. Нэла завороженно смотрела, как поблескивают его глаза в сумраке. Очертания его тела завораживали ее не меньше, чем этот блеск.
Когда-то она теряла разум не то что от его прикосновения – от одного вида его голых плеч. Потом обида это перекрыла, потом и обида прошла – все растворилось в обыденном течении жизни. Как будет теперь, Нэла не знала. Но как бы ни было, понять это можно только… Она легла рядом с Антоном, перевернулась на живот, оперлась подбородком на руки, чтобы видеть его прямо перед собою. Он взял ее под мышки, притянул, положил на себя. Нэла почувствовала, что одновременно соприкасаются и пальцы их ног, и губы, и вся она соприкасается поэтому с ним, каждой клеткой кожи.
– Хорошо, что мы с тобой одного роста, – прямо в его губы сказала она.
– Да, удобно.
Он произнес это ровно, почти с усмешкой, но тут же, почувствовав, как раздвигаются ее ноги, вздрогнул и вскрикнул, как от боли. Она испугалась бы даже, если бы не знала и дрожи этой, и вскрика.
Нэла обняла его – плечи, ноги, всего его обняла всем своим телом – и сразу поняла, что он даже не вспомнил ее тело, а соединился с ним так, как соединяются части замысловатой головоломки: крутит-вертит ее кто-то неумелый, ничего у него не получается, и вдруг делает верное движение, и беспорядочные выступы и вырезы совпадают, и непонятно, как же сразу не получилось, ведь это так просто, ведь единственно возможное…
Долго же крутил-вертел ее тот неумелый кто-то! А зачем? Неизвестно.
Но известно, что мужчина, с которым жизнь свела ее снова – ну или сама она подтолкнула к нему свою жизнь, – подходит ко всем впадинам и выступам ее тела так, как не подходит никто. Что уж там дальше будет, это опять-таки неизвестно, но сейчас, на волнующейся под ними, как море, кровати, в сумраке, который все больше скрывает все внешнее, делает невидимым и цвет стен, и морщинки у ее губ, – сейчас они слились и сплелись в том самозабвении, в котором верно каждое движение, и каждый поцелуй, и каждая отрывистая, не имеющая ни начала, ни конца фраза.
– Побудь… так побудь… милая…
– Да… да!
Антон приподнял Нэлу и, касаясь ее груди то легко, то почти грубо, помогал ее движениям, потом вдруг вскинулся, обнял ее так, что кости хрустнули, перевернулся – и соединение их, общее их движение продолжалось уже по-другому, но с прежней сладостью, не с той сладостью, которую чувствуешь рецепторами, как конфету, а с той, которую Суламифь как песнь чувствовала с царем Соломоном.
Не были похожи на песнь их голоса в ту минуту, когда невозможно уже стало длить все это дольше. И все-таки путь от той давней песни к происходящему с ними сейчас был прямой.
В комнате стало уже совсем темно. Потолок с миражными пульсирующими пятнами плыл перед Нэлиными глазами, потому что у нее кружилась голова. Голова лежала на сгибе Антонова локтя, и если бы Нэла не чувствовала затылком этот сгиб, то, пожалуй, и сознание потеряла бы.
– Нэлка, как же я рад, что ты ко мне вернулась.
Голос у него был хриплый, будто он сорвал его. А и сорвал, может. Ни собою он не управлял всего пять минут назад, ни тем более своим голосом.
Нэла не знала, что сказать на его слова. Тело ее вернулось к нему точно, в этом она убедилась, только ведь жизнь больше, чем тело…
Но говорить об этом вслух было бы такой же невыносимой пошлостью, как рассуждать о том, что такое любовь. Ей было неловко уже от того, что мелькнула в голове Песнь песней; это было явным преувеличением для секса. Поэтому она молчала. Да и он ведь о любви не заговаривал – только о практической плоскости отношений: хорошо, что вернулась. Что ему было хорошо, не вызывало сомнений: пот поблескивал на его груди, на плечах крупными каплями, и во всем теле чувствовалась блаженная усталость.
Пятна у Нэлы перед глазами погасли, голова наконец перестала кружиться. Осталось круженье в каждой клетке тела, но это было приятно. Скосив взгляд, Нэла посмотрела на Антона. Лицо его было где-то над ней, но тело она видела ясно. И видела таким же, каким только что почувствовала в себе – не изменившимся.
Когда он впервые разделся перед ней, ее поразило, что она не знает его даже внешне. В одежде он выглядел крепким и коренастым, ей не нравилось такое сложение, но без одежды вдруг оказалось, что оно точно как у юного Давида. Нэла поняла это потому, что как раз перед той встречей с Антоном съездила в Рим и увидела настоящего Давида, микеланджеловского, а не гигантскую копию в Итальянском дворике Пушкинского музея. «Если бы Давида одеть в джинсы и футболку, он был бы точно такой, как ты», – сказала она той ночью, а Антон не понял даже, о ком это она, но им обоим это было той ночью неважно.
– Ужасные у тебя здесь стены, – сказала она. – Чувствуешь себя мухой в банке с вареньем. И зачем тебе столько кресел в гостиной? Кинотеатр какой-то.
Глубокие кожаные кресла, приставленные друг к другу, образовывали что-то вроде длинного дивана, он стоял в соседней комнате вдоль стены перед огромным телевизором; Нэла вспомнила это только теперь. Она была приметлива, но когда вошла с Антоном в его квартиру, все словно выключилось в ней, и приметливость тоже. А теперь вот всплыло в памяти то, что полчаса назад безотчетно в ней отпечаталось.
– Да, та еще обстановочка. – Антон кивнул, это движение отдалось в его руке и сразу же – во всем Нэлином теле, напомнило о том, чего ее тело теперь, отдыхая, уже хотело снова. – Но я же эту квартиру только что купил, с мебелью, даже с чашками-ложками.
– Ой, а я к этому так и не привыкла!
– К чему?
– К чужим вещам, к посуде, которой чужие люди пользовались. Постоянно ведь квартиры меняю, всегда они с мебелью, бывает, что и с посудой тоже, но как-то мне…
Она хотела сказать, что ей от этого до сих пор как-то не по себе, что это нагоняет на нее уныние… Но не сказала. Незачем ему знать, как тяжела ей стала неприкаянность.
– Нет, здесь все новое было, – сказал Антон. – Чистое, вообще не тронутое.
– Разве в Москве посуду вместе с квартирами продают? – не поняла Нэла.
Все-таки она бывала в Москве хоть и часто, но коротко, да и не интересовалась такими вещами.
– А эту не собирались продавать. Для себя обставлялись. Сейчас под Москвой целые поселки такие стоят, – сказал Антон. – Я на сайте продаж включал просмотры – аж жутковато. То ли заколдованное царство, то ли нейтронная бомба упала.
– Почему?
Он не ответил. Но она уже и сама догадалась: люди строили дома, готовились в них жить, а потом поняли, что надо уезжать.
– Так что квартира мне недорого досталась, – словно догадавшись о ее мыслях, сказал Антон. И, помолчав, неожиданно добавил: – Знаешь, как я понял, что хочу с тобой встретиться?
– Ну, как?
Нэла повернулась на бок, чтобы видеть его лицо. Оно было отчасти довольное, отчасти усталое, отчасти непонятное, и только теперь, вглядываясь в это сложное соединение чувств на его лице, она поняла, что изменилось в нем за те годы, когда они не виделись: простоватость, которая так явственна была в молодости, исчезла совсем, и оказалось, что она не была неотъемлемоей приметой его внешности, а скорее искажала его черты. Что-то, что Нэла назвала бы печалью, высветило их теперь, прояснило.
– Сидел в лобби возле бара, вдруг вижу, женщина входит, – сказал Антон. – Через стеклянную дверь крутящуюся, медленно, можно разглядеть. И точно – ты. Меня аж в пот шибануло, руки затряслись, чуть рюмку не выронил.
– Красивая женщина?
Нэла еле сдержала улыбку.
– Обыкновенная.
Тут уж она сдержаться не могла, затряслась от смеха. Что лучше бы ответить «красивая», раз уж назвал женщину похожей на нее – нет, о таком ему не догадаться!
– Она тоже к бару подошла, взяла коктейль. – Наверное, Антон волновался; во всяком случае, на Нэлин смех внимания не обратил. – Я на нее пялился как последний идиот. Или как шпион перед вербовкой – изучал. Все твое, глаза такие точно, до висков… Прическа даже. Не такая, как сейчас, а как на корабле тогда – хвост вверх, как у морковки. Я к ней подошел.
– Кто бы сомневался!
– Подошел, поговорил. Так, о ерунде какой-то, просто чтобы голос услышать. Это не ты была, конечно, – уточнил он.
– Я догадалась.
– И вообще… В общем, совсем не ты. Поболтали, и она к себе в номер ушла.
– А ты взял еще коньяка.
– Не помню, что взял. Но тогда и понял…
Он тоже повернулся на бок и посмотрел на Нэлу уже не искоса, а в упор, с тем же тревожным блеском, который был в его глазах, когда он звал ее пойти с ним сюда, и который, ей казалось, исчез, когда они лежали рядом, отдыхая. Но нет, не исчезло его волнение, даже усилилось.
– Что ты понял, Тоник? – тихо проговорила Нэла.
Она сама придумала так его называть, его сердило это прозвище, а она считала, очень даже подходит – от слова тонизировать.
– Что ты мне не безразлична, скажем так. Хотя тебя, если честно, у меня даже в мыслях до того момента не было. А после того я о тебе начал думать. Ну и… Это на Карибах было, – оборвал он себя. – На яхте ходил между островами.
– Я была на Карибах, – сказала Нэла. – Там франжипани растет. Маленькое такое деревце, запах нежный, бело-золотые цветы. Его еще плюмерия называют. Или лилавади.
– Сама ты лилавади! – Он согнул руку, и, мгновенно притянувшись от этого к нему, Нэла ткнулась носом в его губы. – Что у тебя в голове, Нэлка, один черт знает!
Они принялись целоваться, и желание охватило их снова.
– Неужели ты к той женщине в номер не поднялся? – зачем-то стараясь одолеть свое желание, спросила Нэла. – Не верю.
– Да ничего же она не значит, Нэл.
– А что – значит?
– Я об нее запнулся просто, и о тебе поэтому начал думать, и… Все после того вернулось, вот что.
