– Пссс, Юлька, – слышу, как зовет меня Алка, но не рискую отвечать, потому что Смелковский опять недобро на меня поглядывает.
–Так, стоп-стоп-стоп! – шлепает в ладоши Александр Маркович. – Наталья Владимировна, давайте еще разок со второй репризы, ну никуда не годится! Хуже пингвинов! – обращается к нашему концертмейстеру Смелковский, а по залу проносится недовольный гул несогласия.
Потому что Александр Маркович Смелковский – садист классического танца! Он реально измывается над нами, забывая, что мы – современники, а не классисты. Он дерет с нас не три, а все четыре шкуры, но больше всех достается почему-то мне.
Я не знаю почему Смелковский меня не взлюбил еще с первого курса. Только по его дисциплине «Методика классического танца» у меня проблемы, а по всем остальным я примерная хорошистка. И как вспомню, что нам с ним сюивить* до конца учебы, так каждый раз вздрагиваю.
Я терпеть не могу классический танец! Возможно, я бы лояльнее к нему относилась, если бы вел эту дисциплину кто-нибудь другой.
Я терпеть не могу классический танец и Смелковского тоже! Будь он проклят со своими батманами и арабесками!
– Внимание! Прэпарасьон! И… пятая позиция, томбэ** с полуповоротом сюр ле ку дэ пье,*** – орет этот садюга, а по залу вновь раздается гул возмущения.
– Что за бунт? Шевелите своими жирными задницами!
Ну что за придурок сказочный, а?
Да в нашей группе ни одной девочки больше 55 кг нет, ну что он несет?
Ненавижу!
– Юлька, – шепчет Алка, – ау, Сурикова!
– Ну? Чего тебе? – не разжимая губ, спрашиваю подругу.
– А где у Мота сейчас занятия, знаешь?
Свирский–то ей зачем сдался?
– Не знаю, – грубо отвечаю и делаю поворот. – И знать не хочу.
– Воу, в королевстве не все спокойно? Поругались, что ли? – не унимается Алка.
– Сурикова! – ну вот, а попадает, как всегда, мне. – Я смотрю, вы у нас лучше всех подготовлены, что даже во время экзерсиса поболтать успеваете? – довольно выплевывает Смелковский, будто только и ждал, за что можно зацепиться. – Тогда будьте так любезны, расскажите всем нам, как должны работать руки во время исполнения томбэ с полуповоротом сюр ле ку дэ пье от палки?**** Кстати, этот вопрос будет на теоретическом экзамене. Ммм? Мы все ждем, Сурикова.
Вот гад.
В одном месте я знала, как должны работать руки от этой долбанной палки.
Бросаю на Алку убийственный взгляд и мысленно расчленяю подругу. Из-за нее мне снова влетело. Подруга виновато пожимает плечами и пытается сдержать рвущуюся наружу улыбку.
Ничего, Рюмина, попросишь ты у меня списать лекцию по «Истории культуры». Фигушки!
– Стыдно, Сурикова, очень стыдно, – деланно печалится изверг, а сам, наверное, ликует. – Не знаете и другим мешаете заниматься. Продолжаем, – хлопает в ладоши и победно улыбается своей рыжей физиономией.
Ржавый садюга! Достал!
***
Еще тридцать минут Смелковский мучает нас на палке, а потом гонит на середину зала.
У меня отваливается всё, особенно спина, но я терпеливо сжимаю зубы и собираю в себе остатки сил, чтобы этому ржавому козлу не к чему было придраться!
– Сурикова, – хлопает по спине садюга так, что я подаюсь корпусом вперед.
Когда он успел подобраться так тихо и незаметно? Ну что опять ему от меня нужно?
– Что с вашими руками, почему провисают локти?
Да потому что я устала от ваших нудных занятий и вечных придирок!
Спокойно, Сурикова, помни, что тебе еще ему экзамен сдавать.
Смелковский, пристроившись со спины, обхватывает мои руки и разводит в стороны. Он так омерзительно близко, что я собранным пучком волос чувствую его рыжую бороду.
Меня сейчас стошнит!
– Сурикова, от вас разит за километр. Вы опять курили? – шепчет на ухо Смелковский так, чтобы услышала только я.
Напрягаюсь всем телом и перестаю дышать.
На черта он так близко?
Вспоминаю про засос Матвея и боюсь, как бы под тонной тонального средства слишком проницательный препод не заметил еще и его, ведь тогда этот ржавый батманщик нажалуется декану о моем неподобающем студенту Института искусств поведении. А я и так там одна из первых в очереди по получению пиздюлей.
С-стабильность!
– Что-то для километра вы слишком близко ко мне стоите, – огрызаюсь я.
Ну вот, не сдержалась. Оно само как-то получается.
– Дерзишь? Ну-ну. На экзамене я посмотрю, куда денется твоя смелось. Работаем!
Да что он прицепился ко мне?
***
– Да погоди ты! – где-то сзади вопит Алка.
Я несусь по рекреации, расталкивая всех на своем пути.
На воздух!
Внутри меня полыхает огнем, и, если я сейчас не покурю, точно взорвусь!
– Да успокойся ты уже, – подруга ровняется со мной, и теперь мы несемся вместе.
– Не могу! Я ненавижу его! Че он хочет-то от меня? Прицепился, как репейник к жопе.
– Может, тебя хочет? – хохотнув, выпаливает подруга.
Резко останавливаюсь и с распахнутым ртом поворачиваюсь к Рюминой.
– Закрой рот, Сурикова, а то продует. Я серьезно. Может, ты ему нравишься, а он не знает, как к тебе подступиться, – пожимает плечами Алка.
– Фуу, – только она могла до такого додуматься, – он же старый и… рыжий, – морщусь, вспоминая его редкие рыжие волосики.
– А что, старому и рыжему, думаешь, не могут нравиться хорошенькие девочки? И не такой уж он и старый, ему сорок пять. И если снять с него лосины и сбрить эту козлиную бородку, может, он будет ничего! – хохочет Алка.
– Вот именно, что даже после всех этих манипуляций, он так и будет ничего из себя представлять! – теперь мы хохочем вместе, и я уже не так паршиво себя чувствую.
– Какая ты жестокая!
– Но я не страдаю от этого!
Мы заворачиваем за корпус туда, где обычно курят студенты. Здесь всегда очень шумно и хайпово. И именно здесь можно узнать самые свежие сплетни и новости.
– Так что там в вашем королевстве? – Алка бросает спортивный рюкзак на землю и достает свой черный вейп.
У нее каждый раз новые вкусы, а вот я за стабильность, поэтому вдыхаю свою любимую ванильную чернику и чувствую, как начинаю расслабляться.
Каеееф!
– Ничего, как обычно, Алл, поцапались, забей.
Все выходные Свирский насиловал мой телефон сопливыми сообщениями. А вчера вечером курьер притащил длинные бордовые розы от него. Ну такие, знаете, с которыми обычно селфятся в зеркало для инстраграм с надписью «Любимый подарил».
Только вот я терпеть ненавижу розы, особенно бордовые, ассоциирующиеся у меня с бархатной обшивкой для гроба.
И об этом я тоже говорила Моту. Но он все равно каждый раз присылает именно их.
– А зачем тебе надо было знать, где у него занятия? – затягиваюсь и медленно выдыхаю, рассматривая, как Алка взбивает свои короткие волосы, придавая объем.
– Да нужен мне твой Свирский, – пренебрежительно фыркает Рюмина, – меня другой персонаж из его группы интересует, – загадочно улыбается подруга.
Интересно.
Это точно не Боря, у Илюхи девушка есть, Берг мог бы зацепить Рюмину, но он учится на курс младше, тогда остается один.
Да ладно?
– Ветер? – округляю глаза и неверующе смотрю на подругу.
– Фу, Сурикова, закатай глаза обратно, ты похожа на бешенную тарашку.
– Ты серьезно, Ал? Он же торчок.
– Но обаятельный торчок, согласись? – смеется моя обезбашенная подруга.
– Да Боже! Ал! Тебя нравится Сева? Поверить не могу, – сокрушаюсь в шоке я.
– Ты видела его тело? Он же сам Бог!
– Ага, Бог Бафомет,***** точно! – соглашаюсь я.
– Аполлон! – спорит Рюмина.
– Аполлон не наркоманил, – хохочу, забавляясь нашим бестолковым разговором.
– Ты не можешь этого знать. И к тому же, Аполлон был покровителем искусств и олицетворением мужской красоты. Всё сходится!
И ведь не поспоришь.
Сдаюсь.
Бесспорно, Сева – привлекательный парень, возможно, он даже самый яркий персонаж в группе, но лично меня такие особи не впечатляют. Слишком смазливый снаружи, но уродливый внутри. Вокруг Севы всегда вьются толпы девчонок, заглядывающих ему прямо в рот и мечтающих, чтобы на их «клавишах» этот подонок сыграл. Неужели моя Алка тоже записалась в его фанатки?
– А если серьезно, Ал?
Шутки шутками, но Ветров – далеко не тот экземпляр, рядом с которым я хотела бы видеть свою лучшую подругу.
С Аллой Рюминой мы познакомились на вступительных испытаниях. Ее сложно было не заметить: яркую, короткостриженую брюнетку с сексуальной ухмылкой. Она обращала на себя внимание всех поступающих, да и экзаменаторов, не сомневаюсь, тоже! Ее громкий, заводной смех разносился по всему тренировочному залу!
А что она творила на паркете!
Серьезно, у меня случилась эстетическая кома, когда я увидела Алкин чувственный Вог под хаус-мелодию. Я такого никогда не видела.
В моей Астрахани, откуда я родом, так не танцуют, да и вряд ли знают даже само направление Вога.
Я тогда еще подумала, что мне со своим контемпом здесь ловить нечего, но поступила!
Я стояла за кулисами с широко открытым ртом, когда мимо меня изящной подиумной походкой проплыла Алла, бросив свое коронное рюминское: «Прикрой рот, а то продует!»
Так и подружились!
За три года обучения, куда мы только с Рюминой не вляпывались, из каких только переделок не выкручивались, но нужно отдать Алке должное, у нее всегда оставалась голова на плечах, при всем ее раскрепощенном и бунтарском характере. Она знает, когда нужно остановиться, где улыбнуться, а кого послать на хрен. Рюмина всегда мне казалась старше своих лет, опытнее, да и выглядит она убедительнее и взрослее. Не знаю, возможно, это из-за ее короткой беспорядочной стрижки, возможно, из-за ее сексуального хищного взгляда, которым она одаривает тех, кто ей выгоден.
Вот поэтому за бухлишком всегда ходит она.
Потому что мне не продают! И постоянно просят документ, который я благополучно забываю.
Я так, как Алка, не умею. Если я отрываюсь, то теряюсь в ощущениях, где нужно смолчать – мой язык существует отдельно от моего мозга!
– А что? Мне с ним траву не курить. А для здоровья такое тело грех не пользовать! – подмигивает подруга, а я обреченно качаю головой.
И сколько бы неутешительных доводов я сейчас не привела, Рюмина все равно сделает по-своему.
Впрочем, я сама такая, че уж.
– Лучше бы ты запала на Берга. Хороший парень, – недовольно бормочу подруге.
– Слишком хороший. Жаль, что мое тело не выбирает, кого ему хотеть, – философски заключает Алла.
– А душа? – интересуюсь.
– А о душе мне еще рано задумываться, – надевает свою черную кожаную косуху, – подумаю о ней лет так в сорок!
Ну не знаю…
Может, я слишком романтична, но для меня важно, чтобы не только мое тело выбирало и хотело, но и сердце. У Алки разнообразная личная жизнь, а вот у меня дальше глубоких поцелует и поглаживаний с Мотом не заходило.
И если в свои двадцать я еще девственница, это не значит, что я отношусь к ней, как чему-то святому и неприкосновенному, и не собираюсь хранить ее до прихода свидетелей иеговых, просто я не чувствую, что Свирский – тот самый. Я не жду тех самых бабочек в животе и всё такое, но я должна доверять своему партнеру, а не бояться. А в последнее время я боюсь Свирского.
Я прекрасно знаю все эти «нельзя отказывать парню в близости, иначе он найдет ее на стороне» и прочее. Но не понимаю этого. Если Матвею важно только пользовать мое тело, как сказала Алка, то я не лучшая кандидатура. А если важна я, то подождет и добьется моего доверия. Я не из стеснительных и не робкого десятка, но ложиться в постель только из-за того, что мне уже двадцать, я не собираюсь!
– Готова? – дождавшись моего кивка, подруга застегивает свой яркий красный шлем, – ну тогда погнали!
*Suivi – (сюиви)-непрерывное последовательное движение, ноги мелко перебирают одна возле другой.
**Tombe – падение, перенос тяжести корпуса на открытую ногу вперед, в сторону или назад.
***sur le cu de pied – положение ноги на щиколотке другой, опорной ноги.
****палка – балетный станок.
***** Бафомет – темный Бог, воплощение Сатаны.
На парковке Алкин ярко-красный скутер выглядит точно небрежно брошенная капелька краски на холст. Рюмина паркует его там, где придется, потому что вечно опаздывает, а потом забывает, где бросила.
Несколько раз парни прикалывались над ней и утаскивали скутер за корпус. Разъярённая Алла Рюмина – мечта любого мужчины! Такая сексуальная дикая кошка, позволяющая на себя глазеть, но не трогать, иначе выцарапает глаза.
Когда я впервые увидела Алку на скутере, я влюбилась в нее во второй раз. Свободная от чужого мнения, раскрепощенная, независимая Рюмина въехала на парковку так, будто она сидит за рулем Мазератти! И никто! Никто даже близко не посмел отпустить в ее сторону глупые шуточки. Так изящно преподнести говно на тарелке может только Алла Рюмина!
С Алкой нам в одну сторону, и я уже предвкушаю, как мы будем «пердеть» со скоростью 30 км/ч и бесить нервных, вечно опаздывающих москвичей! Кататься с Рюминой на ее минипиздике – то еще удовольствие! Эндорфины зашкаливают, а нижняя часть лица болит от безостановочного смеха!
– О, подруга, – смотрит мне за спину и убирает с подножки минимотик, – кажется, нам с тобой сегодня не по пути.
– Что? – непонимающе кручу головой и вижу Свирского, торопливо приближающегося к нам.
Разглядываю парня и понимаю, что вот по такому Матвею я соскучилась: обаятельному, ухоженному парню с потрясающей улыбкой и одной милой ямочкой на левой щеке, с чистыми серо-зелеными глазами, в которых нет места агрессии и истеричности.
– Девчонки, привет, – здоровается Свирский, но смотрит исключительно на меня.
Улыбается своей самой дружелюбной улыбкой, которая когда-то подкупила мою романтичную натуру.
Он это умеет, и нагло пользуется этим.
– Здорова, Мот! – машет рукой Алка и проворачивает несколько раз ключ в замке, прокачивая двигатель. – А где Ветров, не в курсе?
– Не знаю, – Матвей пожимает плечами, – я сегодня там не был, – кивает на здание Института.
Оно и видно, потому что Мот одет в широкую белоснежную оверсайз толстовку, фисташковые шорты, брендовые кипельно белые кроссовки и длинные носки этой же марки. Его высветленные волосы спрятаны под белой кепкой козырьком назад, и я балдею от его такого тинейджерского вида.
– Печально, но не страшно! Ладно, ребятушки, пора мне! Юлька, – посылает мне воздушный поцелуй, – пока! Мотенька, чао! – хохотнув, выруливает с парковки.
Я же говорю, Алле Рюминой можно всё!
Если бы Свирскому кто-нибудь другой сказал «Мотенька», думаю, этому бедолаге еще долго бы не понадобилась зубная паста.
Матвей хмыкает и лениво почесывает бровь.
–Зачётная неделя, Матвей, – поучительно напоминаю ему, – не помню, чтобы ты ходил в отличниках.
– Все под контролем, фиалка, – ага, как же. – Юльк, ну не дуйся, – протягивает мизинец и улыбается так, что Станиславский определенно бы крикнул коронное: «Верю!». – Мир?
Ну конечно мир, куда я денусь?
Вытягиваю свой мизинец, и Матвей ловко переплетает их, притягивая нашими сцепленными пальцами к себе.
Утыкаюсь в его грудь и поднимаю голову.
Вот он – мой Матвейчик!
– Я был не прав, обещаешь простить?
– Обещаешь завязать? – пусть не думает, что так просто отделался.
– Юль, я не наркоман. У меня всё под контролем, просто верь мне, окей? – его тон ровный, многообещающий и внушает доверие. Но ни один наркоман не скажет, что он наркоман, а я слишком хочу верить своему парню, и буду это делать снова.
– Хорошо, – улыбаюсь Моту, и сама тянусь за поцелуем.
Я люблю целоваться с Матвеем. Он не доминирует и позволяет мне вести наш танец языков, а мне нравится чувствовать превосходство над ним.
– Юлька, соскучился, блин, – горячо дышит мне в губы, а руки уже во всю лапают мою попу. – Поехали, иначе сожру тебя прямо здесь.
Смеюсь и изворачиваюсь от парня. Свирский забирает мою спортивную сумку и закидывает себе на плечо.
Беремся за руки и идем в сторону его машины.
– Тебе цветы понравились? Так ничего и не ответила.
Я всегда должна благодарить Матвея, всегда.
Будь то подаренный цветок, либо шоколадный батончик из столовки. За каждый оплаченный им стаканчик кофе или выпрошенную жвачку. Для него это важно, красным выделенный пунктик, который я должна непременно соблюдать. Но в тот день я была на него зла, и мое молчание – удар по его самолюбию.
– Понравились, – вру я, – спасибо!
– Они офигенные, скажи? Я за них столько бабла отвалил, – восторгается Свирский, а меня накрывает раздражением.
Вот всегда так. Одним «спасибо» не обойдётся. Непременно нужно пропеть дифирамбы и слова восхищения.
Бесит.
Вот и дарил бы себе любимому.
– Да, красивые очень, спасибо! – скрипя душой, выдавливаю из себя.
Весь романтичный флер как ветром сдувает.
Мне уже не хочется садится в его кричащий Гелендваген, куда больше я сейчас предпочла ползти черепахой на скутере с Рюминой.
Матвей небрежно открывает мне дверь своего зверя, но руку подать забывает.
Это тоже не ново, и я уже устала напоминать ему об этом, поэтому молчу и корячусь сама, радуясь своей танцевальной растяжке.
Стряхиваю с сиденья крошки и пустую банку из-под энергетика.
В машине Мота всегда полный срач. Здесь каждое отверстие забито обертками, грязными салфетками, какими-то проводами и зарядками, пустыми пачками сигарет, исписанными листками бумаги и съемными резервуарами вейпов.
Иногда прямо во время движения на Матвея снисходит озарение, и он хватается за ручку с листом, набрасывая стихи к песням. Свирский никогда не пользуется электронными помощниками, предпочитая бумагу и карандаш, которыми забита вся машина.
Задние кресла его внедорожника заняты частью аппаратуры, а еще многочисленными кроссовками, которые Свирский несколько раз меняет за день.
– Это тебе, – бросает мне на колени серо-зеленую упаковку, – матушка передала.
Я смотрю на коробочку и расплываюсь в широченной улыбке!
Соленые лакричные конфеты!
Как-то в гостях у Мота, мне посчастливилось попробовать необычные лакомства, которые его мама привезла из Финляндии. Специфический кислый вкус соленой лакрицы поразил меня тогда до беспамятства.
Я и не думала, что мама Матвея обратит на это внимание и запомнит такой сущий пустяк. А оказалось вон как!
– Офигеть! – открываю плотно закрытую упаковку и достаю самую черную конфетку в виде рыбки. – Будешь? – сую ее Моту, отчего парень брезгливо передёргивает плечами.
– Фу, блин, убери. Как ты можешь эту дрянь есть? – кривится Свирский, а я от наслаждения прикрываю глаза и медленно жую, растягивая соленое удовольствие.
– Ммм, фантастико! – мурлычу я. – Спасибо Ирине Владимировне передавай. Они приехали уже?
– Сама ей передашь, – отрезает Мот. – Приехали вчера.
Опять это ненормальное зацикливание на благодарностях!
И я бы сейчас снова взбесилась, но мое настроение крепнет под действием серотонина, и я решаю забить и продолжить наслаждаться конфетами.
– Полегче, фиалка, а то леотард* на заднице треснет, – ржет Свирский, – не гневи лишний раз Смелковского.
– Кстати, – вытаскиваю изо рта недоеденную конфету и убираю обратно в коробку, – Моть, он опять до меня добарался, – делаю печальную гримасу, надеясь вызвать в своем парне сочувствие. – Я уверена, он не допустит меня до экзамена, – кладу руку на колено парня и начинаю медленно вырисовывать на нем незатейливые узоры. Я надеюсь, что выглядит это как заигрывание и задабривание. – Может, через Ирину Владимировну можно…
– Нет, Юль, – грубо перебивает меня Свирский и перехватывает мою руку, прижимая к своему паху, – по такой мелочи, как ваши разборки с преподом, к матери я обращаться не буду. Вопрос закрыт.
По такой мелочи?
Его девушку каждый раз на занятиях изводит какой-то ржавый гаденыш, а он называет это мелочью? Вот так, значит?
Яростно выдергиваю руку и отворачиваюсь к окну.
Ну и пошел он! Сама справлюсь!
– Юльк, ты че, обиделась? Пыхтишь, как паровоз, – просовывает одну руку мне в волосы и мягко массирует кожу головы.
– Отвали, – буркаю я.
– Ну не обижайся, фиалка, – Матвей сильнее вдавливает педаль газа, и меня припечатывает к креслу.
Это запрещенный прием, и Свирский хорошо уведомлен об этом.
Мы несемся с запредельной скоростью по Ленинскому проспекту, и я больше не могу сдерживаться.
Открываю окно, Мот врубает колонку, и вот мои волосы уже треплет встречный ветер. Я обожаю скорость!
Вытаскиваю руку и ловлю потоки бодрящего воздуха, перекрикивая свою любимую песню.
***
– Придешь вечером на репетицию? – Матвей отпускает мои горящие от поцелуев губы и заглядывает в глаза.
Мы стоим, припарковавшись напротив моего подъезда и собирая восхищенные взгляды детей на площадке. Раньше мне тоже нравилась машина Мота. И мне льстило, что из всех девчонок нашего вуза на такой тачке увозят меня.
Сейчас же…
Наверное, я зажралась.
– Не могу, – пожимаю плечами, – зачетная неделя, Моть.
– Зубрила, – подсмеивается надо мной Свирский.
– Нет! – толкаю кулаком в плечо.
– Зубрила, зубрила! И когда теперь мы увидимся?
Пожимаю плечами.
У меня мамы-депутата Госдумы нет, мне приходится самой сдавать зачеты и экзамены.
– Ну в субботу же на Арбате будешь? – затягивается и выпускает дым с ароматом крепкого кофе в приоткрытое окно.
Удивленно смотрю на парня.
– Не волнуйся, – усмехается Свирский, – qr-код есть.
– Как? – подскакиваю в кресле.
Очень сложно получить злосчастное разрешение на выступление в таком «прикормленном» месте как Арбат. Молодые коллективы заранее бронируют даты, время и площадки. Очередь из желающих настолько огромна, что нужно быть чертовым везунчиком или… сыном депутата.
– Пришлось матушку напрячь, – ржет Матвей и тянется за бутылкой воды. – Юляш, подай, а?
Ну понятно.
Это же для него нужно, поэтому можно для себя и попросить. А я – не той степени важности, для которой стоит жопу рвать.
– Выходит, вы забрали чье-то время и место? – я не разделяю энтузиазма Матвея, потому что знаю, какого пробиваться самому, не имея связей и спонсоров.
– Подвинули там каких-то, ага, – смеется Свирский. – Ну ты че, фиалка? – замечает мою кислую физиономию и приобнимет за плечи. – Переходы в метро никто не отменял.
А мне вот не смешно.
– Ладно, Мот, пойду я, – отстегиваю ремень, – в субботу увидимся.
– Люблю тебя, малышка, – лезет за поцелуем, но неприятный осадок после нашего разговора не позволяет ответить ему.
Отстраняюсь и совсем неграциозно выпрыгиваю из тачки, на ходу бросая:
– Ага.
– Тохе привет передавай, – кричит в окно Свирский и заводит движок.
*Леотард – гимнастический купальник.