Анна Берсенева
Гадание при свечах

Глава 9

Ей повезло с этим последним экскурсионным автобусом. Молодой разбитной водитель подмигнул Марине.

– Не сомневайся, красавица! На резвой домчим до столицы, садись!

В автобусе стоял густой яблочный дух: туристов было немного, и предприимчивый водитель заставил ящиками с яблоками все свободное место. Марина прошла в конец салона и села одна, закрыла глаза, чтобы не видеть, как медленно плывут за окном знакомые окрестности, как исчезает вдалеке и тургеневский парк, и крыши деревни Петровское…

Но запах яблок преследовал ее, терзал ее душу, заставляя вспоминать тот день, когда она впервые увидела Женю. И не спрятаться было, не скрыться…

Она сказала Жене, что едет в Москву, потому что так ей надо поступить сегодня, чтобы был в ее жизни завтрашний день. Она не обманула его, ей просто не хотелось обсуждать с ним подробности – вот именно те, которые наступят, когда она выйдет на Курском вокзале.

У нее действительно никого не было в Москве, но она знала, к кому едет. Хотя еще два дня назад ей и в голову бы не пришло поехать к той женщине, о которой она думала сейчас.

Впервые Марина увидела ее недели две назад. Увидела, как ни странно, по телевизору, который вообще-то смотрела редко. А тем вечером вдруг включила случайную ночную передачу – просто потому, что Женя читал допоздна, а ей читать не хотелось, но хотелось дождаться, когда он ляжет.

Женщину звали госпожа Иветта, и она назвала себя колдуньей. Услышав это, Марина слегка вздрогнула, а потом улыбнулась. Была какая-то наивность в том, чтобы так вот, сидя в московской телестудии, назвать себя именем, которое имело право на существование только в сказке или в простой деревенской жизни.

Но ничего в облике госпожи Иветты не казалось ни загадочным, ни пугающим. На вид ей было лет сорок, она была дородная, красивая, с блестящими черными волосами, венцом уложенными вокруг головы, и с ярко-голубыми глазами.

Говорила она спокойно и медленно: рассказывала о своих посетителях, внимательно выслушивала вопросы телезрителей по студийному телефону и, улыбаясь, приглашала их к себе в магический салон.

Марина не отрываясь просмотрела всю передачу. Она и сама не догадывалась сначала, отчего возник у нее интерес к этой красивой голубоглазой женщине, отчего та вызвала у нее такую мгновенную приязнь. И только потом, когда передача кончилась, Марина поняла: впервые то, чего она так боялась в себе, что отнимало у нее силы и надрывало нервы, стало предметом спокойного разговора, предметом внимания и уважения, а не завистливого страха.

И теперь, после всего, что произошло с нею, после Жениных слов: «Мне ничего не надо от тебя!» – она чувствовала не только боль разлуки, но и обжигающую, мучительную обиду.

«Почему я должна чувствовать себя отверженной, почему все должны отшатываться от меня? – думала Марина, глядя в пыльное окно автобуса. – А ничего в жизни не чувствующие бабы, которым вообще плевать, что происходит в душе их мужчин, – те, значит, нормальные? И от них никто не отшатнется, и все думают, что так все и устроено в жизни: просто, объяснимо… „По-нят-но!“

Время за этими невеселыми мыслями прошло незаметно. Сумерки еще не опустились на город, когда Марина вышла из экскурсионного автобуса на площади Курского вокзала и поставила на тротуар свой чемодан, тяжелый из-за старинного зеркала.

Телефон госпожи Иветты она помнила, хотя и не запоминала специально: просто он утонул в ее памяти и всплыл сейчас, подтверждая свою необходимость. И Марина пошла к телефонным будкам у входа в здание вокзала.

Невеселые мысли, сопровождавшие ее всю дорогу, были так неотступны, что до нее как-то не сразу и дошло: да ведь она в Москве! И только потом, уже подойдя к телефонному автомату и вспомнив, что у нее нет карточки, Марина внимательнее всмотрелась и в многолюдную площадь, и в стремительные потоки машин у самых тротуаров.

Москва! В ее, Маринином, сердце действительно так много отзывалось на этот чудесный звук, что пушкинские слова не были для нее отвлеченным восклицанием. Это был ее город. Здесь она могла бы родиться, здесь, совсем по-другому, могла пройти жизнь ее отца… Но тогда, значит, здесь могла бы родиться не она?..

Это были слишком запутанные и смятенные мысли, чтобы погружаться в них, стоя в грязной телефонной будке. И, вздохнув, Марина окликнула первого же прохожего:

– Извините, где можно купить карточку?

Госпожа Иветта жила в Медведкове. И та Марина, которая, проплутав среди однообразных пятиэтажек, позвонила наконец в обитую черным дерматином дверь, сильно отличалась от той, что вышла три часа назад на площади Курского вокзала.

Все дело было в Москве.

Москва ошеломила ее, закружила и захлестнула своими мощными волнами, которые Марина почувствовала сразу, как только вышла из телефонной будки.

Это был не просто большой город, не просто шумный город. Это был город властный, требующий от человека так много и так сразу, что надо было обладать недюжинной стойкостью, чтобы не сломаться под этим могучим напором.

И он не прощал ошибок, даже самых мелких. Марина едва не попала под машину, переходя дорогу на зеленый свет – потому что здесь нельзя было просто переходить дорогу на зеленый свет, а надо было еще помнить при этом, что любая машина может ехать по каким-то собственным правилам, и смысла нет этим возмущаться – смысл в том, чтобы перейти дорогу.

Здесь надо было двигаться по-другому! И все эти люди, такие разные, действительно двигались по-другому – так, как не умела двигаться Марина со своим дурацким чемоданом, со своим разочарованием и обидой. Этих людей ничем было не удивить, ничем не сбить с намеченного каждым для себя пути: они ко всему были готовы.

Нет, они не показались Марине недоброжелательными. Наоборот, охотно останавливались и объясняли раскрасневшейся девушке в павловском платке, как пройти через турникет в метро, на какой станции сделать пересадку. Но они были другие, все эти люди; она никогда не видела таких. Что в них было другое, Марина не понимала. Но жить среди них так, как она жила прежде, было невозможно, это ей стало ясно еще раньше, чем она села в поезд метро, неловко пристроив в углу свой чемодан.

В дверь, обитую черным дерматином, позвонила растерянная, испуганная и во всем отчаявшаяся девчонка.

– Вы – Марина Стенич, – сказала госпожа Иветта.

Она стояла в освещенном дверном проеме, улыбалась и смотрела на Марину так, словно сама проделала с нею путь от Курского вокзала до Медведкова и теперь понимала ее смятение.

Когда Марина поднималась на третий этаж, ей встретилась спускавшаяся вниз большая крыса. Увидев ее, Марина испуганно вскрикнула, а крыса остановилась, спокойно посмотрела на нее и неторопливо пошла дальше.

«Боже мой, даже и крысы здесь другие!» – с тоской подумала Марина.

Эта «встреча» так потрясла ее, что она прямо на пороге рассказала о ней госпоже Иветте.

– Мариночка, какая прелесть! – воскликнула та и расхохоталась. – Проходите же скорее, что же мы стоим в коридоре!

Через полчаса, когда Марина сидела за столом в тесной кухне и, все еще не опомнившись, пила чай с какими-то душистыми травами, госпожа Иветта сказала:

– Вы так наблюдательны, Мариночка! Мгновенно – крыса, люди на светофорах… У вас интересный ум.

– Не знаю, – пожала плечами Марина. – Просто все это так бросается в глаза…

От горячего травяного пара слегка закружилась голова, и Марина наконец почувствовала себя спокойнее. И смогла получше разглядеть госпожу Иветту, сидевшую напротив за столом. Она тут же решила, что телевизионное впечатление не обмануло ее: перед ней была удивительно красивая, располагающая к доверию женщина.

Сейчас, воскресным вечером, госпожа Иветта выглядела так, словно опять собиралась выступать на телевидении. Волосы ее были уложены таким же пышным венцом, и на них была накинута тонкая сеточка с золотистыми точками, поблескивающими в неярком свете лампы. Ее большие голубые глаза были обведены темно-синими контурами по краям век и от этого казались еще больше и выразительнее. И так же, по контуру, были обведены красивые, чувственно изогнутые губы. К губам она то и дело подносила длинную черно-золотую сигарету, с наслаждением затягивалась и выпускала ароматный дым.

Но даже больше, чем выразительная внешность, Марину поразил наряд госпожи Иветты. На ней было черное шелковое платье – свободное, блестящими волнами спадающее до полу. Платье подчеркивало и выделяло очертания соблазнительной полнеющей фигуры; движения женщины казались в нем еще более плавными, изящными. Но больше всего притягивал Маринин взгляд рисунок, которым было украшено это удивительное платье.

Точнее, это был не рисунок, а замысловатая вышивка – шелком, золотой и серебряной нитью, какими-то блестящими камнями. На черном таинственном фоне был изображен дивной красоты сад. Золотились яблоки на деревьях, струились серебряные ручьи, взмахивали крыльями сказочные птицы и драконы. Каждое движение госпожи Иветты оживляло всю картину. Пожалуй, даже слишком оживляло: движения птиц выглядели пугающе естественными, их глаза вглядывались в Марину, заставляя ее ежиться, как будто это и в самом деле были взгляды живых существ.

Госпожа Иветта сидела, положив ногу на ногу. На узком носке ее шелковой туфельки была вышита мордочка какого-то зверька, и он тоже, то и дело выглядывая из-под подола, зыркал черными глазами прямо на Марину.

– Значит, ты решила жить в Москве… – медленно произнесла госпожа Иветта, выслушав сбивчивый Маринин рассказ.

– Я не то чтобы решила, – поспешила пояснить она. – Но я чувствую, что так надо…

– Ты не договариваешь, – слегка поморщилась госпожа Иветта. – Любовное крушение, отчаяние – все это понятно и знакомо, но ведь миллионы провинциальных девочек пережили что-то подобное, и вовсе не все они отправились в Москву.

– Но я… – смущенно начала было Марина.

– Не говори, не говори, если не хочешь, – остановила ее госпожа Иветта. – Все равно все тайное становится когда-нибудь явным, зачем торопить события? Тем более что, я полагаю, тебе есть смысл остаться у меня.

– Правда? – обрадовалась Марина.

– Если, конечно, ты согласишься на мои условия, – уточнила госпожа Иветта. – Но, по-моему, тебе необходимо согласиться – тем более что в них нет ничего невыполнимого. Рассуди сама: ну куда иначе ты пойдешь, что ты будешь делать в Москве?

Госпожа Иветта была совершенно права, Марина и сама думала именно об этом, идя к ней, и старалась не думать о том, что будет делать, если ей откажут. Но ей почему-то стало неприятно, когда госпожа Иветта сама сказала о безвыходности ее ситуации – да еще вот так, прямо и жестко. Впрочем, взгляд у нее был при этом ясный, доброжелательный – и Марина отогнала от себя никчемные мысли.

– Я соглашусь на ваши условия, – медленно сказала она. – А какие они?

– Ну, не все сразу! – рассмеялась госпожа Иветта. – Ты сегодня устала, перенервничала. Аура твоя так сбита, что я, по правде говоря, почти и не знаю, есть ли смысл… Утро вечера мудренее! Поэтому я предлагаю тебе принять ванну и лечь спать, согласна? А обо всем остальном поговорим завтра.

Марина кивнула, и госпожа Иветта первой поднялась из-за стола.

Марина и представить себе не могла, что так приятно может быть просто лежать в ванне! Баня, общежитский душ, медный рукомойник в саду… Да ведь она и не знала вообще-то, что это такое – нежиться в душистой пене, погружаться в зеленую горячую воду и чувствовать, как блаженный покой охватывает не только тело, но и душу.

Ванная в квартире госпожи Иветты меньше всего напоминала убогое «удобство» в блочной пятиэтажке. Вся она была облицована какой-то необыкновенной плиткой с причудливыми травяными узорами. Казалось, что эта плитка сделана из китайского фарфора. Сняв колготки и стоя босиком на золотисто-зеленом полу, Марина почувствовала, что от него исходит приятное тепло. Она даже специально рукой его потрогала: действительно, пол был теплый и согревал ладонь.

В огромном, на всю стену, овальном зеркале Марина увидела себя – голую, с прямыми светло-рыжими волосами, распущенными по плечам. Она никогда не восхищалась собственной фигурой, но здесь, в роскошной ванной, Марина вдруг показалась себе не то чтобы красивее, но как-то изящнее, очаровательнее, даже, пожалуй, таинственнее, чем обычно.

Ее тело тоже казалось хрупким, фарфоровым, и причудливые узоры на стенах, и высокая шапка пены в ванне выглядели подобающим обрамлением к необычной, странной Марининой красоте…

Она лежала в воде, окунув подбородок и волосы в пену, и, борясь со сном, разглядывала множество флаконов, баночек, коробочек и вазочек, стоящих на стеклянных полках. Пожалуй, они-то больше всего создавали впечатление утонченности, изысканности, которое мгновенно производила эта комната – даже на неискушенную в изысканности Марину.

Как ни жаль было вылезать из воды, но когда-то ведь надо было это сделать. И, вздохнув, Марина облачилась в длинный махровый халат, который дала ей госпожа Иветта. От халата исходил тот же тонкий, непонятный запах, что и от пены в ванне.

«А сейчас – уснуть, поскорее бы уснуть, – подумала Марина. – Действительно, вся я сегодня какая-то сбитая…»

Глава 10

Марина проснулась поздно. То есть сначала она даже не открыла глаз, но уже почувствовала, что находится в каком-то незнакомом и необычном месте. Постепенно, словно вытаскивая себя из успокоительных объятий сна, она вспомнила все, что было с нею вчера.

Ее сегодняшнее утреннее чувство совсем не напоминало то, с которым она просыпалась в Женином доме и прислушивалась к его шагам в соседней комнате. Того счастливого покоя ей не ощутить больше нигде…

Но здесь, у госпожи Иветты, Марина чувствовала себя хорошо, и глаза она открыла даже с некоторым любопытством.

Вчера она настолько устала, что почти не разглядела комнату, в которой ей было постелено на разложенном широком диване. Но сегодня, при ярком утреннем свете, Марина с интересом разглядывала свое необычное пристанище.

Самое удивительное, что эта комната в обыкновенной блочной пятиэтажке так же не создавала ощущения убожества, как вчерашняя изысканная ванная. Марина вдруг вспомнила почему-то комнатенку Иришкиной тетки в Орле, в которой светился под потолком обиженный старушечий контур.

«Нашла с чем сравнивать!» – усмехнулась она про себя.

Комната, в которой она находилась сейчас, выглядела просторной, несмотря даже на стандартные низкие потолки. Мебели в ней почти не было, а та, что была, показалась Марине совершенно необычной. Она, во всяком случае, никогда такой не видела.

Посредине комнаты стоял низкий журнальный столик из переливчатого стекла, к нему были придвинуты два круглых кресла, сплетенных, как показалось Марине, из серебряной проволоки. Такая же серебристая угловая горка, в которой поблескивала посуда, диван с блестящими подлокотниками, раздвинутый так, что занимал полкомнаты, – вот, пожалуй, и все. Стены и пол в комнате были бело-голубого цвета, и того же цвета – полупрозрачные шторы, драпирующие окно.

«Неужели здесь она и посетителей принимает?» – удивилась Марина.

Очень уж не похожа была эта подчеркнуто современная комната на колдовскую келью. Впрочем, если называешь себя колдуньей прямо в телестудии, то все же ведь не обязательно обитать в избе со ступой?

Марина встала, с удовольствием ощутив босыми ступнями, что пол в комнате такой же теплый, как в ванной. Она сняла свою ночную рубашку, вдруг показавшуюся ей слишком простой и даже грубоватой, и набросила вчерашний махровый халат.

– Проснулась, Мариночка? – услышала она мелодичный голос.

Госпожа Иветта стояла на пороге комнаты и улыбалась приветливо и ободряюще. Сегодня она была одета не так загадочно, как вчера вечером, но не менее изысканно. И, что самое удивительное, точно в тон цвету стен и окон!

«Переодевается она, что ли, когда в другую комнату выходит?» – мелькнула у Марины смешная мысль.

– Да, я так хорошо отдохнула, – кивнула она. – Просто удивительно, до чего у вас здесь легко…

– Ничего удивительного, – усмехнулась госпожа Иветта. – Почему бы не создать себе максимальный комфорт?

По дороге на кухню, куда госпожа Иветта позвала ее завтракать, Марина успела рассмотреть, что квартира состоит из двух комнат и узенького коридора, как большинство подобных квартир в «хрущобах». Но тесноты поразительным образом не чувствовалось даже в коридорчике. Как это достигалось, Марина понять не могла.

Завтрак состоял из апельсинового сока, множества сортов прозрачно нарезанного мяса, золотистого поджаристого хлеба и фруктов, уложенных в большую вазу.

– Кофе я не пью, – сказала госпожа Иветта, наливая Марине такой же, как вчера, душистый чай. – Но ты, разумеется, можешь пить все, что тебе нравится. Если останешься у меня.

Марина не знала, как следует понимать эти слова: как просьбу остаться или как сомнение в том, надо ли ее оставлять. Словно отвечая на ее вопрос, госпожа Иветта тут же пояснила:

– Я должна понять, не было ли ошибочным мое первое впечатление. Не скрою, ты мне понравилась, я чувствую в тебе… известные способности, благодаря которым ты могла бы стать моей помощницей. Но я должна быть уверена…

– Конечно, – кивнула Марина. – Я понимаю.

Она не знала, как ей называть эту женщину: по отчеству, по имени? Слишком уж необычным и каким-то неподходящим для домашней обстановки было пышное именование «госпожа Иветта, колдунья»…

– Очень хорошо, что ты догадлива, – улыбнулась госпожа Иветта. – В таком случае, мы можем перейти в салон, чтобы выяснить все до конца.

– А разве вы работаете не здесь? – удивленно спросила Марина.

– Ну конечно нет! – засмеялась госпожа Иветта. – Милая, ты просто не совсем хорошо представляешь себе мой уровень! Хотя и откуда бы, в самом деле?.. Здесь я не только не работаю, но даже и не живу. Да разве можно жить в таких условиях! Но Медведково – рабочий район, здесь множество придавленных жизнью людей, и было бы глупо пренебрегать такой обширной клиентурой. Ты ведь совершенно случайно застала меня своим звонком: обычно у меня здесь включен автоответчик.

Не задавая больше вопросов, Марина пошла за госпожой Иветтой.

Салон, о котором она говорила, располагался в соседней квартире. Странно было выходить на грязную лестничную площадку из бело-голубой комнаты…

Марина сразу вспомнила о вчерашней крысе и вздрогнула. Но госпожа Иветта, казалось, не замечала здешних неприятных мелочей. Она открыла два замка замысловатыми длинными ключами, и Марина вошла вслед за ней в темный коридор.

Вот эта квартира действительно напоминала колдовскую келью! Идя за госпожой Иветтой, Марина на ходу заглянула в открытую дверь и поняла, что одна из комнат явно предназначена для ожидающих посетителей. А вот вторая, в которую они и направлялись…

Во второй комнате было совершенно темно, несмотря на ясный день: окно в ней было задрапировано тяжелой красной с золотом парчой. Это Марина увидела, когда госпожа Иветта зажгла массивные медные лампы, свисавшие на цепях с потолка. Лампы были не электрические: как только в них вспыхнули мерцающие огоньки, по комнате распространился кружащий голову запах.

Стены комнаты были задрапированы такой же парчой, как и окно, и все это золото таинственно поблескивало при неровном и неярком свете медных ламп.

Вдоль стен располагались невысокие комоды с большими ящиками, и Марине вдруг показалось, что в этих ящиках может храниться все что угодно – чуть ли не отрезанные головы. Но на комодах и столиках стояли не головы, а многочисленные кувшины и чаши, свечи в старинных подсвечниках, зеркало, медная кадильница и даже большое чучело совы с желтыми круглыми глазами. На стенах висели иконы, и Марина всмотрелась было в них, но госпожа Иветта отвлекла ее от этого занятия.

– Садись, – сказала она, указывая Марине на высокий стул с резной спинкой, стоящий рядом с большим низким круглым столом.

Сама она села напротив Марины, внимательно вгляделась в нее.

Марина чувствовала себя немного растерянной, но совсем не испуганной, когда разглядывала келью. Стол перед нею был застелен бордовой бархатной скатертью, на нем были разложены карты – но какие-то необычные, со множеством фигур.

Она подняла глаза на госпожу Иветту и увидела, как изменилось ее лицо – или это просто отблески от ламп падали на него сейчас? Во всяком случае, лицо ее казалось теперь суровым, голубые глаза внимательно всматривались в Марину.

– Я хочу, – медленно и внятно произнесла госпожа Иветта, – чтобы ты употребила сейчас все свои способности. От этого будет зависеть твое будущее. Не экономь силы, сейчас в этом нет необходимости. Ты поняла?

– Да, – ответила Марина. – А что я должна сделать?

– Я покажу тебе фотографию человека, – сказала госпожа Иветта. – Ты должна всмотреться в нее – по-настоящему всмотреться, ты понимаешь? – и постараться передать этому человеку вполне определенный посыл. Например, заставить его рассмеяться ни с того ни с сего. Ты сможешь это сделать?

– Я попробую, – сказала Марина. – Где фотография?

– Я смогу потом проверить, действительно ли смеялся этот человек в тот самый момент, когда ты этого захотела, – сказала госпожа Иветта, не отвечая на Маринин вопрос. – Это ведь только проверка, поэтому я и выбрала фотографию того, с кем можно будет потом переговорить.

– Хорошо, – снова кивнула Марина.

Госпожа Иветта достала из ящика комода небольшую черно-белую фотографию.

– Смотри внимательно, – сказала она, протягивая ее Марине. – И не береги сейчас силы – я должна видеть все.

Марина посмотрела на фотографию. На ней была запечатлена девушка лет шестнадцати – большеглазая, светловолосая, с косой, заплетенной так, что волны волос закрывали виски и немного – щеки. Девушка улыбалась, но глаза у нее при этом были печальные.

Марине не надо было даже заставлять себя всмотреться в эту фотографию – таким милым и ясным было выражение лица девушки. И ей тут же захотелось сделать так, чтобы печаль ушла из этих глаз и девушка засмеялась…

Марина смотрела на фотографию не отрываясь, чувствуя, как постепенно исчезает для нее все, кроме этого нежного лица. Потом и очертания лица потеряли отчетливость, поплыли, как будто из глаз Марины потекли слезы. Но слез не было: просто она почувствовала, как из фотографии поднимается туманное облако. Оно приближалось к Марининому лицу, переливаясь и меняя очертания в своем неторопливом движении, и наконец Марина почувствовала, что погружается в него…

И тут же, в это самое мгновение, холод пронзил ее, смертный холод! Она почувствовала, как страшный обруч сдавливает ей виски, и одновременно – будто кто-то положил ей на горло неумолимую руку…

Марина попыталась разжать этот неодолимый захват, но почувствовала, что не может шевельнуть рукой, что кровь стынет у нее в теле. В последнем стремлении высвободиться из страшных объятий смерти она вскрикнула и потеряла сознание.

Свет сначала забрезжил где-то в глубине глаз, не позволяя спать. А спать очень хотелось, и она постаралась избавиться от этого навязчивого света. Но он становился все ярче, неотвратимее – и наконец Марина поняла, что свет находится не у нее внутри, а освещает ее извне.

Она открыла глаза. Над нею был бело-голубой потолок, голова у нее болела. Марина приподнялась на локте, пытаясь встать, – и тут же со стоном упала на подушку. В комнате пахло чем-то похожим на резкие духи – наверное, она и очнулась от этого запаха.

– Наконец-то! – услышала Марина. – Ты меня почти напугала, Мариночка, нельзя же так!

Она увидела над собой склоненное лицо госпожи Иветты. Голос у той был слегка встревоженный, но глаза – спокойные, без тени даже легкого недоумения.

– Зачем же вы так?.. – тихо произнесла Марина. – Почему вы мне не сказали?.. Ведь вы знали, что эта девушка мертва…

– Ну, Мариночка, зачем же так трагично! – усмехнулась госпожа Иветта. – Ты говоришь так, будто я убить тебя хотела. Согласна, я поступила не совсем… тактично. Тебе, наверное, показалось, что даже слишком жестоко. Но ведь такова жизнь, разве ты еще не поняла? Я должна была проверить тебя, вот и все. Я была совершенно уверена, что смогу вовремя вмешаться. О чем же я должна была тебя предупреждать? И я убедилась в том, в чем хотела убедиться, – добавила госпожа Иветта, помогая Марине сесть и спустить ноги на пол. – И в том, кстати, что ты, при своих великолепных способностях, совершенно не умеешь распределять энергию. Нельзя так, Мариночка!

– Но вы же мне сами сказали… – попробовала возразить Марина, прикасаясь пальцами к ноющему виску. – Вы же сами сказали, чтобы я не берегла силы…

– Мало ли что я сказала! Тебе надо научиться не просто выплескиваться, а работать, понимаешь – ра-бо-тать! Если ты, конечно, собираешься как-то развивать свое дарование.

– Я не знаю, – тихо сказала Марина. – Теперь – не знаю…

Госпожа Иветта понимающе посмотрела на нее и усмехнулась.

– Бедная девочка, – сказала она, но в голосе ее не слышалось сочувствия. – Что ж, этого следовало ожидать. Хотя… – Госпожа Иветта прищурилась, и ее голубые глаза сверкнули, как закаленные клинки. – А на что ты, собственно говоря, рассчитываешь? Что твоя жизнь будет ясной и безмятежной, что все будут пылинки с тебя сдувать?

Марина молчала. В глазах у нее было темно от невыносимой головной боли, и сейчас она не рассчитывала ни на что. Не дождавшись ответа, госпожа Иветта продолжала:

– Ты должна понять, Марина, ты – необычный человек и незачем просить для себя обычной судьбы. Надо быть готовой к тому, что люди будут относиться к тебе со страхом и даже с неприязнью. Да и что здесь такого? Какой смысл так уж оглядываться в своей жизни на людей – это они пусть оглядываются на тебя! Ты правильно сделала, что приехала в Москву. Здесь люди посвободнее и жизнь они видят шире. Ты меньше встретишь недоумения. Но и жестче здесь люди, Марина! Этого вашего провинциального сюсюканья и всепрощения ты здесь не жди. Жизнь тебя каждый день будет проверять на прочность.

Марина едва слышала, что говорит ей госпожа Иветта. Всепрощение, прочность… Неужели она права, неужели надо одеться в непробиваемую броню, чтобы защитить себя от сторонней жестокости?

В глубине души Марина понимала, что это действительно так. Она поняла это давно – в тот самый день, когда шла с кладбища в Калевале и понимала, что думать о ней больше некому.

Безжалостная проверка, устроенная госпожой Иветтой, только подтвердила то, что она уже знала…

Но сейчас голова у нее болела так сильно, что даже мысли стали вялыми.

– Подумай, Марина, я тебя не тороплю, – услышала она голос госпожи Иветты. – Но и ждать долго я не могу. Мне нужна помощница, и если ты не согласишься, я должна буду искать другую – как можно скорее.

С этими словами госпожа Иветта пошла к двери. Но, уже стоя у дверного косяка, неожиданно остановилась, вгляделась в Марину, съежившуюся на диване. Потом быстро подошла к ней и, словно прислушиваясь, прикоснулась пальцами к ее вискам.

Марина и сама умела снимать головную боль; казалось бы, ей удивляться этому не приходилось. Но чтобы так мгновенно! Медленным, тягучим жестом госпожа Иветта отвела пальцы от Марининых висков – и боль ушла, вытянутая ее руками, как нитки из ткани.

Заметив удивление в Марининых глазах, Иветта улыбнулась:

– Надо уметь направлять энергию, я же тебе говорила.

И, не глядя больше на Марину, она вышла из комнаты.